CC BY
110
УДК 329.17 ББК 66.3(2Рос)3
В ПОИСКЕ ОСМЫСЛЕНИЯ ФАШИЗМА: ВЗАИМОВЛИЯНИЕ ФАШИСТСКИХ СИЛ МЕЖДУ ДВУМЯ МИРОВЫМИ ВОЙНАМИ
Аннотация. В статье, основанной на недавно опубликованной книге автора «Взаимовлияние фашистских формаций» (Fascist Interactions), речь идет о необходимости избегать недостатков редукционизма, эссенциализма и теологизма, всё ещё свойственных исследованиям фашизма. При этом при рассмотрении влияния различных видов фашизма, по мнению автора, следует уделять большее внимание их наднациональным связям, поскольку фашизм был по своей сути международным явлением. В статье анализируются также недостаточно исследованные взаимоотношения фашистов и консерваторов, в том числе свойственный им синергизм.
Рассмотрение взаимовлияния различных национальных моделей фашизма должно способствовать лучшему пониманию того, почему этот феномен мог стать современным и влиятельным, будучи в высшей степени эфемерным.
Ключевые слова: фашизм, тоталитаризм, консерватизм, наднациональное взаимовлияние направлений фашизма, фашизация, фашизм как неопределённая траектория, фашизм как эпохальное явление, телеология.
RETHINKING FASCISM IN ITS EPOCHAL INTERACTION
David D. Roberts,
Albert Berry Saye Professor of History, Emeritus, University of Georgia, United States of America
Дэвид Д. Роберте, заслуженный профессор истории им. Альберта Берри Сейя университета Джорджии (США) droberts@uga.edu
Перевод с английского С.В. Белкина
Abstract. Drawing on the author's recent book Fascist Interactions, this essay argues that first we must do better at avoiding the pitfalls of reductionism, essentialism, and teleological thinking that still lurk in fascist studies, compromising understanding. Moreover, in considering fascism in interaction, we need a broader shift of focus, encompassing but not limited to transnational interaction among fascist groupings because fascism was so crucially embedded in interaction more widely. Another look at the interaction between fascists and conservatives on the domestic level reveals modes of synergy and fascistizing directions that prevailing lines of inquiry often miss. Focus on fascism in its interactions enables us better to see how it could have been at once modern and substantive on the one hand, hollow and even ephemeral on the other. The article concludes that fascism was so deeply embedded in the contingent interactions of the era of the two world wars that little from it can be isolated as quintessential.
Key words: fascism, totalitarianism, fascism and conservatism, supranational fascist interaction, fascistization, fascism as uncertain trajectory, fascism as epochal, teleology.
Многообещающие перспективы в исследованиях фашизма
Предметом данного исследования является рассмотрение фашизма не только как единичного явления, но и как совокупного феномена, характерного для периода, ограниченного двумя мировыми войнами. Можно ли считать исследования фашизма, проведенные после 1945 г., завершёнными или их следует продолжить? На этот вопрос первостепенной важности автор склонен ответить положительно.
Есть все основания согласиться с проживающим в Венгрии румынским историком Константином Иордачи, являющимся признанным сторонником нового транснационального подхода к феномену фашизма. Он, в частности, утверждает, что мы не можем довольствоваться лишь параллельными исследованиями отдельных явлений, поскольку различные фашистские силы влияли друг на друга, производя, по его словам, «транснациональное взаимное обогащение антилиберальными политическими идеями и их практическим исполнением» [1]. По мнению Иордачи, многополярная креативность была неотделима от взаимовлияния проявлений фашизма, поскольку локальные импульсы и внешние влияния объединились для создания специфических форм идеологического синкретизма [2].
Новый взгляд на фашизм и особенно использование транснационального подхода к этому явлению представляет большую потенциальную ценность. Тем не менее, в своей последней книге я поставил под сомнение некоторые новые акценты, одновременно предположив необходимость не останавливаться на достигнутом [3]. Мы должны идти дальше подхода Иордачи к фашизму, изучать его с большей объективностью, обращаясь к широкому спектру частных явлений, особенно при рассмотрении наднациональных взаимовлияний. Прежде всего представляется необходимым рассмотреть более широкий спектр взаимовлияний -те факторы, которые Иордачи и другие исследователи, видимо, имели в виду.
Вечные заблуждения
Прежде чем воспользоваться преимуществами более традиционной точки зрения на наднациональные взаимосвязи фашизма, рассмотрим роль трёх устойчивых препятствий на пути к лучшему пониманию фашизма, таких, как редукционизм, эс-сенциализм и теологизм. Их недостатки ясно прослеживаются во всех исторических исследованиях. Но особое влияние они оказывают на понимание фашизма и его места в истории. Тенденция к редук-
ционизму уже давно известна в своих как неопределённых психологических, так и социологических формах. С одной стороны, он рассматривался как отражение психологических или характерологических свойств, таких, как паранойя и ксенофобия, по отношению к так называемым иными совокупностям личностей. С другой - считалось, что фашизм зародился ввиду недовольства мелкобуржуазных элементов, проигравших состязание с индустриальным модернизмом. Однако подобный подход к фашизму предполагает a priori ситуацию нормального развития и игнорирует любые попытки вникнуть в то, как фашизм воспринимал себя сам. Отход от редукционизма предполагает более серьёзное отношение к этому явлению, определенно критическую попытку понять его верования, не утверждая при этом a priori, что либеральный модернизм следует считать идеалом или что единственная альтернатива фашизму - коммунизм.
Рассмотрим еще два заблуждения.
Как историческая проблема фашизм особенно неудобен для исследования потому, что в рамках режимов и движений, которые мы называем фашистскими, и даже в самих отдельных движениях наблюдалась существенная разнородность.
По вопросу об осях разделения и даже по поводу того, кого или что мы считаем фашизмом и фашистами, всегда существовали и существуют разные точки зрения. Стремясь систематизировать эти разграничения и углубить проводимые исследования, многие ученые пытались точно определить некое ядро, или «фашистский минимум», прибегая при этом к использованию более широких классификаций. По крайней мере в англоязычном научном сообществе самой значимой попыткой выявить такой минимум при определении фашизма за последнюю четверть века был, несомненно, «палингенетический миф» Роджера Гриффина [4].
При всем этом любая попытка определить «природу фашизма» продолжает находиться под угрозой эссенциализма, или ректификации. Реагируя на исследования Гриффина, британский исследователь Кевин Пэссмор, удачно вычленяя эту проблему, справедливо отмечает: «В теоретических исследованиях фашизма могут содержаться либо чисто эвристические категории, либо предположение, что на самом деле ядро движения устанавливается определительными характеристиками. Это, в свою очередь, вдохновляет учёных устанавливать значение исторических явлений с помощью теоретических предположений». Другими словами, подобный минимум кажется чересчур убедительным. Мы ищем и затем находим, или считаем предпочтительным, то, что устраивает и маргинализирует
20
остальных, принимая это не только как идеосинкре-тическое явление - каждое явление будет по-своему уникально, но и как нетипичное. Поэтому, когда мы стремимся к ограничению минимумов фашизма и его идеальных видов как чисто эвристических, они могут включать в себя так много факторов a priori, что это в состоянии чрезмерно повлиять на наши исследования и ограничить воспринимаемый диапазон частотностей. При этом мы можем не учесть в должной степени разнообразия и даже несоответствий в наших исследованиях.
В более широком смысле потребность в минимальных дефинициях приводит к необходимости отдавать предпочтение тому или иному набору характеристик, таких, как насилие, харизматическое лидерство, национализм, расизм, репрессии, возвеличение роли государства. Все эти характеристики можно, несомненно, найти в фашизме, несмотря на то, что любая из этих комбинаций, скорее всего, произвольна, как будто фашизм не был чем-то неопределённым, - во всяком случае до тех пор, пока с ним не было покончено. Вряд ли поможет найти правильное определение понятия «фашизм», уподобляя его оппозиции либерализму и коммунизму.
Адекватно ли мы восприняли явление фашизма? Адекватно ли мы оценили предел, до которого фашизм был одной из попыток отмежеваться от либерализма и коммунизма, а не просто реакцией на то и другое? [5].
Углубляет проблему исследования и тенденция к телеологическому мышлению. Фашизм, завершившись разрушениями и катастрофами, обернулся определенным триумфом как демократий, так и победившего Советского Союза. В результате сложилось впечатление, что поражение и дискредитация фашизма были неизбежны. Рухнула даже созданная в Италии пресловутая корпоративист-ская система. Поэтому после поражения фашизма она либо игнорировалась, либо воспринималась как нечто, не имеющее шансов на развитие. Не было уделено должного внимания позитивным устремлениям корпоративизма и его роли в самоидентификации итальянского фашизма. Да, фашизм телеологически продвигался к своему катастрофическому поражению. Но если не принимать во внимание случайностей, драмой истории являлось создание предпосылок для появления альтернативных фашизму направлений и последствий.
Прежде чем появились призывы к новым методам и транснациональному подходу к исследованиям, мы сталкивались с предложениями воспринимать фашизм более серьёзно, что подразумевало призыв пойти дальше наиболее выраженных форм редукционизма. Адриан Литтелтон недавно заме-
тил, что самый значительный прорыв в исследованиях фашизма за последние сорок лет произошел благодаря серьёзному отношению к самоидентификации фашизма. Объяснения этого явления с социальной точки зрения, некогда считавшиеся обязательными, были отвергнуты, поскольку мы осознали, что характер любых политических движений можно объяснить лишь при рассмотрении его целей и верований [6].
Вообще говоря, серьезное восприятие означает признание не только традиционных методов, но и возможности проведения основательного дополнительного анализа. На сегодняшний день широко распространено мнение, что фашизм был не только протестом против модернизма, но и потребностью создания альтернативного модернизма, который, по крайней мере косвенно, означал бы преодоление проблематичного, неопределённого и неограниченного во времени конформистского либерального модернизма [7]. Фашизм, возможно, был даже в своём роде «революционным». Другими словами, он был не просто реакцией на коммунистическую угрозу и либеральный мейнстрим, но, будучи движением за завоевание постлиберального пространства, соперничал с коммунизмом.
Несмотря на убедительные доводы Литтел-тона, серьёзное восприятие фашизма до сих пор считается проблематичным. Даже те, кто призывают к подобному восприятию, иногда сталкиваются со стандартными подводными камнями. И Роджер Гриффин, и Майкл Манн, каждый по-своему, в своих авторитетных исследованиях предлагают замысловатые вариации устоявшихся психологических и социологических форм редукционизма. Даже Гриффин, значительно углубляя свои аргументации в книге «Модернизм и фашизм», написанной в 2007 г., отмечает тенденцию к палингенетическому обновлению, питающему фашизм и демонстрирующему психологическую слабость перед лицом современного краха традиционных устоев и беззакония [8].
По Манну, то, что подпитывало и утверждало фашизм, отражало, по существу, слабости нормального, здорового мирового развития [9]. Манн считает, что страны северо-западной Европы, создавшие прочные демократические институты, способные справиться с кризисом, представляют собой здоровый модернизм. Другие страны имели проблемы, поскольку у них не было для сравнения надлежащих условий, традиций и институтов. Поэтому вопреки утверждениям Манна о том, что фашизм был неотъемлемой частью модернизма, относительная отсталость этих стран остаётся основой прошедшей дифференциации. Безусловно, фашизм
был реакцией на кризис. Вопрос о том, что именно было природой кризиса и каким образом он мог быть преодолен, выводил на проблемы мейнстри-ма модернизма. Одним из ключевых моментов фашизма, который обусловил крайности более широкой модернистской тенденции, Манн убедительно считает приверженность нации идее государства. Но поскольку фашистская версия была не просто альтернативой модернизму, но и отражала серьёзную связь с либеральными и марксистскими традициями, она могла претендовать на альтернативное направление даже для модернистского западного мейнстрима.
Хотя и под несколько другим углом зрения, Мишель Добри и видный норвежский учёный Стейн Угельвик Ларсен открыто критикуют современные тенденции эссенциализма и телеологизма в исследованиях фашизма и предлагают придать большее значение непредвзятости и случайным фактам [10]. В то время как Добри открыто, а Ларсен более опосредованно ставят под сомнение понятие Гриффина о палингенезисе, Иордачи принимает палингенезис как нечто само собой разумеющееся, как сущность фашизма, и призывает к проведению более широкого спектра экспериментов [11]. Известный британский исследователь современной Испании Мэри Винсент выступает даже с более заостренных позиций, обращаясь к «палингенетическому видению, лежащему в основе фашизма», несмотря на то, что она также считает, что фашизм должен рассматриваться более глубоко [12].
Подобное использование палингенезиса даже ярыми скептиками является убедительным доказательством того, что эссенциалистские тенденции, которые отмечались нами ранее как неприемлемые эвристические категории и идеальные типы, всё еще прослеживаются в дискуссиях учёных. Хотя «палингенезис» и остаётся исключительно важным фактором при исследовании, некоторые авторы предлагают взамен ему фактор политической религии. К примеру, греческий учёный-новатор Аристотель Каллис, живущий в Британии, в книге, опубликованной в 2009 г., считает, что «фашизм по своей природе представляет собой тысячелетнюю политическую религию» [13]. Хотя эти категории и проливают некоторый свет на проблему, они могут ограничить наше понимание фашизма, увести нас от рассмотрения множественной креативности и экспериментов, которые Иордачи - с наибольшей выпуклостью - считает самыми важными критериями в исследованиях.
Учёт фактора частоты проявлений фашизма, свидетельствующий о его реакции на либеральную демократию и модернизм мейнстрима, может
только затруднить наши исследования. Игнорирование каждой отдельной модели или эволюционного фактора может означать, что не существует нормального, здорового и рационального способа оценки современного мира. Это даже может вызвать сомнение в правомерности использования оси «левый-правый». Поэтому мы должны с большей объективностью соотносить корпоративизм и другие фашистские установки с «нормальными» либеральными взаимоотношениями и процессами.
Акцент на фактор наднационального взаимовлияния проявлений фашизма вряд ли сможет помочь нам в изучении проблемы, поскольку при этом подходе мы сталкиваемся с традиционными подводными камнями. В частности, исследования Марка Анлиффа, посвящённые взаимовлиянию французского фашизма и фашизма в Италии, и работы Федерико Финчелстейна, рассматривающие взаимовлияние фашизма в Италии и движения новых правых в Аргентине, в какой-то мере являются новаторскими, показывающими насколько действенным может быть фактор взаимовлияния. Тем не менее, оба эти исследования слишком ограничены представлением о том, что определяло итальянский фашизм, - тоталитаризм и корпоративизм, насилие, мифы или динамика, ставшая результатом взаимодействия этих и других факторов [14]. Но для того чтобы эти исследования были плодотворными, следовало бы, акцентируя внимание на взаимосвязи проявлений фашизма, последовательней рассмотреть эволюцию итальянского фашизма с учётом как очевидных фактов, так и широкого спектра частоты этих явлений. Похоже, что ни Анлифф, ни Финкельштейн не принимают во внимание ту степень, в какой их собственные открытия предполагают необходимость более гибкой структуры.
Существенное и несущественное
Однако даже если мы сумеем воспринимать фашизм более серьёзно, настраиваясь на его существенные параметры, мы столкнёмся с другим набором проблем. В то время, как некоторые исследователи стремятся воспринимать фашизм более серьёзно, другие - в определённой степени справедливо - считают, что существует некая тенденция чрезмерно преувеличивать роль фашизма, воспринимая его слишком серьёзно. В качестве типичного примера можно привести мнение Р. Дж. Босворта, хотя его работы полностью посвящены фашизму в Италии [15]. Его скептицизм отражает свойственное ему восприятие влияния фашизма в Италии как несущественного. Многое, по его мнению, могло бы произойти в стране и без фашистского режима [16].
22
Можно также напомнить и о более критическом заявлении Гильберта Аллардайса, содержащемся в его спорной работе 1979 г. [17]. Говоря об «эре фашизма», он высказался против преувеличения значимости проблемы. Не следует забывать, подчеркивал он, насколько пустотелым и эфемерным оказался фашизм, несмотря на его несомненно катастрофические последствия.
Несомненно то, что, воспринимая фашизм серьёзно, мы должны отдать должное и свойственным ему гетерогенности и внутренним конфликтам. С учетом опыта Первой мировой войны кажется неудивительным, что фашизм в Италии представлял собой столь беспорядочную комбинацию противоречивых проявлений. Но именно эта беспорядочность и ставила под угрозу его эффективность. Следует также обратить внимание на чрезмерность риторики и мифотворчества, иллюзий и когнитивного диссонанса, являвшихся главными факторами разнообразия проявлений фашизма.
Представляется, что многие из этих проблем можно решить, отдав должное как существенному, так и несущественному в феномене фашизма, принять как одно, так и другое, и прийти к совокупному результату, уяснив связь между ними. Но в какой степени эта проблема может быть решена с помощью транснационального подхода и акцентирования внимания на взаимовлияние?
Взаимовлияние на четырёх уровнях
Призывая сделать акцент на транснациональные взаимовлияния проявлений фашизма, Иордачи имеет в виду, в частности, взаимосвязь между формациями фашистов, возникшими сразу же после Первой мировой войны. Я же полагаю, что, рассматривая явления фашизма в их взаимовлиянии, необходимо расширить акценты, не сводя их только к вопросу о транснациональных взаимовлияниях фашистских группировок, поскольку фашизм был более широко распространён в своих взаимосвязях. Прежде всего, необходимо рассмотреть наиболее очевидные взаимосвязи между фашистами, с одной стороны, и консервативными элитами и официальными институтами - с другой, в том числе и на локальном уровне. То, что мы называем фашизмом, было частью более широкого движения новых правых. Он был его главным, но отнюдь не единственным структурным элементом.
Границы новых правых, как справедливо отметил несколько лет назад Мартин Блинкхорн, были неясны. И «насколько же сложными, изменчивыми и едва различимыми были отношения между радикальными и консервативными правыми» [18]. На самом деле, как отмечал автор, «существовала не
только неопределённая граница между фашистами и авторитарными консерваторами: эта граница с каждым годом становилась всё более размытой». Однако на международном уровне следует лучше понять роль взаимоотношений с либеральными демократиями, с одной стороны, и с Советским Союзом - с другой.
Приведу несколько примеров, дающих представление о важности использования этого подхода.
На локальном уровне фашистские организации стали налаживать взаимодействие с официальными элитами и институтами. Это наблюдалось не только в Италии и Германии, где фашистским движениям удалось прийти к власти, но и в Австрии, Румынии и Испании, а также в некоторых других странах, где они приобщались к власти лишь частично или на непродолжительное время. В каждом случае консерваторы располагали собственными программами взаимодействия с фашизмом. Поэтому следует, в первую очередь, уяснить, кто из них был главнее и кто кого приручал или оболванивал.
В ряде случаев консерваторы в какой-то степени могли обуздать фашизм. Нередко все происходило и наоборот - как, например, в Германии или в Италии. Наши традиционные исследователи до сих пор не совсем правомерно придают значение этим аспектам. Новый же подход, акцентирующий внимание на взаимовлиянии, предполагает более углубленное рассмотрение этой стороны дела.
Вначале консерваторы намеревались использовать фашизм в оборонительных целях. Тогда под действием краткосрочных обстоятельств их взаимовлияние могло быть динамичным и даже си-нергетичным, изменяя каждую из сторон или обе стороны и одновременно модифицируя природу взаимоотношений.
Рассмотрим только два противоположных примера. Блинкорн придерживается широко распространённой концепции, согласно которой каждая отдельная партия при новом антидемократичном режиме проявляет тенденцию к слиянию с радикальными фашистами и консерваторами. Его главный пример, относящийся к Испании, невозможно оспорить. Хотя роль фашистской Фаланги оставалась незначительной, по крайней мере, до начала сороковых годов ХХ в., очевидно, что в апреле 1937 г. Франко объединил фалангистов с карлистами, монархистами и другими правыми в рамках единой партии зарождавшегося режима. Блинкорн считает, что этот процесс, если бы он управлялся иначе, был бы схож с процессом слияния фашисткой партии с Итальянской националистической ассоциацией и клерикальными ультрас, произошедшим в Италии после 1922 г. По мнению учёного, результатом в
обоих случаях стал компромисс, при котором наблюдались маргинализация радикалов и в определённой степени нарастание недовольства членов фашистских партий этим слиянием [19].
Несмотря на формальное слияние с фашистской партией в 1923 г., итальянские националисты всегда считались авторитарными консерваторами, находящимися в оппозиции к аутентичному фашизму. По мнению Блинкхорна, объединение с националистами, несомненно, способствовало укреплению авторитета Муссолини и фашизма в консервативной среде и в кругу монархистов.
Националист Луиджи Федерцони, занимавший при фашистском режиме, в особенно смутный для страны период (с 1924 по 1926 гг.), пост министра внутренних дел, создал прочный «мост» между режимом и монархистскими кругами. По убеждениям он был близок к идеям консервативного авторитаризма и олицетворял модернистское направление в рамках фашизма.
Аналогичные позиции занимал его соратник Альфредо Рокко - главный идеолог Националистической ассоциации. В качестве министра юстиции, в котором он пребывал с 1925 по 1932 гг., он стал центральной фигурой, внёсшей в фашистские круги идеи тоталитаризма и корпоративизма. Рокко был не просто консервативным сторонником авторитарной власти. Он даже заявлял о себе как о более радикальном новаторе, чем Федерцони. Настаивая на устранении парламентской демократии, которая, по его мнению, продемонстрировала свою неэффективную и коррупционную сущность, Рокко в известном смысле говорил от имени многих консерваторов, в том числе проживавших за пределами Италии, которые, оказавшись перед лицом политической нестабильности и слабости парламентских правительств, стали склоняться к поддержке новых правых [20].
Именно эти настроения и определяли политику Рокко [21]. Не будучи фашистом, он исходил из того, что фашизм, как казалось, открывал дополнительные возможности реализации новой модели действий [22]. Поэтому, будучи министром юстиции, он в полной мере использовал имевшиеся у него полномочия, чтобы «развязать руки» фашистской партии и созданному ею режиму.
Пример Рокко показывает, что могло бы произойти, если бы новые возможности фашизма привлекли к себе больше традиционных авторитарно настроенных консерваторов. Результатом мог стать синергетический синтез, который сам по себе был бы «фашистским», а не тем, что, по мнению Блинк-хорна и других исследователей, можно было бы считать укрощением «аутентичного» фашизма. По-
скольку взаимовлияние притупляло другие аспекты фашистской угрозы, возникновение фашизма как ещё нового, не оформившегося и потенциально подверженного реформированию явления придавало дополнительную энергию националистам и ищущим выхода радикальным консерваторам.
Противоположный пример синергизма можно найти в исследовании Джулии Готлиб, рассматривающей роль женщин в Британском союзе фашистов Освальда Мосли, и в работе Кевина Пэссмора, по-свящённой организации «Боевые кресты», возглавляемой Франсуа де Ла Рокком, преобразованной в 1936 г. в партию Французский народный фронт.
Подчёркивая важность роли женщин в Британском союзе фашистов, Готлиб показывает, что большинство состоявших в нем женщин добровольно присоединялось к фашистским организациям, несмотря на то, что им было свойственно особое отношение к гендерным различиям и мужественности. Идентифицируя себя с этим движением, женщины решительно заявляли о своей независимости, выступая против ортодоксального феминизма, хотя и не совсем с традиционных позиций [23]. Развивая эту тему, следует отметить, что приход фашизма к власти и недовольство женщин своим положением в обществе сочетались синергетически, открывая путь для специфической самоидентификации женщин - явлению, которое не могло появиться раньше.
Подобно Британскому союзу фашистов французское движение «Боевые кресты» включало в себя значительное количество женщин, особенно после его превращения в политическую партию. Пэссмор отмечает, что женщины присоединялись к этому движению с их собственными специфическими взглядами, целями и социокультурным капиталом. Женщины не могли открыто противостоять авторитету ветеранов войны, которые были ядром этого движения. Но они подвергали сомнению то, что дух ветеранов мог возродить нацию. И они пересматривали политическое содержание движения с социальной, моральной и религиозной точек зрения.
Лидер партии Ла Рокк активно поддерживал идею участия женщин в ее работе. В результате их роль в ней становилась все важнее и влиятельней [24].
Пэссмор убедительно показывает, что на примере женского движения можно лучше оценить феномен фашизма в целом. И роль женщин в «Боевых крестах» (Французском народном фронте), и их роль в обществе в целом отражали комплекс уже существовавших представлений и моделей поведения. Проповедуя семейный уклад, лидеры организации одновременно мобилизовывали женщин
24
на участие в программе социального умиротворения. По мнению Пэссмора, это осуществлялось в целях стимулирования некоей формы активности, обрамлённой религиозным и профессиональным дискурсами, отражающими опыт женщин в таких областях, как образование и социальная работа. По его мнению, это может послужить важным индикатором для традиционного определения сущности фашизма в целом [25].
Примеры, которые приводят Пэссмор и Готлиб, предполагают наличие синергетического эффекта взаимовлияния. Появление в фашистском движении некоторых новых элементов, выходящих за политические рамки и претендующих на нечто большее, открыло консервативно настроенным женщинам возможность изменить свое положение в обществе. Перспективы приобретения более активной роли в обществе придавали им энергию, способствовали осознанию ими того, что они оказывают должное влияние на соответствующие движения.
В своей книге я также рассматриваю возможности подобного синергизма, но на примере взаимовлияния фашистских режимов Италии и Германии с большим бизнесом, с одной стороны, и с доминирующей церковью (и церквями) - с другой [26]. Последние исследования таких авторитетных учёных, как Ричард Штайгманн-Галл, Вальтер Адамсон, Марчелло Де Чекко и Стивена Линднера, подтверждают мои доводы. Тем не менее, мне еще предстоит многое изучить, рассматривая результаты исследования этих учёных с акцентом на возможности синергизма во взаимовлиянии фашистов и консерваторов.
Обращаясь к наднациональным взаимосвязям фашизма с новыми правыми, нетрудно также выявить возможности синергизма, делающие неясными традиционные классификации. Так, Мэри Уинстон считает, что устоявшееся представление о различиях между фашизмом и авторитаризмом при изучении режима Франко в Испании обусловило неудачу попыток должным образом оценить радикализирующее взаимовлияние антиреспубликанских правых и фашистских организаций Испании и крайне правых в других странах Европы на протяжении всех 1930-х гг. В результате их радикализации, констатирует автор, зарождающийся режим Франко не стал ни фашистским, ни сугубо авторитарным, а представлял собой гибрид «фашизированного» государства [27].
Несколько расширив этот довод, можно предположить, что, если система, внедренная Франко, не была фашистским и/или тоталитарным режимом, и что это был сугубо авторитарный, консервативный и/или традиционалистский режим, мы
упустим из виду его новизну для новых правых со всеми вытекающими из этого последствиями.
Вообще в процессе исследования часто сложно сфокусироваться на наднациональном взаимовлиянии новых правых. Это во многом обусловлено двойной асимметрией: Германия и Италия как главные фашистские державы vis-à-vis другие страны и усиливающаяся Германия vis-à-vis Италия. То, что подобная асимметрия неизбежно способствовала процессу взаимовлияния, даже отдалённо не объясняет сложные взаимоотношения этих двух главных фашистских государств. В качестве очевидных примеров можно привести Австрию, Венгрию и Румынию. Несмотря на асимметрию их взаимовлияний, эти страны параллельно пошли по пути фашизации.
В каждом из этих государств взаимовлияние было обусловлено непредвиденными обстоятельствами, появившимися в результате последствий Первой мировой войны и процесса мирного урегулирования. Эволюция была продолжительнее и драматичнее в Венгрии и Румынии, поскольку каждая из этих стран, сохраняя свою идентичность, оказалась, тем не менее, вовлечённой в орбиту нацистской Германии в начале Второй мировой войны. Хотя консервативные элиты и стремились маргинализировать фашистскую партию Венгрии «Скрещённые стрелы» и дважды пытались подавить «Железную гвардию» Румынии, взаимодействие консерваторов и нацистской Германии устойчиво подпитывало фашистские движения в этих странах. В этой связи следует особо отметить их готовность осуществить реализацию систематической геноинженерии, антисемитские кампании, этнические чистки и другие рецепты евгеники.
Анализ взаимовлияния на международном уровне предполагает освещение вопроса о географических границах фашизма в период между мировыми войнами. Отсюда возрастание интереса к эффекту взаимодействия европейских и неевропейских новых правых. В своём последнем исследовании Стефан Ириш отмечает влияние турецкого режима Мустафы Кемаля (Ататюрка) на нацизм и нацистскую Германию. На самом деле нацисты открыто признавали режим Кемаля «ролевой моделью» и нередко причисляли Кемаля (как и Муссолини) к числу первооткрывателей нового курса [28].
Но главным вопросом, несомненно, является влияние европейского фашизма за пределами Европы. Стейн Угельвик Ларсен подчёркивает, что идеи и модели фашизма, воспринимаемые как успешные в Европе, служили катализатором для движений в других странах, даже в тех, где эти модели не были скопированы [29]. Другими словами, распространение этой модели побуждало «новых правых» в
этих странах к экспериментам, которые бы не состоялись без влияния фашистской модели.
Брюс Рейнольдс, использовавший ситуацию в Японии для дискуссий о фашизме в Азии, подчёркивал значительное влияние фашизма, причем не только на доминировавшую фракцию Чан Кайши в Китайской национальной партии, но и на Бирму и другие азиатские страны [30]. В то же время в исследованиях этой темы мы обнаруживаем значительную степень неуверенности, неопределённости, селективного заимствования, принятия желаемого за действительное и слепоты.
До определённого времени режим Кемаля нередко сравнивал себя с фашистской Италией, а впоследствии с нацистской Германией как с инициаторами революционного шага от либерализма с его предвзятым пониманием индивидуальной свободы личности и стремлением к обострению классовых конфликтов. Но особенно значительным и очевидным было само использование Турцией итальянского опыта. Итальянские организационные модели и система массового образования использовались как в государственном секторе, так и в остальной экономике. Именно эти модели и побудили часть ке-малистов выступить в поддержку корпоративизма. Турки скопировали также тоталитарную модель, ставшую базовой в Италии. Вместе с тем у них отсутствовали такие черты итальянской фашистской модели, как конкуренция и неопределённость в отношениях между партией и государством, а также оценка того, что считать тоталитарным.
Итальянцы, со своей стороны, внимательно следили за развитием событий в Турции и расценивали кемалистскую систему как своего рода должника итальянского фашизма - явное отражение самоуверенности итальянцев. Во всяком случае, Фикрет Аданир считает, что режим Кемаля имел большее сходство с Италией Муссолини, чем обычно предполагают.
Имело место и то, что можно назвать «негативным взаимовлиянием». Несмотря на то, что кема-листы откровенно заимствовали опыт фашистской Италии, они в то же время настойчиво подчеркивали различия между их режимом и фашизмом, рассматриваемым как находящуюся под контролем государства новую модель западного империализма. Более того, некоторые кемалисты считали фашизм диктатурой буржуазии. К тому же процесс радикальной трансформации, проходивший в Турции - отсталом по тому времени государстве, - радикально отличался от процессов в Европе. И Турции предстояло завершить этот процесс, двигаясь своим путём [31].
В Японии (по крайней мере до 1930-х гг.) устойчиво фиксировались как значительный ин-
терес к европейскому фашизму, так и нежелание безоговорочно принять его опыт, частично из-за его империалистической и расистской направленности. Однако исследователи неизменно ищут убедительный ответ на вопрос, как охарактеризовать отношения между японскими новыми правыми и европейским фашизмом и как оценить влияние европейского фашизма на Японию?
Общепризнанно, что сугубо фашистские идеи, заимствованные у Европы, стали частью японской системы взглядов, главным образом, благодаря агентству «Исследовательская ассоциация Сёва», созданному в 1933 г. мозговому центру. Однако, оценивая то, к чему это привело, следует обратить особое внимание на различия между исследованиями Майлса Флетчера и Грегори Каза.
Флетчер считает что, фашистские идеи и идеи правящей элиты правого крыла никогда полностью не совпадали. Инициативы интеллектуалов «Исследовательской ассоциации Сёва» принимались только в тех случаях, когда они «отвечали потребностям законных лидеров и политических сил, не угрожая при этом основным группам интересов [32]. Истеблишмент имел свои интересы и цели, интеллектуалы -свои. То, что инновации были в состоянии убедить интеллектуалов в том, что их влияние усиливается, было для Флетчера иллюзией. Военные просто использовали риторику, почерпнутую у европейского фашизма, для легитимации внутриполитической тирании и утверждения своей власти. Тем не менее, интеллектуалы могли поверить и в то, что военные реализуют более разумную политику, решая острые социально-политические проблемы [33].
Эта иллюзия обеспечила власти поддержку видными интеллектуалами «нового порядка» в Японии [34]. Вывод Флетчера заключался, таким образом, в том, что этот «порядок» не был основан на европейских моделях, хотя его и можно считать фашистским.
Оценивая эту позицию, следует указать на необходимость выявления и более сложных взаимодействий японской и европейских моделей. В Японии, как и везде, взаимовлияния привели к синергизму между теми, кто, перенимая многое у европейского фашизма, был наиболее близок фашизму, и принадлежавшими к истеблишменту консерваторами. Подобный синергизм делал радикальными влиятельных представителей правящих кругов Японии, реализуя то, что было только возможностью.
В свою очередь Грегори Каза, хотя и не особенно глубоко рассматривая эту проблему, приходит к ясному выводу, что в Японии, даже в ситуации приближавшейся войны, не мог возникнуть квазифашистский новый порядок ввиду национальных особенностей этой страны. Влияние европейского фашизма
26
оказалось существенным не только потому, что способствовало легитимации деспотичного военного режима - рано или поздно это должно было произойти, - но, главным образом, потому, что европейский фашизм вдохновлял Японию на новые решения. Япония, подобно другим фашистским державам, прокладывала себе новый «третий путь», не имевший ничего общего с парламентской демократией [35].
Главным отличием фашистских движений и режимов от демократий являлась новая тоталитарная модель действий. И это следует подчеркнуть, несмотря на то, что ещё не вполне определённая категория тоталитаризма оспаривается и остаётся проблематичной. Это понятие со всей очевидностью предполагает не только установление тотального контроля, но и новые устремления в управлении, основанные на осознании необходимости коллективных действий в свете вызовов и возможностей исторического момента [36].
Не причислял себя к демократиям и сталинский эксперимент. Он также может быть определён как тоталитарный, несмотря на то, что этот ярлык постоянно подвергался сомнениям. В любом случае, несмотря на то, что советский эксперимент был, вне сомнения, постлиберальным, фашистам он казался неправомерным по другим причинам. Фашисты и СССР вели борьбу за постлиберальное пространство, и фашисты противопоставляли себя главным образом сталинскому эксперименту. В результате синергизм со всеми его негативными последствиями стал отличительным признаком нацистской Германии [37].
Это было характерно и для Италии Муссолини [38]. Фашистские идеологи обычно отмечали, что советский эксперимент подчеркивал обоснованность фашистского третьего пути, который противопоставлял «идеализм материализму», а «корпоративизм - бюрократическому государству» [39].
Даже более благожелательно настроенные к СССР исследователи полагали, что сталинизм неизбежно приведёт к фашизму как к единственно жизнеспособной альтернативе либеральному мейн-стриму [40-41-42].
Осознание фашистами того, что они находятся на переднем крае развития, придавало фашистам избыточную самоуверенность, создавало мифы и одновременно вводило в заблуждение тех, кто наблюдал за развитием фашизма извне. В более общем смысле, в оценках фашизма одними авторами как национального явления, а другими - как наднациональной модели содержались значительные иллюзии, стремление выдать желаемое за действительное, селективное заимствование и эфемерность.
Фашизм как явление своей эпохи
Поскольку всё то, что мы понимаем под фашизмом в период, очерченный двумя мировыми войнами, было связано с рядом взаимовлияний, трудно и даже невозможно выделить некую сущность фашизма, его ядро. Осмысление важности этого явления, вплетенного в историческую паутину взаимоотношений, предполагает невозможность его определения как некого неисторического психологического феномена или произвольной комбинации таких характеристик, как паранойя, насилие и ненависть. Отход от эссенциализма и теологического мышления поможет нам лучше осмыслить фашизм как неопределённый, до какой-то степени открытый, динамичный, переплетающийся с наднациональным взаимовлиянием процесс, завершившийся с окончанием Второй мировой войны. Фашизм был отражением своей эпохи - неопределённым и изменяющимся явлением. Поняв взаимосвязь между фашизмом и временем, в котором он существовал, мы уже с меньшей уверенностью будем говорить об определении «природы фашизма».
Установленная взаимосвязь свидетельствует, что фашизм был привязан к своей эпохе. Поэтому определение категории фашизма не только не помогает, но даже мешает понять более поздние, не столь опасные его проявления. Однако поскольку фашизм рассматривается нами как динамический процесс и включает в себя разнообразные модели взаимовлияний, сама идентичность фашизма представляется неясной и трудноопределимой. Именно поэтому так трудно добиться точных определений категории фашизма, когда имеешь дело с правыми движениями. Приходится избавляться от традиционных подходов. Но есть ли им замена?
Рассматривая ситуацию в Японии, Грегори Каза примечательно определил границы традиционных категорий и отличительные особенности некой промежуточной категории, адаптируя непереводимый японский термин «kakushin right» (правые радикалы) для характеристики нового направления, складывавшегося не только в Японии, но и в не меньшей степени в Европе к концу 1930-х гг. Он задаётся вопросом: зачем настаивать на бесполезных, ни к чему не приводящих дебатах о том, были ли на самом деле японские правые консервативно-авторитарными или фашистскими, умеренно реформистскими или революционными элементами. По ряду причин они включали в себя все эти характеристики, и поэтому ни одна из них нас не устраивает. Считая необходимым отказаться от понятия фашизм, заменив его понятием «kakushin right», Каза предлагает для классификации другую основу, иной типологический ряд. Эта классифи-
кация представляет собой сплав устойчивых категорий. Нам необходим более динамичный подход, в котором было бы место для анализа синергизма. Термин «фашизация» устраивает нас больше: в нём предлагается не статичная классификация, а подход, учитывающий динамичный процесс с неопределённой траекторией.
Но даже основываясь на откровенно неясных категориях, мы, тем не менее, можем проводить серьёзные исследования. При дифференцировании верований, движений или режимов как фашистских, переосмысленное понятие «тоталитаризм» («тоталитарность») является более удачным критерием - в отличие от таких, как палингенезис или политическая религия, или таких определений, как насилие, харизматическое лидерство или однопар-тийность.
Понятие «тоталитаризм» («тоталитарность») продуктивно используется Альбертом Кечичяном в его исследовании движения «Боевые кресты», в котором он делает вывод, согласно которому в этом термине отсутствует значение тоталитарная воля подлинного фашизма [43]. Таким образом, он не соглашается с положениями таких учёных, как Робер Суси и Кевин Пэссмор, которые считают организацию «Боевые кресты» квинтэссенцией французского фашизма. Но даже если понятие «тоталитарность» приемлемо для определения этого движения лишь в относительной степени, нам необходим новый гибкий подход, и не только потому, что это понятие воспринималось как неопределённая и спорная категория при рассмотрении наднациональных взаимовлияний того времени.
Привязывание фашизма к его эпохе даже отдалённо не означает, что нам нечего вынести из его уроков. Всё, что нам требуется, - это не выделять какую-то сущность фашизма, ядро или минимум, а учитывать его неопределённость и динамику для лучшего понимания его истории. Только при этом условии мы сможем лучше понять, как это непредвиденное и не до конца осмысленное явление могло оставить такой глубокий след и привести к таким ужасающим последствиям.
Примечания:
1. Iordachi, C. Fascism in Interwar East Central and Southeastern Europe: Toward a New Transnational Research Agenda // East Central Europe. - 2010. - Vol. 37. - P. 195.
2. Ibid. - P. 196.
3. Roberts, D. D. Fascist Interactions: Proposals for New Approch to Fascism and Its Era, 1919-1945. - New York - Oxford, 2016.
4. Griffin, R. The Nature of Fascism. - London, 1993. -P. 26-45.
5. Dobry, M. Desperately Seeking 'Generic Fascism': Some Discordant Thoughts on the Academic Recycling of Indigenous Categories // Rethinking the Nature of Fascism ... - P. 60, 71-74.
6. ,Lyttelton, A. Concluding Remarks // Rethinking the Nature of Fascism ... - P. 273, 275.
7. В качестве наиболее ярких примеров см.: Griffin, R. Op. cit. - P. 47; Morgan, P. Fascism in Europe, 19191945. - London, 2003. - P. 192; Mann, M. Fascists. -Cambridge, UK, 2004. - P. 1.
8. Griffin, R. Modernism and Fascism: The Sense of a Beginning under Mussolini and Hitler. - Basingstoke, UK, 2007. Мои критические замечания см. в Roberts, D. D. Fascism, Modernism, and the Quest for an Alternative Modernity // Patterns of Prejudice.
- 2009. - Vol. 43, No. 1. - P. 91-95, 101-102.
9. Mann, M. Op. cit. - P. 31-91.
10. Dobry, M. Op. cit. - P. 53, 56, 58-59, 65, 67-69; Larsen, S.U. Decomposition and Recomposition in Theories: How to Arrive at Useful Ideas Explaining Fascism // Rethinking the Nature of Fascism, Op. cit. - P. 25, 2930, 36, 38-40, 43.
11. См., напр.: Iordachi, C. Op. cit. - P. 197.
12. Vincent, M. Spain // The Oxford Handbook of Fascism / Ed. by R.J.B. Bosworth. - Oxford, 2009. - P. 376.
13. Kallis, A. Genocide and Fascism: The Eliminationist Drive in Fascist Europe. - London-New York, 2009. -P. 321.
14. Antliff, M. Avant-Garde Fascism: The Mobilization of Myth, Art, and Culture in France, 1909-1939. -Durham, NC, 2007; Finchelstein, F. Transatlantic Fascism: Ideology, Violence, and the Sacred in Argentina and Italy, 1919-1945. - Durham, NC, 2010.
15. См.: Bosworth, R.J.B. Introduction // Oxford Handbook ... - P. 3-6. Также см.: Bosworth, R.J.B. The Italian Dictatorship: Problems and Perspectives in the Interpretation of Mussolini and Fascism. - London, 1998. - P. 21, 26-27 и другие работы автора.
16. См. особенно: Bosworth, R.J.B. Mussolini. - London, 2002.
17. Allardyce, G. What Fascism is Not: Thoughts on the Deflation of a Concept // American Historical Review. 1979. - Vol. 84, No. 2. - P. 367-398 (with comments by S.G. Payne and E. Nolte and a reply by Allardyce).
18. Blinkhorn, M. Introduction: Allies, Rivals, or Antagonists? Fascists and Conservatives in Modern Europe // Fascists and Conservatives: The Radical Right and the Establishment in Twen-tieth-Century Europe / Ed. by M. Blinkhorn. - London, 1990. -P. 3-4, 9, 12.
19. Ibid. - P. 10.
20. См., напр.: Rocco, A. Manifesto of Politica // Italian Fascisms from Pareto to Gentile / Ed. by A. Lyttelton.
- New York, 1975. - P. 251-252, 260.
21. См.: Roberts, D.D. The Syndicalist Tradition and Italian Fascism. - Chapel Hill, NC, 1979. - P. 144-150.
28
22. Rocco, A. Crisi dello Stato e sindacati // Rocco, A. Scritti e discorsi politici / 3. vols. - Milano, 1938. -Vol. 2. - P. 631-645.
23. Gottlieb, J.V. Feminine Fascism: Women in Britain's Fascist Movement, 1923-1945. - London, 2000.
24. Passmore, K. Op. cit. - P. 132-36. См. также: Idem. Women, Gender and Fascism in Europe, 1919-1945 / Ed. by K. Passmore. - New Brunswick, NJ, 2003.
25. Passmore, K. Theories of Fascism ... - P. 133-34, 136-37.
26. Roberts, D.D. Fascist Interactions ... - P. 71-95.
27. Vincent, M. Op. cit. - P. 365, 375, 378-379.
28. Ihrig, S. Atatürk in the Nazi Imagination. - Cambridge, MA, 2014. - P. 113-118, 226-227.
29. Larsen, S.U. Was there Fascism outside Europe? Diffusion from Europe and Domestic Impulses // Fascism outside Europe: The European Impulse Against Domestic Conditions in the Diffusion of Global Fascism / Ed. by S.U. Larsen.- Boulder, CO, 2001.- P. 732-737.
30. Reynolds, E.B. Introduction // Japan in the Fascist Era / Ed. by E. B. Reynolds. - New York, 2004. - P. xi.
31. Adanïr, F. Op. cit. - P. 354-359.
32. Fletcher, W.F., III. The Search for a New Order: Intellectuals and Fascism in Prewar Japan. - Chapel Hill, NC, 1982. - P. 155.
33. Ibid. - P. 155, 160.
34. Ibid. - cit. - P. 4.
35. Kasza, G.J. Fascism from Above? Japan's Kakushin Right in Comparative Perspective // Fascism outside Europe... - P. 190-91, 199, 201, 205, 213-214, 218219, 221, 223-225.
36. Я развиваю этот аргумент в кн.: Roberts, D.D. The Totalitarian Experiment in Twentieth-Century Europe: Understanding the Poverty of Great Politics. - London-New York, 2006.
37. Я особо хочу отметить ценный совместный труд Beyond Totalitarianism: Stalinism and Nazism Compared / Eds. by M. Geyer and S. Fitzpatrick. -Cambridge, UK, 2009. В этой книге можно отметить решительный отход от старого понятия тоталитаризма, который на сегодняшний день дискредитирован.
38. Bottai, G. Esperienza corporativa (1929-1934).c-Firenze, 1934.- P. 546.
39. Bertoni, R. Il trionfo del fascismo nell'U.R.S.S.c-Roma, 1934, especially - P. 144, 148-158.
40. Ibidem.
41. Schnapp, J.T. Building Fascism, Communism, Liberal Democracy: Gaetano Ciocca-Architect, Inventor, Farmer, Writer, Engineer. - Stanford, CA, 2004.-P. 21-32.
42. Ciocca, G. Giudizio sul bolscevismo: Com'e finito il piano quinquennale. - Milano, 1934.
43. Kechichian, A. Les Croix de Feu a l'Age des Fascismes: Travail, Famille, Patrie. - Paris, 2006.
