CC BY
6III. СООБЩЕН ИЯ И ЗАМЕТКИ
ВИЛЬГЕЛЬМ КЮХЕЛЬБЕКЕР КАК АДРЕСАТ ПОСЛАНИЯ
ПУШКИНА с к ДРУГУ СТИХОТВОРЦУ» И АВТОР оды СНА ВЗЯТИЕ ПАРИЖА» (опыт гипотетического исследования)
В отечественном литературоведении издавна утвердилось мнение, что первым лицеистом, опубликовавшим свое произведение в журнале, был А. А. Дельвиг. Случилось это в 1814 г., когда в июньской книжке «Вестника Европы» появилась ода «На взятие Парижа».1 Фамилия автора была скрыта под псевдонимом «Руской» (русский) и пометкой «из С. Петербурга».
Первым исследователем, заявившим о принадлежности этого стихотворения Дельвигу, был В. П. Гаевский.2 В его статье о поэте появилось утверждение, что в посмертном издании стихотворений Дельвига 3 отсутствует более 30 произведений, и первым из них была названа ода «На взятие Парижа». Перечислив все другие «пропуски» смирдинского издания, Гаевский пояснил, что большая часть отсутствующих стихов была подписана либо полной фамилией автора, либо одной или же несколькими буквами его фамилии. Лишь одно из этих стихотворений не имело никакой подписи, а два других были опубликованы под разными псевдонимами. Одним из двух сочинений Гаевский называл оду «На взятие Парижа», доказывая ее принадлежность поэту следующим образом: «. . .Дельвиг предпочел явиться в „Вестнике Европы44, как в журнале, более других распрострайенном, и, может быть, еще потому, что, имея в Москве родственников и знакомых, Дельвиг надеялся чрез их содействие легче достигнуть чести явиться в печати. Не можем определительно указать первого стихотворного опыта Дельвига; но первым из его напечатанных стихотворений была ода „На взятие Парижа" <. . .) Избранный поэтом псевдоним вполне соответствовал его патриотическим чувствам (. . .) псевдонимы самые замысловатые были тогда в большой моде». И тут же Гаевский добавляет, что «Дельвиг, явившийся для первого дебюта с подписью „Руской44, обыкновенно подписывался ,,Д"».4
С легкой руки В. П. Гаевского все последующие издания сочинений Дельвига стали вкачать в себя названную оду и другие сочинения,
1 Вестник Европы. 1814. Ч. 75, № 12. С. 272—274.
2 Гаевский В. П. Дельвиг: Статья первая//Современник. 1853. Т. 37, отд. III. С. 49.
3 Соч. Нелединского-Мелецкого и Дельвига / Изд. А. Смирдина. СПб., 1850 (Полн. собр. соч. русских авторов).
4 Г а е в с к и й В. П. Дельвиг. С. 73, 75.
«пропущенные» А. Смирдиным.5 Однако в 1934 г., готовя к публикации стихотворения поэта, Б. В. Томашевский исключил из их состава несколько произведений, неверно приписанных Дельвигу Гаевским.6 В принадлежности же Дельвигу оды «На взятие Парижа» не усомнился и он.
Есть тем не менее немало причин, заставляющих сомневаться в авторстве поэта. Известно, что Дельвиг опубликовал в том же 1814 г. и в том же «Вестнике Европы» и другие свои сочинения — «К Диону», «К поэту-математику», «К Лилете», «Эпиграмма». Когда же В. Измайлов, издатель этого журнала, стал редактировать в 1815 г. «Российский музеум», Дельвиг активно печатался и там. Среди его стихов, опубликованных в 1815 г., назовем лишь некоторые: «К Лилее», «Старик», «К Т-ву (Тау-шеву)», «К Темире», «Фиалка и роза», «Вакх», «Хата», «К А. С. Пушкину», «К больному (Горчакову)». Все названные сочинения были подписаны буквой «Д». Позднее стихотворения лицейского периода, опубликованные в различных журналах 1814—1817 гг., вошли в единственное прижизненное собрание стихотворений Дельвига;7 оды же «На взятие Парижа» там нет.
Рукописи этой оды не сохранилось в бумагах Дельвига, которые Гаевский получил от Плетнева; нет ее в архивах и поныне. Нет этой оды ни в сохранившихся лицейских тетрадях поэта, ни в лицейских стихотворных сборниках. Сам же Гаевский в своей статье о поэте признавался, что «большая часть всего, что только известно о Дельвиге, передано Пушкиным, и заметки великого поэта о своем друге (...) составляют важнейший и почти единственный материал для его биографии».8
Обратимся же к названным им заметкам. «Первыми его опытами в стихотворстве были подражания Горацию, — пишет о Дельвиге Пушкин. — Оды к Диону, к Лилете, Дориде писаны им на пятнадцатом году и напечатаны в собрании его сочинений безо всякой перемены. В них уже заметно необыкновенное чувство гармонии и той классической стройности, которой никогда он не изменял. В то время (1814 году) покойный Влад. Измайлов был издателем Вестника Европы. Дельвиг послал ему свои первые опыты; они были напечатаны без имени его и привлекли внимание одного знатока, который, видя произведения нового, неизвестного пера, уже носящие на себе печать опыта и зрелости, ломал себе голову, стараясь угадать тайну анонима. Впрочем, никто не обратил тогда внимания на ранние опресноки столь прекрасного таланта!» (XI, 274).
В сохранившемся письме лицейского периода Алексей Илличевский сообщает своему приятелю Фуссу о Дельвиге, который написал «древним размером — метром» стихи «К Диону», «К Лилете», «К больному Горчакову», а ямбом — балладу «Поляк» и «Тихую жизнь».9
5 Дельвиг А. А. Поли. собр. стихотворений / Изд. А. С. Суворина. СПб., 1887; 2-е изд. СПб., 1888; 3-е изд. СПб., 1891; Соч. барона А. А. Дельвига / Сприлож. биография, очерка, сост. Вал. В. Майковым. СПб., 1893; Дельвиг А. А. Неизданные стихотворения / Под ред. М. Л. Гофмана. Пб., 1922. (Тр. Пушкинского Дома при Росс. акад. наук).
6 Дел ь в и г А. А. Поли. собр. стихотворений. Л., 1934. С. 436 (Б-ка поэта. Большая сер.). Второе издание этой книги было осуществлено в 1959 г. Из него Томашевский исключил еще одно стихотворение как не принадлежащее Дельвигу.
7 Стихотворения барона Дельвига. СПб., 1829. Почти все свои лицейские стихотворения, опубликованные в журналах 1814—1817 гг., Дельвиг переиздал еще и в 1818—1820 гг.
8 Гаевский В. П. Дельвиг. С. 57.
9 См.: Грот К. Я. Пушкинский Лицей (1811 — 1817): Бумаги 1-го курса, собранные академиком Я. К. Гротом. СПб., 1911. С. 63.
Заметим, что Пушкин и Илличевский, очень хорошо знакомые с поэтическими опытами своего лицейского собрата, нигде не упоминают о существовании оды «На взятие Парижа», перечисляя при этом самые ранние стихи Дельвига, опубликованные в те годы. Весьма сомнительно, чтобы они могли забыть о самом первом его печатном сочинении. И уж явно не мог бы о нем забыть сам Дельвиг, готовя к изданию свою единственную книгу. Если вспомнить, что ни в черновиках самого поэта, ни в свидетельствах близких ему людей, ни в современной ему критике названная ода даже не упомянута, то становится очевидным факт непричастности Дельвига к этому сочинению. При этом хочется подчеркнуть и то, что в своих заметках Пушкин говорит не об одном произведении Дельвига, посланном в журнал, а о нескольких, которые и были напечатаны там «безо всякой перемены» («Первыми его (...) опытами были подражания <. . .) Оды <. . .) писаны (...) и напечатаны. Дельвиг послал (. . .) свои первые опыты (...)» —XI, 274).
Кроме того, Пушкин говорит, что стихи эти были «без имени» поэта, и упоминает о неком знатоке поэзии, пытавшемся «угадать тайну анонима». Понятно, что речь идет о стихах Дельвига с подписью «Д», но слово «Руской», стоящее под одой «На взятие Парижа», отнюдь не свидетельство «анонимности», ибо оно является псевдонимом. Это признает и сам Гаевский, да и трудно поверить, что Пушкин мог спутать слово «аноним» с «псевдонимом». Приняв во внимание названные доводы и весьма неубедительную атрибуцию В. П. Гаевского, должно отказаться от мнения о принадлежности оды «На взятие Парижа» Дельвигу.
Кому же принадлежит это сочинение, которым, как считается и поныне, открывается серия публикаций лицейских поэтов в русских журналах 1814—1817 гг.?
Однозначного ответа на этот вопрос пока нет, но имеющиеся факты позволяют назвать автором оды Вильгельма Кюхельбекера. В лицейских бумагах, опубликованных Гротом, сохранилась ода «На взятие Парижа». Но это совсем иное произведение, и принадлежит оно А. Илличевскому. Грот считает, что эта тема в 1814 г. была задана лицеистам Н. Ф. Кошан-ским. Писал ли стихи на эту тему Дельвиг, неизвестно, ибо ни самого автографа, ни хотя бы упоминаний о его оде нигде нет. Зато существует авторитетное свидетельство о стихах Кюхельбекера, писанных по указанному поводу в том же году. Оно подтверждает предположение Грота о «заданности» темы и о существовании еще одной оды «На взятие Парижа».
Одно из писем, адресованных в Лицей Кюхельбекеру, начинается следующими словами: «Любезный Вильгельм Карлович! Я с удовольствием читал оду твою на занятие россиянами Парижа (разрядка моя, — Р. Н.) и мысли твои о некоторых предметах, до российской словесности касающихся. Ода потому особенно мне понравилась, что вижу сделанные тобою в русском языке значительные успехи; произнести же о ней суд потому не могу, что матушка твоя взяла ее у меня на время и еще не возвратила мне ее. Что же принадлежит до содержащихся в письме твоем о близком свойстве русского языка к древнегреческому, о греческом экзаметре и прочее, то мне кажется, что суждения твои о них не совсем основательны. . .».10 Автор этого письма — Г. А. Глинка, муж старшей сестры Вильгельма, бывший профессор русского языка и словесности Дерптского университета, ас 1811 г. один из воспитателей великих князей Николая и Михаила.
Кюхельбекера и Глинку связывали не только родственные, но и дру-
10 ЦГАЛИ, ф. 256, оп. 2, ёд. хр. 10, л. 17.
жеские узы. После смерти старшего брата Федора в 1806 г, и отца в 1809-м в семействе Кюхельбекеров не осталось взрослых мужчин — оба мальчика, Вильгельм и Михаил, были еще малы. И тогда роль главы семьи взял на себя Григорий Глинка, муж Юстины. Особые отношения сложились у него с Вильгельмом: это отчетливо видно как из писем Глинки, так и из дневниковых записей и стихотворений Кюхельбекера. «Мой друг и брат» — так именовал своего родственника Вильгельм, советуясь с ним в лицейский период и поверяя ему одному свою душу. Глинка всегда отвечал ему взаимностью и полным доверием. О характере их дружбы дает некоторое представление отрывок из другого письма Глинки.
«Любезный братец Вильгельм Карлович!
Умея ценить доверенность твою ко мне, я охотнейше готов быть поверенным твоего сердца и с удовольствием принимаю на себя обязанность руководствовать рассудок твои и чувства <.. .) Большая против твоего опытность моя и выгодное обо мне собственное твое мнение, дают мне на то неоспоримое право. ..»."
Григорий Глинка посылал лицеисту книги, делился с ним впечатлениями о стихах, посвящал в тонкости русского и других языков, был первым критиком произведений Вильгельма. Живя в Павловске, он нередко приезжал к нему в Царское Село.
Письмо Глинки ценно не только самим упоминанием об оде Кюхельбекера, но и информацией о том, что это произведение находилось в руках Юстины Яковлевны, матери юного поэта. Дело в том, что мать Кюхельбекера не умела читать по-русски, ибо не владела русским языком. И потому все многочисленные письма матери и стихи для нее Вильгельм писал исключительно на немецком. Кроме того, во всех дошедших до нас письмах его стихи вписаны непосредственно в сам текст посланий адресатам, а не исполнены на отдельных листах. Кюхельбекер зафиксировал это и в своем «Дневнике»: «. . .писал к матушке, а при письме немецкие стихи <. . .) помню, как она (бывало) носилась с какими-то, которые я ей прислал, будучи еще в Лицее, читала их покойнице Анне Ивановне, Наталии, Эмилии Федоровне, сберегала их и показала мне лет шесть спустя».12
Ода же «На взятие Парижа» написана по-русски (ибо Глинка видит в ней «успехи в русском языке») и не могла быть прочитана матерью. Надо полагать, что это произведение отнюдь не было (как обычно) вписано в письмо, так как письмо лежит перед Глинкой и он разбирает его для своего ответа Вильгельму. Методично, пункт за пунктом он высказывает свои возражения на содержащиеся в письме Вильгельма соображения о родстве русского и греческого языков, о греческом гекзаметре, стихотворных размерах и прочем. Суждение же свое об оде лицеиста экс-профессор высказать не может, ибо само произведение не находится в лежащем перед ним письме: сочинение это ранее взяла у него матушка поэта «и еще не возвратила. . .». Возникает предположение, что русские стихи сына Юстина Яковлевна взяла «на время» потому, что они были опубликованы в журнале. И гордая этим мать, не умея читать русские вирши сына, но счастливая от того, что может просто подержать их в руках, показывает своим знакомым журнал — свидетельство поэтических дарований Вильгельма. Иное объяснение столь длительного пребывания русской оды в ее руках просто трудно найти.
В связи с этим возникает вопрос о датировке письма Глинки, ибо ода
11 Там же, л. 3.
12 Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С. 65.
«На взятие Парижа» была опубликована в июньской книжке «Вестника Европы». Этот номер вышел в свет в первой половине месяца — объявление о нем помещено в «Московских ведомостях» за 13 июня. В Петербурге и в Царском Селе он был получен несколько дней спустя. Указанное письмо Глинки в картотеке ЦГАЛИ и в публикации А. В. Архиповой 13 датируется 10 июня 1814 г., и это обстоятельство, казалось бы, сразу перечеркивает нашу версию. Однако весьма существенное обстоятельство заставило нас усомниться в точности этой даты. Дело в том, что 10 июня — день рождения Вильгельма Кюхельбекера. И крайне сомнительно, чтобы такой близкий ему человек, как «друг и брат» Глинка, отправив письмо именно в этот день, забыл поздравить родственника с семнадцатилетием. Сохранившееся же послание не содержит и намека на это событие.
Разгадка обнаружилась в архиве: письмо Глинки венчает дата «июля 10-го числа 1814, Павловск». Ошибка крылась в неправильном прочтении буквы «л», имевшей в слове «июль» хвостик наверху: «X». Но рядом же в слове «числа» употреблено обычное «л», как и в самом тексте этого письма в словах «засвидетельствовать», «более», «лишь». Не раз употребляет Глинка и «л» с хвостиком — в словах «сколько», «слогов», «полутактов», «читал» и т. д. Зато буква «н» во всех словах пишется совершенно одинаково и отчетливо, без всяких хвостиков. И это позволяет установить подлинную дату написания письма — 10 июля 1814 г., что объясняет и отсутствие поздравлений ко дню рождения. Таким образом, хронология не противоречит нашей гипотезе — журнал за июнь (либо авторский оттиск оды) вполне мог быть получен Вильгельмом во второй декаде месяца и послан Глинке в соседний Павловск до указанной в письме даты. Возможен и иной вариант: Кюхельбекер послал ему только письмо с лингвистическими и теоретико-литературными рассуждениями и сообщением о публикации своей оды, а кавалер Глинка взял «Вестник Европы» в павловской библиотеке или в ином месте. Вполне возможно, что сочинение это и было опубликовано не без помощи Глинки, уже имевшего связи с журналом: в «Вестнике Европы» за 1813 г. в номерах 15 и 16 бывший профессор словесности печатал свое «Рассуждение о российском языке». И можно предположить, что, использовав журнальные и дворцовые связи, кавалер при великих князьях сумел приурочить публикацию оды ко дню рождения Кюхельбекера.
Что же касается подписи под одой, то и она склоняет к мысли об авторстве Кюхельбекера. Барон Дельвиг «был немцем только по титулу и фамилии»,14 унаследованной от отца. Мать его (Любовь Матвеевна Красильникова) — русская, а сам он, как и его отец, был православным. В семье говорили лишь по-русски: при поступлении в Лицей Дельвиг совсем не знал немецкого языка и «преслабо» знал французский. Воспитанный в русской среде и никогда не считавший себя немцем, Дельвиг не нуждался в подчеркивании своей «русскости».
Иное дело Вильгельм. Чистокровный немец, лютеранин, выросший в немецкоязычной Лифляндии и получивший там среднее образование в немецком уездном училище, обладавший к тому же типичной германской внешностью и всеми особенностями характера, присущими его соплеменникам. Эти обстоятельства вкупе с приверженностью Кюхельбекера к немецкой словесности и породили его лицейские прозвища «Тевтон»,
13 Архипова А. В. Отзвуки литературной полемики 1810-х годов в письмах Г. А. Глинки к В. К. Кюхельбекеру // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1978. Т. 8. С. 147—150.
14 Майков Вал. Барон А. А. Дельвиг // Соч. барона А. А. Дельвига. С. III.
7 Временник, в. 25 97
«Клопштокова глиста» и другие, подчеркивавшие его нерусскость. Сам же Вильгельм горячо любил Россию, считая ее своей подлинной родиной, а себя — русским. Спустя много лет после окончания Лицея Кюхельбекер писал своему племяннику Николаю Глинке, что он «по отцу и матери точно немец, но не по языку; — до шести лет я не знал ни слова по-немецки, природный мой язык — русский: первыми моими наставниками в русской словесности были моя кормилица Марина, да няньки мои Корниловна и Татьяна».15
В лицейские годы Вильгельма очень обижали клички «тевтонского» происхождения, и он всячески стремился доказать, что русские — не только те, кто произошел от русских родителей и носит русскую фамилию. Влюбленный в Россию, очарованный ее стариной (ставший по существу первым славянофилом), чрезвычайно патриотично настроенный Кюхля называл и себя русским.
И потому псевдоним «Руской», которым подписана ода, не кажется случайным. В годы Отечественной войны Кюхельбекер порывается уйти в действующую армию, слагает целый цикл патриотических стихотворений, гневно клеймит Наполеона как врага своего отечества, воспевает воинские и человеческие качества Александра I.16 Кстати, некоторые строки названной оды перекликаются со строками стихотворения Кюхельбекера «Бессмертный дух»,17 написанного после кончины М. И. Кутузова. Еще во время войны Вильгельм пишет «Символ политической веры русского (разрядка моя, — Р. Я.)», который заключает в себе правила всякого «честного гражданина». Это сочинение ярко характеризует русский патриотизм Кюхельбекера-лицеиста и дышит ненавистью к врагу отечества — Наполеону:
«1-й. Верую во единого государя Александра 1-го, кроткого и человеколюбивого царя Земли русской и всея северные страны.
2-й. Исповедую священные уставы мудростию великих князей, православных царей и императоров учрежденные и никогда не признаю законов чуждых, не преклоняю колена перед владыкою чужеземным или пришельцем.
3-й. Верую во единое отечество, охранявшее благоденствие наших предков и ныне охраняющее нас самих, исповедую, что его польза единодушна с моею собственною.
4-й. Верую, что благотворное правительство избавит нас от злых рук Наполеона, рожденного в Корсике от суеверной жены Летиции, пронырством достигнувшего престола, поработившего Францию, Италию и Германию; наконец, в самое лето своего царствования пришедшего на север со своими клевретами и крамольниками для порабощения Земли русской.
5-й. Но я верю, что он пострадает от рук наших воинов.
6-й. И непровознесется по писаниям лживых его рабов и наемников.
7-й. И не сидет одесную отца отечества царя русского.
8-й. И паки не приидет к нам со славою творити живых мертвыми и царствию его скоро будет конец.
9-й. Чаю восстановление престолов низверженных хищною его рукою. 10-й. И будущего благоденствия разоренных им народов.
Аминь».18
15 Кюхельбекер В. К. Соч. Л., 1939. Т. 1: Лирика и поэмы. С. VII.
16 Сходные мысли об Александре I встречаются и на страницах его «Дневника». См.: Кюхельбекер В. К. Путешествие... С. 178—181.
17 Амфион. 1815, сентябрь. С. 21—24.
18 ЦГАОР, ф. 828, on. 1, ед. хр. 111, л. 1—2. Публикуется впервые.
К этому «Символу веры» приложены еще десять пунктов, противостоящих ему и изложенных якобы от лица врага, — «Скрижали Наполеона». Венчают же все сочинение стихи:
ЭПИТАФИЯ НАПОЛЕОНУ
Под камнем сим лежит премерзкий корсиканец: Враг человеков, враг Бога, самозванец, Который кровию полсвета обагрил. Все состояния расстроил, разорил. А наконец и сам для смертных всех в отраду Открыл себе он путь через Россию к аду.19
Столь русский патриотизм, отнюдь не присущий Дельвигу и его поэзии, сопровождал Кюхельбекера всю жизнь. Отметим, кстати, еще один характерный факт. В 1818 г. Вильгельм побывал в Царском Селе на лицейской годовщине и поместил об этом событии заметку в журнале под названием «Письмо лицейского ветерана к лицейскому ветерану», которая заканчивалась словами: «13 октября для меня день незабвенный, и не только потому, что я бывший воспитанник Лицея, но потому, что я человек, что я Рус кой!» (разрядка моя, — Р. Я.).20
В феврале 1822 г. находившийся в Тифлисе Кюхельбекер сообщил о своей работе над трагедией «Аргивяне» матери. В этом же письме есть и такие строки: «У меня теперь почти единственная страсть: — учиться и оставить по себе что-нибудь такое, что заставит прозвучать в стране мое немецкое имя как самое русское (разрядка моя, — Р. Я.)».21
Кроме того, ода «На взятие Парижа» перекликается со стихотворением Кюхельбекера «Бессмертие есть цель жизни человеческой», написанным в том же 1814 г. и упоминающим о событиях Отечественной войны. В оде Бог карает врагов.
Но Зевс вдруг кинул перуны — Горы в песок превратились, Рухнули с треском на землю И подавили гигантов. . .22
Далее в тексте оды упомянуты «блестящие перуны» и «взгремевшие перуны», поражающие Наполеона и его войско. В «Бессмертии. . .» автор восклицает, обращаясь к Богу с мольбой о каре.
О небо! где ж перун, злодеям мститель?
Всевышний судия! почто твой глао утих? Иль нет тебя, каратель злых, И случай нам властитель? 23
19 Там же, л. 4.
20 Сын Отечества. 1818. Ч. 49, № 44. С. 334.
21 Тынянов Ю. Н. В. К. Кюхельбекер //Кюхельбекер В. К. Соч. Т. 1. С. XXIX.
22 Д е л ь в и г А. А. Поли. собр. стихотворений. 2-е изд. Л., 1959. С. 77 (Б-ка поэта. Большая сер.).
23 Кюхельбекер В. К. Избр. произведения. В 2 т. 2-е изд. М.; Л., 1967. Т. 1. С. 65—66 (Б-ка поэта. Большая сер.). «Всемощный Зевс»; «свирепые, буйные великаны — дети Хаоса, злые Титаны», «горы» и «цепи» фигурируют и в стихотворении Кюхельбекера «Поэты» (Там же. С. 129).
Наполеон и покоренные им народы уподоблены в оде горам («Их были горы — народы подвластны!»), в «Бессмертии.. .» встречаются сходные мысли.
Вот сибарит перед тобою;
Рабов он шумною толпою,
Прислужниц роем окружен, —
Но пресыщением, как некою горою, Печалью, грустью угнетен.. .24
В оде Наполеон именуется «семиглавой гидрой», «надменным» и «мрачным сердцем Сизифом»; в «Бессмертии.. .» — «извергом», «честолюбцем» и «тираном»; в оде фигурирует «поле кровавое битвы», в «Бессмертии.. .» читаем: «. . .кого кровавый след и днесь еще дымится»; и там и здесь упомянуты оковы: «В тяжких ли россы цепях // Слезную жизнь провождают?» («На взятие Парижа»); «Он цепью приковал блестящий сонм царей //К своей победной колеснице» («Бессмертие...»), пороки: «людей зря пороки» («На взятие Парижа») и «Увянут благость и пороки» («Бессмертие. . .»).
Сходство с одой можно обнаружить и в другом сочинении Кюхельбекера. В оде автор вспоминает античный мир, его богов и поэта («Как в баснословные веки. . .», «Зевес», «Пиндар»), мечтает получить «парящий восторг», упоминает «олимпийские игры» и «олимпийских героев», их «добрых и быстрых сиракузских коней», говорит о своей «громкой лире» и о славе. У Кюхельбекера же есть произведение, написанное в 1822 г. и носящее название «Олимпийские игры». Многое в этом стихотворении напоминает упомянутые строки оды. Здесь тоже «воскресают младого мира веки», упоминается Зевс и другие греческие боги, а автор соревнуется с тем же поэтом в мастерстве («сов-местник дерзостный Пиндара»). «Парящему восторгу» оды соответствуют фраЛ: «Какой восторг меня объемлет?», «Парит над поприщем восторженней мой дух». В стихотворении запечатлены и сами олимпийские игры, и их герои с «пламенными» «белыми родосскими конями»; и здесь упомянута «златая лира» и слава, которую ищут люди.
Обращение к античности было традиционным для всех лицейских поэтов, ибо их становление осуществлялось под руководством Н. Ф. Кошанского, большого знатока и ценителя греческих и латинских авторов. По свидетельству Пушкина, Дельвиг благодаря Кошан-скому приобщился к Горацию, и «первыми его опытами в стихотворстве были подражания» этому римскому лирику. Однако тот же Ко-шанский (как и Гауеншильд, Кайданов и Куницын) отмечает посредственность знаний Дельвига, не «имеющего охоты к учению», и ставит его на одно из последних мест среди лицеистов. «Пустота и нелепость выбора первых произведений Дельвига объясняется бедностью
В сонете Кюхельбекера «Пасхальном втором» тоже есть строки, очень напоминающие оду.
Почто я не перунами владею
И грянуть не могу велеть громам?
Нет! не стерплю: коварному злодею,
Ковавшему погибель мне, воздам! . .
Так пьян от [злобы] мести, рьян и шумен ею,
Свирепым, адским жертвуя духам. . .
(Кюхельбекер В. К.
Путешествие. . . С. 105)
24 Кюхельбекер В. К. Избр. произведения. Т. 1. С. 68.
умственных его представлений, отчасти вследствие недостатка в основательном чтении, на которое, как и на всякое другое серьезное занятие, он был ленив».25
При этом Дельвиг испытывал на себе влияние своих товарищей, едва ли не более значительное, нежели официальное лицейское воспитание. Особенно близок был ему Кюхельбекер, признанный лицейский эрудит и «вдохновенный комментарий». Характеризуя Кюхлю, директор Лицея Е. А. Энгельгардт отмечал: «Читал все и обо всем; имеет большие способности, прилежание, добрую волю, много сердца и добродушия. . .».26 Прекрасно зная историю европейских литератур и теорию словесности, свидетельствует далее директор, Кюхельбекер был более всех своих товарищей образован и начитан. Именно с ним Дельвиг, по словам Пушкина, прочел Клопштока, Шиллера и Гельти; именно у него брал свои первые литературные уроки. Кюхельбекеру же Дельвиг обязан и своим приобщением к поэзии Древней Греции и Рима. Это обстоятельство подтверждается строками из письма Илличевского Фуссу от 28 февраля 1816 г. : «. . .советы сведущего друга (Кюхельбекера, — Р. Н.) отверзли ему дорогу, которой держались в свое время Анакреоны, Горации. . ,».27 Об этом же говорят строки лицейского послания самого Дельвига «К Кюхельбекеру» (1817), где автор обращается к «сведущему другу» со словами:
Мой друг, вожатый мой в страну, где, ослепленный,
Могу, как Фаэтон, я посрамить себя. . .28
А несколько ранее в «Стихах на рождение В. К. Кюхельбекера» (1813) Дельвиг, признавая пиитический приоритет друга, якобы роднящий того с античными классиками, восклицает:
. . .Я встрепенулся, восстал и на лире гремящей
Вильгельму
Песнь вопил: «О любимец пресветлого Феба, ты
счастлив!
Музы лелеют тебя и лирою слух твой пленяют!
Ты не рожден быть со мною на степени равной
фортуны —
Нет! Твой удел с Алцеем и Пиндаром равен пребудет;
Лирой, как древний Орфей, поколеблешь ты камни
и горы!
Парки, прядите вы жизнь Вильгельмову многие лета!
Дайте, чтоб бедный пиит его славу бессмертну увидел!».29
Как уже сказано выше, ода «На взятие Парижа» появилась в июньском номере «Вестника Европы» (75, № 12) за 1814 г. А в следующем (Ч. 76, № 13) номере того же журнала было опубликовано первое печатное сочинение Пушкина «К другу стихотворцу» (с. 7—12). Юный поэт сразу заявил о своих карамзинских симпатиях, подвергнув
25 Г а е в с к и й В. П. Пушкин в Лицее и лицейские его стихотворения // Современник. 1863. Т. 97. С. 146—147.
26 Кобе ко Д. Ф. Императорский Царскосельский Лицей: Наставники и питомцы. 1811 — 1843. СПб., 1911. С. 88.
27 Грот К. Я. Пушкинский Лицей. С. 63.
28 Д ел ь в и г А. А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1959. С. 116.
29 Там же. С. 66.
нападкам литературных «староверов» — Шихматова, Хвостова и Боброва. Но кто же является адресатом пушкинского послания, «другом-стихотворцем»? «Предполагать абстрактное „послание" и абстрактного адресата — „Ариста" — здесь не приходится не только потому, — писал Ю. Н. Тынянов, — что все послания Пушкина уже в лицейскую пору конкретны, но и потому, что такой адресат и такие поводы имеются».30 Далее исследователь утверждает, что адресатом этого послания был Кюхельбекер, и убедительно доказывает это.31
Принимая во внимание доводы Ю. Н. Тынянова, попытаемся дополнить их своими соображениями. А для этого необходимо вернуться к публикациям лицейских поэтов в «Вестнике Европы». Пушкинское послание было опубликовано в июле 1814 г., однако уже в апрельском номере этого журнала появилось издательское объявление следующего содержания: «Просим сочинителя присланной в Вестник пиэсы под названием: К другу стихотворцу, как всех других сочинителей, объявить нам свое имя; ибо мы поставили себе законом не печатать тех сочинений, которых авторы не сообщили нам своего имени и адреса. Но смеем уверить, что мы не употребим во зло прав издателя, и не откроем тайны имени, когда автору угодно скрыть его от публики».32 Это объявление свидетельствует о том, что стихотворение Пушкина первоначально было анонимным, и о том, что оно оказалось в портфеле редакции журнала не позднее середины апреля того же года.
Разделяя утверждение Тынянова о конкретности всех пушкинских посланий, можно говорить об этом сочинении как об ответе на определенную акцию «друга-стихотворца». Акция тут заявлена довольно отчетливо — неумелый поэт («Арист») предпринимает попытку опубликовать свои вирши. Поэт этот — Кюхельбекер, ибо строки Пушкина, характеризующие творчество Ариста, явно перекликаются с лицейскими насмешками над Кюхлей. Воссоздаются и речевые особенности Вильгельма, и его мечты о славе и богатстве, перечисляются его любимые поэты. И тут возникает вопрос: для чего понадобилось Пушкину отговаривать Кюхельбекера от занятий поэзией на страницах «Вестника Европы», а не в личной беседе или «Лицейском мудреце»? Ведь послание явно рассчитано на посвященных, знающих адресата и его сочинения людей. А людьми этими могли быть только лицеисты и офицеры царскосельских полков, составлявшие окружение Пушкина в 1814 г.
При чем же здесь «Вестник Европы», журнал, издававшийся в Москве, где никто ничего не знал о поэтах Вильгельме Кюхельбекере и Александре Пушкине? Зная, что этот журнал получала по подписке лицейская библиотека,34 можно предположить, что Пушкин и предназначал свое послание для воспитанников Царскосельского учебного заведения. А поводом к его написанию послужили стихи Кюхельбекера, принятые к публикации редакцией «Вестника Европы».
Наша версия выглядит так. Кюхельбекер, осмеиваемый сверстниками за свои тяжеловесные вирши, не переставал их сочинять, упря-
30 Т ы н я н о в Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1968. С. 234.
31 Первым высказал подобное предположение Л. Н. Майков. Своими соображениями по этому поводу делился с Тыняновым и Ю. Г. Оксман (см. там же).
32 Вестник Европы. 1814. Ч. 74, № 8. С. 324.
33 Более подробно об этом см.: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. С. 233—236.
34 См. письмо Илличевского Фуссу от 10 декабря 1814 г. (Г р о т К. Я. Пушкинский Лицей. С. 44).
мо полагая себя поэтом и желая доказать, что его сочинения заслуживают иного к себе отношения. И тут представился случай. В марте 1814 г. (после завоевания Парижа русскими войсками) Н. Ф. Ко-шанский предложил лицейским поэтам весьма актуальную тему для сочинения. Кюхельбекер сочинил по сему поводу торжественную оду, выдержанную в духе Пиндара, ибо в то время он увлекался греческой поэзией и греческим языком.35 Написав ее античным гекзаметром, которому Вильгельм отдавал предпочтение перед привычными ямбами и хореями, он стремился утвердить на практике собственную мысль о родстве русского и греческого языков (вспомним, что Г. А. Глинка полемизирует с ним по этому поводу в письме от 10 июля 1814 г.). Вполне возможно, что эту оду правил Н. Ф. Кошанский (так же, как и сохранившуюся в лицейских бумагах аналогичную оду Илличевского) и одобрил ее. Вдохновленный отзывом учителя и распираемый патриотическими чувствами, Кюхельбекер отправил свое сочинение в «Вестник Европы», надеясь опубликовать его в дни всеобщего ликования по случаю взятия Парижа и тем самым доказать своим оппонентам, что он настоящий поэт.
Довольно слабое по художественным достоинствам сочинение Кюхельбекера все же было принято к публикации. Возможно, при этом не обошлось без протекции Г. А. Глинки, печатавшегося в этом журнале и состоящего, кроме того, на службе у царской фамилии. А может быть, сыграло свою роль и то обстоятельство, что в портфеле редакции «Вестника Европы» уже находилось произведение на ту же тему, автором которого был некий боярин из Киева, грек по происхождению,36 и Вл. Измайлову, издателю журнала, могло показаться заманчивым и весьма патриотичным опубликование этих незрелых произведений никому неизвестных авторов как свидетельство подлинного всенародного ликования и проявления верноподданничества.
В этом случае можно предположить, что подпись «Руской» под одой объясняется инициативой самого издателя, посчитавшего плохим тоном ставить немецкую фамилию под ура-патриотическими стихами о русской славе или же нашедшего, что два опубликованных подряд произведения на одну тему, написанных нерусскими авторами, выглядели бы нелепо в глазах русских читателей. Возможно, именно поэтому он опустил вообще подпись под стихами киевского грека, заменив ее припиской, что этот нерусский автор «подносит сей труд своему новому отечеству»; а фамилию Кюхельбекера заменил псевдонимом «Руской».
Если принять во внимание вышеизложенное, следует утверждать, что ода «На взятие Парижа» была написана и отправлена в журнал в конце марта—начале апреля. При этом Кюхельбекер должен был успеть получить из Москвы уведомление, что его сочинение принято к публикации. О том, что так и могло быть, свидетельствует письмо Илличевского приятелю Фуссу от 28 ноября 1815 г. В нем лицеист сообщает, что он уже печатается, что еще в прошлом году послал несколько своих стихотворений в «Вестник Европы» и получил ответ Вл. Измайлова с одобрением, что продолжает и сейчас
35 См. указанное письмо Г. А. Глинки В. Кюхельбекеру.
36 Опубликовано под названием: «Стихи, сочиненные по случаю занятия Парижа победоносными российскими и союзными войсками» (Вестник Европы. 1814. Ч. 75, № 11. С. 172—173).
поддерживать связь с Измайловым и его новым изданием «Российский музеум».37
Можно предположить, что Пушкин, узнав о предстоящей публикации оды «На взятие Парижа», был задет за живое: посредственный рифмоплет Кюхельбекер опередил его — признанного лицейского поэта. Чувства, владевшие им, вылились в послание «К другу стихотворцу», тотчас же отправленное в «Вестник Европы». Стихи Пушкина явились прямым откликом на оду Кюхельбекера. Хотя в послании много места уделено чисто литературным проблемам и вопросу о профессии поэта, автор его не может скрыть раздражения «выходкой» Кюхельбекера, и многие строки пушкинского стихотворения становятся понятными лишь в этом контексте. Уже в первой строфе послания виден адресат, готовящий публикацию своего сочинения в журнале.
. . .За лаврами спешишь опасною стезей
И с строгой критикой вступаешь смело в бой!
(I. 25)
Однако понимая, что вопрос о публикации уже практически решен и ода вскоре будет напечатана, Пушкин предостерегает своего оппонента от дальнейших опрометчивых шагов:
Довольно без тебя поэтов есть и будет;
Их напечатают — и целый свет забудет.38
Быть может и теперь, от шума удалясь И с глупой музою навек соединясь, Под сенью мирною Минервиной эгиды Сокрыт другой отец второй «Телемахиды». Страшися участи бессмысленных певцов, Нас убивающих громадою стихов!
(I. 25)
Эти строки явно обращены к Кюхельбекеру — ведь именно его Пушкин уподобил Тредиаковскому в эпиграмме «Несчастие Клита», которой открывался лицейский сборник «Жертва Люму». Припомним ее.
Внук Тредьяковского Клит гекзаметром песенки пишет, Противу ямба, хорея злобой ужасною дышет; Мера простая сия все портит, по мнению Клита, Смысл затмевает стихов и жар охлаждает пиита. Спорить о том я не смею, пусть он безвинных поносит. Ямб охладил рифмача, гекзаметры ж он заморозит.
(I. 21)
Отнесены к Кюхле, «отцу второй „Телемахиды"», и слова послания: «...в холодных песенках любовью не пылай» (ср.: «. . .Ямб охладил рифмача, гекзаметры ж он заморозит»; «гекзаметром (излюбленный в те годы размер Кюхельбекера, которым на-
37 См.: Грот К. Я. Пушкинский Лицей. С. 56—57.
38 Сюда же примыкают и следующие строки Пушкина.
Положим, что, на Пинд взобравшися счастливо, Поэтом можешь ты назваться справедливо: Все с удовольствием тогда тебя прочтут.
писана и ода «На взятие Парижа») песенки пишет»; — здесь и далее разрядка моя, — Р. Н). Выражение «Любовью не пылай» из пушкинского послания имеет несомненную связь с его же эпиграммой лицейского периода, адресованной Вильгельму:
Вот Виля — он любовью дышит,
Он песни пишет зло, Как Геркулес, сатиры пишет, Влюблен, как Буало.
(I, 290)
Сравнение с богатырем Геркулесом перекликается с мыслью из послания о поэте, плодовитость и многословность которого («Нас убивающих громадою стихов») идет лишь во вред окружающим. Кажущиеся несколько инородными в тексте послания слова «как Витгенштейну французов побеждать» становятся понятными, если вспомнить, что ода «На взятие Парижа» посвящена событиям Отечественной войны, одним из героев которой и был Витгенштейн. И уж совсем прозрачными выглядят строки пушкинского послания о счастливце, который
Своими одами журналов не тягчит И над экспромтами недели не сидит!
(I. 27)
Мысли эти трудно соотнести с Дельвигом (если полагать его автором оды «На взятие Парижа»), отличавшимся прямо противоположными качествами: он выделялся острым умом 39 и чрезвычайной ленью, которая исключала «недельное сидение» над стихами. Нельзя увидеть в нем и человека, который бы «тягчил» своими одами журналы, ибо сам Дельвиг в собственном стихотворении «Подражание 1-му псалму», созданному в те же лицейские годы, писал:
Блажен, о юноша! кто, подражая мне, Не любит рассылать себя по всем журналам. . .40
Слова Пушкина явно адресованы Кюхельбекеру, который не увлекался жанрами легкой поэзии и не писал эпиграмм (которые и не давались ему), предпочитая им архаические тяжеловесные («тягчит») оды. . .
Вспоминая о том, что Дельвиг, переиздавая впоследствии свои лицейские произведения, никогда не пытался сделать это с названной одой и вовсе не упоминал о ней, можно «уличить» в подобном же и Кюхельбекера. Но последний попросту не имел возможности (в силу жизненных обстоятельств) переиздавать свои сочинения и не делал этого. Что же касается его дневника периода заключения и ссылки, то в нем рассыпано немало суждений автора о собственных произведениях. Большая часть их навеяна перечитыванием старых журналов, периодически попадавших в руки государственного преступника как в крепостях, так и в сибирской ссылке. В 1832 г. Кюхельбекер получил возмож-
39 Сам Пушкин, обращаясь к нему, писал:
И вылей сотню эпиграмм На недруга и друга.
(«Пирующие студенты»;
I, 60)
40 Дельвиг А. А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1959. С. 81.
ность перечитать и «Вестник Европы». Он рецензирует в своем дневнике стихи, прозу и критические статьи из этого журнала, последовательно издаваемого Н. Карамзиным, П. Сумароковым, М. Каченовским, В. Жуковским, В. В. Измайловым и снова М. Каченовским. Так, например, он встречает в августовской книжке «Вестника. . .» за 1813 г. статью своего шурина Г. А. Глинки о русском языке и предполагает рекомендовать своим племянницам (дочерям Глинки) прочитать это сочинение.
В руках Кюхельбекера побывали и номера этого журнала за 1814 г. , но, к большому сожалению, дневниковые записи обрываются на восьмом номере 74-части издания, в котором помещено окончание повести самого В. В. Измайлова «Иван да Марья». Ода же «На взятие Парижа» была опубликована в двенадцатом номере 75-й части «Вестника Европы». Последняя запись об этом издании за 1814 г. датирована 5 ноября 1832 г. Следующая затем запись (от 7 ноября) начинается словами: «Прислали мне ,,Вестник" на 1817 год».41
Весьма вероятно, что 74-й частью был исчерпан комплект имевшихся у Кюхельбекера журналов за 1814 г., иначе бы он не обошел в своем дневнике вопрос об оде и пушкинском послании.42 Можно предположить и то, что запись за 6 ноября имелась, но не дошла до нас, ибо в издании «Дневника» 1929 г. запись за 7 ноября 1832 г. следует сразу же после записи от 3 октября; «Дневник» же, изданный в 1979 г., запись за б ноября не содержит.
Кроме того, Кюхельбекер в отличие от Дельвига не считал свои лицейские вирши заслуживающими внимания. В письме Н. И. Гречу из Сибири от 13 апреля 1836 г. он писал: «Вы, почтенный Николай Иванович, были, так сказать, восприемником младенческой (и, вдобавок, во время оно довольно плаксивой) моей музы: первый ее лепет начался в Вашем журнале. Теперь она возмужала, и самолюбие шепчет мне — будто бы стала говорить несколько толковее, чем во время оно».43
Тем самым Кюхельбекер заявляет, что его становление как поэта (хотя и достаточно слабого) состоялось лишь в журнале Н. И. Греча «Сын отечества», в котором он чрезвычайно активно сотрудничал с лета 1817 г. При этом он ничего не говорит о своих ранних стихах, опубликованных, в частности, в 1815 г. в «Амфионе», издаваемом А. Ф. Мерзля-ковым. И в таком случае разговор о еще более ранней (и, естественно, более незрелой) публикации становится попросту излишним.44
Все высказанные нами доводы в пользу авторства Кюхельбекера и непричастности Дельвига к оде «На взятие Парижа» гипотетичны. Однако они, как представляется, в сумме своей проливают свет на белые пятна истории отечественной словесности, приглашая исследователей к дальнейшим поискам и находкам.
--Р. Г. Назарьян
41 Кюхельбекер В. К. Путешествие ... С. 198.
42 В «Дневнике» Кюхельбекер высказывает соображения обо всех собственных стихах и статьях, попавших в поле его зрения в период заключения и ссылки. См.: Кюхельбекер В. К. Путешествие. . . С. 198, 268.
43 Лит. наследство. М., 1954. Т. 59. С. 459.
44 А еще ранее, перечитав свои прежние стихи в «Сыне Отечества» за 1817 г., Кюхельбекер отметил в «Дневнике», что лучшая из них «пиэса» — «К Матюш-кину», и добавил: «Ее одну, быть может, я не выбросил бы, если бы должен был составить собрание мелких своих стихотворений» (Кюхельбекер В. К. Путешествие, . . С. 264). Из других же своих ранних сочинений он выделил «Отчизну» — «пиэсу», которая в воображаемом «собрании мелких (. . .) стихотворений . .) получила бы место» (Там же. С. 265).
