CC BY
87
УДК 81'42
Громова Наталья Сергеевна
кандидат филологических наук Уральский институт коммерции и права, г. Екатеринбург
«ВЕРБАЛЬНЫЙ ЭКСТРЕМИЗМ» И «ЯЗЫК НЕНАВИСТИ» В КОНТЕКСТЕ ЮРИСЛИНГВИСТИЧЕСКОГО ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ: ОПЫТ ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА
В статье рассматривается соотношение распространенных в современной научной парадигме терминов «вербальный экстремизм» и «язык ненависти», определяются их структурные характеристики и дискурсивная детерминированность. Выявляются особенности употребления в юрислингвистическом поле каждого понятия, а также исследуются существующие и возможные функциональные и семантические проблемы словоупотребления, связанные с имманентными характеристиками. В рамках терминологического анализа устанавливается принципиальная разница между отечественной и зарубежной интерпретацией термина «язык ненависти», сопряженная с его различным функционированием. Анализируются научные подходы к конструированию содержания изучаемых понятий, предлагаются собственные дефиниции. Представлена попытка родо-видовой классификации данных терминов в процессе их взаимообусловленного применения, исключающего противопоставление явлений, но предполагающего разноуровневую их природу как лингвистического, так и правового характера.
Ключевые слова: вербальный экстремизм, язык ненависти, язык вражды, юрислингвистика, терминологический анализ, термин, концепт.
Структура современного научного дискурса в силу поликонцепционного характера предполагает возможность наличия множества терминов, взаимозаменяемых в процессе бытования и взаимодополняемых по мере функционирования в различных контекстах. Наибольшую сложность представляет использование терминов, которые не имеют четких дефиниций и обладают полисемичностью. Именно к таким, не являющимся в полной мере конвенциональными, относятся «вербальный экстремизм» (далее - ВЭ) и «язык ненависти» (далее - ЯН), бытующих все активнее как в сфере научных исследований и правовой документации, так и в общебытовой коммуникации.
В работе мы рассматриваем бинарную оппозицию двух терминов, не включая сюда менее употребительные авторские окказионализмы и лексемы с затемненной семантикой, которые имеют характер не вполне терминологический, а экспрессивно-понятийный. Например, риторика ненависти, дискурс вражды и пр. При этом, установив границы диады, мы не исключаем из нее эквивалентные варианты. Так, к ВЭ (вербальный - от лат. уегЪиш, что означает «слово») в качестве тождественного мы относим «словесный экстремизм», а к ЯН - «язык вражды», что отражает особенности перевода и словоупотребления, а не концептуальное отличие. Нужно отметить, что слова «ненависть» и «вражда» имеют разные оттенки значения («чувство одного человека» и «противостояние нескольких лиц»), на что указывают и психологи, и юристы. Однако в профильном Федеральном законе «О противодействии экстремистской деятельности», Уголовном кодексе РФ и судебных решениях они представлены как идиоматическое выражение, что обусловило нашу позицию возможного понимания «языка вражды» и ЯН в качестве дублетов.
Основными методами исследования являются терминологический и сравнительный анализ, которые позволяют синтезировать дефиниционные единицы и установить между ними формальнологические связи. Используемый в совокупности с указанными выше метод дифференцирования позволяет четко определить границы каждого рассматриваемого понятия и выделить уникальные элементы для каждого из них с учетом специфики бытования в различных дискурсах.
Формально оба этих термина относятся к линг-воправовой сфере, так как номинируют особый вид нарушения прав субъекта или их группы с помощью речевых средств в процессе коммуникации, указывая на факт совершения речевых преступлений, осуществляемых «посредством вербального поведения, путем использования продуктов речевой деятельности, т. е. текстов» [11]. Можно утверждать, что семантические ядра терминов частично совпадают, однако в процессе анализа представляется возможным установить определенные отличия.
Структура обоих терминов свидетельствует о симметричном объединении характеристик юриспруденции (экстремизм, вражда) и лингвистики (слово и язык). При этом представлены различные типы связи слов в словосочетаниях: согласование и управление. Это указывает на прецедентную роль главного слова, которое смещает акцент в первом случае в сторону юриспруденции, во втором -лингвистики.
Вывод о сфере бытования лексем подтверждается доминированием в массовых источниках второго термина, в узкоспециальных - первого. Так, по данным Национального корпуса русского языка, в отношении ВЭ информация отсутствует, его вариант «словесный экстремизм» представлен в двух документах в основном корпусе. Однако ЯН (враж-
248
Вестник КГУ ^ № 2. 2018
© Громова Н.С., 2018
ды) представлен в газетном корпусе в 2 (6) документах; в основном - в 5 (5), в устном - не представлен. Однако в юридической деятельности (в судебной и экспертной практике) наблюдается противоположная ситуация: первый представлен значительно шире, второй - отсутствует. Так, в комплексной психолого-лингвистической экспертизе, проведенной М.А. Венгранович и С.В. Качаловой 15 декабря 2010 года (г. Тольятти), отмечается, что лингвисты определяют вербальное проявление экстремизма через понятие словесный экстремизм.
Таким образом, можем отметить, что термин ВЭ имеет четкую привязку к правовому полю, что обусловливает и его дефиниционные особенности: при определении характеристик явления исследователи обращаются к формулировкам правовых актов. ЯН больше распространен в массовой коммуникации и чаще представлен в интернет-поле, что обуславливает отсутствие необходимости формирования четкого значения, заменяемого контекстной семантикой. Как отмечает Г.В. Колшанский, контекст может быть выведен из языковой структуры и выполнять «роль интерпретатора высказывания» [6, с. 25-26]. Именно такой процесс в основном наблюдается при использовании словосочетания ЯН.
Несмотря на некоторую условность терминологических характеристик обоих словосочетаний, ученые все же заинтересованы в формировании дефиниций и придании им статуса полноценных терминов, поэтому мы обратимся к анализу исследований данных феноменов в отечественной и зарубежной научной литературе.
Первоначально рассмотрим ВЭ, который в силу взаимосвязи с правовым термином «экстремизм» имеет более верифицируемое значение, обусловленное не индивидуальными представлениями ученого об изучаемом феномене, а российской правовой базой. К этому термину (и его лексическим вариантам) обращаются такие ученые, как М.В. Аблин, О.В. Артемьева, М.С. Власов, Е.И. Галяшина, В.А. Грушихина, С.Н. Ильченко, Е.С. Кара-Мурза, В.А. Мишланов, Д. В. Моровов, Т.В. Романова, В.А. Салимовский, Н.А. Сергиенко, Н.Ю. Тяпугина и пр.
Как в процессе законодательной деятельности, так и при попытке охарактеризовать лингвистическую сторону явления возникают определенные проблемы, и ученые переходят к перечислению проявлений данного феномена, что затрудняет возможное создание лаконичной дефиниции. Так, Е. И. Галяшина дает подробную характеристику ВЭ: «целенаправленный акт публичной передачи сообщений в форме устных или письменных речевых высказываний, которые: призывают или подстрекают к осуществлению, инициируют, провоцируют или руководят противоправными действиями экстремистского толка; оправдывают или обосновывают их; пропагандируют нацистскую
или сходную с ней до степени смешения символику и атрибутику; направлены на возбуждение национальной, расовой или религиозной вражды либо ненависти, включая передачу информации языковыми средствами в публичных выступлениях, печатных изданиях, средствах массовой информации (радио, телевидение)» [2]. Данное определение представляется вполне верифицируемым в правовом поле, поскольку указанные в нем характеристики вербальных проявлений экстремизма отсылают нас к статье 1 Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности» и представляются вполне объективно сгруппированными.
Второе направление интерпретационных усилий исследователей может быть представлено в виде попытки установления связи с правовой терминологией. Необходимо отметить, что данный способ часто приводит к сужению или неоправданному расширению значения, но при этом сохраняется возможность установить истинность содержания термина в пределах правового поля. Так, Е.С. Кара-Мурза отмечает, что ВЭ локализуется в 280 и 282 статьях УК РФ [5], что исключает необходимость осложнять лингвистическое толкование заимствованными юридическими конструкциями. Одновременно автор исключает другие многочисленные статьи, которые также квалифицируют состав экстремистских правонарушений, что делает определение применимым только в ограниченной области исследований. В работе Н.Ю. Тяпугиной, наоборот, представлен расширенный перечислительный ряд правонарушений: «клевета, оскорбление, призывы к противоправной деятельности, насилию и агрессии, телефонный терроризм, угрозы, шантаж, вымогательство и иные проявления словесного экстремизма» [7]. Это значительно превышает правовые пределы экстремизма и расширяет границы лексемы, делая ее философско-лингви-стической, а не юрислингвистической.
Трактовка ВЭ практически всегда ограничена юридическими дефинициями доминанты «экстремизм», что обусловливает исключение из семантического ядра субъективно-оценочных элементов. При этом есть работы, где термин имеет иной смысл и даже включает оценочные показатели. Так, С.Н. Ильченко характеризует его как «дискурс крепкого словца», «слова, обидные для многих национальностей, верующих, просто конкретных людей» [4], то есть автор характеризует больше не экстремизм, а оскорбление как видовое понятие, используя при этом не нейтральную лексику, а эмоционально окрашенную общебытовую («обидный», «крепкое словцо»). Такой подход чаще свойственен интерпретации ЯН, однако имеет место и в процессе выявления особенностей ВЭ. Таким образом, при научной интерпретации термина прослеживается тенденция к его юридиза-ции, установлению связи между лингвистическим
Вестник КГУ ^ № 2. 2018
249
и правовым пониманием с превалированием второго сегмента.
Использование термина ВЭ в зарубежных источниках не является тенденциозным, он встречается в основном в переводных российских работах, поэтому мы не будем обращаться к его анализу отдельно. В рамках же анализа содержания термина ЯН приоритетным становится обращение к первоисточнику, то есть англоязычным трактовкам, которые представлены как в политико-правовых документах, так и в научных трудах. Стоит понимать, что под термином «hate speech» при переводе семантическом подразумевается «разжигание вражды/ненависти», однако при дословном - «speech» понимается как «речь» или «язык», что и приводит к появлению рассматриваемого нами ЯН в русскоязычном варианте. Этот факт приводит к смещению акцентов при переводе и, как результат, к спорным толкованиям иноязычных источников: в официальных документах «hate speech» переводится как «разжигание ненависти», а не как ЯН, поскольку предполагает все формы «самовыражения», а не только речевые.
Русскоязычная калька «hate speech» во многом сохранила семантические акценты, расставленные в языке и культуре оригинала, что влияет на интерпретацию, но претерпела и ряд серьезных изменений. В отличие от русскоязычного эквивалента «hate speech» выполняет в большей степени функционал ВЭ, не имея его ограничений, то есть обеспечивает политико-юридическую сферу и широко используется в правовых документах. В Рекомендации № R (97) 20 Комитета министров Совета Европы термин «hate speech» определяется как «все формы самовыражения, которые включают распространение, провоцирование, стимулирование или оправдание расовой ненависти, ксенофобии, антисемитизма или других видов ненависти на основе нетерпимости, включая нетерпимость в виде агрессивного национализма или этноцентризма, дискриминации или враждебности в отношении меньшинств, мигрантов и лиц с эмигрантскими корнями». Таким образом, это определение принципиально отличается от рассмотренных выше русскоязычных версий и не является лингвистическим. Несмотря на то, что в тексте определения речь в основном идет о разжигании ненависти на расовой или национальной почве, в разъяснениях Европейского суда по защите прав человека, сделанных в 2016 году по поводу этого термина, представлено расширенное толкование, включающее в себя понятия вражды по религиозным основаниям, а также ненависти в отношении сексуальных меньшинств, отрицание военных преступлений, угрозу демократическому порядку, демонстрацию флага с неоднозначными историческими коннотациями, оправдание жестокости, терроризма, оскорбление официальных лиц государства.
По мнению А. Вебер, концепция «hate speech» включает три основных понятия: разжигание расовой ненависти; разжигание религиозной вражды (в том числе между верующими и неверующими); иные формы вражды, основанные на нетерпимости [15]. Так, семантическое поле третьего понятия по факту включает широкий открытый список правонарушений, куда могут войти любые проявления нетолерантных действий по любому признаку. Содержательно такие действия могут быть направлены на ущемление прав как групп лиц, так и отдельной личности.
При этом в работе « СоиПеп^ online hate speech» авторы совершенно справедливо номинируют «hate speech» семиотическим термином «пустое означающее», указывая на отсутствие конкретного содержания за данным знаком и его семантическую наполняемость в зависимости от контекста. В связи с этим термину «hate speech» предлагаются две альтернативы: «dangerous speech» («опасная речь», то есть речевые акты, имеющие значительный потенциал в эскалации насилия одной группы в отношении другой) и «fear speech» («речь устрашения», включающая заявления, способные посеять страх среди целевой группы, в отношении которой планируется совершить насилие) [14, p. 54]. Поскольку оба термина также не имеют четкого значения и представляются достаточно метафорическими, то и в русском языке можно найти им соответствия в пласте фразеологии. Например, «вести опасные речи», то есть связанные с возможной ответственностью автора или нежелательными последствиями для каких-либо субъектов.
Таким образом, англоязычный вариант ЯН является частью недостаточно четкой, но все же терминологической системы, что обеспечивает его функциональность.
Под ЯН в России ученые понимают целый ряд явлений, но при этом практически все единодушны в лингвистическом понимании природы термина: от текста в целом до отдельных номинаций. А.М. Верховский при анализе ситуации в российских СМИ понимает всю совокупность текстов, «прямо или косвенно способствующих возбуждению национальной или религиозной вражды или хотя бы неприязни» [1]. В подобном ключе рассматривает термин ЯН и А. Денисова, отмечая, что это «все языковые средства выражения резко отрицательного отношения "оппонентов" - носителей иной системы религиозных, национальных, культурных или же более специфических, субкультурных ценностей. Это явление может выступать как форма проявления расизма, ксенофобии, межнациональной вражды и нетерпимости, гомофо-бии, а также сексизма» [3]. В.И. Макаров [8] осуществляет попытку не дать определение явлению, а перечислить все способы его репрезентации, включая в список как номинации с негативным
250
Вестник КГУ Jb. № 2. 2018
оценочным компонентом, представляющие, скорее, оскорбления, чем признаки экстремизма, так и бранную, негативную лексику, употребляющуюся в контекстах, содержащих ЯН.
При этом мы можем заметить и значительное сужение термина по отношению к ВЭ. В частности, в работе П.Н. Хроменкова [13] ЯН и «конфлик-тогенная лексика», «лексика вражды и конфликта», «язык конфликта» выступают в качестве синонимов, не учитывая антиправовую составляющую и актуализируя доминанту «критики». В узком смысле термин представлен и Г. Кожевниковой, автор отмечает, что ЯН - это «любые некорректные высказывания в адрес этнических и конфессиональных групп или их представителей» [10].
В исследовании А.В. Резниковой достаточно четко указывается на неюридический характер термина. Она отмечает, что «радикальные высказывания, носящие оскорбительный и унижающий честь и достоинство характер... принято относить к категории экстремистских, хотя зачастую высказывания такого рода не содержат призывов к чему-либо и носят исключительно номинирующий характер...» [12, с. 162-163]. Автор отмечает, что необходим ряд условий, при которых данная категория может получить правовую окраску.
Таким образом, можем заметить явно прослеживающиеся две противоположные тенденции в толковании термина ЯН, которые отвечают условиям его бытования: оригинальная и отечественная. Согласно первой термин в языке оригинала наделен всеми необходимыми юридическими характеристиками, которые обеспечивают его функционирование в широком смысле (не только лингвистическом) в сфере правоприменения и науки. Вторая - закрепляет в несколько искаженном переводе лингвистическую природу бытования «hate speech» и включает термин в пространство массовой коммуникации, где образность номинации имеет большее значение, так как позволяет реализовать ее персуазивный потенциал.
В нашем понимании оба рассматриваемых термина не характеризуют явления изолированные и не могут заменять друг друга в силу принципиальной разницы в значении и функциональной направленности. Исключая оригинальную трактовку «hate speech», где, безусловно, ВЭ является единичным проявлением в ряде всех остальных противоправных деяний за пределами речевой деятельности, мы апеллируем к пониманию терминов в пределах российской научной парадигмы. В связи с этим разделяем базовые положения концепции, представленной в работе Е.И. Галяшиной [2], где автор предлагает определить стадии развития конфликтных ситуаций: первичным проявлением представляется ЯН (некорректные высказывания в адрес этнических и конфессиональных групп от криминальных до самых мягких), вторичным - ВЭ
как совокупность противоправных речевых деяний, являющихся следствием отсутствия мер противодействия первичному проявлению.
Мы считаем, что ЯН есть лишь одно из проявлений ВЭ, выступающего в качестве родового понятия. При этом ЯН в его лингвистическом понимании может и не относиться к противоправной деятельности и остаться видом проявления речевой агрессии, не преследуемой по российскому законодательству.
Подводя итоги, определим, что ВЭ включает в себя ЯН как более мелкую категорию, градуирующую только часть содержания понятия, поскольку служит для обозначения средств ведения экстремистской деятельности. ЯН при этом может не относиться к виду экстремистских правонарушений, выполняя функцию катализатора общественных идей. ВЭ может выражаться различными средствами от литературного языка и социолектов до ЯН. ЯН представляет определенное речевое поведение, необязательно противоправное, в процессе которого субъект стремится не нарушить закон, а номинировать нечто, используя речевую агрессию, разжигая тем самым вражду и ненависть в обществе или просто выражая нетолерантное отношение к представителям аутгруппы. ВЭ помимо ущемления прав определенной группы включает в свое содержание и другие виды деятельности: публичное оправдание терроризма, публичное заведомо ложное обвинение лица, подстрекательство и др. Следовательно, ВЭ семантически представляется более объемным.
ВЭ, как правило, используется в виде термина, поскольку авторы стремятся его определить, сформировать дефиницию, сделать его частью терми-носистемы. ЯН чаще выступает в качестве некоего концепта, не имеющего связной формулировки, а перечисляющего когнитивные признаки явления. Он представлен некоторым количеством конкретных образов, закрепленных в сознании индивида за номинацией, что «кодирует концепт для данного носителя языка» [9, с. 81], перенося часто незначительный с позиции общего содержания признак в ядро концепта. В данном случае чувственный образ и интерпретационное поле выходят на первый план, подавляя информационное содержание.
Таким образом, под ВЭ мы будем понимать вид речевого правонарушения, предполагающий использование комплекса языковых средств субъектом в процессе устной или письменной речи для осуществления экстремистской деятельности. Под ЯН - речевое поведение, выражающее нетолерантное отношение к представителям аутгруппы средствами речевой агрессии. Включение в правовое поле термина ЯН в силу образности его русскоязычной номинации невозможно, поскольку он отражает отношение использующего его субъекта к характеризуемому явлению. Напротив, нейтральный термин ВЭ, имеющий связь с родовым право-
Вестник КГУ № 2. 2018
251
вым понятием «экстремизм», при создании четкой дефиниции может и должен стать частью юридической терминологии, что обеспечит однозначную интерпретацию содержания правоприменительных актов любым субъектом правовых отношений.
Библиографический список
1. Верховский А.М. Язык мой... Проблема этнической и религиозной нетерпимости в российских СМИ. - М.: Панорама, 2002. - 200 с.
2. Галяшина Е.И. Лингвистика vs экстремизма: в помощь судьям, следователям, экспертам / под ред. проф. М.В. Горбаневского. - М.: Юридический Мир, 2006. - 96 с.
3. Денисова А. Язык вражды в российских СМИ: гендерное измерение // We / Мы: Диалог женщин. - 2003. - № 20 (36). - С. 31-36.
4. Ильченко С.Н. Вербальный экстремизм как дискурс развлекательного отечественного телевидения [Электронный ресурс] // Экстремизм и средства массовой информации. - Режим доступа: http://www.studfiles.ru/preview/3911844/ (дата обращения: 04.09.2017).
5. Кара-Мурза Е.С. Лингвистическая экспертиза как процедура политической лингвистики // Политическая лингвистика. - 2009. - № 1 (27). - С. 47-72.
6. Колшанский Г. В. Контекстная семантика. -М.: Наука, 1980. - 154 с.
7. Культура профессиональной речи / под ред. Н.Ю. Тяпугиной. - М.: ФЛИНТА, 2015. - 502 с.
8. Макаров В.И. Национальные прозвища в зеркале контекста // Вестник Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого. -2015. - № 7 (90). - С. 141-145.
9. Попова З.Д., Стернин И.А. Когнитивная лингвистика. - М.: АСТ: Восток-Запад, 2007. - 314 с.
10. Прикладная конфликтология для журналистов. - М.: Права человека, 2006. - 158 с.
11. Ратинов А.Р. Послесловие юриста: «Когда не стесняются в выражениях...» // Понятия чести, достоинства и деловой репутации: Спорные тексты СМИ и проблемы их анализа и оценки юристами / под ред. А.К. Симонова, М.В. Горбаневского. - М., 2004. - С. 101-116.
12. Резникова А.В. Когнитивная близость концептов «экстремизм» и «радикализм» в контексте современной этноязыковой конфликтологии // Филологические науки. Вопросы теории и практики. - 2016. - № 9-3 (63). - С. 161-163.
13. Хроменков П.Н. «Язык вражды» и политического конфликта в современных периодических изданиях // Ученые записки Национального общества прикладной лингвистики. - 2016. - № 1 (13). -С. 65-74.
14. Countering online hate speech. - Paris: UNESCO, 2015. - 71 p.
15. Weber A. Manual on hate speech. Strasbourg: Council of Europe Publishing, 2009 [Электронный
ресурс]. - Режим доступа: //https://www.coe.int/t/ dghl/standardsetting/hrpolicy/Publications/Hate_ Speech_EN.pdf (дата обращения: 04.09.2017).
References
1. Verhovskij A.M. YAzyk moj... Problema ehtnicheskoj i religioznoj neterpimosti v rossijskih SMI. - M.: Panorama, 2002. - 200 s.
2. Galyashina E.I. Lingvistika vs ehkstremizma: v pomoshch' sud'yam, sledovatelyam, ehkspertam / pod red. prof. M.V. Gorbanevskogo. - M.: YUridicheskij Mir, 2006. - 96 s.
3. Denisova A. YAzyk vrazhdy v rossijskih SMI: gendernoe izmerenie // We / My: Dialog zhenshchin. -2003. - № 20 (36). - S. 31-36.
4. Il'chenko S.N. Verbal'nyj ehkstremizm kak diskurs razvlekatel'nogo otechestvennogo televideniya [EHlektronnyj resurs] // EHkstremizm i sredstva massovoj informacii. - Rezhim dostupa: http://www.studfiles.ru/ preview/3911844/ (data obrashcheniya: 04.09.2017).
5. Kara-Murza E.S. Lingvisticheskaya ehkspertiza kak procedura politicheskoj lingvistiki // Politicheskaya lingvistika. - 2009. - № 1 (27). - S. 47-72.
6. Kolshanskij G.V. Kontekstnaya semantika. - M.: Nauka, 1980. - 154 s.
7. Kul'tura professional'noj rechi / pod red. N.YU. Tyapuginoj. - M.: FLINTA, 2015. - 502 s.
8. Makarov V.I. Nacional'nye prozvishcha v zerkale konteksta // Vestnik Novgorodskogo gosudarstvennogo universiteta im. YAroslava Mudrogo. - 2015. - № 7 (90). - S. 141-145.
9. Popova Z.D., Sternin I.A. Kognitivnaya lingvistika. - M.: AST: Vostok-Zapad, 2007. - 314 s.
10. Prikladnaya konfliktologiya dlya zhurnalistov. -M.: Prava cheloveka, 2006. - 158 s.
11. Ratinov A.R. Posleslovie yurista: «Kogda ne stesnyayutsya v vyrazheniyah...» // Ponyatiya chesti, dostoinstva i delovoj reputacii: Spornye teksty SMI i problemy ih analiza i ocenki yuristami / pod red. A.K. Simonova, M.V. Gorbanevskogo. - M., 2004. -S. 101-116.
12. Reznikova A.V. Kognitivnaya blizost' konceptov «ehkstremizm» i «radikalizm» v kontekste sovremennoj ehtnoyazykovoj konfliktologii // Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki. -2016. - № 9-3 (63). - S. 161-163.
13. Hromenkov P.N. «YAzyk vrazhdy» i politicheskogo konflikta v sovremennyh periodicheskih izdaniyah // Uchenye zapiski Nacional'nogo obshchestva prikladnoj lingvistiki. -2016. - № 1 (13). - S. 65-74.
14. Countering online hate speech. - Paris: UNESCO, 2015. - 71 p.
15. Weber A. Manual on hate speech. Strasbourg: Council of Europe Publishing, 2009 [EHlektronnyj resurs]. - Rezhim dostupa: //https://www.coe.int/t/ dghl/standardsetting/hrpolicy/Publications/Hate_ Speech_EN.pdf (data obrashcheniya: 04.09.2017).
252
Вестник КГУ J № 2. 2018
