CC BY
24
ГЕНДЕРНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
И. В. Грошев
ВЛАСТЬ: ПРОБЛЕМЫ ПОНИМАНИЯ И ИНТЕРПРЕТАЦИИ СТРУКТУРНО-ГЕНДЕРНЫХ КОНСТРУКТОВ И СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ ИМПЛИКАЦИЙ
письменной истории человечества очень немногие сюжеты могут сравниться по популярности с темой власти. Про власть сказано и написано столько, что даже самый краткий обзор, с которого традиционно начинается описание каждого исследования, кажется неосуществимым. За рубежом, например, два последних учебника по психологии используют понятие «власть» как основную организующую тему [19, 24]. Вопросы исследования власти всегда были актуальны и вызывали интерес в силу той важности, которую имеют властные отношения в любой сфере общественной жизни. Сегодня никого не надо убеждать, что явления общественной жизни: парламентская борьба, смена философских концепций, политические явления, экономическое стимулирование производства, разрешение конфликтов — являются отражением властных психологических феноменов — психических свойств, состояний и психических процессов человека — носителя и субъекта власти.
Мы рассматриваем лишь один аспект власти как социально-гендерного конструкта, а именно социально-психологические импликации проблемы ее понимания. В нашем исследовании мы исходим из предположения, что используемые мужчинами и женщинами различные типы власти определяют понимание власти и их представления о ней. Но это ограничение не избавляет нас от обращения и к другим аспектам власти.
Элементами любой теории власти являются не только чисто теоретические конструкции, но и закономерности, базирующиеся на наблюдении и объяснении социальной реальности, а также определенные принципы связи теоретических конструкций и эмпирических данных. Именно эти элементы находятся под влиянием различных социальных идей и методологических приоритетов, то есть являются ценностно зависимыми. Различия между теориями власти часто обусловлены не различными значениями понятий власти, а различиями во взаимоотношениях между понятиями в теоретических системах. Теория власти предполагает объяснение определенных сфер реальной общественной жизни, эмпирические закономерности, принципы, связи между концептуальной структурой и деятельностью. Понятие же власти хотя и влияет на эмпирические исследования, но не касается эмпирических закономерностей функционирования и развития властных, а тем более властно-гендерных отношений. Главная функция понятия состоит в обозначении определенного вида социальных явлений и их объяснений.
Рассматривая такие научные дисциплины, как психология, социология, история, политология и философия, можно видеть, что теоретические и общепринятые концепции власти не включали в себя исследования гендерно-властных конструктов и социально-психологических импликаций понятия власти (возможно, из-за ее вездесущности, инкорпорированности в многочисленные практики и частоты употребления термина «власть» в диапазоне прочих понятий). Различные же определения власти явно дискурсивно маскулинизированы и больше относятся к мужчинам.
Понятие власти длительное время является объектом острых теоретических дискуссий. При описании понятийного аппарата власти можно, на наш взгляд, воспользоваться метафорой широкого, но слабо структурированного поля концептуализации и дефиниций. Конечно,
существовали и существуют попытки это поле разметить. Спектр возможных критериев и вариантов такой разметки достаточно широк. После того как Т. Гоббс дал первое определение власти1, десятки мыслителей, философов, социологов, политологов и психологов, в том числе М. Вебер, Б. Рассел, X. Лассвелл, Р. Даль, Т Парсонс, X. Арендт, С. Льюкс, М. Фуко и другие, пытались предложить и обосновать свое видение власти. Количество различных подходов в понимании и объяснении власти постоянно росло, особенно в 50—70-е и 90-е годы. XX в., но согласия по большинству основных аспектов содержания понятия власти так и не было достигнуто. И это вполне естественно, поскольку концептуальный анализ власти неизбежно касается ряда сложнейших теоретических и методологических, в том числе и психологических проблем. Что есть власть: потенциал, действие или и то и другое? Власть сделать что-то или власть над кем-то? Детерминируются ли полом властные стратегии влияния, используемые женщинами и мужчинами, или же они изменяются в зависимости от их социального статуса, ситуации и опыта? Кто является субъектом власти: индивиды, группы, организации или же социальные структуры и системы? Означает ли власть, по определению, конфликт, оппозицию, сопротивление, асимметрию? Что является объектом воздействия власти: интересы, преференции, поведение, сознание, выбор деятельности?
Многообразие трактовок понятия власти и его расплывчатость вызвали у ряда исследователей [9, 21, 23] сомнение в его научной ценности. Они посчитали данное понятие трудно поддающимся четкому определению и оставляющим слишком мало надежд на успешную разработку. W Riker в этой связи пишет: «Следует ли нам переопределить его, сделав четким, или нужно вообще избавиться от него? Признаюсь, мое первое ощущение таково, что мы должны от него избавиться» [23, р. 348]. Однако понятие власти настолько прочно вошло в категориальный аппарат современной науки, в том числе и психологической, что в случае отказа от его использования проблемы неизбежно перекочуют на другие понятия, близкие к нему по смыслу (например, «влияние», «контроль» и др.).
Другой естественной реакцией на трудности концептуализации власти стала идея отнесения власти к так называемым «сущностно оспариваемым понятиям» (essentially contested concept), таким, как «справедливость», «демократия», «политика» и др. [15]. Целью нашей статьи являются рациональное сопоставление, оценка и выбор между различными концептуализациями понятия власти через гендерную призму.
В старых энциклопедиях у Южакова, у Брокгауза и Ефрона власть определяется как господство личности над вещами и другими личностями. Иными словами, сущность власти — в самих индивидуумах. Это исключительно человеческий феномен [8]. Конструкцию, релевантную данной теоретической концепции власти, можно обнаружить и в других исследованиях о власти, представляющих в совокупности картину борьбы, где власть одной личности над другими определяется способностью доминировать, с одной стороны, или победой в споре с другой. То есть власть рассматривается как система отношений двух сторон: субъекта, осуществляющего властные воздействия, обыкновенно именуемого «А», и объекта, по отношению к которому применяются властные воздействия, именуемого «Б». С этой точки зрения субъект «А» обладает властью над субъектом «Б» в той мере, в какой он может заставить «Б» делать то, что «Б» сделал бы иным образом. Иными словами, традиционное понимание власти представляется как асимметричные социальные отношения, в которых субъект имеет возможность реализовать свою волю в ущерб интересам объекта путем преодоления его актуального или потенциального сопротивления.
Похожее представление о власти имеется и в социологии. Например, M. Вебер определяет власть как «возможность одного или нескольких человек осуществить свои желания, прибегая к действиям, которые остальные не одобряют, то есть против их воли» [25, p. 24]. Социальная теория допускает, что человеческое взаимодействие включает стремление к влиянию, потребность во влиянии (потребность власти — по С.Б. Каверину [3]), осуществляемое через силу, доминантность (преобладание) и контроль средств как материальных, так и не материальных [16, 20 и др.]. Описание психологической структуры власти в ее
1 «Власть человека, — писал Т. Гоббс, — есть его наличные средства достигнуть в будущем некоего блага» [1, с. 63].
личностном контексте наглядно демонстрирует и объясняет относительную доступность для человека независимо от его пола, овладения механизмами частных проявлений власти. При этом властное поведение человека может изменяться под влиянием убеждения, внушения, принуждения, доказательства и т.п. В одних случаях решающее влияние на властное поведение человека имеет мировоззрение, в других ситуациях — картина мира, в третьих — жизненная позиция, в четвертых — образ жизни. Потребность власти может определяться психическим заражением, деформироваться подражанием, укрепляться воспитанием, конструироваться образованием, детерминироваться взаимоотношениями, настроениями, чувствами и страстями. Но в любом случае это так или иначе связано с полом человека.
Концепция Т Парсонса и X. Арендт, полностью порывающая с веберовской традицией определения власти, являющаяся «рационально обоснованной», рассматривает власть как принадлежащую не отдельным индивидам или группам, а коллективам людей. Власть противоположна силе, всегда легитимна; она направлена на реализацию коллективных целей, и ее нельзя рассматривать как феномен «нулевой суммы» с фиксированным количеством власти в системе, подразумевающей, что увеличение власти «А» должно, по определению, вызывать уменьшение власти «Б». Они фиксируют внимание на «власти для» (власти сделать что-то), оставляя в стороне предмет особого интереса исследователей — «власть над», достижение подчинения людей путем преодоления или превращения их оппозиции. В их интерпретациях понятие власти близко к понятию «легитимный авторитет» в его традиционном значении.
Следующим подходом, встречающимся в научной литературе, является «одномерный» («плюралистический») взгляд на власть. Р. Даль рассматривает власть как контроль за поведением, фокусируя внимание на внешних формах конфликта и непосредственно обозреваемых событиях. Анализ власти концентрируется на процессе принятия ключевых решений, в котором проявляется способность одних индивидов и групп навязывать свою волю другим в ходе успешной конкуренции. Субъективные интересы этих индивидов и групп, выступая в качестве источника и двигателя поведения, отражаются в преференциях людей и манифестируются в их поведении [20]. В опирающихся на «одномерный взгляд» эмпирических исследованиях главное внимание уделяется определению субъектов, инициирующих предложения по конкретным проблемам, анализу действий по их реализации и конечных результатов конфликта. Успех попыток осуществления власти оценивается по последствиям, которые они оказывают на интересы объекта. Те субъекты, которые имеют наибольшие успехи в принятии решений, считаются обладающими наибольшей властью.
Сходен с данным подходом «двумерный» («реформистский») взгляд. Власть, как указывает П. Бэрэтц, имеет два «лица». Первое «лицо» обнаруживает себя в процессе принятия решений. «Второе лицо власти» появляется в ситуациях «непринятия решений». Власть действительно существует в ситуациях, где недовольство человека не стало открытым, то есть не нашло отражения в процессе «борьбы» за принятие тех или иных решений, что расширяет исследовательское поле власти [10].
Интересную концепцию власти разработал С. Льюкс. Он определяет власть так: «Проявление силы над “Б”, когда “А” воздействует на “Б” путем, неприемлемым для “Б”» [20, p. 37]. Он считает, что власть может существовать и там, где вообще нет какого-либо недовольства, открытого или скрытого, и где действия субъекта власти совпадают с преференциями того, над кем власть осуществляется. Говоря о «третьем лице власти», Льюкс подчеркивает, что «высшая и наиболее коварная форма осуществления власти — это предотвращение той или иной степени возможного недовольства человека путем формирования у него таких восприятий, знаний и преференции, которые бы обеспечили принятие человеком своей роли в существующем порядке вещей: или в силу того, что он не видит альтернативы этому порядку, или потому, что считает его божественно предопределенным или выгодным» [20, p. 24]. То есть субъект осуществляет власть над объектом не только когда заставляет объект делать то, что тот не хочет делать, но и когда формирует сами желания объекта. Такая возможность одного человека контролировать другого, согласно J.R.P. French, Jr.B. Raren [14], может быть одобрена при награждени-
ях, принуждениях, экспертизе и т.д. Концепция власти С. Льюкса — это «трехмерный» («радикальный») взгляд, остающийся в рамках веберовской традиции.
Сравнивая эти подходы, можно видеть, что они представляют собой «альтернативные интерпретации» или «разные способы применения» одной и той же концепции власти, которая включает в себя идею («примитивное значение») о том, что «А» каким-то образом воздействует на «Б». Иными словами, содержание отношений «власти—господства» составляет право (и данная этим правом возможность) одних людей распоряжаться другими людьми, подчиняя последних посредством ограничений социального выбора (или неэквивалентного обмена). Однако для того чтобы отделить власть от случайного и несущественного влияния, необходимо указать на критерии ее значимости. По мнению С. Льюкса, таким критерием должна стать ссылка на то, что субъект власти оказывает негативное воздействие на интересы объекта. В соответствии с этим он предлагает определить власть следующим образом: «“А” осуществляет власть над “Б”, когда “А” воздействует на “Б” противоположно интересам “Б”» [20, р. 26—27],
Как считают многие исследователи, власть совсем не обязательно концептуализировать как направленную всегда против интересов объекта. Она может осуществляться и в интересах объектов (например, власть учителя над учеником, родителей над детьми) или, по крайней мере, не против них1. То есть власть целесообразно определять без ссылок на интересы объекта.
Существуют и другие точки зрения на понятие власти. Например, Ю.М. Батурин [цит. по: 8] понимает власть как:
- характеристику индивидуума, согласно которой сущность власти — в самих индивидах. Власть при этом описывается как «исключительно человеческий феномен» и даже постулируется, что жажда власти заложена в самой природе человека;
- межперсональную категорию, рассматривающую изменения, которые индивид «А» мог бы произвести в индивиде «Б», вопреки его сопротивлению;
- ресурс (товар), опирающийся на понятие стоимости. Под ценой власти понимается стоимость той части принадлежащих «А» ресурсов, которые нужны ему для влияния на поведение «Б»;
- причинную конструкцию, обосновывающуюся аргументами сходства между причинностью и властью;
- философскую конструкцию, обсуждающую моральность и аморальность власти, ее ценность, соотношение между властью и ответственностью, влияние социальных норм на власть и ее проявление.
X. Хекхаузен [цит. по: 8] концептуализирует дискурс власти через межличностную составляющую, классифицируя ее как власть вознаграждения, принуждения, нормативную, власть эталона, знатока и информационную власть.
Более подробно хотелось бы рассмотреть теорию власти М. Фуко, так как данная теория оказала наибольшее влияние на развитие гендерных исследований в различных областях науки, включая психологию, социологию и другое и наиболее часто используется для анализа гендерного поля современной культуры, включая и властную ее составляющую.
М. Фуко представляет себе власть как связь между силами. Его подход к власти отличается от традиционного. Власть для него — это не ресурс, принадлежащий индивидам или группам, но то, что воплощено в повседневной деятельности. Власть воплощена не в государстве, а в социальных отношениях. Она, по мнению М. Фуко, не есть результат действия различных институтов (государственных, социальных, идеологических и др.), а феномен гораздо более широкого порядка — способность, независимо от локализации и предметной области применения, к успешному воздействию на индивида (индивидов). Поэтому власть не то, что может быть свергнуто. Люди воспринимают власть через влияние, которое их действия оказывают на действия других. В этом смысле она функционирует,
1 Последнее имеет место, во-первых, там, где объекты не осознают своих интересов и не имеют четкого негативного восприятия команды субъекта, и, во-вторых, где навязываемое субъектом поведение расценивается объектом как равнозначное другим возможным альтернативам.
структурируя поле выбора, решений и практики. М. Фуко пишет: «Анализ термина власти не должен постулировать в качестве аксиом суверенность государства, форму закона и глобальное единство господства. И то, и другое, и третье являются, скорее, конечными продуктами власти. Мне представляется, что под властью следует понимать прежде всего множественность отношений силы, имманентных области, где они осуществляются, образуя составную часть ее устройства, игру, которая путем непрестанной борьбы и стычек эти силы трансформирует, усиливает, пересекает, образуя цепи, системы — или же, напротив, разрывы, противоречия, которые их разъединяют... Власть — не в наличии некой центральной точки, не в единственном очаге суверенности, из которого по нисходящей лучами расходятся производные формы. Власть — это подвижный цоколь силовых отношений, которые в силу своего неравенства постоянно индуцируют состояния власти, состояния всегда локальные и нестабильные. Вездесущность власти не в том, что у кого-то есть привилегия перегруппировывать все в зависимости от ее необоримого единства, а в том, что она производится каждое мгновение, во всякой точке, точнее, в произвольном отношении одной точки к другой. Власть есть везде, — не в том смысле, что она охватывает все, но в том, что она исходит отовсюду» [5, с. 157].
Через анализ принципа субъективизации М. Фуко пытается вскрыть социальные причины, вызывающие в обществе мифологизацию властных дискурсивных практик, наиболее подробно описывая это в работе «Надзирать и наказывать». М. Фуко доказывает, что возрастающая индивидуализация в обществе обусловлена стремлением знать друг о друге как можно больше, чтобы успешнее управлять друг другом. Основным парадоксом власти при этом является парадокс ее видимости: «...власть всегда анонимна», — считает Фуко [13, р. 29]. Он предлагает различать два основных типа существования власти:
- власть как прямое физическое воздействие на индивида и его тело;
- власть как «надзорное» (символическое), включая психологическое и физическое,
насилие.
Предельной формой первого типа существования власти служил метод телесной пытки: именно пытка является основным средством доказательства вины. Однако в XVIII в., в эпоху просвещенных монархий, чудовищные методы пытки и казни были признаны иррациональными и дорогостоящими. Оказалось, что более рациональным и эффективным является такой тип воздействия власти на индивида, когда процедуры насилия «затрагивают» не тело, а психику (душу) субъекта. Этот тип власти, который Фуко обозначил термином «надзор», вызывает к жизни такие процессы получения истины, которые уже не нуждаются более в технике непосредственного телесного насилия, так как ориентированы не на опыт суверенной и абсолютистской власти, а на опыт самих субъектов (отдельных индивидуумов). Иными словами, власть может быть использована не только насильственно и насильственными методами, но и демонстрирована через повседневный и не останавливающийся контроль над субъектом или его субъективностью.
Моделью анонимного контроля власти над индивидом является модель паноптикума
- специального архитектурного устройства тюрьмы, где находящийся в центральной башне невидимый надзиратель видит все, что происходит в клетках-камерах, расположенных вокруг башни по окружности. Эффект власти, считает М. Фуко, состоит не только в том, что заключенный полностью контролируется наблюдателем, но в том, что субъект больше не принадлежит себе. Субъект теряет свою классическую форму субъекта — субстанции и становится формой, неидентичной себе (примерами неидентичной субъективности у Фуко является больной, сумасшедший, заключенный, сексуализированный и политический субъект, а также женщина). Принцип паноптицизма Фуко переносит на особенности формирования структуры индивидуализации в современном обществе. Особенности функционирования феномена власти в современную эпоху М. Фуко связывает с фактом исчезновения функции субъективности на гендерном поле современной культуры.
М. Фуко и его последователи показали отход от ресурсных теорий власти, которые часто интерпретируют власть как то, чем владеют мужчины для господства над женщинами. Одно из наиболее известных высказываний М. Фуко гласит: «Там, где есть власть, там есть
сопротивление» [13, р. 97]. Однако если мы трактуем власть как продуктивную, то трудно понять, почему власти всегда нужно сопротивляться. Власть имеет способность создавать идентичность субъекта, который принимает свою роль. Сопротивление требует наличие субъектов, для которых власть ценна, как таковая. Возникает вопрос: порождает ли власть согласие или она осуществляется столь бессознательно, что это согласие не может быть достигнуто?
Подход М. Фуко к определению власти нашел свое отражение в выявлении социальной сконструированности традиционных видов поведения (хотя кроме социальных важную роль играют биологические и физиологические факторы) и в трактовке природы неравенства мужчин и женщин, согласно которой огромное место в современной картине контроля за субъективностью принадлежит структурам половой дифференциации индивидов. М. Фуко, подробно анализируя феномен и типы насильственных типов власти гендерного поля современной культуры на примере пенитенциарных практик, переносит действие этих механизмов на все поле современной культуры, как культуры, исполненной послушания, рациональных форм господства, полезности и расчета, как культуры массированного управления методами индивидуализации, как культуры доминации одного пола над другим. Власть является гарантом этой нераскрытой тайны социальности. Для некоторых последователей М. Фуко феномен «женского» в отношении власти является символом любых репрессированных практик в культуре — тех, которые он называл «маргинальными» практиками. Поэтому основная тенденция анализа феномена власти исследователями данного направления состоит не в том, чтобы атаковать те или иные институты власти, группы, элиту или класс, но скорее саму технологию власти. Они считают власть плюралистичной и чрезмерно детерминированной, пересечением классовых, расовых и гендерных отношений, подчеркивая, что власть действует как социальное отношение неравенства между мужчинами и женщинами. Это означает, что существует возможность сопротивления или контрдискурса. Рассматривая то, как власть формирует женщин и способы их самовыражения, они выделяют при этом как ключевые две властные техники: «паноптикон» и признание. «Паноптикон» — это метафора интернализации женщинами взгляда «другого» для создания своей самоидентичности. Сила редко нужна для поддержания стандартов женственности. Женщины сами должны следовать этим нормам. Этот вид интернализации нужно отличать от идеологии потому, что она может не включать в себя веру в ценности или знание «другого». Признание — это социальное принуждение, заставляющее объяснять, оправдывать и искать прощения интимных чувств, решений и действий. В целом это самые разные способы выражения женщинами себя, поиск свободы и автономии.
Исследователи, исповедующие идеологию радикальных гендерных теорий и теоретические установки, основанные на фукианской концепции власти, обращают внимание на признание принципа патриархатности для всех без исключения исторических, экономических или политических систем и одновременно стремятся сконцентрироваться скорее на способах, каким режимы конструируют знание, тела и субъекты, чем на природе властных отношений. При этом принцип власти в наиболее явном виде применяется по отношению к угнетенным и маргинальным группам в обществе, в том числе по отношению к женщинам, поэтому они и предлагают различные типы и уровни анализа патриархатной культуры. Для того чтобы понять механизмы работы власти, ее надо деперсонализировать. Социальные структуры успешно определяют роли, ожидания и поведение потому, что анонимны. Поиск агента приводит к неправильным выводам. Например, представление, что ночные улицы опасны для женщин, не вина конкретных мужчин. Это — следствие определенных дискурсов, способствующих запугиванию женщин и дисциплинирующих их поведение.
Если власть растворена в обществе, то для понимания ее функционирования важно проанализировать властные отношения на микроуровне. Что и делает, например, Кейт Мил-летт в книге «Сексуальная политика» [цит. по: 2], рассматривая патриархальные отношения в литературе на примере текстов Г Миллера, Ж. Жене и Ж.-П. Сартра, независимо от того, направлена ли подавляющая функция власти против женских или мужских персонажей литературного произведения. Коитус, считает К. Миллетт и солидаризуется в этом с установками экзистенциализма, вовсе не является простым физическим актом: он воплощает
в себе множество кодов социальности. Одной из основных функций социальных кодов традиционной культуры является функция власти. Сексуальные политики — это способы структурировать человеческие отношения таким образом, когда один субъект получает возможность контролировать другого. Именно действие таких политик Кейт Миллетт считает основным в процессах традиционной социализации женщин, так как традиционные институты женской социализации, особенно семья, — это тренинг в женщине биодного, которое выдается за «естественное».
Сюзен Браунмиллер в знаменитой книге «Против нашей воли: мужчины, женщины и изнасилование» [цит. по: 2] трактует человеческую историю как историю власти через структуру предельного применения власти одного существа над другим — структуру изнасилования. Изнасилование здесь также рассматривается не как физический или юридически наказуемый акт, а как интенсификация проявления социальных кодов культуры. Сюзен Браунмиллер осуществляет детальный социокультурный анализ истории феномена изнасилования и показывает, как практика изнасилований концептуализирует женщину в качестве прежде всего мужской собственности. Однако одновременно анализ феномена изнасилования является более глубоким: она анализирует на этом материале бессознательные психологические установки, как мужчин, так и женщин, в традиционной культуре, которые не подлежат исправлению со стороны юридического законодательства.
Андреа Дворкин в книге «Порнография: мужчины обладают женщинами» [12] анализирует порнографию как идеологию мужской доминации. Она считает, что ситуация власти — метафизическая ситуация, так как только через функцию власти любое Я способно утвердить себя и просто жить, причем данная метафизическая ситуация заложена в социальной природе человека и предшествует любым политическим или экономическим институтам угнетения в обществе. Маленький мальчик социализируется как субъект власти по отношению к женщине, с самого начала воспринимая последнюю в качестве жертвы. Но и женщина также способна занимать по отношению к мужчине не менее властную функцию, если только она начнет свободно осуществлять функцию своего собственного желания или фантазий, а также своей автономной реализации в мире. Таким образом, в жесткую ловушку отношений власти А. Дворкин помещает оба топоса культуры — как мужской, так и женский.
В основе концепции власти Адриенны Райх лежит, независимо от идеологии, метафизическая концепция женской «друговости», но оцененная не в негативных терминах С.де Бовуар, а в позитивных терминах уникальности женской субъективности и женского желания. Женское — то альтернативное «Иное», в поисках которого находится постклас-сическая культура. Надо только рисковать утверждать это «Иное» против стереотипов традиционной культуры, считает А. Райх [цит. по: 2].
В целом концепции, приведенные выше, характеризуются двумя общими методологическими установками:
- микроуровневым анализом феномена власти в структурах человеческого бытия, то есть на уровне бессознательных установок индивида и культуры;
- поиском альтернативных (в данном случае — женских) мыслительных и выразительных средств и способов мышления, противоположных установкам классического сознания.
Такой подход используется, чтобы дистанцировать, например, исследования семьи от таких макросистем, как экономика и государство. Безусловно, он создает трудности, так как если власть не исходит из одного центра, то трудно понять, как эту власть можно «свергнуть». Непонятно и то, что это значит — власть везде? Растворена ли она в социальных отношениях или находится всегда с нами? Можно ли утверждать, что социальное освобождение невозможно в результате свержения макроструктур? Основное противоречие, с нашей точки зрения, заключается в трактовке данными исследователями, включая и самого М. Фуко, власти одновременно как продуктивной или реляционной. Они указывают на один или другой аспект. Работы по дискурсу и дисциплине подчеркивают продуктивный аспект власти. Исследователи, которые используют М. Фуко для понимания плюралистической природы власти, обращают внимание на отношения между различными силами. Совместить эти
трактовки власти невозможно, не переосмысляя подхода М. Фуко к власти.
Иное представление о власти имеет Дайана Купер [11]. Она рассматривает власть как содействие, способствование достижению конкретных результатов. Такое облегчение также включает поддержание отношений статус-кво, которое может происходить в виде поведения людей: сопротивления изменениям, сокрытия информации. Д. Купер согласна с М. Фуко, считавшим, что власть всегда приводит к конфликту в форме сопротивления. Она лишает конфликт центрального места в модели власти. Для нее власть не является суммой конкуренции, репрессивной или предписывающей. Скорее она делает возможными разные пути развития общества. Конфликты не отрицаются, но внимание обращается на их разрешение.
Дайана Купер, в отличие от М. Фуко, выделяет и анализирует не два типа власти: знание и дисциплину, — а четыре ее типа: идеологию, силу, дисциплину и ресурсы. Под идеологией она понимает схемы интерпретации и смыслы, посредством которых социальные отношения, практика и общество конституируются и понимаются. Сила связана с подчинением воли или тела другого физическими или психологическими средствами: принуждения, угрозы, насилия. Дисциплина — это воздействие, которое оказывают социальные системы на функционирование людей, институтов, общественной жизни через свои правила и процедуры. Это воздействие осуществляется через процесс интернализации, который делает дисциплину «естественной». Ресурсы — это тип власти, который создает материальное благополучие. Исходя из этого, Д. Купер подчеркивает позитивные, продуктивные свойства власти, которую нельзя рассматривать только негативно.
Продуктивность власти иногда трактуется как единый, спонтанный процесс, который фундаментально преобразовывает вовлеченных в него субъектов. Поэтому взаимосвязь между отдельными воздействиями власти на одного и того же субъекта отрицается. Но при этом теоретизация эффектов любой формы требует объяснения того, как она взаимодействует не только с другими формами власти, но с физическими условиями и существующими процессами для оказания влияния на положение дел. Воздействие дискурсов власти должно рассматриваться в связи с текущими заботами, идентификациями, жизненными стилями людей. Важно не видеть в последних только пассивных объектов господствующих дискурсов или борющихся с ними.
Нельзя не упомянуть и точку зрения Х. Лассвелла, который считает власть ущербностью, утверждая, что власть — это компенсация неполноценности [цит. по: 8].
Человек всегда «неполноценен» в своих попытках достигнуть цели и вынужден использовать для этого специально организованное поведение. Следовательно, так или иначе в современном мире человек, стремящийся к власти, зная и используя все ее ловушки, ухищрения и провокации, социально невидимые, а потому и необъяснимые в терминах субъектного понимания, всегда компенсирует свою ущербность или неполноценность. Основываясь на данном предположении, можно заключить, что мужчины и женщины, стремящиеся к обладанию властью, ущербны и компенсируют этим стремлением свои явные (осознаваемые) или неявные (неосознаваемые) недостатки. Аналогичное мнение относительно мужчин высказывает в своей работе «Женская психология» Карен Хорни [6].
Власть нельзя считать бинарным отношением, когда «А» проявляет власть по отношению к «Б», а «Б» сопротивляется «А». Борьба, конфликт и власть — комплекс более сложных отношений. Остается неясным, является ли сопротивление субъекту власти ее отрицанием или составной частью. Исследователи, которые подходят к власти как к отношению, видят в ней отношение неравенства. Недостатком такого подхода является стремление свести власть к господству и подчинению. Это естественно, поскольку, рассматривая власть как отношение между несколькими силами, трудно концептуализировать данное отношение иначе. Это очевидно в представлениях последователей М. Фуко, которые воспринимают власть как организацию неравенства, считают сопротивление неотъемлемой частью власти. Если властные отношения порождают сопротивление, то до какой степени власть определяет форму сопротивления? Дискуссии по поводу властных отношений и отношения к власти не проясняют, чем же является власть, как таковая. На этот вопрос нет онтологического ответа. Понимание власти определяется социальной, политической и природной ситуацией,
в которой мы живем. В свою очередь, власть влияет на наше окружение, интерпретацию и социальную практику. Следовательно, хотя мы можем переосмыслить власть как определенную стратегию, эта стратегия является одновременно ответом на исторические условия и коренится в них.
С точки зрения М. Крозье, властное отношение имеет вид интерсубъективного взаимодействия, а человек может выступать как исполнитель и обладатель собственного властного проекта. Власть, по М. Крозье, не только отношение, но и процесс организации, увязывающий власть (господство) с другими (включая и общечеловеческие) отношениями. В основе этого процесса лежат два неравноценных качества власти: легитимность и авторитарность. Легитимность — это интегральная оценка способности создавать распознаваемые смыслы совместной деятельности, а авторитарность — интегральная оценка способности стимулировать увеличение совокупного эффекта совместной деятельности. Следовательно, легитимность выступает как формальный, а авторитарность — как содержательный признак власти. Основываясь на данной точке зрения, можно заключить, что пределы легитимности и авторитарности определяются способностью «навязывать» и возможностью «принимать» власть субъектами отношений.
В приведенных выше теориях и концепциях составляющими власти являются сопротивление, конфликт, сила, доминантность (преобладание), контроль, где всегда имеются понятия «выиграть — проиграть» и «власть над кем-то», ибо есть тот, кто имеет силу, деньги, возможности для того, чтобы всегда выигрывать или контролировать выбор другого человека. Но эти традиционные концепции основываются на мужских представлениях и взглядах на власть. Иными словами, в традиционном (мужском) понимании власть представляется как структурно-функциональная парадигма с асимметричными социально-гендерными отношениями. Она превращается в отношение между субъектом и объектом лишь в рамках структурированного (институализированного) процесса взаимодействия, в котором носитель власти имеет возможность реализовать свою волю в ущерб интересам объекта власти путем преодоления его актуального или потенциального сопротивления.
Женские же концепции власти характеризуются более структурным подходом к вопросу. Так, например, E. Janeway [17] утверждает, что сила женщин заключается в бессилии (сила противостояния), а следовательно, и власть женщин заключена в их безвластии (сила и власть противодействия). P. Johnson [18] выделяет три вида власти: прямая — косвенная; способность — беспомощность; конкретная — личная (конкретная — групповая). Исходя из этой видовой классификации, можно предположить, что у женщин нет доступа к структурной власти, а основные ее источники находятся в косвенной, беспомощной и личной областях влияния.
Литература___________________________________________________________________________________________
1. Гоббс Т. Избранные произведения: В 2 т. М., 1991. Т. 2.
2. Жеребкина И.А. М. Фуко: политические технологии тела. История женского как история сексуальности // Русский феминистский журнал «Преображение». 1996. № 4. С. 20—27.
3. Каверин С.Б. Потребность власти. М., 1991.
4. Ледяев В.Г. О «сущностной оспариваемости» понятия власти // Вестник ТГУ. Сер.: Гуманитарные науки. Вып. 3—4. 1996. С. 13—19.
5. Фуко М. Говорящий пол: (Сексуальность в системе микрофизики власти) // Современная философия. 1995. № 1. С. 110—172.
6. Хорни К. Женская психология. СПб., 1993.
7. Эссинг Л. Познание / производство субъектов гендерной теории // Современная философия. 1995. №
1. С. 145—187.
8. Юрьев А.И., Юрьева М.А. Психология власти. СПб., 1995.
9. Allison L. The Nature of the Concept of Power // European J. of Political Research. 1974. V. 2. № 11. P. 46—71.
10. Bachrach P., BaratzM. Power and Poverty: Theory and Practice. Oxford: Oxford University Press, 1970.
11. CooperD. Productive, relational and everywhere? Conseptualising power and resistance within foucauldian feminism // Sociology. Oxford. 1994. V. 28. № 2. P. 435—454.
12. Dworkin A. Pornography: Men Possessing Women. New York: Perigee Books, 1981.
13. FoucaultM. Surveilleret punir. P., 1975.
14. French J.R.P., Raren B. The bases of social power // D. Cartwright (Ed.). Studies in social power // Ann Arbor: University of Michigan Press. 1959. P. 150—197.
15. Gallic W. B. Essentested Contested Concepts // Proceedings of the Aristotelian Society. 1955. V. 56. № 9. P.
47—62.
16. Homans G.C. Social behavior: The elementary forms. New York: Harconrt Brace Jovanovich, 1974.
17. Janeway E. Powers of the weak. New York: Morrow Quill Paperbacks, 1981.
18. Johnson P. Women and power: Toward a theory of effectiveness // Journal of Social Issues. 1976. V. 32. № 3. P. 99—110.
19. Lips H. M. Women, men and power. Mountain View, CA: Mayfield, 1994.
20. Lukes S. Power: A Radical View. Basingstoke and London: Macmillan, 1979
21. March J. The Power of Power // Varieties of Political Theory / Easton D. (ed.). Englewood Cliffs (New Jersey): Prentice-Hall, 1996.
22. McLachlan H. V. Is «Power» an Evaluative Concept? // Power / Scott J. (ed.). 1993. V. 2. № 12. P. 309—324.
23. Riker W.H. Some Ambiguities in the Notion of Power // The American Political Science Review. 1964. V. 158. № 2. P. 296—362.
24. UngerR.K., CrawfordM. Women and gender: A feminist psychology. New York: McGraw-Hill. 1997.
25. WeberM. Class, status and party // C.S. Heller (Ed.). Structured social inegnality: A reader in comparative social stratification. New York: Macmillan, 1946. P. 14—54.
© Грошев И. В., 2004
