CC BY
137
УДК 947
ВОЕННОПЛЕННЫЕ И ПРОВИНЦИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ В ПЕРИОД ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ 1914-1918 гг.
© А.В. Кондратьев, П.П. Щербинин
В статье рассмотрены особенности межличностных, гендерных, социокультурных и этноконфес-сиональных взаимоотношений между тыловым провинциальным обществом и военнопленными в период Первой мировой войны 1914-1918 гг.
Ключевые слова: военнопленные; провинциальное общество; Первая мировая война; Российская империя; этноконфессиональные аспекты; социокультурные отношения.
Изучение взаимоотношений военнопленных и населения русской провинции в период Первой мировой войны 1914-1918 гг. представляет несомненную актуальность и научный интерес, так, войны и военные конфликты современности сопровождаются взятием в плен военнослужащих. Следует заметить, что опыт Первой мировой войны позволяет не только реконструировать повседневно-бытовые и социально-правовые аспекты военного плена, но выявить основные черты жизни в период военного лихолетья провинциального социума, в т. ч. отношения власти и населения, личности и государства. В статье предпринята попытка рассмотрения отдельных сторон содержания военнопленных сквозь призму социокультурных и этно-конфессиональных отношений в русской провинции в период Первой мировой войны 1914-1918 гг.
При проведении данного исследования стояли следующие задачи:
1) определить реальное выполнение конвенций о содержании военнопленных в российской провинции, определив противоречия международного законодательства и практики обхождения с военнопленными в тыловых губерниях провинциальной России в 1914-1918 гг.;
2) уточнить влияние этноконфессио-нальных особенностей на отношение властей и местного населения к военнопленным: аспекты отношения со славянами (пленными сербами из австрийской армии), немцами-католиками и пр.;
3) выявить наиболее типичные и атипичные сферы использования труда военнопленных в городах и сельской местности, а также возможности хозяйственной кооперации этнических групп военнопленных;
4) охарактеризовать сексуальный конфликт, возникавший между военнопленными и провинциалками: от стремления узаконить отношения и зарегистрировать брак по православному обряду до случаев изнасилования и девиантного поведения;
5) рассмотреть развитие и трансформацию образа врага в официальной пропаганде и социокультурном диалоге местного тамбовского общества и военнопленных. Каким образом устанавливались межкультурные социальные отношения и как они менялись в период войны в 1914-1918 гг.;
6) какое значение и влияние на развитие провинциального социума оказала «иная» европейская культура, носителями которой являлись военнопленные Германии и Австро-Венгрии.
Для проведения исследования привлекались следующие виды источников: архивные документы, периодическая печать, мемуары, статистические материалы. Заметим, что данные о положении военнопленных в тыловых губерниях Российской империи хорошо сохранились в центральных федеральных архивах: Российском государственном военно-историческом архиве, Государственном архиве Российской Федерации и региональных архивохранилищах. В частности, в Государственном архиве Тамбовской области особенно результативным было обследование фонда канцелярии тамбовского губернатора, а также фондов городских и земских учреждений, которые занимались распределением на работы военнопленных и их расквартированием.
Примечательно, что именно в региональных архивах отложились документы, которые позволяют выявить и реконструировать проявления межкультурного диалога и
этноконфессиональных взаимоотношений пленных солдат и офицеров немецкой и австро-венгерской армий и тылового провинциального социума в период Первой мировой войны 1914-1918 гг. Архивные источники дают возможность изучить широкий спектр межличностных отношений пленных и местного населения (социокультурных, сексуальных, трудовых, правовых коллизий и пр.).
Образ врага, активно формируемый в столицах империи, трансформировался и обретал нередко противоположную интерпретацию в русской провинции. Население тыловых губерний Российской империи имело собственный опыт войны и отношения к пленным в условиях военной повседневности. Следует иметь в виду, что тыловое провинциальное население часто имело слабые представления о воюющих сторонах: «По их словам, «англичанца» дерется против русских, а «турку» давно уже прикончили. Немцу помогают англичанцы». «Перемышль
ведь отдали за 50000? Только-то! - со злорадством говорила какая-нибудь Дарья. - А там, глядишь, и Аршаву отдадут, да уж небось отдали. Недаром сваха Марья намедни генералов в цепях на вокзале видела, привозили их, скованы по рукам и ногам», - получили хождение «верные сведения» о гибели полков и целых армий, невероятном вероломстве немцев и т. п. [1]. В ноябре 1916 г. всех обрадовала «новость», что «наши уложили пять немецких корпусов». Даже массовое появление грызунов связывалось с тем, что это немцы развозят мышей по деревням. Основная часть населения провинции имела весьма смутные представления о таких категориях, как славянство, Германия и др. Война оставалась для нее во многом непонятной и чужой.
Одной из самых болезненных и острых проблем во взаимоотношениях пленных и провинциального социума были гендерные аспекты, прежде всего сексуальные отношения с женщинами русской провинции. Дело в том, что в 1914-1915 гг. нередко военнопленные немцы и австрийцы размещались по крестьянским домам для оказания помощи «осиротевшим» семействам. Иногда между пленными и солдатками складывались и личные отношения. Отмечались и случаи сексуальных домогательств военнопленных к русским женщинам. В то же время некото-
рые военнопленные (чаще всего сербы) нередко подавали рапорты командованию русской армии с просьбами разрешить жениться на вдовой солдатке. Женщины-вдовы также не возражали порой против создания новой семьи, но, ссылаясь на условия военной поры, эти браки военные власти запрещали.
До фронта регулярно доходили слухи, что в семьях солдат, ушедших на войну, поселился незнакомый мужчина, пусть и пленный. Солдаты были страшно взволнованы таким развитием ситуации в своей семье. Одна из сестер милосердия вспоминала, как санитар госпиталя советовался с ней по поводу полученного из деревни от жены письма, в котором она сообщала, что одна не справляется с хозяйством и что ей предлагают в помощь пленного немца. Жена спрашивала мужа, что ей делать, а бедный санитар сам не знал ответа на вопрос, «можно ли впустить немца в дом?» Он очень волновался и не находил себе места [2].
Судя по отчетам военно-цензурных отделений за 1915-1917 гг., солдат на фронте весьма волновала проблема сохранения супружеской верности их женами. Возмущение солдат «развратом» в деревне, которым, по их представлениям, занимались жены с военнопленными, работавшими в сельском хозяйстве, являлось второй, после дороговизны, темой их писем. Перенося на собственных жен представления о них как о пособниках врага, солдаты требовали от местного духовенства «выступить со своей проповедью и усовестить баб» [3].
12 июня 1916 г. Штаб Верховного главнокомандующего направил начальнику штаба одной из армий следующее распоряжение, которое в копии было направлено по всем военным округам. «Из переписки нижних чинов одного из корпусов армии видно, что в одной из деревень имел место печальный случай, когда возмущенные крестьяне убили пленного австрийца, имевшего связь с женой солдата, находящегося на театре военных действий, и ее ранили. Муж раненой, узнав об этом, выразил сожаление, что и ее не убили, а крестьянам было послано коллективное письмо с угрозой покончить со всеми, кто будет иметь дело с австрийцами. Наконец, приходиться читать множество писем с требованием, чтобы жены не пускали пленных австрийцев жить у них. Вышеизложенное
указывает на необходимость принятия особых мер, долженствующих вселить в сознание нижних чинов армии убеждение в неприкосновенности их семейств от покушения пленных врагов» [4].
Весьма примечательными являются заметки Бориса Фромета об отношениях, которые складывались между австрийскими военнопленными и оренбургскими крестьянками: «В большинстве случаев австрийцы недурно понимают русский язык и на этой почве устанавливаются с местным населением удивительно дружественные отношения, которые - что греха таить, - довольно часто приводят к романам крестьянок с пленными.
Нередко хозяйка и работник - оба здоровые, молодые, сильные, лишены половой близости, при обоюдной симпатии, совместной работе, при совместной жизни в одной и той же избе и т. д. - не в состоянии бороться (да иногда и не особенно борются) с все возрастающим половым влечением друг к другу. Иногда, правда, роман предшествует совместной жизни. Бывают случаи бегства австрийца от крестьянина к крестьянке.
Приходят в уездную земскую управу, распределяющую пленных на работу, крестьянин, крестьянка, и австриец.
Крестьянин жалуется: «Вы Ивана мне дали, а он к бабе ушел».
Крестьянка же рыдает и жалуется, что без работника в доме ей совсем плохо, и нужен ей именно Иван, другой рабочий не годится; Иван уж больно хорошо работает.
Австриец в это время держится за рукав крестьянки и повторяет: «Хоть убейте меня, от этой бабы я не уйду».
Понятно, что для австрийцев плен с романами самый легкий и приятный.
Я поэтому и привык себе представлять военнопленных: идет здоровый краснощекий детина с метлой на плечах, или рядом с возом шагает, а на вазу баба приятно улыбающаяся «работнику» [5].
Вполне очевидно, что кропотливое исследование гендерных аспектов военного плена и межличностных взаимоотношений в русской провинции в период Первой мировой войны 1914-1918 гг. способно выявить доминирующие явления и социокультурные характеристики российского социума военной поры.
Еще одним весьма полезным аспектом в изучении военного плена является отношение к «поверженным врагам» детей и подростков. Вполне очевидно, что детское восприятие войны отражало, с одной стороны, мощное давление официальной пропаганды, которая формировала образ врага и милитаристское сознание, но, с другой - отражало детский интерес к военнопленным как к «чужим», которые требовали милосердия и не были уже опасными противниками. Действительно, дети нередко заражались ненавистью к врагам Отечества, и фразы «убей немца» оказывали на них тяжелое воздействие (одна девочка писала: надо добивать раненых немцев, давать пленным касторку, чтобы мучались, они варвары и пр.). Дети отказывались учить немецкий язык, бойкотировали уроки немецкого. С другой стороны, у детей были сильны и общечеловеческие гуманитарные мотивы (пленный - он не враг, а несчастный; ему надо помочь, у него тоже есть дети и семья). Дети нередко подкармливали пленных, играли с ними. Отмечались случаи, когда власти накладывали взыскания на подростков за контакты с пленными. Доходило даже до того, что штрафовали за разговоры с «вражескими солдатами». Так, с гимназистки М.В. Селезневой были взысканы 50 руб. за разговор с военнопленными австрийскими офицерами [6].
Необходимо учитывать, что Первая мировая война 1914-1918 гг. потрясла жизнь русской провинции не столько тяготами военного времени (ростом цен, военными реквизициями, «сухим законом» и пр.), сколько разрушением привычного миропонимания и социокультурной среды. В жизнь жителей тыловых губерний, особенно горожан и горожанок, вторгался «иной», другой образ жизни, стиль поведения, коммуникативный тип. Это были не только собственно военнопленные, но и многочисленные беженцы и выселенцы. Так, интернированные крымские татары (местные жители обычно называли их турками), являвшиеся турецкоподанными, привнесли в жизнь провинции шашлычные и чебуречные, восточные булки и сладости, но вместе с тем серьезно коррумпировали чиновный мир, создавали конкуренцию местным торговцам.
Стоит учитывать, что этноконфессио-нальный аспект взаимоотношений военно-
пленных и провинциального социума труднее всего уловим. С одной стороны, в «Положении о военнопленных» от 7 октября 1914 г. указывалось, что с «... военнопленными, как с законными защитниками своего отечества, надлежит обращаться человеколюбиво. Военнопленные ни под каким видом не должны быть стесняемы в исполнении обрядов их вероисповеданий, не исключая и присутствия на церковных богослужениях, под единственным условием соблюдения предписанных военной властью мер порядка и безопасности» [7]. Но, с другой - архивы почти не сохранили свидетельств об отправлении религиозных обрядов военнопленными или конфликтах на религиозной почве с местными обывателями. В качестве гипотезы можем предположить, что религиозная мотивация не занимала ведущего места в жизни военнопленных (главное было выжить, не болеть, трудиться и надеяться на скорое окончание войны). Впрочем, важно иметь в виду, что война усиливала религиозные чувства и в них сообщество военнопленных активно искало для себя поддержку и поиск выхода из кризисной ситуации [8].
Следует заметить, что в период Первой мировой войны 1914-1918 гг. в тыловых губерниях Российской империи имел место языковой конфликт (почти 90 % населения не знали иностранных языков, в т. ч. и немецкого). Сами военнопленные также нуждались в переводчиках в общении с провинциалами и местными военными и гражданскими властями. В тоже время любые несанкционированные властями контакты на иностранном языке вызывали подозрения в предательстве.
Даже начальное изучение аспектов взаимоотношений пленных и мирного тылового сообщества свидетельствует о важности кропотливого исследования заявленной в статье научной проблемы. Вполне очевидно, что важно рассматривать отношение к пленным не населения в целом, а отдельных половоз-
растных, социальных и этнических групп. Кроме того, именно проведение региональных и межрегиональных исследований способно дать ответ на многие вопросы социальной и военной истории России начала ХХ в., выявить существенные особенности меж-культурного диалога и этноконфессиональ-ных черт взаимоотношений населения провинции и военнопленных.
1. Щербинин П. Отражение внешнеполитической деятельности Российской империи в сознании населения (XIX - начала XX в.) // Чичеринские чтения. Российская внешняя политика и международные отношения в XIX-XX вв. Тамбов, 2003. С. 179.
2. Щербинин П.П. Военный фактор в повседневной жизни русской женщины в XVIII -начале ХХ в.: монография. Тамбов, 2004.
3. Асташов А.Б. Русский крестьянин на полях Первой мировой войны // Отечественная история. 2003. № 2. С. 83.
4. РГВИА (Российский гос. военно-исторический арх.). Ф. 1606. Оп. 2. Д. 1065. Л. 50.
5. Фромет Б. Пленные // Жизнь для всех. 1916. № 2. C. 226.
6. Козловский земский вестник. 1916. 3 марта.
7. Сборник узаконений о привлечении находящихся в России военнопленных на работы и других правил и постановлений, относящихся до военнопленных / сост. ген-лейтенант И.А. Овчинников. Пг., 1917. С. 2.
8. Broensroem E. Unter Kriegsgefangenen in Russland und Sibirien 1914-1920. Leipzig, 1927. S. 87.
Поступила в редакцию 7.09.2009 г.
Kondratyev A.V., Scherbinin P.P. Prisoners of military and provincial society of Russian empire in the First World War of 1914-1918. The article considers features of interpersonal, gender, socio-cultural and ethno-confessional mutual relations between a rear provincial society and prisoners of military during the First World War of 19141918.
Key words: prisoners of military; provincial society; First World War; Russian empire; ethno-confessional aspects; socio-cultural relations.
