CC BY
97
ББК Ю516 + Т5
О.Ф. Русакова, О.В. Петрик
ВКЛАД М.М. БАХТИНА И МОСКОВСКО-ТАРТУСКОЙ ШКОЛЫ В СТАНОВЛЕНИЕ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ
Становлению исторической антропологии не только в России, но и в Западной Европе и США способствовали труды отечественных мыслителей, таких, как: М.М. Бахтин и представители московско-тартуской школы. Весомый вклад этих мыслителей в современную науку и их философско-уни-версальный характер понимания культурно-исторического наследия эпох определили актуальность и перспективность авторских разработок для поступательного развития мировой и отечественной науки и их влияние на современное гуманитарное знание в целом. Помимо огромной значимости и ценности данных исследований, принесших их авторам мировую известность, они так же послужили для нескольких поколений исследователей ориентиром в процессе изучения заданной ими проблематики.
Для отечественной исторической антропологии их наследие стало основополагающим для выработки собственной идентичности на фоне мировой историографической и историко-философской традиции. Так, А.Я. Гуревич — основоположник и научный лидер отечественной школы исторической антропологии, в одной статье упомянул, что в своих изысканиях он опирался «на исследования Тартуской школы семиотики и идеи Михаила Бахтина» [1, с. 18]. Поэтому, становится очевидным, что обращение исторической антропологии к этим истокам, становятся для неё как прорывом, выходом за рамки традиционного унифицированного взгляда на историю и людей, бытовавшему в годы советской власти, так и смыслообразующим фактором исторических исследований. Эти работы не только существенно расширили методологическую и процедурную основу исторической антропологии, обогатили понятийно-категориальный аппарат, выявили множество новых проблемных мест исторического и философского знаний, но и послужили источником вдохновения для развития этого направления.
Бахтин и представители московско-тартуской школы в своих исследованиях придерживались исконно русской гуманитарной традиции, которая в центр своего внимания ставила человека. Изучение культурно-исторического прошлого на основе пристального внимания к роли человека как основной действующей творческой единице истории, обусловило введение ими в исследование категории личной ответственности человека. Понятия ответственности, вины и совести становятся для отечественных мыслителей не только морально-нравственным выбором человека на пути своего исторического пути, но и условием цельности и свободы личнос-
ти, способной к самосознанию и творчеству. Сравним для примера два высказывания М.М. Бахтина и Ю.М. Лотмана — основателя московско-тартуской семиотической школы. Так, Бахтин пишет: «Что же гарантирует внутреннюю связь элементов личности? Только единство ответственности... Личность должна стать сплошь ответственной: все её моменты должны не только укладываться рядом во временном ряду её жизни, но и проникать друг в друга в единстве вины и ответственности...» [2, с. 7—8]. Лотман ему вторит: «Возрастает удельный вес моментов исторической флуктуации, т.е. ситуаций, в которых дальнейшая судьба системы будет зависеть от случайных факторов и от сознательного выбора. Это вводит в исторический процесс такие моменты, как личная ответственность и моральное поведение его участников. С одной стороны, историческое бытие сближается с миром творчества, с другой — с понятием нравственности, неотделимыми от свободы выбора» [3, с. 479].
Действительно, каждый учёный переосмысливает знания о прошлом, делая при этом свой интеллектуальный и нравственный выбор, являющийся гарантом защиты от произвола субъективности в исследовании, когда авторская позиция вступает в противоречие с «логикой здравого смысла».
Любое исследование становится служением обществу и времени, в котором живёт исследователь, в том смысле, что всякое исследование есть поиск ответов на вопросы и поиск решений проблем, поставленных эпохой существования социума, а, следовательно, и историка, живущего в нём. Таким образом, истина всегда опосредована современной конкретикой изысканий и подвержена изменению с ходом времени. Знания о прошлом передаются последующим поколениям в обновлённом виде, с новыми смыслами и акцентуализациями. История как сложный комплекс исторических фактов, событий и явлений, понимание которых не заключено в них как данность, обусловливают тот факт, что они не являются некой самотождественностью явления и его смысловой нагрузки. При этом исследователь не может быть внесистемным наблюдателем, так как он бесконечно вовлечён во все процессы времени, в котором он живёт. Поэтому, историк призван решать насущные потребности, запросы и задачи современного общества, искать и находить в прошлом ответы на актуальные проблемы современности, а формулировка проблемы служит ориентиром для исследователя в историческом материале, к которому он обращается с вопросом.
Политология
Субъективный выбор и конструирование историком исторических событий, исторического прошлого, являют собой интерпретационное начало исторического исследования, которое максимально приближается к историко-герменевтической проблематике, где вопрос многовариантного прочтения исторического послания является превалирующим над всеми остальными. Поэтому динамический процесс взаимного обновления и интерпретации является основополагающим для корпуса историко-ан-тропологических идей.
Конечно, искажения и деформации смысла исторических событий, вводимые таким характером исследования, нуждаются в расшифровке, основными процедурами которой, приближающими к наиболее адекватному постижению истины становятся такие формы работы и анализа, как: интерпретация, комментирование, истолкование, историческая и семиотическая реконструкция. Все эти методы и процедуры, как составляющие методологии отечественной исторической антропологии, можно найти в научных трудах московско-тартуской школы и М.М. Бахтина.
Так, указанные мыслители, в своих исследованиях основывались на постулате существования как минимум пары автономных сознаний, вступающих в диалогические отношения как условие взаимного познания и познания чего-либо вообще. И хотя их методики и понимание ими сути исследуемых явлений различались, во многих пунктах их исследований можно найти точки соприкосновения и продолжения взглядов друг друга.
Проблема существования внутри культуры разных языков или сознаний тесно связана с проблемой поиска «другого». Отсюда проистекает углублённое изучение проблематики диалога этими мыслителями, понятого особым образом. Диалогическое общение между исследователем и предметом его изучения раскрывает сферы ранее недоступные так называемому субъект-объектному методу изучения.
Отношение к тексту, как к живому существу, имеющему возможность ответить на многие вопросы и породить новые, является поистине революционным для традиционного научного взгляда на природу вещей, смелым и своевременным шагом в области научного исследования. «Текст как генератор смысла, мыслящее устройство, для того чтобы быть приведённым в работу, нуждается в собеседнике... Чтобы активно работать, сознание нуждается в сознании, текст в тексте, культура в культуре» [4, с. 96]. Стремление видеть в артефакте сознательную волю автора, понимать её проявления, превратило исследование в активный диалог с другим сознанием. Процедура задавания вопросов предполагаемому собеседнику качественно по-новому изменила саму исследовательскую практику историков.
Процедура диалога и понятие другого — темы, проходящие красной нитью и у М.М. Бахтина и в трудах московско-тартуской семиотической школы.
Видя в тексте личность автора, и Бахтин, и Лотман как разработчики этой проблематики, пришли к пониманию процесса познания как бесконечно углубляющегося диалога сознаний, противопоставленных друг другу во времени и в пространстве. Поэтому, процесс изучения других культур, цивилизаций, эпох или даже текстов является, по сути, условием самопознания познающего. Участники диалога являются партнёрами и «оба они открыты для вторжения извне новых текстов, а тексты ... всегда таят в себе возможность всё новых интерпретаций» [5, с. 383—385]. Таким образом, каждое новой прочтение текста, понятого в широком контексте, открывает каждый раз целую вселенную смыслов, а исследователь каждый раз берёт только необходимое в данный момент, оставляя в стороне иные смыслы.
Рассмотрим способы решения проблем, поднятых диалогическими отношениями участников научного исторического исследования, семиотической школой и Бахтиным.
Семиотическое изучение истории, не ставя своей задачей восстановление прошлого «как оно было на самом деле», методом установления корреляции кодов, которыми пользуется исследователь, с кодами изучаемого прошлого, сделало возможным постижение смысла изучаемой культуры в качестве системы знаков. «Прочитывая» поведение участников «социальной драмы», как некий текст посредством фиксации и анализа обыденных слов, жестов и поступков, семиотика добывает «кристаллы» смысла из изучаемой реальности. Соединяя эти кристаллы воедино с учетом изученных отношений между элементами системы, она создаёт обобщенную характеристику изучаемой культуры.
Использование исторической антропологией семиотического подхода позволяет выкристаллизовать из запечатлённой таким способом массы повседневных событий рядовых людей прошлого основной набор ведущих категорий, которые определяют социальную, политическую, экономическую ситуацию на изучаемом отрезке пространства и времени. В этом моменте мы находим отголоски теории «картины мира», созданной А.Я. Гуревичем, в которой облик эпохи устанавливается посредством вычленения ряда основополагающих категорий сознания людей прошлого и сведения их в некую систему координат — «картину мира». Поэтому, семиотический подход к изучению исторического прошлого позволил исторической антропологии сделать структуралистский метод одним из её основных методов, упорядочивающим полученные данные, находящим связи между исходными элементами системы и приводящим их в удобную для работы схему.
Посредством фундаментального понятия семиотики — текста, стало возможным изучение культуры как универсального объекта семиотики. Старая исследовательская методика истории базировалась на предельном снятии противоречий между структура-
О.Ф. Русакова, О. В. Петрик
ми миров исследуемого объекта и самого историка. Семиотика, напротив, подразумевает «предельное обнажение различий в их структурах, описание этих различий и трактовку понимания как перевод с одного языка на другой. Не устранение исследователя из исследования (что практически невозможно), а осознание его присутствия и максимальный учёт того, как это должно сказаться на описании» [6, с. 384]. В этом смысле «история есть память культуры ... это означает, что она не только след прошлого, но и активный механизм настоящего ...» [5, с. 383—384].
Поэтому для исторической антропологии этот метод рассмотрения артефактов культуры, не обязательно выраженных в письменном виде, имеет особое значение. Воспринимая культуру как совокупность текстов, образованных различными языками, существующими в этой культуре, текст становится предельным и единственным предметом изучения в рамках данной школы. Ведь то, что для историков первичный факт любого исторического события недоступен для созерцания и изучения и изложен в тексте как зашифрованном описании реальных событий, делает жизненно важным и оправданным применение структуралистской методологии в исторических исследованиях.
Необходимость изучения исторического процесса культурных перекодировок привела к введению понятия реконструкции, что обусловливается характером историко-антропологического исследования, которое опирается, в первую очередь, на документальные свидетельства и факты, облечённые в текстовую форму. Специфика исторического исследования заключается в работе с фактами, прошедшими авторскую обработку. Такие документы своеобразно преломляют запечатлеваемую действительность. В этом смысле, текст есть не только отражение действительности, как она есть, он есть так же и отражение авторского начала, привносящего своевольное, субъективное видение происходящего, которое оценивается исходя из критериев, складывающихся из совокупности взглядов эпохи, и из индивидуальных воззрений автора исторического послания. Реконструкция в данном случае является, по сути, дешифровкой. В таком контексте исследователь исходит из того, что документ написан на другом языке. Процесс построения грамматики этого языка позволяет создавать правила реконструкции исторической действительности. Поэтому актуальность разработок московско-тартуской школы в рамках историко-антропологического подхода представляется наиболее значимой.
Семиотическая реконструкция позволяет исследователю воссоздать точность картины мира той эпохи, которую он изучает. Необходимость реконструкции обоснована непосредственной отдалённостью исторического источника, с которым имеет дело исследователь, механизмами культурной трансляции субъективного творческого начала, породившего его. В свою очередь, это авторское начало в
такой мере обусловлено социо-культурными системами, что при восстановлении характеристик личности автора, выявляются так же и характеристики объективированных структур эпохи.
Семиотическая реконструкция делает акцент на коммуникативном, семиотизирующем аспекте человеческого существования. Языковая сфера выступает для человека условием его общения и нормального функционирования как социального существа, тем не менее она вторична по сравнению с его физической жизнью. Семиотическая реконструкция ориентирована на работу с культурными кодами как системой определённых правил каждой отдельной культуры. Как пишет Б.М. Гаспаров, «чтобы реконструировать это идеальное, абстрактное единство, лежащее по ту сторону физического бытия предмета, необходимо отвлечься от сиюминутных, конкретных и преходящих факторов, присутствующих в любом реальном акте общения, таких как: воздействие окружающей среды, динамика ситуации, характер участников общения, их жизненный опыт, цели, настроение, динамика их взаимодействия друг с другом и с окружением. ... Предполагается, что структура кода определяет некоторые фундаментальные параметры в восприятии текста, «моделирует» текст определённым образом, — до и вне конкретных обстоятельств, в которых этот текст выступает в обществе» [7, с. 287—288]. Б.А. Успенский, как представитель московско-тартуской школы, суть реконструкции видится в том, что «культурно-семиотический подход к истории предполагает апелляцию к внутренней точке зрения самих участников исторического процесса: значимым представляется то, что является значимым с ИХ точки зрения». Поэтому, необходимость реконструирования субъективных мотивов исторических действующих лиц предполагает воссоздание системы представлений, обусловливающих их восприятие событий и их реакцию на эти события.
В результате семиотической реконструкции текста, выявляется корпус ценностных ориентаций, предпочтений и взглядов, образующих самосознание не только эпохи, но и отдельного индивида — автора документа. Особенности формы и содержания текста, выявленные в ходе данной процедуры, улавливаются исследователем, имеющим иные темпоральные установки, иной «культурный код». Время налагает свой отпечаток на восприятие исследователя. То, что для предшествующих поколений не имело особой значимости, для современного исследователя может представлять уникальную ценность. Определяемые различия в ходе исследования воссоздают неповторимый колорит эпохи, характеризующие не только устремления каждого её субъекта, но также и объясняет некоторые моменты современного исторического процесса. Изучение прошлого в целях понимания настоящего становится основополагающим историко-антропологическим подходом. Суть метода реконструкции стала опорой для
Политология
интеллектуальных изысканий в области способов воссоздания картины мира изучаемых эпох.
Таким образом, расчленение исторического целого на составляющие и работа с частями есть необходимое условие изучения и воссоздания этого самого исторического прошлого. Переход от строгого исследования в сторону психологического детализирования выливается в некую онтологически определённую доктрину, которая имеет определённые достоинства. «Если нам не дано исчерпывающе понять прошедшее и настоящее, то мы можем осознать неотделимую с ним слитность. Это чувство растёт от проникновения в большие исторические события в такой же мере, как от сопереживания мелких и мельчайших сторон жизни. Геометрически изоморфные фигуры различны по размерам, по форме и вместе с тем в определённом смысле — одно и то же. История отражённая в одном человеке, в его жизни, быте, жесте, изоморфна истории человечества. Они отражаются друг в друге и познаются друг через друга» [8, с. 389].
Таким образом, структурный метод находит своё выражение в явлениях более универсального характера. Концепция изоморфности историй отдельного человека и человечества, для исторической антропологии имеет первостепенное значение. Ещё А .Я. Гуревич, цитировал JI. Февра, который говорил о проблеме метода исследования роли личности и её мировоззрения, её вклада в развитие общества, ведь «взгляды индивида репрезентативны для его времени и среды, но, чем значительнее и ярче человек, тем оригинальнее могут оказаться его идеи и творчество [9, с. 508].
Взаимовлияние человека и эпохи определяет современный характер гуманитарных исследований. Изучение культуры, понятой в качестве системы отношений, устанавливаемых между человеком и миром, регламентирует поведение человека, и определяет его моделирование мира. Таким образом, исторический процесс предстаёт как диалог между исторической личностью и социумом, равные участники которого оказывают взаимное влияние друг на друга. В этом смысле становится очевидным непреходящее значение существования каждой отдельной человеческой единицы для истории в целом. Историческая антропология делает данное положение приоритетным для себя, о чём свидетельствует лозунг этой школы у нас в стране •— «Человек в истории».
Переходя к рассмотрению вклада Бахтина в становление и развитие исторической антропологии, отметим, что для неё стала знаковой и эпохальной его работа «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса», в которой основные идейные находки автора легли в основу методологических принципов и понятийно-категориального аппарата исторической антропологии.
Бахтин, исследуя средневековую культуру, преодолел разобщённость в её познании, проанализи-
ровал и показал народно-смеховой культуру этой эпохи в её единстве, увидел за разнообразием и разнородностью явлений этой культуры единый и глубокий смеховой аспект мира. Отметив особую природу смеха людей средних веков, Бахтин высветил принципиальное отличие менталитета ушедшей эпохи и способов духовного жизнеосуществления от последующих эпох с иным мироустройством. Осознание им изучаемой исторической реальности в синтетическом единстве её проявлений стало ведущим мотивом для последующих исследований исторической антропологии.
Кроме того, поднятая Бахтиным колоссальная проблема модернизации учёными явлений иной эпохи выявила принципиальное непонимание ими, начиная с нового времени, особого типа смеховой образности средневековья, и, как следствие, неправильное истолкование и оценку в её изучении. Бахтин пишет: «Эти явления изучались в свете культурных, эстетических и литературных норм нового времени, то есть мерились не своею мерою, а чуждыми им мерами нового времени» [10, с. 24]. Подход к изучению исторических явлений с позиций иных парадигмальных установок времени, в которых живёт учёный, сбрасывает со счетов специфику более древнего сознания, в которой взращивались изучаемые феномены. Переакцентуализация и усиление роли понятий-категорий, не свойственных предыдущей эпохе, исказило и наложило иные смыслы ведущих категорий, определявших сознание человека переходной эпохи. Иной подход к иному материалу неизбежно приводил к неточностям в понимании, искажениям и ошибкам.
В этих целях, Бахтин ввёл понятие гротескного канона, в соответствии с которым выстраивалась культура Средневековья, в отличие от классического канона Нового времени. «Задача историков и теоретиков литературы и искусства — реконструировать этот канон в его подлинном смысле. Недопустимо истолковывать его в духе норм нового времени и видеть в нём только отклонение от них» [10, с. 37]. Говоря о характерных чертах классического канона, Бахтин выделяет следующие: эмпирическая абстракция, типизация, документализм, устойчивость и завершённость, однозначность и серьёзность. Но, даже исходя из того, что, как таковой, классический канон противоречит гротескному в каждой характеристике, тем не менее, они друг для друга не являются противоположностью. Они есть совершенно иное по отношению друг к другу.
Исходя из понятия канона, Бахтин говорит, что оно присуще лишь классической традиции, гротеск же подобного канона не имел, он даже не каноничен по своей природе. Инаковость этих двух традиций накладывает свой отпечаток на каждое соприкосновение человека с миром, его способ видения и отображения этого мира. Так, например, происходит с пониманием концепции тела в разные эпохи.
О.Ф. Русакова, О.В. Петрик
В классической традиции тело предстаёт строго завершённым, готовым, закрытым, индивидуальным, отграниченным от других тел, предметов и мира, как правило, среднего возраста. В гротескной традиции тело, наоборот, выступает как нечто незавершённое, вечно изменяющееся и изменяемое, незакрытое, то есть имеющее входящие и выходящие отверстия, через которые осуществляется нерасторжимая и взаимная связь с миром. Гротескное тело не индивидуально, оно всегда рассматривается в его отношении к родовому народному телу, через что и делается акцент на тех местах этого тела, которое связывает его с окружающим миром и родом, так как они считаются определяющими в воспроизведении рода и жизни вообще.
Данная проблема модернизации исторического прошлого, преобразованная исторической антропологией в проблему несоответствия мыслительных и ментальных установок исторических людей и современных исследователей, также становится ведущим мотивом исследований исторической антропологии, нацеленной на многообразие проявлений реальной жизни, и несводимость их изучения к однозначному современному истолкованию.
Также данная проблема модернизации была воспринята и преобразована Гуревичем в идею его будущей книги «Категории средневековой культуры». В этом труде он обосновал и развил мысль о том, что каждому времени был характерен особый набор универсальных понятий, образующих сетку категорий, в соответствии с которым выстраивалось индивидуальное и общественное сознание, образ и стратегия действий. Выявление ведущих категорий, складывающихся в единую картину мира эпохи, даёт учёному ценную информацию о своеобразии и неповторимости изучаемого исторического прошлого, понимание мотивов поведения людей в истории и специфики хода исторического процесса на данном промежутке времени.
В вопросе различия установок людей разных эпох, Бахтин подошёл к тому, что позже стало называться историей ментальностей, которая рассматривает влияние сознательных и подсознательных реакций человека и группы на совокупность социальных, экономических, культурных и прочих факторов. А история ментальностей, как известно, входит составной частью в направление историко-антропологических исследований, так как понятие ментальности, имеющее в исторической антропологии статус категории, является основным понятием, вокруг которого выстраивается историческое исследование.
Подводя итог данному изложению, необходимо отметить, что важность сделанных открытий в области изучаемых явлений представителями отечественной гуманитарной мысли, М.М. Бахтиным и участниками московско-тартуской школы во главе с Ю.М. Лотма-ном, представляется несомненной для становления корпуса основных идей, методов и понятий отечествен-
ной исторической антропологии. Их разработки стали своеобразным методом современного гуманитарного знания, определённым спецификой природы этого знания и способа его анализа. Поэтому, отечественная историческая антропология как знаковое явление российской действительности, ставшее предвозвестником и проводником многих качественных изменений в нашей науке и различных других областях знаний после долгого периода господства советизированной идеологии, основанной на историко-материалистической основе, взяла из предложенного этими мыслителями богатого материала исследований то, что соответствовало природе происходящих в стране изменений. Находясь на волне западных нововведений, отечественная наука в лице исторической антропологии, смогла не только найти собственные корни современных знаний, но и разработать на их основе своё неповторимое национальное течение научной и философской мысли—историческую антропологию.
Литература
1. Гуревич, А.Я. От истории ментальностей к историческому синтезу/А.Я. Гуревич // Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». — М., 1993, —С. 16—29.
2. Бахтин, М.М. Искусство и ответственность М.М. Бахтин // Эстетика словесного творчества. — М. : Искусство, 1986. — С. 3—24.
3. Вместо заключения о роли случайных факторов в истории культуры // Ю.М. Лотман Избранные статьи. —Таллинн, 1992. — Т. 1. — С. 472-—485.
4. Ким, Су Кван Основные аспекты творческой эволюции Ю.М. Лотмана: «иконичность», «про-странственность», «мифологичность», «личност-ность» / Су Кван Ким. — М. : Новое литературное обозрение, 2003. — С. 176.
5. Лотман, Ю.М. Возможна ли историческая наука и в чём её функция в системе культуры? // Ю.М. Лотман Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера— история. — М., 1999. С. 383—385.
6. Зарецкий, А.Р. «Имя мифа»—к проблеме семиотики культуры: [Рец. на кн.: Успенский Б.М. Избранные труды: В 3 т. М., 1996—1997] / А.Р. Зарецкий, А.М. Песков.—НЛО, 1998. — № 32. — С. 367—396.
7. Гаспаров, Б.М. Тартуская школа 1960-х годов как семиотический феномен годов / Б.М. Гаспаров, // Ю.М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. — М. : Гнозис, 1994.— С. 279—294.
8. Лотман, Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XIX века) / Ю.М. Лотман. — СПб : Искусство, 1994. — С. 399.
9. Гуревич, А.Я. Уроки Люсьена Февра // Л. Ферв Бои за историю / А.Я. Гуревич.—М. : Наука, 1991. — С. 501—542.
10. Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса / М.М. Бахтин. — М. : Худож. лит., 1990. — 543 с.
