CC BY
152
УДК 94(517)«19» ББК 63.3(5Япо) 6-3
ВЕЛИКАЯ ЕВРОПЕЙСКАЯ ВОЙНА И ПОДЪЕМ РАДИКАЛЬНОГО СИНТОИСТСКОГО УЛЬТРАНАЦИОНАЛИЗМА В ЯПОНИИ*
Уолтер Скайа,
ассоциированный профессор истории и директор программы азиатских исследований Аляскинского университета в Фэрбенксе (США) walterskya@gmail.com
Перевод с английского Л.А. Кац
Аннотация. Великая Европейская война была одним из самых важных событий в современной мировой истории. Она открыла путь глобальным противостояниям XXв. Тем не менее, лишь немногие историки знают о том, что Первая мировая война породила массовый национализм в Китае и Корее, а также способствовала росту радикального синтоистского ультранационализма в Японии - идеологии, которая была направлена на мобилизацию японских масс и вдохновляла японскую элиту сделать заявку на глобальное господство в 1930-е-1940-е гг. Еще менее известно, что синтоистский национализм вдохновлял итальянских фашистов, а немецкие нацисты восторгались «народностью» японской государственной религии.
Ключевые слова: Япония, Первая мировая война, синтоистский ультранационализм, фашизм.
THE GREAT EUROPEAN WAR AND THE RISE OF RADICAL SHINTO
ULTRANATIONALISM IN JAPAN
Walter Skya, Associate Professor of History
and Director of the Asian Studies Program,
University of Alaska Fairbanks, United States of America
Abstract. The Great European War was one of the most important events in modern world history because it paved the way for the great contestations of the twentieth century. Out of it came communism in Russia, fascism in Italy and Nazism in Germany. However, few students of history know that it produced mass nationalism in China and in Korea, and also led to the rise of radical Shinto ultranationalism in Japan, the ideology that mobilized the Japanese masses and inspired the Japanese elite to embark on a bid for global power in the 1930s and 1940s. Furthermore, few people are aware of the fact that Shinto nationalism served as the inspiration for the Italian Fascists and that German Nazis were in absolute awe of this Völkisch Japanese state religion.
Key words: Japan, First World War, radical Shinto ultranationalism, fascism.
Введение
28 июня 1914 г. в городе Сараево провинции Босния и Герцеговина сербско-боснийский националист и экстремист Гаврило Принцип убил наследника престола Австро-Венгерской империи эрцгерцога Франца Фердинанда и его жену Софи фон Хотков. Вскоре за этим последовала цепная реакция объявления войн. Так началось особо же-
стокое кровопролитие, продолжавшееся вплоть до подписания перемирия 11 ноября 1918 г. В ходе боевых действий бесчеловечно и бессмысленно было
* Статья впервые опубликована на английском языке в книге The New Nationalism and the First World War / Eds. by L. Rosenthal and V. Rodic . - Houndmills, Basingstoke, Hampshire: Palgrave Macmillan, 2014. - P. 161-181.
убито более 15 млн человек. Кроме того, война принесла материальные разрушения в беспрецедентных для тех времен масштабах.
«Великая война» (так современники назвали Первую мировую войну) имела далеко идущие последствия. Она привела к краху исторических империй и монархий в Европе: Гогенцоллернов в Гер -мании, Габсбургов в Австро-Венгерской империи, Романовых в России и Османов в Османской империи. На их обломках в Центральной Европе и на Ближнем Востоке возникли новые национальные государства. Война также привела к идее создания всемирной организации нового типа - Лиги Наций. Но, возможно, одним из самых ее главных последствий было идейное наследие. Она породила новые идеологии в противовес либерально-демократическим ценностям.
Тем не менее, не всем изучающим историю Запада в полной мере известно, что за его пределами Великая война вдохновила и дала направление националистическим движениям в азиатских государствах, в частности, в Китае и Корее [1]. В Японии эта война послужила толчком к подъему новой и опасной формы радикального синтоистского ультранационализма, который подготовил почву для ее борьбы с Западом.
Цель данной статьи - рассмотрение этого явления и, в частности, того, каким образом международные события и тенденции во внутренней политике Японии смогли в своей совокупности породить синтоистский ультранационализм. Кроме того, поскольку немногие имеют представление о связях и взаимовлиянии идеологических течений, таких, как итальянский фашизм, немецкий нацизм и радикальный синтоистский ультранационализм, в этой статье будет показано, как итальянские фашисты и немецкие нацисты вдохновлялись японским синтоистским национализмом. И, наконец, статья докажет на документальной базе, что японские синтоистские ультранационалисты в широком смысле придерживались такого же видения мира, как и немецкие нацисты, и итальянские фашисты. Они воспринимали себя в качестве идейного лидера всемирного движения с центром в Германии и Японии задолго до начала Второй мировой войны в Европе.
Происхождение японского императорского государства
В книге «Национализм и государство» британский историк Джон Брэйли классифицирует японский национализм как «реформаторский национализм» за пределами Европы. Это был тип национализма, возникшего в государствах, которые, несмотря на глубокое влияние контактов с запад-
ным миром, никогда не подвергались официальному политическому контролю западных держав [2]. Брэйли считает, что националистические движения в таких государствах «стремились реформировать коренное общество в духе современных им тенденций, но отвергая различные формы экономического контроля и культурного превосходства Запада и соединяя реформированное... с национальной идентичностью» [3].
Если согласиться с этим, то следует признать, что происхождение японского национализма и современного японского государства фундаментально отличались от ранних форм национализма в европейских государствах-нациях, которые основывались на общей судьбе, общем языке и культуре в условиях разрушения традиционных универсалистских религиозных общин и полиэтнических династий [4].
Прибытие американского коммодора Мэтью С. Перри и его военно-морских сил, состоявших из двух паровых фрегатов и двух корветов, в Урага Харбор возле Эдо (Токио) в июле 1853 г. символически знаменовало собой начало японского «реформаторского национализма». Это событие дало мощный импульс революционерам, желавшим покончить с политикой дипломатического изоляционизма, введенной тогдашним режимом, и централизовать японское государство под императорским правлением для проведения внешней политики экспансионизма. Другими словами, эти люди видели в Перри не угрозу, а возможность омоложения [5] после десятилетий упадка и внутреннего разложения.
В течение 15 лет им удалось свергнуть режим в ходе государственного переворота 1868 г. и объявить 3 января о восстановлении реальной императорской власти. В последующие два десятилетия «серые кардиналы», в основном выходцы из бывшей традиционной военной аристократии, произвели революционный переход от феодализма к национальной государственности. При этом они черпали вдохновение в современных им и доступных централизованных европейских государственных системах. Так им удалось напрямую ознакомиться с опытом США и европейских государств в ходе ознакомительной миссии Ивакуры с 1871 по 1873 гг., когда большая делегация представителей высшего руководства Японии отправилась в длительную поездку в Америку и Европу.
Ивакура Томоми, один из самых влиятельных олигархов первых лет революции, реставрировавшей власть династии Мэйдзи, считал, что суть конституционных дебатов сводилась обычно к тому, какую систему конституционной монархии лучше всего принять японцам: близкую к английскому
или прусскому образцам? «Если мы планируем создать в нашей стране конституционное правительство и парламент, - отмечал он, излагая свою точку зрения, - то будем создавать нечто новое. Проблема заключается вот в чем: будем ли мы следовать английской модели и формировать партийное правительство, делая парламентское большинство ответственным за управление, или же, следуя принципу постепенности, мы предоставим [парламентскому большинству] законодательную власть, а исполнительную власть оставим за императором по прусскому образцу?» [6].
В результате конституционные дебаты закончились поражением тех, кто выступал за английскую систему конституционной монархии. Таким образом, «победа прусской модели конституционной монархии лишила Японию возможности (по крайней мере, теоретически) развиться в классическое западноевропейское либерально-демократическое государство, основанное на концепции народного суверенитета» [7]. «Выбор немецкой модели имел самые серьезные последствия для основных политических и дипломатических решений, принимавшихся основателями более современной Японии» [8].
Конституция «Великой Японской империи» была обнародована 11 февраля 1889 г. Она была заявлена как дар императора его японским подданным. При этом она не была «клоном» прусской конституции и содержала важные японские характеристики. Самым главным была неразрывная связь религии и государства.
Статья I конституции гласила: «[Великая] Японская империя управляется непрерывно и на вечные времена императорской династией». Эта констатация стала центральной доктриной религии синто и основой синтоистского богословия. Считалось, что царствующий и правящий император -потомок божества Аматэрасу Оомиками.
В статье III утверждалось, что «император является священной и неприкосновенной особой». Аналогичную формулировку можно было найти и в европейских конституциях. Но в Японии она подразумевала нечто существенно большее.
Ито Хиробуми, ответственный за проект конституции, писал в своих комментариях, что «Святой Престол был создан в то время, когда небеса и земля разделились» [9]. В статье IV констатировалось, что «император является главой империи, сочетая в своей особе все права на суверенитет, и осуществляет их в соответствии с положениями настоящей Конституции». Вместе с тем статьей V было предусмотрено, что свою законодательную власть император осуществляет «в согласии» с имперским парламентом».
Таким образом, Ито сочинил конституцию, полную противоречий. Роберт А. Скалапино писал в этой связи в своей работе, что «конституция Мэ-йдзи была, по существу, попыткой объединить две явно непримиримые концепции: императорский абсолютизм и народное правительство» [10]. Другой проницательный наблюдатель назвал соединение этих непримиримых понятий «абсолютной конституционной монархией» [11].
Политическая жизнь Японии началась с открытия Сейма (парламента) в конце 1890 г. Следующее десятилетие характеризовалось непрекращавшимися враждебными отношениями между правящей олигархией, с одной стороны, и оппозиционными политическими партиями - с другой. Эта враждебность постоянно загоняла правительство в тупик и делала его недееспособным, в первую очередь, из-за препятствий, чинимых олигархам парламентской оппозицией, тормозившей принятие государственных бюджетов. Олигархи в ответ то и дело распускали парламент. Паралич правительства в конечном итоге привел к поиску альтернативных форм государственного устройства и появлению новых националистических течений [12].
Критики сложившейся системы начали поиск иной стабильной и работоспособной формы правления, способной вывести страну из политического тупика, вызванного стремлением парламента заставить правящих олигархов отказаться от власти, и такой же решимостью олигархии сохранить контроль над государством [13]. С одной стороны, на политической арене появились реакционные религиозные фундаменталисты-ультранационалисты, как, например, Ходзуми Яцука, который предлагал передать всю законодательную и исполнительную власть императору и лишить парламент права оспаривать законы и бюджеты, разрабатываемые кабинетом министров. С другой стороны, активизировались более либеральные и демократически настроенные националисты, такие, как Минобэ Та-цукити, который добивался передачи всей политической и законодательной власти парламенту, понизив статус императора как политической фигуры.
В своей книге «Национальное образование: патриотизм» (1897) Ходзуми Яцука исходил из теории государства, напоминавшей по своей структуре ту, которая была выдвинута английским политическим теоретиком ХУ11 в. сэром Робертом Филмеро, превозносившим абсолютную монархию, у истоков которой он видел сыновей Ноя [14]. При этом Ход -зуми вел речь, главным образом, о «семье-государстве», в которой индивидуальное домохозяйство и император неразрывно связаны патриархальным общественным устройством. Глава дома, реализуя
268
власть предков, осуществляет патриархальное господство над семьей. В свою очередь, император, являющийся представителем божественной силы, осуществляет верховную власть над обществом. И патриархальная, и суверенная власть являются полномочиями, с помощью которых император-отец защищает своих любимых детей - продолжателей рода [15].
По Ходзуми, японская «народность», или этническое государство, смогло избежать свойственной другим народам коррупции, сохранив свою расовую чистоту и оригинальную монархическую политическую систему благодаря непрерывной линии императоров со времен происхождения Земли. Согласно его интерпретации статья V конституции вовсе не означает, что император должен разделять законодательную власть с парламентом. Напротив, парламент не может иметь собственной «законной воли».
Противоположная теория, которую отстаивал Минобе Тацукити, была фактической калькой германской модели императора как главы государственного механизма. Иными словами, Минобе не сформулировал теории народного суверенитета, поэтому японские парламентские правительства с самого начала создавались на непрочной идеологической основе.
Выше уже упоминалось о возникновении в Европе новых опасных форм национализма и об их трансформации во время и после Первой мировой войны в еще более радикальные проявления. Эту тенденцию можно зафиксировать и в Японии в виде яростного антилиберального и антисоциалистического национализма Ходзуми Яцука, привнесшего синтоистский ультранационализм в центр политического дискурса в последнее десятилетие XIX в. и начале XX в.
Зарождение японского экспансионизма
В отличие от ранних европейских форм японский национализм был экспансионистским с самого начала. В 1873 г., всего через четыре года после того, как фракция аристократического военного класса свергла феодальный режим Токугава, в ходе ускоренного созидания нации в правящем Государственном совете прошли дебаты о вторжении в Корею, предложенном радикальной фракцией правящей олигархии. Хотя это предложение не прошло, сам инцидент свидетельствовал об империалистическом менталитете новой японской правящей элиты.
Радикальная фракция не нашла поддержки не по принципиальным причинам, а потому что выбрала неудачное время. С 1870-х до начала 1890-х гг. внешняя политика японского государства была со-
средоточена на том, чтобы вырвать Корею из орбиты китайской династии Цин. Более благоразумные лидеры того времени полагали, что новое японское государство еще не окрепло и не готово к следующему шагу. Нация еще находилась в процессе создания современной механизированной военной машины.
Однако в последующие два десятилетия японцы смогли так стремительно и успешно овладеть достижениями европейских научных и промышленных революций, что поразили весь мир. Япония превратилась в новую индустриальную державу, одержав на протяжении десяти лет ошеломляющие победы над двумя крупнейшими мировыми империями: над густонаселенными владениями династии Цин в 1895 г. и Российской империей в 1905 г. [17].
Война между Японией и династией Цин и поражение последней круто изменили весь восточ-ноазиатский геополитический порядок. С этого времени Япония сменила Китай в качестве центра этой части света, который он олицетворял в течение многих столетий, и превратилась в гегемона Восточной Азии. А спустя десять лет победа Японии над царской Россией потрясла уже западный мир, который начал видеть в Японии новую потенциальную угрозу.
Более того, на Японию обратили внимание националисты всей Азии. Даже и по другую сторону Тихого океана - американскому общественному мнению, в котором уже к концу русско-японской войны начали появляться антияпонские настроения», - пришлось приспособиться к подъему азиатского империализма [18]. Тем временем именно после этой войны в японские университеты устремились многие молодые китайские националисты. Война со всей очевидностью «была расценена некоторыми в Китае как борьба между белой и желтой расами, а также между конституционализмом и диктатурой» [19]. В этих условиях династии Цин пришлось провести реформу по японской модели, что, правда, не спасло режим, который пал в ходе революции 1911 г.
Исход борьбы Японии с Российской империей в русско-японской войне 1904-1905 гг. произвел сильное впечатление и на молодых турецких националистов. На османских Балканах вспыхнуло восстание офицеров «младотурков», принадлежавших к тайной организации «Комитет союза и прогресса» - военной организации, одной из наиболее важных целей которой были военные реформы [20]. Они стали проводиться при поддержке Германии. Ведущую роль в их реализации сыграл фельдмаршал Кольмар фон дер Гольц, состоявший на службе в Османской империи.
При военной реорганизации вооруженных сил Османской империи, начатой в 1910 г., были учтены, в частности, уроки русско-японской войны [21]. Полковник Пертев-бей был на ней османским военным наблюдателем с японской стороны. Он оказался свидетелем знаменитой осады Порт-Артура армией генерала Ноги Марэсукэ. Победа Японии в русско-японской войне вызвала восхищение в Османской империи и «привлекла внимание к Японии как к образцу современного государства и конституционализма, опровергнув европейские представления об азиатской расовой неполноценности» [22].
«Младотурки» добивались восстановления в Оттоманской империи конституции 1876 г., упраздненной Абдул-Хамидом, «не потому, что были либералами, а потому что рассматривали ее как своего рода символ возрождения, которого Япония достигла после реставрации Мэйдзи в 1868 г.» [23].
Русско-японская война привлекла к себе внимание новых националистов даже в самом сердце Европы. Одним из них был итальянский националист Энрико Коррадини. Он основал правую газету «IlRegno» (1903-1905), а в 1910 г. вместе с другими итальянскими националистами создал Итальянскую националистическую ассоциацию, которая в 1923 г. вошла в состав Национальной фашистской партии Бенито Муссолини. Итальянская националистическая ассоциация и ее печатный орган - еженедельная газета «L'Idea Nazionale» - агитировали за милитаристский национализм и стремились обратить итальянские массы в светскую религию, которая могла бы противостоять политической мобилизации социалистов и католиков.
Таким образом, «импульс к новой вере пришел с Дальнего Востока» [24]. Коррадини выражал искренний восторг по поводу японского синтоистского «народного» государства. Его покорял синтоизм - «религия героев и сущности Японии» [25], его способность функционировать путем интеграции индивида, формируя коллективное национальное самосознание и придавая японцам силы для победы. «Культ героев был фундаментальным понятием этой религии и не просто как родовая память и печаль, а как активное восславление божественности нации и пробуждение ее к жизни» [26]. «Благодаря героям, - писал Коррадини, - нация становится отечеством, а активность - религией. Герои - живая душа Родины» [27]. Коррадини не мог бы найти лучшую модель подобного религиозного государства, чем японская синтоистская держава.
Победа Японии над Россией стала оправданием революции Мэйдзи. Систематическая программа модернизации и индустриализации, осущест-
вленная под руководством авторитарного режима Мэйдзи, сработала и привела к победе над двумя великими империями, которые не смогли вовремя провести необходимой модернизации. Однако русско-японская война вызвала и новую волну в истории японского национализма. После того, как был подписан мирный договор в Портсмуте (Нью-Хэмпшир), 5 сентября 1905 г. в японских городах начались беспорядки. Японские подданные были возмущены условиями договора. Беспорядки привели в январе 1906 г. к падению кабинета премьер-министра Кацура Таро. Историки рассматривают данное событие как начало вызревания в Японии уже массового национализма.
Великая [Европейская] война и разжигание националистических страстей в Восточной Азии
Когда 28 июня 1914 г. Австрия объявила войну Сербии, что привело к Великой Европейской войне, Япония в соответствии с англо-японским союзом, заключенным в 1902 г., была британским союзником. Поскольку война была европейской, то от Японии не требовалось принять в ней участие. Тем не менее, объявив войну Германии, Великобритания обратилась к Японии с просьбой атаковать немецкие владения в Китае. 23 августа 1914 г. Япония заявила о своем присоединении к военным действиям. Захватив находившийся под управлением немцев китайский город Циндао и окружающую его провинцию Шаньдун, Япония 14 октября приступила к оккупации Северных Марианских островов.
С энтузиазмом вступая в войну, японцы рассчитывали достичь «давно вынашивавшихся национальных целей» [28]. Японский высокопоставленный государственный чиновник Иноуэ Каору называл войну «божественной помощью новой для судьбы Японии эпохе Тайсё (1912-1925)» [29]. Как выразился другой японский националист, «это была манна небесная». Фредерик Дикинсон писал, что «военные годы окажут решающее влияние на японскую политику, экономику и общество, определив характер японского государства в ХХ в.» [30].
Пока европейцы занимались самоуничтожением, Япония предпринимала конкретные шаги, чтобы установить свой контроль над Китаем, выдвинув «21 требование», выполнение которых означало бы ее абсолютное господство над большей частью китайских территорий. При всем этом, как ни парадоксально, но, будучи формально союзниками англичан, японцы на самом деле были во многом настроены прогермански, рассматривая захват немецких владений в Китае как «джентльменскую сделку». Японские офицеры направляли в осажда-
270
емый ими гарнизон Циндао послания с пожеланием своим немецким друзьям и наставникам удачи и безопасности в период осады. Когда немецких военнопленных доставили в Японию «на время боевых действий», император послал им навстречу своего представителя, а восторженная толпа японцев приветствовала прибывших возгласами «Банзай», размахивая как японскими, так и немецкими флажками [31].
После поражения Германии, зафиксированного в ноябре 1918 г., авторитарные лидеры Японии, строившие и направлявшие японское государство, вдохновляясь примером немцев, «неожиданно оказались как бы по другую сторону глобальных изменений» [32]. Они чувствовали себя осажденными сразу с нескольких сторон, как изнутри, так и извне из-за «опасных событий», происходивших в мире.
Во-первых, окончание Первой мировой войны и документы, подписанные на Версальской мирной конференции, вдохновили народы, находившиеся под колониальным господством. В 1919 г. в самом сердце японской империи вспыхнуло крупное восстание корейских националистов. «Четырнадцать пунктов президента Соединенных Штатов Вудро Вильсона» призывали утвердить принцип национального самоопределения. Корейские националисты в Японии отреагировали на них, создав организацию «Молодежь за независимость Кореи», и в феврале 1919 г. одобрили декларацию, призывавшую к немедленному провозглашению независимости. В марте на Корейском полуострове, «по оценкам, от 500 тыс. до 1 млн человек» участвовали в демонстрациях, продолжавшихся на протяжении всей весны» [33]. Все это стало шоком для японского руководства, засвидетельствовавшим крах его колониальной политики.
Во-вторых, в Китае с японской точки зрения, наметились «новые тревожные события». В 1919 г. китайские националисты восстали против Версальского урегулирования, предоставившего Японии контроль над Шаньдунским полуостровом. Антияпонские настроения в Китае были столь сильны, что тогдашнее неустойчивое правительство Пекина отказалось присоединиться к договору. «Был начат общенациональный бойкот японских товаров, что побудило Джона Дьюи, находившегося тогда с визитом в Китае, воскликнуть: нарождается новая нация» [34].
Дьюи, несомненно, был абсолютно прав, поскольку сложившаяся ситуация действительно положила начало китайскому массовому национализму. Дипломатическая победа Японии на Версальской мирной конференции, предоставившей
японцам контроль над Шаньдунским полуостровом, обернулась для них кошмаром, вызвав массовые националистические восстания, получившие наименование Движения 4 мая [1919 г.] [35].
В-третьих, весьма тревожным сигналом для японского руководства стал крах монархий на Евразийском континенте.
Важно иметь в виду, что вектором тогдашней основной глобальной политической тенденции было движение к республике и законности на основе народного суверенитета. Между тем, как было показано выше, революция в Японии была нацелена на восстановление политической власти императора. Эта установка было закреплена в «Конституции Великой Японской империи». Как же можно было допустить, чтобы с разрушением монархий во всем мире пала бы и японская монархия?
В-четвертых, Россия в 1917 г. не только перестала быть монархией, но и попала под власть большевиков. Наблюдая за происходившими там событиями, японские националисты почувствовали, что им придется иметь дело с другой враждебной глобальной идеологией.
В-пятых, американский президент Вудро Вильсон заявил, что Соединенные Штаты вступили в войну с целью «положить конец всем войнам» и сделать мир «безопасным для демократии». Авторитарное японское руководство, которое было против демократии, восприняло это как еще одну зловещую глобальную угрозу. Страх перед ней выражали многие японские мыслители. Например, в апреле 1917 г. премьер-министр Японии генерал Тераути Масатаке посетовал, что «приливная волна [демократической] мировой мысли может уничтожить весь порядок и нанести вред самой сути нашего национального государственного устройства» [36].
В-шестых, еще одной проблемой стало создание Лиги Наций, имевшей целью укрепление нового мирового порядка на принципах демократического интернационализма народов. Тем самым, японцы были втянуты в нарождающийся мировой порядок, который в значительной степени формировался под влиянием западных либеральных ценностей и недавно образованного Советского Союза. Таким образом, японцы почувствовали себя в кольце блокады различных враждебных политических течений.
Внутри Японии авторитарное правление олигархов также подвергалось некоторым демократическим преобразованиям. Япония начала сдвигаться к британскому стилю парламентского правления - той самой политической системе, которую должна была предотвратить «Конституция Великой Японской империи», вдохновленная опытом Пруссии.
Но, возможно, самым тревожным был подъем в Японии своеобразного массового национализма. Бунт в Хибии, произошедший в 1905 г., стал первым в серии массовых беспорядков, которые в конечном счете вылились в «рисовые бунты» 1918 г. Этот период наглядно продемонстрировал, что новые политизированные массы не только создают угрозу государственной системе, установленной олигархией Мэйдзи, но и что «их действия на улицах сводят на нет основные положения, на которых зиждилась ультранационалистическая идеология Синто Ходзу-ми Яцука [37].
Все это сошлось воедино и спровоцировало фундаментальные изменения в характере японского национализма, вызвав дальнейший подъем радикального синтоизма. Уэсуги Синкити, который заменил Ходзуми в качестве ведущего теоретика синтоистской идеологии после смерти последнего в 1912 г., понял, что авторитарная патриархальность, какой представляли себе ее Ходзуми и другие националистические государственные теоретики Мэ-йдзи, переживает процессе разрушения и не может больше быть жизнеспособной идеологией имперского правления. Он также предсказал будущую войну с США и считал, что японские массы могут быть эффективно мобилизованы лишь «на основе активной преданности императору».
Один из уроков, которые японская армия извлекла из Первой мировой войны, была необходимость готовиться к тотальной войне [38]. Для этого надо было что-то делать. Руководствуясь данным обстоятельством, Уэсуги сформулировал новую теорию государства.
В своей работе 1921 г. «Новое положение о государстве» Уэсуги определил японское государство как носителя «высшей морали». Чтобы постичь суть этой морали, необходимо понять высшую природу бытия. Во-первых, «подтвердить существование себя, своего собственного бытия можно, только признав взаимозависимость существования себя с другими существами как органической целостности» [39]. Во-вторых, «своему индивидуальному бытию как составной части "бытия как целостности" свойственно движение». Оно находится в причинно-следственной связи с другими существами в пространственной среде. Движение существа происходит не только в пространстве: «оно также реализуется во взаимосвязи с другими существами в пространственной совокупности и во времени [40]. «Каждое существо как часть "бытия как целостности" развивается взаимозависимо и совершенствует себя по отношению к другим существам в определенной пространственно-временной матрице». Это и есть то, что надлежит определить
как мораль. В-третьих, это совершенствование, являющееся объектом становления человека, следует трактовать как «основное бытие». Цель каждого в жизни - реализация своего сущностного бытия. Самой высокой реализацией себя, осознания своего сущностного бытия является «подчинение воле императора». «Постичь себя и стать частью императора - значит достичь реализации своего сущностного бытия» [41].
Тем самым теория Уэсуги о японском государстве как бы вытеснила культ семьи как ключевого компонента идеологии синтоистского государства. В ней исчез теоретический разрыв между «существом» и императором. «Существо» полностью сливалось с императором. Подчиняться воле императора означало не уступать внешней силе или власти, но реализовывать свое основное бытие, свою сущность. Соответственно, все, что мешало «существу» достичь объединения с императором, должно было быть искоренено - в том числе коррумпированные чиновники, группирующиеся вокруг императора.
Можно с полным основанием утверждать, что это была самая радикальная теория государства в довоенной Японии.
В более широком контексте теория государства Уэсуги представляла собой своеобразную перефразировку прежней синтоистской ультранационалистической идеологии. При этом были объединены синтоистские доктрины и германская метафизика. В результате сложилась та тоталитарная идеология, которая полностью вытеснила прежнюю ориентацию на патриархальную семью, и стала ключевым компонентом государственных установок. В конечном счете объектом нравственной жизни человека была провозглашена смерть, венчающая соединение с императором во имя утверждения его правления во всем мире.
Радикальный синтоистский ультранационализм Уэсуги дал религиозное оправдание ликвидации политических партий и светского правительства и в конечном счете привел к волне политических убийств. Секуляризация политического порядка, утвердившая в Японии в 1920-х гг., привела к синтоистскому терроризму. Его жертвами стали три действующих премьер-министра: Хара Такаси (1856-1921), Осати Хамагучи (18701931) и Инукаи Цуёси (1855-1932) - и два бывших премьер-министра: Сайто Макото (1858-1936) и Такахаси Корэкиё (1854-1936). Кроме того, после неудачных попыток на покушения в тот же период едва удалось спастись премьер-министру Кейсу-ке Окада (1868-1952) и Кантаро Судзуки (18671948).
272
Выводы
Первая мировая война, несомненно, была ключевым событием в современной мировой истории. Думаю, что никто даже в страшном сне не мог бы себе представить или предвидеть, что эта война, которая началась с убийства одного человека, будет иметь такие катастрофические последствия для всего мира в оставшиеся десятилетия XX в. Самое главное, что она породила новые конкурирующие мировоззрения - в том числе японский синтоистский ультранационализм, проложив тем самым путь столкновению главных идеологий.
Как уже отмечалось выше, наша статья посвящена анализу происхождения, развития, распространения и триумфа идеологии крайнего национализма в Японии. Этой области исследований пока еще не придается должного значения. Мы видели, что фундаментальная трансформация внутренней структуры идеологии государственного синтоизма происходила с конца Х1Х в. вплоть до Первой мировой войны, а затем - в последовавшие десятилетия. Теория конституционной монархии, вдохновленная кайзеровской Германией, привела к рождению расовой теории абсолютной монархии Ходзуми Яцука, а затем к тоталитарным идеологиям Уэсуги Синкити и других теоретиков-националистов.
Уэсуги проявил идеологическую инициативу, использовав распространившийся в Японии массовый национализм в интересах имперского правления. Радикальный ультранационализм Синто был преобразован в массовый этнический национализм, который, став стержнем синтоистской идеологии, придал истории Японских островов и личности императора божественный облик и провозгласил изначальное превосходство японского народа, а также японского государства, дававшее им право на глобальное императорское правление [42].
Становление нового демократического мирового порядка, институционализированного в лице Лиги Наций, а также упрочение влияния коммунистов в России, образование Третьего (коммунистического) Интернационала, призвавшего «пролетариев всего мира» бороться против империалистических держав (1919 г.), создание Коммунистической партии Китая (1920 г.) - все это серьезно напугало многих японцев, придерживавшихся правых взглядов. Отсюда их особый интерес к казавшимся обнадеживающими событиям в Европе - упрочению влияния фашистов в Италии и деятельности Национал-социалистической немецкой рабочей партии Адольфа Гитлера в Германии.
Японские радикальные синтоистские ультранационалисты, подобно итальянским фашистам и немецким нацистам, были недовольны сложив-
шимся международным порядком и настроены враждебно по отношению как к демократии, так и к коммунизму. Отсюда их взаимные симпатии, переросшие в конечном счете в Ось, которая, как констатировал журналист Джозеф Соттиль, была «не только европейским феноменом и обусловлена не только национальным характером итальянцев или немцев» [43].
Действительно, японская синтоистская ультранационалистическая миссия глобального императорского правления была японским идеологическим эквивалентом видения итальянских фашистов, намеревавшихся «восстановить "Третий Рим" с его универсальной миссией, распространяющейся на все человечество» [44].
Хотя идеальной моделью национального сообщества для итальянских фашистов была римская цивилизация, Джованни Джентиле, «философ фашизма» и автор Доктрины фашизма, «указывал на современную ему Японию как на модель политического мистицизма нации и государства, которую считал похожей на ту, о которой грезили фашисты» [45]. Джентиле отмечал также, что японское государство не было «мифическим, как римское государство, но существовало на самом деле и было реальным и эффективным» [46]. И вообще он был в восторге от японского радикального расового синтоистского ультранационалистического государства, как и Эн-рико Коррадини в 1904 г.
В 1942 г. Джентиле утверждал: японский дух продолжает жить в таком же единении божественного и человеческого, каким является основной догмат Церкви. Этот догмат поощряет в человеке надежду исполнять Божью волю, становясь, таким образом, созидателем высшей жизни духа. Для японцев же он является создателем в первую очередь священной реальности своей страны в ее бессмертном единении живых и мертвых. И, возможно, стойкость японцев «происходит из их общих моральных норм, которые и составляют силу японского духа и придают ему непоколебимую веру в его миссию» [47].
Немецкие нацисты тоже восхищались японским радикальным синтоизмом. Например, нацистский пропагандист Альбрехт фон Урах, написавший в 1943 г. книгу о Японии «Секрет силы Японии», утверждал: «Подъем Японии до уровня мировой державы на протяжении последних восьмидесяти лет является самым большим чудом в мировой истории. ... Всего лишь восемьдесят лет спустя она является одной из немногих великих держав, определяющих судьбу мира» [48]. По словам Клауса Антони, в секретных отчетах «СС» с 1938 по 1945 гг., которые дают исчерпывающую информа-
цию об общественном имидже Японии в то время, говорится, в частности, о том, что готовность японских солдат принести себя в жертву практически привела к комплексу неполноценности [в Германии]» [49]. В том же докладе поднимался также вопрос, «не могла ли Япония служить идеологической моделью для Германии» [50].
В 1938 г. в книге «Миф двадцатого века: оценка духовно-интеллектуального противостояния нашего века», переведенной вскоре на японский язык, ее автор Альфред Розенберг, ведущий нацистский идеолог, сформулировал главное духовное, интеллектуальное и идеологическое противостояние ХХ в. как борьбу между «религиями крови» и универсальными религиями человечества, а значит - их светскими производными. Японские синтоисты точно так же рассматривали это противостояние. По их мнению, борьба идет между сторонниками либеральной демократии и социализма/коммунизма, с одной стороны, и этническим или «народническим» национализмом - с другой.
В таком взгляде на историю между японцами и немцами царило полное согласие. Например, в 1938 г. ведущий японский синтоист, интеллектуал Фудзисава Тикао посетил Германию, где встречался с представителями высшего руководства НСДАП, в том числе с Альфредом Розенбергом. Там он не раз заявлял, что японцы имеют такой же «народнический» взгляд на мир, как немцы и итальянцы в их борьбе с демократией и коммунизмом. Фудзисава также высоко оценил Адольфа Гитлера как «философа и государственного деятеля» [51], который вызывает «глубокое восхищение и преданность у 98% немецких граждан» [52].
При всем этом японские радикальные синтоисты считали себя духовными лидерами всей Оси. В этой связи Германия и Италия рассматривались ими в большей или меньшей степени как младшие партнеры. Это проявилось, в частности, во время выступления Фудзисава Тикао перед немецкой аудиторией в Берлинском университете в 1938 г. В нем он отметил, что «чистый нацизм являлся на самом деле проявлением японского духа на немецкой земле» [53]. Иными словами, он публично провозгласил то, о чем обычно рассуждали в своем кругу синтоисты, - идеологическое превосходство Японии над Германией и Италией.
Это, однако, не препятствовало дальнейшей конвергенции их взглядов на мир, которая должна была послужить основой будущего нового «народнического» миропорядка, который пребывал бы под контролем новой радикальной синтоистской ультранационалистической Японии и обновленных Германии и Италии.
Прошло не так много времени, и синтоистские мечты о мировом господстве были буквально развеяны гигантским атомным грибом, вознесшимся над Японией в августе 1945 г. Как это ни парадоксально, но некоторые из ближайших соратников японского императора Хирохито приветствовали это далеко не однозначное событие. Адмирал Ио-най Мицумаса, член ближнего круга Хирохито -Верховного Совета руководства войной, принимавшего решение о прекращении военных действий на Тихом океане, осознав, что идеология радикального синтоизма загнала японскую империю на грань национального самоубийства, доверительно признал в беседе с адмиралом Такаги, что атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки, призванная положить конец военному безумию, была «даром богов» [54].
Примечания:
1. Dickinson, F.R. War and National Reinvention: Japan in the Great War, 1914-1919. - Cambridge, MA -London, 1999. - P. 1.
2. Breuilly, J. Nationalism and the State. - Chicago, 1985.
- P. 230.
3. Ibid. - P. 230.
4. См. Anderson, B. Imagined Communities: Reflections on the Origins and Spread of Nationalism. - New York, 1983.
5. Dickinson, F.R. War and National Reinvention: Japan in the Great War, 1914-1919. - Cambridge, MA -London, 1999. - P. 12.
6. Pittau, J. Political Thought in Early Meiji Japan, 1868-1889. - Cambridge, MA, 1967. - P. 88.
7. Skya, W. Japan's Holy War: The Ideology of Radical Shinto Ultranationalism. - Durham and London, 2009.
- P. 39.
8. Dickinson, F.R. Op. cit. - P. 22-23.
9. Hirobumi, I. Commentaries on the Constitution of the Empire of Japan (Kempo Gikai) / Trans. by M. Ito. -Tokyo, 1906.
10. Scalapino, R. Democracy and the Party Movement in Prewar Japan ... - P. 150.
11. Pittau, J. Op. cit. - P. 201.
12. Skya, W. Op .cit. - P. 48-49.
13. Ibid. - P. 49.
14. Ibid. - P. 56.
15. Ibid. - P. 64.
16. Ibid - P. 72.
17. Ibid. - P. 263.
18. Iriye, A. Across the Pacific: An Inner History of American-East Asian Relations. - New York and London, 1967. - P. 83.
19. Ibid. - P. 91.
20. Findley, C.V Turkey, Islam, Nationalism, and Modernity: A History, 1789-2007. - New Haven & London, 2010. - P. 194.
274
21. Ibid. - P. 199.
22. Ibid. - P. 163.
23. Ibid - P. 165.
24. Gentile, E. The Sacralization of Politics in Fascist Italy / Trans. by K. Botsford. - Cambridge, MA, - London, 1996. - P. 14.
25. Ibid.
26. Ibid. - P.15.
27. Ibidem.
28. Dickinson, F.R. Op. cit. - P. 34.
29. Ibid. - P.35.
30. Ibid. - P. 34.
31. Ibid - P. 117-118.
32. Ibid. - P. 3.
33. Seth, M.J. A History of Korea: From Antiquity to the Present. - Lanham, 2011. - P. 268-269.
34. Iriye, A. Op. cit. - P. 142-143.
35. Roderick, J. Covering China: The Story of an American Reporter from Revolutionary Days to the Deng Era. -Chicago, 1993. - P. 46.
36. Dickinson, F.R. Op. cit. - P. 1.
37. Skya, W. Op. cit. - P. 156.
38. См. Barnhart, M. A. Japan Prepares for Total War: The Search for Economic Security, 1919-1941.
39. Skya, W. Op. cit. - P. 166.
40. Ibidem.
41. Ibid. - P. 169.
42. Ibid. - P. 19.
43. Sottile, J. The fascist era: Imperial Japan and the axis alliance in historical perspective // Japan in the Fascist Era / Ed. by E.B. Reynolds. - New York, 2004. -P. 19. Соттиль утверждал, что альянс Ось сам по себе является концептуальной основой для лучшего понимания эпохи фашизма.
44. Gentile, E. La Grande Italia: The Myth of the Nation in the 20th Century / Trans. by S. Dingee and J. Pudney. -Madison, 2009. - P. 43.
45. Ibid - P. 169.
46. Ibidem.
47. Ibid. - P. 170.
48. Skya, W. Fascist encounters: German Nazis and Japanese Shinto ultranationalists // Japan in the Fascist Era ... - P. 147.
49. Antoni, K. Karagokoro: Opposing the 'Chinese Spirit': On the Nativistic Roots of Japanese Fascism // Japan in the Fascist Era ... - New York, 2004. - P. 64.
50. Ibid. - P. 65.
51. Chicao, F. Tairiku Keirin no Shido Genri (Guiding Principles for the Administration of the [Asian] Continent). - Tokyo, 1938. - P. 322. Я хотел бы поблагодарить Тисато Имура, каталогизатора Библиотеки Кита Б. Мэтэра Университета Аляски в Фэрбенксе за предоставленный экземпляр оригинального текста на японском языке.
52. Ibid. - P. 277.
53. Ibid. - P. 362-363. Я впервые натолкнулся на это заявление Фуджисава в эссе Брюса Рейнольдса (см.: Reynolds, E.B. Peculiar characteristics: The Japanese political system in the Fascist Era // Japan in the Fascist Era ...). Он, в свою очередь, обнаружил его в книге Тесса Моррис--Сузуки (см.: Morris-Suzuki, T. Re-Inventing Japan: Time Space Nation).
54. Sdkichi, T. Takagi Kaigun Shosho Oboegaki [Remembrances of Navy Rear-Admiral Sokichi Takagi]. - Tokyo, 1979. - P. 351. Я впервые прочитал об этом в Bix, H. Hirohito and the Making of Modern Japan. - New York, 2000. - P. 509. Бикс блестяще перевел tenyu как «дары богов».
