CC BY
71
DOI: 10.23683/ 2500-3224-2017-2-192-197
Военное лидерство: персональные истории в пространстве культурной традиции
Д.В. Сень
1. Как бы вы описали и оценили вневременный стереотип военного лидерства периода мятежей и смут? Каким был и каким должен быть военный лидер смуты?
Военное лидерство - часть лидерства, как явления общеисторического и общекультурного, имеющее определенную национальную специфику. Большая часть приводимых ниже примеров относится к истории народных движений в России XVII-XVIII вв. Необходимо различать лидерство формальное, например, в пределах войсковых потестарных структур, и лидерство неформальное, но - тоже легитимное и, вероятно, более архаичное по своему происхождению. При этом лидеры неформальные или находящиеся, что называется до поры до времени «на вторых ролях», могли стать «первыми», а могли и окончательно утратить лидерский статус. Однако во временном контексте это были всегда такие личности, которые претендовали на особое положение в обществе (или избирали по ряду других причин такую новую для себя линию поведения), рассчитывая при этом не столько на удовлетворение своих частных амбиций или даже на реализацию внутренних комплексов, сколько на власть!
Традиционное общество, однако, было готово признать своим лидером далеко не каждого претендента, вторгающегося в пространство властных отношений, измерявшихся в категориях не только профанного, но и сакрального. Прежде всего, военный лидер обязан обладать харизмой, составляющие которой будут описаны ниже. Такой лидер должен был разделить общее с народом недовольство сложившейся конфликтной ситуацией и предложить эффективные и жесткие (справедливые?) способы восстановления т. н. «правды». На пути к общественному признанию лидер мог лично пострадать от властей (за веру и пр.), лишиться семьи, имущества, положения. Это добавляло к его репутации дополнительные штрихи, положительно воспринимавшиеся современниками. Наконец, публичное поведение лидера тоже должно было соответствовать общественным ожиданиям и предпочтениям.
Сень Дмитрий Владимирович, доктор исторических наук, профессор Института истории и международных отношений Южного федерального университета, 344006, г. Ростов-на-Дону, ул. Большая Садовая, д. 105/42, [email protected].
Sen' Dmitry V., Doctor of Science (History), Professor, Institute of History and International Relations, Southern Federal University, 105/42, Bolshaya Sadovaya St., Rostov-on-Don, 344006, Russia, [email protected].
В числе таких форм публичного лидерства назовем эмоциональное лидерство, способность(-ти) возглавлять и вести за собой в бой народные массы: от сражения к сражению, от победы к победе, возможно, через поражения и ошибки. Вождь, во вневременном контексте, обладает убедительным набором средств для демонстрации качеств т. н. отрицательного лидерства, т. е. умения системно подавлять чужую волю и навязывать людям свою волю и направление определенных действий. Наконец, военный лидер, в глазах своих сторонников (ведомых!), обязан быть удачливым, поскольку традиционное общество соотносит с этой категорией свою собственную долю (судьбу). На переднем краю борьбы вместе со своими единомышленниками часто находились Е.И. Пугачев и атаман И. Некрасов. Напротив, в источниках нет свидетельств о подобном активном поведении со стороны К.А. Булавина, лидерский статус которого оспаривался многими казаками. Рискнем предположить, что данное обстоятельство частично могло быть связано с его личным неучастием в сражениях повстанцев с царскими войсками. Случайно или нет, но поражение повстанцев под Азовом летом 1708 г. (атаман отсутствовал и там) почти немедленно привело к активизации против него заговора, закончившегося для атамана К.А. Булавина гибелью.
2. Как становились военными лидерами междоусобиц?
Случайных лидеров в истории народных движений не бывает, и их появление/ проявление каждый раз обусловлено конкретно-историческими условиями. Проблематично говорить о некоем едином механизме обретения тем или иным лицом статуса лидера или вождя (военного или военно-религиозного). Одни исторические персонажи боролись за военное (военно-политическое) лидерство, другие - становились ими под влиянием процессов, «выталкивавших» наружу их лидерские качества и амбиции. В периоды нарушения привычного миропорядка или его разрушения происходили события, зачастую имевшие переломное значение в жизни будущего лидера. Это могли быть личные или общественные конфликты, заставлявшие будущего лидера возмущаться, бунтовать, браться за оружие и становиться во главе народных масс. Итак, конфликт регулярно выступает в качестве повода к проявлению лидера или, если общество его уже знает, к радикалиции его лидерских взглядов. Совсем необязательно изначально считать будущего военного лидера «борцом за народные права» или убежденным противником официальных властей. Так, М. Зализняк (Железняк), один из лидеров гайдамаков в годы Колиивщины, уже было готовился к принятию иноческого чина, но узнал о насилиях шляхтичей над православным населением Правобережной Украины. Богатый купец Я. Носов до начала восстания в Астрахани (1705 г.) активно занимался рыботорговлей: в нем трудно заподозрить воинствующего нонконформиста до известных событий, связанных с реализацией царского указа на запрет русского платья и бороды. Перед тем, как возглавить разнородные народные массы, не обошлось без личного конфликта с властями в жизни Б. Хмельницкого и К. Булавина. При этом К. Булавин мог посчитать себя
оскорбленным еще в связи с тем, что «обиду» он получил от Войска Донского, лишившего его должности бахмутского атамана в 1706 г.
3. В чем особенности военного лидерства в земледельческой стране? Как и каких военных лидеров выдвигает крестьянская община?
Конкретно-исторические условия, в которых появлялись и проявляли себя военные лидеры в пространстве земледельческой и кочевнической культур, существенно разнились. Военное лидерство у кочевников являлось частью воинской культуры и традиционного миропорядка, в т. ч. характерного и для XVN-XVШ вв., поскольку большинство примеров в моем материале относится к данному периоду. Культура кочевников обеспечивала регулярное воспроизводство военного лидерства, вписанного в их повседневную жизнь, например, в набеговую систему. Примерно то же значение принадлежало военному лидерству в традиционной культуре адыгских народов. В земледельческой же культуре (стране) военное лидерство чаще всего «возрождалось» в периоды социальных конфликтов и катаклизмов. В этом смысле оно обладало своей социальной природой, а его повторяемость в истории России, скорее, отражала специфику социального протеста и противостояния в обществе. Особым типом сообщества, небезуспешно лавировавшим между земледельческой страной и миром кочевников, являлись казаки, для которых военное лидерство стало органичной частью воинской культуры. Что касается военных народных лидеров в России из крестьянской среды, то полагаю неслучайным их малое число на фоне соответствующего «показательного» лидерства со стороны выходцев из дворян, посадских людей, казаков. Потом, в условиях, например, Отечественной войны 1812 г., выходцы из крестьянского сословия (Е.С. Стулов, Г.М. Курин, В. Кожина) будут умело руководить своими отрядами... Однако в целом российское крестьянство, в силу особенностей своей массовой психологии, скорее, было «ведомым» на путях исторического развития в России такого социального феномена, как военное лидерство.
4. Что важнее для народного вождя в междоусобице: политическая платформа или военный опыт/талант?
Для народного вождя (лидера) важнее, безусловно, сохранить свой статус и положение, опираясь на разные способы и методы: на демонстрацию (иногда - нарочитую) личной отваги, на умение договариваться и публично отстаивать общие интересы. Иногда важна «актерская игра» лидера в диалоге с обществом. Однако наиболее важным фактором для признания лидера являлась харизма, которой он обладал и которую демонстрировал, та харизма, которую общество было готово принять как стержневое выражение его лидерских качеств и основание его притязаний на власть. Недаром П.С. Потемкин, один из главных противников
Е.И. Пугачева, говорил, что «дерзновение» этого мятежного казака всем овладеть происходило от его «смелого духа». Внимательные сторонние наблюдатели отмечали необъяснимое, на первый взгляд, преклонение казаков перед С.Т. Разиным, внешний вид которого и, прежде всего, взгляд, манера общения производили на очевидцев неизгладимое впечатление. Немаловажно для народного лидера (вождя) - уметь объяснить (или умело скрыть) обществу мотивацию своих поступков, не всегда укладывающихся в понятную всем линию какого-то одного поведения. В целом, даже военный опыт и прочие таланты народного лидера являлись в глазах современников лишь «обрамлением» его личной харизмы. Не стоит забывать, что современники ожидали прагматических и символических выгод от приобщения к харизме военного лидера, действиям которого обязательно должна была сопутствовать удача. Удачливый и грозный атаман, кроме всего прочего, обретал новые символические оценки со стороны общества - почитаясь «заговоренным» и даже колдуном. Такие примеры не редкость - атаманы И. Некрасов, С.Т. Разин, И. Сирко. Утрата же лидером общественного доверия вследствие, например, поражений от правительственных войск, либо вследствие тех или иных разоблачений, влекла за собой ухудшение его положения, вплоть до обструкции и делигитимации.
5. Можно ли проследить преемственность самого различного характера (сословную, территориальную, конфессиональную) в выдвижении лидеров? Можно ли говорить о наследуемом военном лидерстве?
Скорее, можно говорить о некоторых общих закономерностях социального и иного порядка, способствовавших выдвижению лидеров из привычной для них среды (или для той среды, в которой «претенденты» рассчитывали получить признание). В происхождении лидеров разных народных движений заметны определенные сходства (параллели). Так, возможна связь происхождения И.И. Болотникова и К.А. Булавина с сообществом детей боярских - служилых людей «по отечеству». С.Т. Разин, К.А. Булавин и Е.И. Пугачев своим происхождением связаны с казачьим Доном. Стоит при этом критически отнестись к известиям о происхождении С.Т. Разина и Е.И. Пугачева из одной и той же станицы - Зимовейской. Лидеры многих народных выступлений на территории Речи Посполитой и украинского гетманства XVN-XVШ вв. - выходцы из разных казачьих сообществ. С. Юлаев происходил из потомственных тарханов одного башкирского рода, представители которого неоднократно возглавляли т. н. «башкирские восстания» в России против царской власти. Безусловно, закономерным предстает развитие исторического опыта военного лидерства в среде и на территории военизированных (традиционных) сообществ - казаков и т. п. Условия существования таких сообществ (горских, кочевых, казачьих и др.) наилучшим образом закрепляли такую социальную архаику (мужские сообщества, институт вождества, войскового братства и пр.), в которой можно было обрести статус лидера и попытаться его закрепить.
О наследуемом военном лидерстве, применительно к истории России XVN-XVШ вв. и ряда сопредельных государств, говорить, очевидно, не приходится. При этом необходимо различать лидерство формальное (например, династийное или родовое, характерное для многих сообществ Северного Кавказа, или лидерство в пространстве казачьих потестарных структур) и лидерство неформальное. Неформальное лидерство часто вызывалось к жизни причинами исключительного, экстремального характера (войны, мятежи, освоение пограничного пространства) и было, что называется, «разовым»: соответствующий статус принадлежал одному человеку и по наследству не передавался. Однако такой лидер впоследствии мог формализовать свой лидерский статус, становясь, например, войсковым атаманом. Известны отдельные случаи, когда после расправы над лидерами народных движений находились такие нонконформисты, которые выдавали себя за погибших и пытались продолжить борьбу. Так, в 1800 г. черноморский казак И. Кадармага, снова поднимая на восстание казаков-черноморцев, выдал себя за Ф. Дикуна, одного из лидеров т. н. «Персидского бунта», к тому времени осужденного и умершего. Никакие лидерские позиции не перешли к сыну «легендарного» казачьего атамана И. Некрасова - Михаилу. Замечу, что казачьи сообщества в целом насторожено относились к долгому атаманству одного и того же человека, полагая, по мнению М.А. Рыбловой, что такой военный лидер «заедает» (присваивает) общеказачью долю (судьбу).
6. Какое место занимают военные вожди прошлого в исторической памяти современного социума?
Полагаю, что образы военных вождей, применительно к истории целого ряда народных движений в России, занимают маргинальное место в исторической памяти современного российского общества. Далеко не стихийное конструирование этой памяти находится под мощнейшим влиянием со стороны российских масс-медиа, активно участвующих в создании монументального и непротиворечивого, с точки зрения государства, образа (образов) исторического прошлого России. Над ними довлеет т. н. матрица «государственного величия». Манипулятивное закрепление в общественном сознании таких выверенных исторических образов осуществляется с опорой на конкретные «скрепы». В их числе - персоны правителей, регулярно осуществлявших государственное насилие в отношении своих же подданных (граждан): Ивана IV Грозного, Петра I, И.В. Сталина. Конечно, фигуры и деяния этих правителей могут быть уподоблены «местам памяти» и вполне этого заслуживают. Речь о другом - в современных общественных условиях фигуры и биографии народных военных лидеров невольно ассоциируются с «антиисторией», с архаичным и деструктивным сопротивлением народа государственной политике «просвещения», «модернизации» и пр. Следующий фактор, влияющий на анализируемую выше ситуацию - заметное снижение внимания со стороны академической науки к истории целого «пласта» народных движений в России. Отсутствие здесь (за малым исключением: психология повстанческого
насилия, казачество и самозванцы/самозванчество, народные движения и эволюция «народного монархизма») т. н. «прорывных» сюжетов неизбежно отражается на результатах обращения к биографиям народных вождей. Другое дело - состояние т. н. «региональных» историографий, историографий в национальных республиках Российской Федерации. Здесь, в условиях несколько иных общественных запросов и процессов, наблюдается устойчивый широкий интерес к личностям военных (военно-духовных) лидеров, консолидировавших местные сообщества в условиях внутренних и внешних вызовов - шейха Мансура, имама Шамиля, Г. Галиева (Батырши), Б. Таймиева, С. Юлаева и многих других. В пространстве местного национального возрождения образы этих героев активно используются и популяризируются. Подобная своеобразная ситуация, быть может, приведет в будущем к соответствующим изменениям в общероссийском научно-образовательном пространстве и к новым практикам общенациональной памяти.
