CC BY
27
При условии паритета сил сторон они вынуждены снижать остроту своих выступлений и не допускать эскалации конфликтов.
Таким образом, методологический конструкт исследования включает в себя целый комплекс различных подходов, отражающих ценностно-институциональное содержание идеологии этноэтатизма как социально-мировоззренческой основы для практической деятельности, а также определенные институциональные основы, которые определяют характер этноэтатизма в российском обществе.
ЛИТЕРАТУРА 1. Лубский А.В. Лики этнократии // Этноэтатизм и этнократии на Юге России / Южно-Российское обозрение ЦСРИ и ИППК РГУ и ИСПИ РАН. Вып. 37. Ростов н/Д: Изд-во СКНЦ ВШ, 2006. 210 с.; Тхагопсоев Х.Г. Этноэтатизм как инобытие российского федерализма // Научная мысль Кавказа. 2002. № 3. С. 25-34; Тощенко Ж.Т. Этнократия: история и современность. Социологические очерки. М.: РОССПЭН, 2003. 432 с.
2. Малицкий В.С. Идеология и гуманизм. М.: Социально-гуманитарные знания, 2004. 608 с. С. 65.
3. См. например: Денисова Г.С., Уланов В.П. Русские на Северном Кавказе: анализ трансформации социокультурного статуса. Ростов н/Д: Изд-во РГПУ, 2003. 352 с.; Арутюнян Ю.В. О симптомах межэтнической интеграции в постсоветском обществе // Социологические исследования. 2007. № 7. С. 16-24.
4. Сидорина Т.Ю., Полянников Т.Л. Национализм: теория и политическая история. М.: Издательский дом ГУ ВШЭ, 2006. 360 с. С. 121.
5. Breuilly J. Nationalism and the State. Manchester: Manchester University Press, 1982. 434 p. P. 3.
6. Gellner E. Nationalism. N.Y.: N.Y. University Press, 1997. 272 р. Р. 37.
7. Черноус В.В. Этноэтатизм в системе федеративных отношений на Северном Кавказе // Федерализм на Юге России. Ростов н/Д: Изд-во СКНЦ ВШ, 2003. 176 с. С. 8-12.
8. Волков Ю.Г. Идеология и современная идентичность в России // Роль идеологии в трансформационных процессах в России: общенациональный и региональный аспекты: Мат-лы Междунар. конф. (Ростов-на-Дону, 20-21 апреля 2006): В 2 ч. Ч. 1. Ростов н/Д: Изд-во "Фолиант", 2006. 318 с. С. 27.
7 ноября 2012 г.
УДК 316.34/35
ВЕРТИКАЛЬНАЯ МОБИЛЬНОСТЬ МОЛОДЕЖИ В СОВЕТСКОМ И ПОСТСОВЕТСКОМ СТРАТИФИКАЦИОННЫХ ПРОСТРАНСТВАХ
Е.В. Красавина
Наличие в обществе широких возможностей осуществления восходящей вертикальной мобильности является одним из самых важных факторов социального, экономического, культурного развития. В настоящей статье ставится задача сопоставления особенностей функционирования каналов вертикальной мобильности в стратификационных пространствах советского и постсоветского переходного обществ.
При всей официально декларировавшейся социальной гомогенности советского общества в действительности в нем в поздне-
Красавина Екатерина Валерьевна - кандидат социологических наук, доцент кафедры управления персоналом Российского государственного торгово-экономического университета, 125445, г. Москва, ул. Смольного, 36, e-mail: [email protected].
советский период шли подспудные процессы расслоения. Два базовых класса - наемные работники промышленности**и коллективизированное крестьянство, как и "прослойка" трудовой интеллигенции образовывали официально заявленный срез стратификационной структуры, в то время как внутри всех этих слоев уже можно было выделять подслои, отличающиеся в имущественном отношении. Официальное обществоведение по идеологическим основаниям замалчивало и такой явный факт социального неравенства, как наличие особого слоя партийно-советской номенклатуры с огромными негласными привилегиями.
Ekaterina Krasavina - Ph.D. in Sociology, associate professor of Personnel Management Department of the State Trade-Economical University, 36, Smolney Street, Moscow, 125445, e-mail: [email protected].
И тем не менее институциональная конфигурация общества вместе с системной идеологической пропагандой были в состоянии обеспечивать относительную "незаметность" реального неравенства для широких масс.
В значительной мере это было связано с искусственно поддерживавшимся стабильным балансом вертикальной мобильности. Согласно определению П.А. Сорокина, "под вертикальной социальной мобильностью подразумеваются те отношения, которые возникают при перемещении индивида из одного социального пласта в другой. В зависимости от направления перемещения существует два типа вертикальной мобильности: восходящая и нисходящая. В соответствии с этим есть нисходящие и восходящие течения экономической, политической и профессиональной мобильности" [1].
При всей закрытости советского общества, о которой много писали философы и социологи Запада [2], они имели в виду закрытость скорее в идеологическом, ментальном и геополитическом смысле, чем в чисто социологическом, статусно-стратификационном. Вертикальная открытость послереволюционной конструкции социального пространства была одним из основополагающих принципов марксистской схемы и советской власти в ее первые десятилетия. Лозунг "кто был ничем, тот станет всем" был зримо реализован уже в первые годы советской власти. Но и в более позднее время власть тщательно следила за стратификационными процессами, целенаправленно поддерживая функционирование социального лифта для выходцев из низших слоев старой России, в большой степени за счет искусственного торможения и ограничения вертикальной мобильности "бывших", а также прямых репрессивных мер. Посредством репрессий и правовых ограничений было расчищено поле для легкой социальной карьеры выходцев из бедных слоев и лиц, ранее социально депривированных по этническому и религиозному признакам. Но в то же время шла непрекращающаяся жестокая чистка рекрутированных таким способом партийных и советских элит, что способствовало их быстрой ротации.
Во время хрущевской оттепели и брежневского позднесоветского периода ситуация
радикально изменилась. Механизм массовых репрессий, составлявший основной инструмент ротации элит, перестал действовать. Других же механизмов, которые работали бы на правовой основе, не существовало в силу общего неправового, административно-приказного характера функционирования властных институтов. Возникли и быстро набрали силу тенденции образования негласной групповой солидарности партийно-советской номенклатуры с негласными же правилами кулуарной внутриполитической игры, подковерной борьбой группировок. Номенклатура очень быстро - в масштабе исторических сроков - превратилась в со-лидаризированный стабильный социальный слой с огромными возможностями и неконтролируемой со стороны населения властью. При этом, как отмечает О. Гаман-Голутвина, позднесоветская номенклатура испытывала глубокое неудовлетворение "в связи с перманентно воспроизводившимся противоречием между функциями владения и распоряжения, свойственного советской номенклатуре, преемницей которой стали постсоветские элиты. Распоряжаясь колоссальными материальными государственными ресурсами, совпартно-менклатура в части личного состояния была весьма бедной, а по меркам сегодняшнего для - нищенствовала. Большая часть имущества даже высших иерархов было казенной; на мебели стояли штампы управления делами, и это имущество подлежало периодической инвентаризации. Именно противоречие между правом распоряжения - действительно масштабным, в отдельные периоды практически неограниченным - и правом владения (вернее, фактическим отсутствием такового) стало ключевым противоречием сознания советской номенклатуры, побудившим советский правящий класс стать "могильщиком" советской системы" [3]. Однако позднесоветская номенклатура, состоявшая главным образом из выходцев из бедного крестьянства и рабочего класса в первом поколении, сохраняла рудименты сознания единства с этими классами, а также руководствовалась приверженностью к идеологическим догмам, почему и продолжала поддерживать открытые каналы вертикальной мобильности для молодежи из базового слоя.
Именно эти открытые каналы вертикальной мобильности, посредством которых
дорекрутировалась низовая номенклатура, обеспечивались кадрами силовые структуры, директорский корпус промышленности, научные институты, и обеспечивали, с нашей точки зрения, привлекательность советской системы для широких слоев населения, несмотря на невысокий в целом даже в лучшие периоды уровень потребления, постоянные мобилизации, депремированный по сути напряженный труд, ограничения прав личности в их общечеловеческом понимании. Реальная открытость вертикалей служила для массового сознания наглядным подтверждением истинности идеологических догматов и социального проекта будущего, начало которому было положено революцией.
Но по мере того, как номенклатура превращалась в привилегированную социальную солидарность, широкие слои советского общества все больше замечали и осознавали зазор между идеологическим содержанием социализационных нормативов и реальным нарастанием социального неравенства номенклатуры и базового слоя. Общество стало более рефлексивным во многом благодаря контрпропагандистской деятельности диссидентских кругов и специализированных западных радиостанций. Наличие социального неравенства в виде негласных привилегий номенклатуры было осознано активной частью базового слоя как главный дефект существующей системы, наряду с отсутствием права на выезд и теряющей производительность экономикой. Именно борьба с номенклатурными привилегиями стала пафосом и оправданием горбачевской перестройки, заявленная цель которой заключалась в возвращении к ленинским нормам партийной жизни, т.е. уничтожении сложившегося неравенства базового слоя и номенклатуры.
Однако динамика социальных изменений вышла из-под контроля группы инициаторов перестройки, причем именно недоверие базового слоя к номенклатуре стало питательной средой перехода к более радикальным преобразованиям в обществе и экономике и, соответственно, смены девальвировавшегося идеологического проекта. Системная трансформация позднесоветского общества в общество с либеральной рыночной экономикой стала осуществляться под лозунгами обеспечения базовому слою более высокого уровня жизни
"как на Западе" и создания равенства стартовых возможностей, которому препятствовало в позднесоветском обществе существование социально неподконтрольной номенклатурной солидарности.
Тем не менее, дальнейший ход событий повернулся иначе: номенклатурная солидарность не выпустила из-под контроля преобразования, а, напротив, вступила в альянс с вышедшей на поверхность общества теневой экономикой. При отсутствии существенных денежных накоплений у большинства представителей базового слоя, при массовой низкой ресурсности населения, организованном стремительном обесценивании ваучера на внутреннем рынке на фоне "шоковой терапии", с другой стороны - при быстром сращении оси богатства и оси власти (Т. Заславская) равенства стартовых возможностей не получилось, а имущественная дифференциация стала расти чудовищными темпами. Как считает Н.Е. Тихонова, трансформирующееся стратификационное пространство в 90-е годы строилось по критериям одновременно функционирующих двух систем стратификации [4]. Одна из них - сохраняющаяся прежняя "сословно-корпоративная", предлагающая практически прежние критерии стратификации - на "номенклатуру" и базовый слой обслуживающих ее работников. Другая же система стала образовываться на основе частного сектора экономики. Наличие двух систем стратификации и своеобразные отношения между ними составляют и в настоящее время специфику стратификации социального пространства российского общества.
Отказ государства от социальных гарантий в 90-е годы и внеправой "распил" бюджета бюрократической номенклатурой всех уровней привели к массовому обеднению базового слоя и образованию слоя образованных работающих "новых бедных". Их социальный статус можно рассматривать в двух аспектах. С одной стороны, низкий имущественный статус бюджетников в контексте рыночной экономики влечет за собой не только низкий уровень жизни, но и объективно низкий реальный статус в обществе. Именно бюджетники в городах и бедное население сел, где так и не сложились успешные фермерские хозяйства, составляют базу сохраняющейся сословно-корпоративной системы распределения социальных статусов.
Другие исследователи говорят о сохраняющемся крепостническом характере государственной экономики, имея в виду низкое материальное вознаграждение труда в госсекторе экономики и особенно в непроизводственной сфере, а также общую низкоресурсность работников и использование косвенных внеэкономических механизмов регулирования поведения (административный ресурс).
В условиях развивающихся рыночных отношений сословно-корпоративная система стратификации еще более потенцирует и заостряет имеющуюся имущественную и статусную поляризацию в рамках традиционных для России и так и не преодоленных в годы советской модернизации социальных различий между городом и селом, столичными мегаполисами и провинцией, продвинутыми и депрессивными регионами, чиновниками номенклатуры и рядовыми обывателями [4].
С другой стороны, достаточно длительный срок функционирования общества в режиме рыночной экономики сформировал базу другой системы социально-экономической дифференциации - по критериям финансово-экономической (большой, средний и малый бизнес-слои), а также профессионально-квалификационной (высококвалифицированный наемный персонал частноэкономического сектора) состоятельности. В настоящее время существуют многочисленные сложноструктурированные неформальные связи, отношения и солидарности, объединяющие бизнес-слои и номенклатурную бюрократию разных уровней. Эти связи и солидарности объединяет одно основное их качество - теневой, внепра-вовой или противоправный характер.
По мнению Н.Е. Тихоновой, главная особенность статусно-ролевой структуры трансформирующегося российского социального пространства заключается в общей смещенности книзу большинства легальных социальных статусов. Это обусловлено наличием иллегальной статусной иерархической вертикали, поддерживающей реальные социальные практики. С другой стороны, смещение статусных позиций вниз отражает факт неподкрепленности традиционно высоких легальных статусных позиций соответствующего уровня материальными возможностями и условиями жизни на фоне растущего благосостояния и потребления бизнес-слоя [4].
Еще одна важная особенность российской структуры социального пространства -немногочисленность и неоднородность среднего класса. Подавляющее большинство населения представлено "базовым" и "низшим" слоями. Наконец, российское общество отличает большое количество маргинализован-ных, деклассированных акторов, утративших стабильные статусные позиции, выпавших из легальной статусно-стратификационной системы. Это работники, получающие доход от постоянной занятости в теневой сфере, мигранты, безработные и т.д.
Кроме того, важнейшая особенность стратификационно-статусного строения социального пространства современной России заключается в раздельном сосуществовании двух статусных систем: легальной и иллегальной. Это означает, что формальный легальный статус актора может не совпадать с его теневым статусом. Это обстоятельство, возможно, является определяющим фактором влияния на достижительные практики акторов, в том числе и молодых, переориентируя их на своего рода "теневую достижитель-ность", т.е. на целеполагание в рамках тех или иных теневых сегментов социума. Наличие иллегальных статусов связано с иллегальным сращением бизнеса и бюрократии, которое и образует ту ткань, ячейками которой выступают эти теневые статусы. Теневая статусная иерархия выстраивает "солидарность производителей риска". В рамках рыночной экономики теневая статусная иерархия существует в целях обеспечения возможности неправовых обменных практик, направленных в первую очередь на материальное обогащение, а также на деятельность по закреплению и переделу теневых сфер влияния. Как пишут И. Клямкин и Л. Тимофеев, "особенность переживаемого страной периода заключается не столько в недостаточном развитии рыночных отношений, сколько в чрезмерно широком распространении принципов рыночного поведения. В частности, объектом рыночной конкуренции становятся все без исключения общественные блага, доступ к которым по закону должен быть равным для всех граждан - в силу равенства их конституционных прав. В этих условиях исполнительная власть, бюрократия, в чьи прерогативы вхо-
дит распоряжение общественными благами, получает важные рыночные преимущества. Как показывают наши собеседники, чиновничество реализует эти свои преимущества на многообразных и связанных между собой теневых рынках" [5].
Смещенность вниз большей части легальных статусов, на которую указывает Н. Тихонова, как нам представляется, связана именно с тем, что реальное движение финансовых потоков, перераспределение средств и самих легальных статусов, открытие и закрытие вертикальных каналов для тех или иных индивидуальных акторов осуществляется в теневой системе статусной дифференциации. Этим, естественно, обесцениваются легальные статусы, превращаясь в чисто формальные, а их носители вынуждены так или иначе позиционировать себя по отношению к иллегальной системе. В зависимости от их самопозиционирования они получают ту или иную долю возможностей реального социального действия, а также ту или иную долю поддержки теневых агентов влияния при продвижении по социальной вертикали.
Само по себе обесценивание легальных статусов и наличие в обществе парастатус-ной системы дезорганизует и дезориентирует акторов, толкая их к девиантному поведению, поскольку деформации статусной иерархии, согласно Э. Дюркгейму, есть признак и проявление социальной аномии. В то же время доминирование теневых статусов проявляется в контроле теневых структур, авторитетных акторов и групп теневого поля над легальными каналами вертикальной мобильности. Сохраняющаяся сословно-кор-поративная модель распределения легальных статусных позиций при доминирующем положении теневых акторов и траекторий определяет высокую степень контролируемости, то есть закрытости для спонтанного продвижения, каналов вертикальной мобильности в пространстве современного российского общества. В особенности это имеет значение для молодых людей, принадлежащих к базовому и тем более низшему слоям.
Обобщая сказанное, можно сделать вывод, что сосуществование сословно-корпо-ративной и рыночно-экономической систем стратификации в трансформирующемся рос-
сийском обществе деформирует критерии и каналы восходящей вертикальной мобильности. Рыночно-экономический компонент создает иллюзию равенства возможностей и видимость наличия в обществе механизмов ее реализации. Кроме того, он способствует формированию и распространению достижи-тельных мотиваций, прежде всего по отношению к материальному достатку, повышает ранг материальных ценностей, превращая их в универсальный критерий жизненного успеха.
Однако сословно-корпоративный компонент порождает препятствия для развития свободного рынка, поддерживая привилегии и статусы бюрократии, сохраняя закрытость каналов социального восхождения для молодежи из базового и низшего слоев. В условиях рыночной экономики корпоративные принципы превращаются в систему защиты частногрупповых экономических интересов элиты. Таким образом, создается ситуация, когда молодые люди из базового слоя и социальных низов видят единственно важную жизненную цель в достижении высокого достатка и статусных позиций, но не имеют открытых социально приемлемых каналов для ее реализации.
ЛИТЕРАТУРА
1. Сорокин П. Социальная стратификация и мобильность // Питирим Сорокин. Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиздат, 1992. 544 с. С. 302-373.
2. См., напр.: Корнфорт М. Открытая философия и открытое общество. Ответ д-ру Карлу Попперу на его опровержение марксизма / Пер. с англ., под общ. ред. И.С. Нарского. М.: Прогресс, 1972. 532 с.
3. Гаман-Голутвина О.В. Авторитаризм развития или авторитаризм без развития: судьба модернизации на постсоветском пространстве // Вестник МГИМО Университета. 2010. № 4. С.77.
4. Тихонова Н.Е. Факторы социальной стратификации в условиях перехода к рыночной экономике: Автореф. дис. ... д-ра социолог. наук. М., 2000. С.10-12.
5. Клямкин И.М., Тимофеев Л.М. Теневая Россия: Экономико-социологическое исследование. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2000. 596 с. С. 203.
30 октября 2012 г.
