CC BY
37
Общество: философия, история, культура. 2021. № 9. С. 54-59. Society: Philosophy, History, Culture. 2021. No. 9. P. 54-59.
Научная статья УДК 1:355.01
https://doi.Org/10.24158/fik.2021.9.9
Военная повседневность и этический уровень повседневного действия
Данис Марсович Султанов
Уральский федеральный университет, https://orcid.org/0000-0002-7388-3751
Екатеринбург, Россия, [email protected],
Аннотация. Предметом исследования в статье выступает военная повседневность. Использование в отношении реалий военного конфликта понятия повседневности, взятой как рутинное воспроизведение определенных повторяющихся действий, объяснимо и уместно, однако страдает одним существенным недостатком. Этим недостатком является отсутствие ключевой для данного понятия конструктивной роли других индивидов в повседневном действии, тогда как военное действие исходит из необходимости устранения других индивидов, исключения их из подразумеваемой общности «своих». Поскольку другие обладают для повседневности индивида конституитивным значением, более закрытая общность, в своем устройстве деструктивная по отношению к другим индивидам, стремится к их исключению. Война в этом случае предстает как предельное выражение данной тенденции. Соответственно, конституитивный характер других индивидов в повседневном существовании человека обнаруживается как основа этики и тем самым позволяет говорить о возможности морального выбора в ситуации войны.
Ключевые слова: военная повседневность, повседневное действие, феноменология, модерн, техника, работа, А. Шюц, А. Людтке
Для цитирования: Султанов Д.М. Военная повседневность и этический уровень повседневного действия // Общество: философия, история, культура. 2021. № 9. С. 54-59. https://doi.org/10.24158/fik.2021.9.9.
Финансирование: исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект № 20-18-00240).
Original article
Everyday life experience of warfare and ethics of everyday life action Danis M. Sultanov
Ural Federal University, Ekaterinburg, Russia, [email protected], https://orcid.org/0000-0002-7388-3751
Abstract. The article focuses on everyday life experience of warfare. The application of the concept of everyday life, taken as a routine reproduction of certain repetitive actions, to the realities of war is understandable, but it suffers from one significant drawback. This drawback lies in the absence of other people's constructive role, which is key for this concept, in everyday actions, while war actions proceed from the need to eliminate the others, to exclude them from the community of "us". Since the others play a constitutive role for an individual's everyday life, a more closed community, being largely destructive toward others, tends to exclude them. In this case war is the ultimate embodiment of this tendency. Thus, the others, taken as a constitutive force of a person's everyday existence, provide a foundation for ethics, which allows us to talk about the possibility of moral choice during wartime.
Keywords: everyday life experience of warfare, everyday life action, phenomenology, modernity, technology, work, A. Schütz, A. Lüdtke
For citation: Sultanov D.M. Everyday life experience of warfare and ethics of everyday life action // Society: Philosophy, History, Culture. 2021. No. 9. P. 54-59. (In Russ.). https://doi.org/10.24158/fik.2021.9.9.
Funding: the reported study was supported by the Russian Science Foundation (project No 20-18-00240).
Введение. Военная антропология - направление исследований, все более активно актуализирующееся в отечественном исследовательском пространстве [1, c. 15]. Это сопровождается изменениями восприятия реалий военного конфликта со стороны исследователей. Происходит переход от анализа войн на макроуровне, субъектами которого являются государства либо блоки государств как военные, политические и экономические агенты, к социально-антропологическому анализу действий непосредственных участников войны [2, c. 192]. В фокусе внимания оказываются социальные, психологические, антропологические аспекты переживания реалий военного конфликта на уровне отдельных индивидов и малых социальных групп.
Для нас пробуждение интереса к военной антропологии представляет собой любопытный случай использования методов исследования повседневности применительно к некоторым антропологическим практикам. Антропология повседневности, исследуя мир ежедневного существования индивидов, обращает внимание на структуры, упорядочивающие действительность повседневности человека. Как правило, структуры упорядочивания служат постоянно возобновляющейся актуализации смысла повседневного существования, как его понимает индивид.
Модерное общество и повседневность техники. Две мировые войны продемонстрировали беспрецедентные по масштабам мобилизационные возможности воюющих сторон. Это повлекло за собой определенные изменения в характере течения войны, в том числе проявилась тенденция к превращению военного конфликта в рутинное, повседневное действие. Соответственно, возникает вопрос о том, какие структуры повседневного действия актуализируются в обстоятельствах, весьма далеких от привычных. Примером (и во многих отношениях ориентиром) для таких исследований являются работы А. Людтке [3]. В них немецкий историк анализировал повседневность Германии с начала XX в. вплоть до конца Второй мировой войны, уделив немало внимания восприятию реалий войны ее рядовыми участниками [4].
Однако здесь имеется определенная сложность. Чаще всего методология требует от исследователя определенного дистанцирования от объекта исследования. Социальная реальность отличается тем, что ряд ее ключевых структур нельзя наблюдать, как наблюдают, например, предмет естественно-научного исследования. Прорывной эффект социологии повседневности заключался именно в этом - методология делала доступным смысловое содержание жизненного мира социальных субъектов.
Поскольку смысл повседневного действия содержится во внешне регистрируемых для наблюдателя аспектах поведения, предметная сфера исследования повседневности становится необычайно широкой. Влечет ли расширение предметной сферы социологии повседневности аб-берации в понимании исследуемого объекта? Приводит ли это к существенным отступлениям в понимании повседневности в сравнении с тем, когда повседневность впервые была тематизиро-вана в работах А. Шюца? Цель данной работы - найти ответы на эти вопросы на материале истории повседневности Первой мировой войны.
Первая мировая война была войной нового типа во многих отношениях [5, с. 113-115]. Нас будут интересовать две ее особенности: массовость и возросшая значимость техники. Оба этих аспекта мы считаем обоюдно определяющими: техника приобретает значимость при ее массовом использовании, а массовый человек представляет собой главного субъекта использования техники. В некотором смысле Первая мировая война предстает радикальным воплощением модерна. Общество модерна становится неким институциональным воплощением знаменитой кан-товской максимы Sapere aude!- «Дерзай мыслить/жить собственным умом!». Для нас это значит, что целью модерного общества является воплощение в жизнь устремления философии Просвещения - эмансипировать индивида от «врожденных» социальных ограничений, дать ему возможность сообразовывать свою жизнь с собственными целями и желаниями [6, с. 27]. Для этого необходимо признать первенство прав отдельного человека, положить в их основу рациональность его действий как во внешнем мире, так и в отношениях с другими людьми. Институционально это осуществимо благодаря действию правовой системы, обеспечивающей права и свободы индивида, а также благодаря техническому производству и рыночной экономики соответственно.
К началу Первой мировой войны названные институты уже были в той или иной степени реализованы среди основных стран-участников конфликта. Поэтому социальная структура государств, оказавшихся по разные стороны военного конфликта, начала претерпевать схожие изменения. Основной принцип организации социального пространства империи - локализация социального различия и ограничение мобильности только кругом лиц, несущих государственную службу [7, с. 388-389]. Своеобразная гомогенизация населения и его возрастающая мобильность представляли собой вызов для государств-империй, чем подталкивали их к модернизации, выстраиванию институтов экономического и технического производства, сообразных социальному существованию человека.
В дальнейшем мы будем называть данную форму существования модерных государств «техническим обществом». Философское осмысление технического общества как культурного феномена европейской цивилизации дано в трудах Э. Юнгера и М. Хайдеггера. Для технических обществ характерен взгляд на мир, при котором: 1) возможность рационального преобразования внешнего мира не подлежит сомнению; 2) само это преобразование возможно, поскольку что угодно может быть преобразовано во что угодно. Овладение техникой требует специального знания, которое, с одной стороны, приводит к специализации, сужению круга действий индивида; с другой стороны, поскольку техника функционирует в большом масштабе, специализация также становится массовой, специалисты могут быть функционально взаимозаменяемы.
По выражению М. Хайдеггера, сущее всегда может быть приведено в наличное состояние: течение реки встраивается в работу гидроэлектростанции таким образом, что ее энергия накапливается и может быть переведена в другое место, чтобы оказаться приведенное в наличие в качестве электроэнергии [8, с. с. 227]. Также это означает некоторую принципиальную взаимозаменяемость как объектов, так и субъектов, вовлеченных в техническое производство, поскольку технический взгляд рассматривает все предметы мира как в возможности подлежащие преобразованию. Для Э. Юнгера техника представляет собой актуальную форму воли к власти, посильную особому типу современного человека, рабочему [9, с. 227].
Итак, с начала ХХ в. в государствах Европы все более отчетливо проступает новый тип социальный организации и соответствующий ей новый тип человека: его социальное функционирование основано на принципах мобильности, равной значимости и взаимозаменяемости.
Феноменологический опыт повседневности как реальности явлений социального порядка. Современная описываемому периоду социальная и гуманитарная наука также претерпевала сильные изменения. Наше внимание будет сконцентрировано главным образом на тема-тизации повседневности в социальном и гуманитарном знании. Мотив, руководящий этой тема-тизацией, заключается в попытке социальных наук обрести собственный предмет. Главным отличием социальной реальности от реальности естественной является особый характер составляющих ее объектов. Для существования людей решающую роль играет их понимание себя и собственных действий (в мире и среди других людей), чего нельзя сказать о естественном сущем. Соответственно, предметом социальной науки должно быть понимание себя и собственных действий самими людьми, способы его обнаружения и артикуляции.
В разговор о повседневности это положение перетекает постольку, поскольку человек в социальном взаимодействии сталкивается со множеством локализованных областей смысла (фан-тазмы, игра, реалии художественного произведения, научная теория), свободно переключается между ними, причем каждая из таких областей может приниматься за реальную. Иными словами, человек существует в потоке жизненных переживаний, которым он уделяет разную степень внимания сообразно их (переживаний) реальности. Для человека важно установить значимость переживаемых реальностей относительно его существования, и, поскольку поток переживается как безостановочный, значимость переживаемого нуждается в постоянной реактуализации; им нужно каждый раз придавать смысл относительно жизни переживающего их индивида [10, с. 406].
А. Шюц так характеризует повседневное существование. Прежде всего, это существование, связанное с нашим ближайшим материальным окружением [11]. Относительно него индивиду приходится ориентировать собственное тело. Ближайшее материальное окружение возвращает индивида к настоящему моменту. Поскольку индивид живет в длительности переживания, для него важно единство прошлого (осмысленных так или иначе переживаний), настоящего (данного как нахождение в конкретном материальном окружении) и будущего (как перспективы осмысленности переживаний) времен. Смысловое единство движения этих переживаний во времени дано как проект индивидуального существования, форма организации действия индивида дана как работа [12].
В работе мир ближайшего окружения встраивается в проект индивидуального существования, сопротивление внешнего мира, актуализирующее действия работы, оказывается преодоленным. В работе как действии, организующем проект индивидуального существования, человек также обнаруживает других людей. Значимость имеет общность переживания жизни, ощущение сопринадлежности индивидов одному временному потоку [13]. Проект индивидуального существования существенным образом зависим от проектов других людей, хотя бы уже потому, что это значительно расширяет возможности манипуляции ближайшим окружением человека.
Другими словами, повседневность как тема социальных наук становится актуальной, поскольку эта методология исходит из данного индивидом толкования собственных действий. Повторение одних и тех же действий индивидом изо дня в день служит косвенным свидетельством осмысленности в выборе производить именно эти повседневные действия. В силу повторяемости действий возможен горизонт временного планирования, позволяющего в определенной перспективе будущего реализовывать жизненный проект индивида. Повседневное действие существует, с одной стороны, в моменте «сейчас», когда с его помощью упорядочивается окружающая действительность ближайшего порядка; с другой стороны, повседневное действие пробрасывает в будущее некоторый план, перспективу действия в дальнейшем. Это и следует понимать под работой в феноменологическом истолковании повседневности. Работа ориентирует индивида в ближайшем пространстве, времени, а также среди других индивидов, поскольку индивидуальный проект часто зависим от их действий.
Проблематичность наложений технического и феноменологического понимания работы на примере военной повседневности. Дальнейшее развитие феноменологических исследований в социологии повседневности наводит на следующие рассуждения. Работа как повторяющееся действие по осмыслению повседневной действительности становится универсальной рамкой, которая регистрируется через некоторые внешне обрамляющие ее признаки. Во всяком случае такое впечатление может оставить работа А. Людтке, среди прочего описывавшего повседневность солдат германской армии времен обеих мировых войн. По словам исследователя, реалии военного конфликта воспринимались самими солдатами как некоторая работа, схожая с заводским производством. Другие свидетельства такого понимания - цитируемые Людтке Э. Юнгер и итальянский литератор К. Малапарте. Для первого рабочий представляет, как выше уже говорилось, некоторый тип, отвечающий действительности современного общества. Для второго завод становится метафорой функционирования армейских частей Германии [14].
В обоих случаях работой становится некоторый, в сущности, технический процесс, когда огромные множества индивидов (синонимы) скоординированно исполняют повторяющиеся операции, в основе которых лежит преобразующая объект действия рациональность. Отношение к этому действию как к работе вписывает происходящее в привычные для участвующих индивидов способы описания действительности. При изучении военной повседневности наложение концептуальных структур, изначально тематизировавших повседневность у А. Шюца, на действительность техники происходит самым естественным образом. Но не может ли это давать некоторые абберации в восприятии техники и восприятии повседневности?
Открытие повседневности в гуманитарных науках подразумевало под собой двоякое ее понимание. С одной стороны, это то, что индивиды делают в обычном течении своей жизни. Ежедневно повторяющееся рутинное действие имеет под собой особое истолкование индивидом его (действия) смысла. «Прозрачность» повседневного действия делает этот смысл в одинаковой степени доступным и для всякого исследователя. С другой стороны, повседневность также является методологической установкой исследователя социальных отношений. Поскольку научное исследование по определению этически и методологически нейтрально (как это предполагалось в XIX - первой половине XX вв.) - таковой в идеале должна быть позиция любого ученого: обнаруживаемый исследователем индивидуальный смысл повседневного действия предстает только в своем содержании, безотносительно его оценки.
Поскольку повседневность содержит в себе других как конституитивный элемент проекта индивидуального существования, то, как мы можем называть «повседневностью» ситуацию, которая строится строго от обратного - уничтожения других индивидов? Мы можем регистрировать некоторые ежедневно повторяющиеся повседневные действия, которые включены в некий «рабочий цикл». Смысл этих действий может быть доступен исследователю. Более того, исследовательская позиция нейтрального отношения к предмету исследования превращается в нейтральность, удобную человеку на войне, чтобы морально справиться с необходимостью убивать других людей. Сложность в том, что если мы рассматриваем участие двух противоборствующих сторон военного конфликта с точки зрения исследователя повседневности на уровне индивидуальных действий, то для обеих сторон мы будем иметь, по сути, равноценные проекты. Индивидуальные действия солдат, скажем, русской и австро-венгерской армий времен Первой мировой войны в одинаковой степени можно описывать как повседневную работу; между этими действиями нельзя сделать выбор, нельзя действия одной из сторон назвать более оправданными.
В ситуации войны ближайшее окружение подталкивает индивида не к разделению общности индивида с другими: оно принципиально исходит из исключения части других людей из проектов существования. Общность переживания жизни в повседневности создает возможность обнаружения этического слоя в социальном взаимодействии индивидов: поскольку реализация индивидуального проекта существования зависит от и конституируется благодаря другим индивидам, благом является поддержание другого в этом статусе. Уничтожение его будет означать уничтожение самого индивида. Если же действие по уничтожению другого индивида и есть то, что считается повседневностью, то ни для исследователя, ни для самого индивида такая повседневность не дает основания для этической оценки происходящего на войне. Как не может быть неэтичным обращение с неодушевленным предметом, так и об убийстве врага нельзя говорить на языке морали - враг есть просто объект воздействия.
Прояснить это затруднение можно, если восстановить некоторые предпосылки, лежащие в основе концептуализации повседневности у А. Шюца и в феноменологии вообще. Помимо сопротивления окружающей среды, работу как осуществление проекта индивидуального существования движет также фундаментальная тревога (термин Шюца) - смерть как прекращение всякого потока переживаний [15]. Я знаю, что я умру, что смерть положит конец моему существованию.
Работа начинается там, где смерть принята как собственная. Примирение с конечностью собственного существования значит примирение с пределами проектирования собственной жизни.
Другие индивиды, являясь конституитивной структурой индивидуального проектирования, предстают как те, в кругу которых индивид готов принять собственную смертность как полагающую пределы для индивида. Таков каждый из других индивидов, «верифицирующих» таким образом индивидуальное существование и его проект. В определенном смысле этическая модальность возникает и здесь, но уже не у Шюца, а в феноменологии М. Хайдеггера. Бытие вещей окружающего мира протекает как возможность бытия (Seinkönnen), тогда как человек предстает как обязанность быть (Seinsollen) перед лицом смерти [16, c. 184].
Фронтовые записи дневников и писем солдат Первой мировой войны констатируют простую вещь: солдат убивает не потому, что хочет убивать; он убивает, чтобы не быть убитым самому. Таково моральное оправдание участников войны, и оно демонстрирует особую ситуацию войны, где каждый отказывается принимать смерть, но в то же время не может быть так, чтобы никто не умер. Эту «избыточную» смерть стремятся «отдать» другому, тому, в общности с которым отказывают.
Разумеется, нужно принимать во внимание некоторый подневольный характер данной ситуации, где вообще возникает дифференциация общностей на своих и чужих. В любом случае «обязанность быть» одних значит «обязанность не быть» других, что дважды идет против характеристики, данной М. Хайдеггером: человек, пока он жив, «не может не быть», и эта его собственная обязанность, которую нельзя ни отдать другому, ни ставить в зависимость от других и тем более от небытия других.
Заключение. Мы обращаемся к исследованиям повседневности при изучении социальных явлений постольку, поскольку благодаря этой методологии видим возможным некоторое переключение точек зрения с уровня государств и обществ на уровень индивида и обратно с минимальными потерями. Понятие повседневности достаточно содержательно, чтобы решать обозначенные выше трудности, однако для этого следует помнить, каковы теоретические предпосылки введения этого понятия; что предпослано тому, чтобы обнаруживать смысловые структуры повседневного действия; что значит, что мы способны нечто понимать во внешне регистрируемых явлениях социального порядка.
Безусловно, всякое ежедневно повторяющееся действие становится материалом для такого исследования, но повседневность, как ее впервые открыли в феноменологии, содержит в себе нечто большее - условия конституирования человеческого существования как бытия в преображенном материальном мире, равно как и бытия людей друг с другом. Интенция и всякое действие, направленное на поддержание этих условий, могут считаться этическими. Если повседневное действие оказывается глубоко деструктивным, но внешне все также выглядит рутинным, единообразным и повторяющимся, то оно, на наш взгляд, не может считаться повседневным (в первоначальном смысле этого слова).
Индивиду повседневность дана как длящееся переживание. Необходимость его продления отталкивается от фундаментального страха смерти: индивид понимает, что поток переживаний может быть прерван и потому стремится привести его к некоторому осмысленному целому. Стоит понимать, что страх не столько парализует волю индивида к деятельности, смертность принимается как факт, относящийся к собственной жизни. А раз так, то работа (в смысле А. Шюца) приобретает для него значение, индивиду необходимо «распределить силы» для того, чтобы реализовать проект собственного существования в то время, пока длится переживание жизни. В этом проект человек существенно полагается на других, а значит, он перед лицом некоего сообщества принимает факт собственной смертности. Так другие индивиды обретают конституитивный характер в повседневном существовании человека: то, что позволяет поддерживать других индивидов в этом статусе, следует считать этичным.
Включенность других индивидов в общность повседневного переживания жизни - это та сторона повседневности, которая, по нашему мнению, оказывается вынесенной на периферию в тот момент, когда исследование повседневности концентрирует внимание преимущественно на внешне регистрируемых элементах социального действия и способах его истолкования самими индивидами. В этом смысле можно предположить, что в приведенном выше примере с двумя сражающимися армиями таким образом появляется этический элемент, который позволил бы оценить, насколько общность, стоящая за каждой из противоборствующих сторон, в основе своей более закрыта и более деструктивна по отношению к другим сама по себе. Война в этом случае будет предельным выражением такой тенденции. Помыслить эту теоретическую возможность оценки и проистекающего из него морального выбора мы постарались в рамках данной работы.
Список источников:
1. Сенявская Е.С. Человек на войне, или тернистый путь к военной антропологии // Исторический вестник. 2018. Т. 24. С. 10-49.
2. Сенявская Е.С. Окопный быт Первой мировой войны: очерк фронтовой повседневности // Историческая психология и социология истории. 2014. Т. 7, № 1. С. 192-219.
3. Людтке А. История повседневности в Германии: новые подходы к изучению труда, войны и власти / пер. с англ. и нем. К. Левинсона. М., 2010. 271 с.
4. Там же. С. 192.
5. Деланда М. Война в эпоху разумных машин / пер. с англ. Д. Кралечкина. Екатеринбург, М., 2014. 338 с.
6. Кант И. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 6. М., 1966. 742 с.
7. Герасимов И., Могильнер М., Глебов С. Новая имперская история Северной Евразии. Ч. 2: Балансирование имперской ситуации. Казань, 2017. 628 с.
8. Хайдеггер М. Вопрос о технике // Время и бытие: статьи и выступления / пер. с нем. В. Бибихина. М., 1993. С. 221238.
9. Гузикова О.М. «Тотальная мобилизация» Эрнста Юнгера как проект модерности: историческая реконструкция и интерпретация: дис. ... канд. ист. наук. Екатеринбург, 2004. 166 с.
10. Шюц А. О множественных реальностях // Избранное: Мир, светящийся смыслом / пер. с англ. и нем. В Николаева, С. Ромашкова, Н. Смирновой. М., 2004. С. 401-455.
11. Там же. С. 409-410.
12. Там же. С. 406.
13. Там же. С. 414.
14. Людтке А. Указ. соч. С. 217-219.
15. Шюц А. Указ. соч. С. 422.
16. Хайдеггер М. Основные проблемы феноменологии / пер. с нем. А. Чернякова. СПб., 2001. 446 с.
Информация об авторе Д.М. Султанов - аспирант департамента философии Уральского гуманитарного института Уральского федерального университета, Екатеринбург, Россия.
Information about the author D.M. Sultanov - PhD student, Philosophy Department, Ural Institute for the Humanities, Ural Federal University, Ekaterinburg, Russia.
Статья поступила в редакцию / The article was submitted 19.08.2021; Одобрена после рецензирования / Approved after reviewing 27.08.2021; Принята к публикации / Accepted for publication 09.09.2021.
