CC BY
37РУССКО-ВИЗАНТИЙСКИЙ ВЕСТНИК
Научный журнал Санкт-Петербургской Духовной Академии Русской Православной Церкви
№ 4 (7)
2021
М. В. Медоваров
В. П. Никитин и его место в евразийском движении
УДК 1(091)(470)+32
DOI 10.47132/2588-0276_2021_4_57
EDN PZOTFH
Аннотация: Статья посвящена месту русского востоковеда, ираниста, дипломата Василия Петровича Никитина в евразийском движении. Анализируются обстоятельства его знакомства с евразийцами в 1925-1929гг., причины вступления в их круг. В научный оборот вводятся все 24 статьи Никитина в евразийских журналах, газетах, сборниках. В центре внимания находятся две основные проблемы: русско-иранские отношения и положение России в Азии в целом. В этой связи анализируется полемика Никитина как с либералом П. Н. Милюковым, так и с «азийцем» В. Н. Ивановым. Затрагиваются понимание Никитиным общей теории евразийства, задач российского востоковедения и его критика дипломатии и политики России в азиатских странах. Подчеркивается уникальная позиция исследователя в кругу французских и европейских ученых и политических деятелей. Детально рассматривается вопрос о соотношении Ирана, Турана и России в работах Никитина. Дается характеристика его статей об Индии, Китае, Афганистане, арабских странах. Доказывается, что после раскола в евразийском движении мыслитель до конца жизни оставался верен идеям евразийства и переписывался с Г. В. Вернадским и П. Н. Савицким.
Ключевые слова: русский консерватизм, евразийство, ранние евразийцы, Василий Никитин, Георгий Вернадский, Лев Карсавин, Петр Савицкий, русско-иранские отношения, курдский вопрос.
Об авторе: Максим Викторович Медоваров
Кандидат исторических наук, доцент, доцент Национального исследовательского Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского. E-mail: mmedovarov@yandex.ru ORCID: https://orcid.org/0000-0002-9921-2219
Для цитирования: Медоваров М.В. В.П. Никитин и его место в евразийском движении // Русско-Византийский вестник. 2021. №4 (7). С. 57-74.
RUSSIAN-BYZANTINE HERALD
Scientific Journal Saint Petersburg Theological Academy Russian Orthodox Church
No. 4 (7) 2021
Maksim V. Medovarov
Vasily Nikitin and his Place in the Eurasian Movement
UDC 1(091)(470)+32
DOI 10.47132/2588-0276_2021_4_57
EDN PZOTFH
Abstract: The article is devoted to the place of the Russian orientalist, Iranian scholar, diplomat Vasily Petrovich Nikitin in the Eurasian movement. The circumstances of his acquaintance with the Eurasians in 1925-1929, the reasons for joining their circle are analyzed. All 22 articles by Nikitin in Eurasian journals, newspapers, and collections are introduced into scientific circulation. Two main problems are in focus: Russian-Iranian relations and Russia's position in Asia as a whole. In this regard, Nikitin's controversy is analyzed both with the liberal Pavel N. Milyukov, and with the "asian" Vsevolod N. Ivanov. Nikitin's understanding of the general theory of Eurasianism, the tasks of Russian oriental studies and his criticism of Russia's diplomacy and policy in Asian countries are touched upon. The researcher's unique position in the circle of French and European scientists and politicians is emphasized. The issue of the relationship between Iran, Turan and Russia is considered in detail in the works by Nikitin. The characteristic of his articles about India, China, Afghanistan, Arab countries is given. It is proved that after the split in the Eurasian movement, the thinker remained faithful to the ideas of Eurasianism until the end of his life and corresponded with George Vernadsky and Petr Savitsky.
Keywords: Russian Conservatism, Eurasianism, Early Eurasians, Vasily Nikitin, George Vernadsky, Lev Karsavin, Petr Savitsky, Russian-Iranian relations, Kurdish question.
About the author: Maksim Viktorovich Medovarov
Candidate of Historical Sciences, Associate Professor, Associate Professor at the Lobachevsky Nizhny
Novgorod National Research State University.
E-mail: mmedovarov@yandex.ru
ORCID: https://orcid.org/0000-0002-9921-2219
For citation: Medovarov M. V. Vasily Nikitin and his Place in the Eurasian Movement. Russian-Byzantine
Herald, 2021, no. 4 (7), pp. 57-74.
Вступление
Наследие опытного русского востоковеда, дипломата, ираниста Василия Петровича Никитина (1885-1960) изучалось крайне редко. М. Ю. Сорокина слегка коснулась его биографии и подготовила к публикации одну из сорока его записных книжек («Книг беженского житья»), хранящихся в Бахметевском архиве в США, а также его письма Г. В. Вернадскому1. Взгляды Никитина на определение Ирана и Турана, его полемика об «азийстве» с Всеволодом Ивановым вскользь были затронуты в монографии М. Ларюэль2. Практически никакой содержательной информации об ученом не имеет предисловие И. О. Фаризова к книге Никитина о курдах: в нем не упомянут напрямую даже факт эмиграции ученого3.
Жизненный путь В. П. Никитина нестандартен для русской пореволюционной эмиграции. Сын русского и польки, он родился в Польше, окончил гимназию в Варшаве и Лазаревский институт восточных языков в Москве, путешествовал по Балканам, женился в России на француженке. С 1912 по 1919 гг. Никитин работал в русских консульствах в Персии, некоторое время даже возглавлял одно из них. За эти годы он тесно познакомился с жизнью курдов и ассирийцев, завел дружбу с вождями курдских племен, так что даже десятки лет спустя они вспоминали его с благодарностью. Никитин участвовал в событиях Первой мировой войны на персидском фронте. После революции ему пришлось закрыть консульство и, после недолгого периода работы переводчиком на английских интервентов и белые войска, эмигрировать сразу в Париж под предлогом «отпуска». На родину Никитин больше не вернулся. Работая на протяжении тридцати лет во французском банке, он долгое время находился едва ли не за чертой бедности и поэтому с 1922 по 1927 гг. вел безуспешные переговоры с польскими востоковедами о переселении во Львовский университет4. Свободное время Никитин посвящал написанию научных трудов по востоковедению, получил признание среди французских ориенталистов, стал членом различных академий и научных обществ.
Ученый так и остался лицом без гражданства (с «нансеновским» паспортом), что не помешало ему войти в круги европейских востоковедов (из Франции и Польши), а также французских ультраправых и традиционалистов. Никитин первый среди русских эмигрантов прочитал и стал популяризировать труды Рене Генона. В то же время он пристально следил за трудами советских ученых и всегда оказывался на передних рубежах ориенталистики.
В 1925 по 1929 гг. Никитин был активным участником движения евразийцев. После его раскола ученый в организационном плане вышел из движения, но своих
В. П. Никитин в молодости
1 Сорокина М.Ю. Василий Никитин: Свидетельские показания в деле о русской эмиграции // Диаспора: новые материалы. Вып. 1. Париж — СПб.: АШепаеит-Феникс, 2001. С. 587-592.
2 Ларюэль М. Идеология русского евразийства, или Мысли о величии империи. М.: Наталис, 2004. С. 171-177.
3 Фаризов И. О. Вступительная статья // Никитин В. П. Курды. М.: Прогресс, 1964. С. 33-36.
4 Кончак И. Почему Василий Петрович Никитин не решился переселиться в Польшу? Анализ переписки Никитина с Тадеушем Ковальским // Труды Института востоковедения РАН. 2018. Вып. 17. С. 102-107.
взглядов, как будет показано, не изменил до конца жизни. Он опасался приезжать в Советский Союз и скончался в 1960 г. Вскоре после этого в Москве была издана в переводе с французского его фундаментальная книга о курдах5, из которой ранее французский издатель исключил раздел о современном политическом положении курдского вопроса.
Целью настоящей статьи является освещение того периода жизни и деятельности В. П. Никитина, когда он написал 24 статьи в периодических изданиях евразийцев, несколько раз выступал с докладами на их семинарах, входил в их редакционную коллегию, и обобщение его взглядов.
В. П. Никитин как теоретик евразийства
Тематика трудов Никитина интересующего нас периода весьма разнообразна. Ему приходилось писать работы об Индии, Китае, Японии, даже о Польше, но в центре его внимания всегда были народы Ирана. В качестве историка-востоковеда он познакомился с Г. В. Вернадским и на протяжении 1924 г. писал ему о новинках французской мысли — о трудах Рене Генона, Анри Массиса, Жака Маритена. 16 июля 1924 г. Никитин навел дополнительные справки о евразийцах, чтобы написать о них обзорную статью для французского журнала6.
В августе 1925 г. Вернадский ввел Никитина в круг евразийцев. Сразу же Никитин записал: «Мне, кажется, не уйти от [евразийства]. Точнее — я не прочь с ним, в лице его выразителей, ближе познакомиться»7. В сентябре ученый встретился с П. П. Сувчинским, Л. П. Карсавиным, В. Н. Ильиным, Н. С. Трубецким, чуть позже — с П.Н. Савицким.
Евразийцев Никитин с самого начала интересовал как иранист. На тот момент в евразийстве была не разработана проблема места Средней Азии между Россией-Евразией и собственно Азией, не был дан ответ на вопрос о роли Ирана в евразийской концепции развития России. На фоне создания в 1924 г. союзных советских республик, прежде всего, Туркмении и Узбекистана, было необходимо определиться с принадлежностью этого региона как месторазвития к России-Евразии, Турану или Ирану. Между тем поначалу среди евразийцев не было специалистов по Ирану и Средней Азии, и они могли полагаться только на старые труды В. И. Ламанского о границах «среднего мира Азийско-Европейского материка», в которых южная граница русского, евразийского мира определялась крайне расплывчато, в основном по границе Российской империи с Афганистаном, по хребтам Гиндукуша и Тибета8. Поэтому знакомство с Никитиным стало счастливым приобретением для евразийцев.
Заинтересованность самого ученого евразийством была вызвана другими причинами, хорошо заметными по текстам его статей, писем, выступлений. Никитин много раз возмущался отсутствием интереса к Азии и азиатской политике России, которое он встречал до революции в российской политической элите. Отнюдь не отрицая связей с Европой и считая Россию страной евразийской, а не строго азиатской, Никитин все-таки видел будущее России в тесной связи с Азией: Ираном, Индией, Китаем. Именно поэтому он разделял интеллектуальный пафос евразийцев, хотя всегда был скептически настроен относительно организационного, партийного оформления евразийского движения. 17 ноября 1925 г. Никитин записал: «Приятие революции, необходимость перерождения — это в [евразийстве] отталкивает наших правых. Левые рады приятию, но никак не могут согласиться с остальными в подчиненности политики и экономики духовному началу, о примате Церкви, о правде перед правом и т. д.,
5 Никитин В.П. Курды. М.: Прогресс, 1964.
6 Nikitine B. Les Eurasiens // L'Asie Française. 1927. № 247. P. 60-66; № 248. P. 101-107.
7 Никитин В. П. Книга беженского житья // Диаспора: новые материалы. Вып. 1. Париж — СПб.: Athenaeum-Феникс, 2001. С. 594.
8 Ламанский В. И. Об историческом изучении греко-славянского мира в Европе // Его же. Геополитика панславизма. М.: Институт русской цивилизации, 2010. С. 86.
Выдающиеся деятели евразийства: П. Н. Савицкий, П. П. Сувчинский, Н. С. Трубецкой, Г. В. Вернадский
и т.д., об отрицании заслуг Петра. <...> Все эти византийствования мне мало интересны. Я беру в [евразийстве] его призыв к познанию нашей азийской сущности»9. Дневники Никитина этого периода полны размышлений об особой исторической судьбе России: не европейской и не азиатской, но совместимой с сотрудничеством на всех направлениях. Только в этом ракурсе ему было интересно предлагать евразийцам свои богатые материалы по востоковедению, по описанию Азии в русской литературе и проч. Ученый отмечал, что творчество П. Н. Савицкого он рассматривает через призму французской «человеческой географии»10.
Система взглядов Никитина станет ясна, если проанализировать все написанные им для евразийских журналов, газет, сборников работы, разделив их по основным темам. К первой группе относятся работы Никитина о смысле евразийства в свете востоковедения в целом, ко второй — статьи иранского цикла, в третьей — отдельные работы об Индии, Китае, Афганистане, Йемене.
Впервые мыслитель затронул тему целей развития русского востоковедения и интереса к азиатским делам в «Евразийской хронике» 1926 г. В частности, в своем библиографическом обзоре Никитин давал краткие аннотации к трудам французских, итальянских, польских, английских, немецких ориенталистов, указывал на необходимость самообразования евразийцев по проблематике Азии, ставил в пример французские научные общества востоковедов. В этой заметке Никитин впервые вступил в полемику с проживавшим в Харбине В. Н. Ивановым, который провозгласил себя не евразийцем, а «азийцем» и рассматривал Россию как часть Азии, фактически даже как окраину китайского мира. Никитин, поддержанный вождями евразийства, выступил против таких крайностей под лозунгом: «Ни азиопоклонства, ни европоненавистничества»11. Ученый сообщал, что передал сведения о евразийстве кумиру тогдашних французских ультраправых католиков А. Массису. Между прочим, именно в этот момент защитник «западной идентичности» Массис разошелся со своим соратником «восточником» Р. Геноном, книги которого об индийской религии и традиции Никитин рекомендовал к прочтению и читателям-евразийцам, и (в личной переписке) Г. В. Вернадскому12.
В следующем выпуске «Евразийской хроники» было опубликовано письмо Всеволода Никаноровича Иванова Никитину с комментариями и ответом последнего13.
9 Никитин В. П. Книга беженского житья. С. 604.
10 Письма В. П. Никитина Г. В. Вернадскому // Диаспора: новые материалы. Вып. 1. Париж — СПб.: АШепаеит-Феникс, 2001. С. 615.
11 Никитин В.П. Библиография // Евразийская хроника. Вып. 5. Париж, 1926. С. 59-60.
12 Там же. С. 62-63; Письма В. П. Никитина Г. В. Вернадскому. С. 615.
13 Никитин В.П. Переписка с «азиатом» Ивановым (автором «Мы») // Евразийская хроника. Вып. 6. Париж, 1926. С. 6-12.
Шестой (1926) и десятый (1928) выпуски «Евразийской хроники»
При общей близости позиций двух авторов, основное расхождение между ними было связано с тем, что, согласно Иванову, Азия хранит в себе идеализированные пережитки традиций, а по Никитину, азиатские страны проводят вестернизацию в экономике, науке, формировании «наций», пусть и в целях противостояния Европе. Будущие успехи он предрекал не духовной Индии, а механизированной на западный манер, «американизированной» Японии, кемалистской Турции, реформам Реза-шаха Пехлеви в Персии с их апелляцией к зороастрийскому наследию. Что страшило Никитина в вестернизации стран Востока, так это «наглое воплощение антропоцентризма плюс сплошной машинизм, человек из зубчатых колесиков, с таблицей материалов вместо мозга и биржевыми котировками на месте сердца»14.
В такой ситуации, полагал ученый, Россия должна преследовать только свои интересы. Обращаясь к проблеме границ России-Евразии, он проводил их между Польшей и Украиной, между Ираном и Афганистаном, отмечая недостаточную изученность Кавказа и Монголии как лимитрофных зон. «Евразия не может быть ни Европой, ни Азией»15, а русские — плохие азиаты и плохие европейцы, полагал Никитин. Он доказывал Иванову промежуточное положение русских: «Мы позже всех выделились из азиатского лона, но мы индоевропейцы; мы имеем сильную дозу туранизма, но мы арийцы; мы должны продумать и прочувствовать наше азийство, но не должны себя отождествлять с Азией»16. Отвергая старые ошибки народничества, говоря о разнородности социальных сил в азиатских революциях, Никитин не списывал со счетов и Европу, усматривая в ней признаки тоски и духовных исканий.
Никитин призывал к «сочетанию российского самопознания с практицизмом строительства»17. «Азия — арена нашей праистории и поприще завтрашней истории», — утверждал востоковед, критикуя большевиков за показательный и поверхностный уклон политики Г. В. Чичерина на азиатском направлении18. От имени всего движения Никитин заключал: «Мы, евразийцы, ищем правильной постановки нашего национального, культурного и политического сознания, в котором до сих пор отсутствовал правильно понятый азиатизм. Ни европоненавистничество, ни азиопо-клонство: вот мое глубокое убеждение»19.
Опубликованный следом ответ В. Н. Иванова разочаровал Никитина. Иванов, по сути, лишь хвалился своей книгой «Мы», упрекая евразийцев в провале восточной политики, отданной на откуп большевикам. Он обвинял Никитина в «парижском» взгляде на вещи, испорченном «асфальтом парижских бульваров». В духе построений Э. Э. Ухтомского и С. Н. Сыромятникова начала XX в. Иванов усматривал родство России и Азии в культе вождя, поддерживал идею советско-китайского союза, даже возлагал надежды на противодействие евреям со стороны Китая и Японии.
4 Там же. С. 8.
5 Там же. С. 7.
6 Там же. С. 7-8.
Там же. С. 8.
Там же.
Там же. С. 9.
Иванов не желал видеть признаков модернизации и вестернизации стран Азии, верил в одухотворение западной культуры восточными элементами. Он предлагал евразийцам выдвинуть лозунг «работы в Азии, которую мы должны перехватить у большевиков»20. «Наша худосочная интеллигенция окрепнет от евразийского кумыса», — в стиле Савицкого восклицал Иванов21. Никитин вяло возражал, противопоставляя грамотное «восточничество» ивановской «азиатчине». Подчеркивая неприемлемость советского строя, исследователь добавлял: «Евразийцы не имеют ничего общего с большевистской политикой в Азии, где III Интернационал желает использовать азиатов как орудие для осуществления своего плана мировой революции. У евразийцев — сближение с Азией для самопознания вне утилитарности и сознание общности судеб»22.
В третий раз Никитин вступил в полемику с Ивановым после выхода его исторического труда «Мы: Культурно-исторические основы русской государственности»23. Ученый полагал, что ивановское желание представить Россию частью китайского мира играет на руку антироссийской политике Франции. Предельно жестко Никитин отстаивал лозунг Евразии как соборного объединения народов, избавленных от «европеизированного» большевизма. Скорбя о судьбах русских эмигрантов — переселенцев в Иране, исследователь говорил о «русско-азиатском осмосе» и о том, что в ходе гражданской войны «щепки от русского леса в Азии полетели причудливым каскадом»24. Вместе с тем, Никитин отчасти примирился с фактом смены власти в России, признавая, что «революция шла подлинной исторической нашей дорогой» и что «Азия — залог устойчивости и спокойной уверенной поступи страны, знающей, откуда и куда она идет»25. По данному вопросу он был единомышленником Иванова.
12 апреля 1926 г. Никитин подготовил для евразийского альманаха «Версты» колоссальный библиографический обзор пяти новых книг о современной Средней Азии на английском, немецком, французском, польском языках26. Ученый начинал его с концептуальных тезисов: «Пути и перепутья Азии, сливающиеся и скрещивающиеся с путями России, должны быть измерены в наших верстах; осознаны в русской евразийской мере и устремлении. <...> Мы не противопоставляем себя Азии; мы сознаем себя в ней самой во многом; мы хотим соразмерить наши чаяния с ее надеждами. <...> Нашей общественности много нужно наверстать в Азии»27. В этой статье Никитин уходил за рамки евразийства в «азийство», которое он сам критиковал у В. Н. Иванова, утверждая родственность русского православия азиатским религиям, но не католичеству. «Наша обращенность к Азии есть определяющий факт развития наших судеб, — писал мыслитель. — <...> Пути нашего культурного развития не могут быть вне Азии разведаны с достаточной точностью. Позже всех других ею вспоенных народов, выделившись из ее лона, мы связаны с родительницей народов Азией орга-нически»28. В этой же статье он противопоставлял русскую революцию французской и полагал, что «катастрофическая и гигантская стать нашей революции заключается в евразийской природе русского мира. <...> Мы не поймем нашей революции вне ее, вне нашей евразийской природы»29. Правда, Никитин делал оговорку: «В выработке сознания после революционной грозы мы не впадаем ни в азиепоклонство,
20 Там же. С. 12.
21 Там же.
22 Там же. С. 10.
23 Никитин В. П. По Азии [Рец.:] «Мы», В. Н. Иванов, Бамбуковая роща, Харбин // Евразийская хроника. Вып. 8. Париж, 1927. С. 16-25.
24 Там же. С. 20.
25 Там же. С. 23-24.
26 Никитин В.П. По Азии (Факты и мысли) // Версты. Вып. 1. Париж, 1926. С. 237-269.
27 Там же. С. 237-238.
28 Там же. С. 238.
29 Там же. С. 268.
ни в европоненавистничество»30. Тем не менее, его конечный вывод звучал вполне в духе «Европы и человечества» Н. С. Трубецкого: «Мы зовем в Азию, где узнаем, что этика, эстетика и даже логика вовсе не обязательно одинаковы у всех. Нет мистики прогресса; нет единой цивилизации; европейскому человеку нужно, наконец, смириться»31.
5 и 12 февраля 1927 г. состоялись устные дебаты евразийцев по поводу антиевразийской статьи П. Н. Милюкова. Стенограмма их выступлений была опубликована, но Никитин в те дни не выступал, а напечатал свои размышления отдельно32. Как в Иванове, так и в Милюкове его как «восточника» возмущало колониальное отношение к Азии, присущее еще дипломатам Российской империи. Противопоставляя русскость как Европе, так и Азии, Никитин ярко выражал евразийское кредо: «Если в процессе нашего самоопределения мы определенно и резко отмежевались от романо-германского круга культур, характерных для Европы, то, поступая так, мы нисколько не имели в виду отречься от нашей русскости, на этот раз уже в пользу Азии. Мы тесно с нею связаны, во многом теснее, чем с Европой; но мы ясно ощущаем и глубокую разницу, которая нас от нее отделяет. Мир азиатских культур не есть наш мир, хотя бы некоторыми основными чертами нашего мышления и чувствования мы были сродны народам, этими культурами воспитанным»33.
Возмущаясь отсутствием в дореволюционной России обществ ориенталистов и всякого общественного интереса к Азии, Никитин рассматривал географические, религиозные, культурные факторы единства России с Азией, разделял идею О. Шпенглера о самостоятельности китайской и индийской логики. Ученый отвергал «черную легенду» о жестокости монголов, сравнивая ее с Первой мировой войной, восхвалял экономическое объединение Евразии монголами в XIII в., наконец, монотеистическую веротерпимость монголов. Никитин отмечал высокую культуру Тимуридов и позднейший культ личности Тимура (Тамерлана) в православном мире34.
В то же время Никитин жестко высказывался о попытках большевиков привить коммунистическую идеологию азиатским народам: «Не в путях большевистских зазываний под сень III Интернационала рисуем себе мы отношения наши к Азии»35. Вместе с тем он одобрял разрыв большевиков с системой неравноправных договоров и «капитуляций» царской дипломатии. Ученый полагал, что после того, как союзники по Антанте бросили на произвол судьбы русских за рубежом (таких, как он сам в Иране), произошел психологический разрыв русских с европейцами. Этот разрыв, по его мнению, был дополнительно усугублен тем, что из-за угнетенного положения русских эмигрантов, зачастую живших в нищете, китайцы и японцы начали презирать всех белых вообще36. Выход для эмигрантов в отношениях с азиатами Никитин усматривал в евразийстве.
Общая апология евразийства продолжилась в краткой рецензии Никитина (сентябрь 1927 г.) на книгу Г. В. Вернадского «Начертание русской истории». По словам ученого, критики евразийства подобны дальтоникам и неспособны видеть полный спектр факторов истории России. С точки зрения Никитина, Г. В. Вернадский и П. Н. Савицкий «насыщают свежим степным воздухом наше историческое сознани-е»37, показывают, что Европа — это всего лишь плотно набитый народом евразийский полуостров. Ученый вспоминал свое пребывание на совершенно забытом курдском фронте Первой мировой войны, где русские солдаты на протяжении от Арарата
30 Там же. С. 255.
31 Там же. С. 268.
32 Никитин В. П. Что я бы возразил Милюкову (По поводу его выступления о евразийстве) // Евразийская хроника. Вып. 7. Париж, 1927. С. 34-42.
33 Там же. С. 35.
34 Там же. С. 39.
35 Там же. С. 40.
36 Там же. С. 41.
37 Никитин В.П. Ритмы Евразии // Евразийская хроника. Вып. 9. Париж, 1927. С. 47.
до Сулеймании защищали нейтральную Персию от турецкого вторжения. Вместе с ними Никитин лично прошел по местам битв монголов Хубилая и Хулагу, завоевавших Иран в XIII в. Он восхищался тем, как буряты и забайкальские казаки, не имея карт, действовали на переднем краю и побеждали. В стиле Савицкого Никитин восклицал: «И тогда, и теперь испили евразийские кони тигровой струи»38.
Наконец, в 1928 г. Никитин, отдавая должное своей варшавской молодости, написал рецензию на первую в Польше специальную книгу о евразийстве («Евразианизм, новая идея в российском антикоммунистическом движении» Мариана Уздовского)39. Ученый воздавал должное искренней попытке польского автора разобраться в сущности эмигрантского евразийства как течения антисоветского, раскрыть смысл учения об идеократии, признать широту горизонтов евразийской мысли. Вместе с тем Никитин сожалел о том, что книга Уздовского была испорчена его националистической ограниченностью, гипертрофированными страхами потери Западной Белоруссии и Западной Украины под воздействием представлений об их принадлежности миру России-Евразии. Никитин желал бы видеть с польской стороны больше конструктивности, указывал на собственное глубокое знание Польши и польского востоковедения. Он подчеркивал, что, несмотря на твердую приверженность тезису о русскости «кресов всходних», евразийцам чужды империализм, капитализм и стяжательство.
Заветные мысли о востоковедении и азиатской политике России Никитин изложил в первых номерах газеты «Евразия», где он выступил с концептуальными статьями. Статья «Настоящая Россия» была посвящена критике эмигрантского отрицания реалий Советской России40. В работе «Наш континентализм» Никитин, анализируя изменения в политике США и Европы, в развитии наднациональных объединений и международного права в ущерб суверенитету отдельных государств, выдвигал теорию объединения России-Евразии как «континента-океана» на основе иерархии интересов входящих в нее коллективных групп41. В данной статье ученый подчеркивал размытость границ между Россией-Евразией и собственно Азией и приходил к выводу: «Если для русской революции чужд и неприемлем капиталистический империализм, то для нее близок и понятен евразийский континентализм», «исходящий из признания действительного расового и культурного равноправия»42.
В статье «Мы и Восток» мыслитель вновь делал акцент на призыве русской эмиграции к серьезному изучению и пониманию Азии43. Он отмечал, что ведущие западные ученые (включая А. Мейе) высоко оценили научные труды Н. С. Трубецкого, П. Н. Савицкого, Г. В. Вернадского. В споре с западническими эмигрантскими газетами Никитин решительно утверждал: русские — восточный народ, а не европейцы, но они чужды «западоненавистничества». Развитие востоковедения он считал непременным следствием революции в России: «Веру в успех евразийство черпает в глубине революционного процесса. <...> Евразийство зовет русскую мысль и русское чувство к внимательному и вдумчивому отношению к внутрироссийскому Восто-ку»44. Будущее России Никитин и в 1928 г. продолжал связывать с антиколониальным пробуждением Азии, «прародины всех духовных ценностей» после Первой мировой войны, неразрывно связанным, однако, с вестернизацией ее техники и быта.
Своеобразный итог евразийской теории Никитин подвел в июне 1929 г.: «Евразийство вовсе не есть какой-то призыв в Азию, кустарное европоедство, западоне-навистничество, как то представляется некоторым неосведомленным или просто ленивым умам. Евразийство есть первая попытка осмыслить уроки русской революции во всей широте ее охвата. Понимание Азии является одним из условий этого
38 Там же. С. 48.
39 Никитин В.П. Поляк о евразийстве // Евразийская хроника. Вып. 10. Париж, 1928. С. 82-85.
40 Никитин В.П. Настоящая Россия // Евразия. 1929. 9 марта. № 16. С. 3-4.
41 Никитин В.П. Наш континентализм // Евразия. 1929. 16 марта. № 17. С. 3-4.
42 Там же. С. 4.
43 Никитин В.П. Мы и Восток // Евразия. 1928. 24 ноября. № 1. С. 5-6; 1 декабря. № 2. С. 3-4.
44 Там же. № 1. С. 6.
осмысления. Русская революция прорубила окно в Азию. Евразийство делает из этого нужные выводы»45.
В. П. Никитин — иранист.
Проблема Ирана и Турана в истории России
Статьи иранского цикла Никитин посвящал, прежде всего, истории и культуре Персии, ее взаимоотношениям с Россией до революции и в 1920-е гг. Кроме того, Никитин выступал на иранские темы с устными докладами на семинарах евразийцев.
В самой первой из своих евразийских статей Никитин называл переломным моментом русской внешней политики на Востоке Первую мировую войну46. Он отмечал вред административной централизации при экономических успехах России, рассматривал борьбу России, Англии, Германии за влияние и концессии в Иране с 1885 по 1912 гг. Никитин как очевидец вспоминал вторжение немецко-турецких войск в Персию в 1914-1915 гг. и их поражение. В деталях он рассказывал читателям об унизительных попытках Великобритании навязать Персии протекторат в 19181919 гг., завершившихся высадкой советской флотилии на Каспии в 1920 г., уходом англичан из Ирана и заключением советско-иранского договора 1921 г. В то же время Никитин упрекал дипломатию большевиков в пассивности в Иране, в гипертрофированных ставках на национально-освободительные революции в Турции и Индии. Он как опытный дипломат желал бы «отделить элемент национального интереса от плевел пропаганды коммунистических идей»47, указывая на эволюцию советской политики в традиционное неидеологическое русло. Попутно Никитин замечал, что «группирующиеся около турецко-персидской границы вопросы курдский и армянский имеют существенное значение для русской средневосточной политики»48, но выражал желание вернуться к ним отдельно.
В более поздней статье исследователь продолжал обзор современной истории, знакомя читателей с ходом событий в Персии 1921-1925 гг., приведших к низложению династии Каджаров, установлению власти рода Пехлеви и религиозному кризису49.
В 1929 г. в газете «Евразия» Никитин повторил и углубил программу русско-персидского сближения. На протяжении шести номеров газеты он публиковал обзор военных и политических действий России в 1914-1916гг. в Персии, особенно в Иранском Азербайджане, раскрывая масштаб германофильства среди иранцев50. Воспоминания Никитина являются важным источником по этому забытому фронту и освещают такие события, как русское отступление из Тебриза и Урмии, геноцид иранских ассирийцев и армян турками и курдами, восстановление русского консульства в Урмии силами самого Никитина. Он детально рассматривал историко-этнографические и культурные особенности региона, описывал ход сражений 1915 г., русское наступление на Мосул против курдов в 1916 г., гуманитарную катастрофу в регионе, полную некомпетентность нашей контрразведки. Никитин обещал осветить также период 1917-1918 гг., но из-за закрытия газеты не успел этого сделать.
В самой последней из своих евразийских статей «Персидское возрождение»51 Никитин выдвигал тезис о том, что, вопреки мнимой апатии, культурная жизнь в Иране
45 Никитин В.П. Персидское возрождение // Евразия. 1929. 29 июня. № 30. С. 6.
46 Никитин В.П. Персия в проблеме Среднего Востока // Евразийская хроника. Вып. 5. Париж, 1926. С. 1-15.
47 Там же. С. 14.
48 Там же. С. 5.
49 Никитин В.П. По Азии. Сегодняшняя Персия // Евразийская хроника. Вып. 9. Париж, 1927. С. 55-60.
50 Никитин В.П. Россия и Персия. Очерки 1914-1918гг. // Евразия. 1929. 6 апреля. № 20. С.5-6; 13 апреля. № 21. С. 5; 20 апреля. № 22. С. 5; 27 апреля. № 23. С. 6-7; 4 мая. № 24. С. 6; 1 июня. № 28. С. 7-8.
51 Никитин В.П. Персидское возрождение // Евразия. 1929. 29 июня. № 30. С. 5-6; 10 августа. № 33. С. 6; 7 сентября. № 35. С. 6-7.
никогда не умирала, с середины XIX в. начала быстро возрождаться и вышла на новый уровень после 1925 г. при Реза-шахе Пехлеви. Ученый говорил об общем ритме истории России и Ирана от падения Сефевидов и Персидского похода Петра I до революционных событий первой четверти XX в. в обеих странах. Никитин выражал надежду, что петербургский период русской истории с ее западнической интеллигенцией, не желавшей понимать Азию, окончен. Обязанности человека перед Богом вместо прав, коллективизм народа вместо демократии и гражданства — вот что, по мысли Никитина, объединяло Россию с исламским миром. Исследователь уповал, что «совместными усилиями евразийских и персидских народностей и московской и тегеранской власти будут найдены пути к новой политике и культуре вне подражательства и зависимости от империализма и капитализма Запада и Америки»52. При этом Никитин не отказывался от сугубо лево-евразийских лозунгов «о демотизме, об идеократии, о трудовом государстве и „общем деле"»53. Ученый прозорливо предвосхищал будущие идеи Хомейни и исламской революции, указывая на необходимость для Ирана выработки нового государственного строя: не парламентаризма и не абсолютизма, а сочетания шиитского принципа «светоносного» имамата и современных условий54.
Никитин предсказывал «подъем национальной энергии» Персии, выразившийся уже к концу 20-х гг. в обретении страной полной политической независимости, активном строительстве железных дорог, улучшениях в сельском хозяйстве, разработке новых месторождений — все это при немецкой и советской поддержке. В области религии и культуры ученый отмечал в современном ему Иране «лихорадочный» всплеск увлечений зороастризмом, неоязыческой реконструкцией сасанидской эпохи, бабизмом, обновленным шиизмом. Он подчеркивал тяготение иранской мысли к самобытности в противовес подражательному характеру Турана55.
Что касается устных выступлений Никитина по иранистике, то известно о его докладе «Культура, история и религия Персии», касающемся зороастризма на Руси, на парижском семинаре евразийцев56 и о разговоре с Л. П. Карсавиным, который при встрече спросил: «Может ли перс обрусеть? Что было бы с христианством, если бы его приняли персы? Ведь от зороастрийства недаром уклонились в „сатанинское" манихейство»57.
На фоне рассмотренных статей Никитина выделяется своей концептуальностью вышеупомянутая статья «Иран, Туран и Россия», предисловие к которой написал П. Н. Са-вицкий58. Она завоевала такую популярность, что даже более тридцати лет спустя пользовалась успехом. Никитин к тому времени раздал все ее оттиски и радовался, когда Савицкий в ноябре 1959 г. послал ее экземпляры студентам в Советский Союз59.
На момент прихода Никитина в круг евразийцев те не знали, что столкнутся с такими проблемами, как определение межцивилизационных границ. После разговора с Н. С. Трубецким Никитин записал тезис: «Наш туранизм мешает иранизму и пугает его (большой и малый Туран)»60. Ответом на него и стала статья, которую историк писал с сентября 1925 до января 1926 г. при полном одобрении П. П. Сувчинского.
Как же ставилась проблема определения Турана в данной работе? П. Н. Савицкий в своем предисловии к ней вспоминал о сотрудничестве России и Ирана в Средние века, но в то же время отказывался включать Иран в месторазвитие России-Евразии.
52 Там же. № 30. С. 5.
53 Там же. С. 6.
54 Там же. № 33. С. 6.
55 Там же. № 35. С. 7.
56 Татищев Н. Евразийский семинар в Париже // Евразийская хроника. Вып. 7. Париж, 1927. С. 44.
57 Сорокина М. Ю. Василий Никитин: Свидетельские показания в деле о русской эмиграции. С. 602.
58 Никитин В.П. Иран, Туран и Россия // Евразийский временник. Кн. 5. Париж: Евразийское книгоиздательство, 1927. С. 75-120.
59 Письма В. П. Никитина Г. В. Вернадскому. С. 643.
60 Никитин В. П. Книга беженского житья. С. 603.
По его мнению, «внутренний Иран» является азиатской страной и веками воевал с скифо-сарматскими кочевниками евразийских степей как представителями «внешнего Ирана». Признавая определенный иранский вклад в формирование русского народа, Савицкий все же считал его небольшим61.
Существенно иначе смотрел на проблему Никитин. По его убеждению, Россия и Иран находятся в схожем положении на перекрестке цивилизаций, а русский национальный характер сочетает в себе туранские и иранские черты. Черты туран-ского характера известны по работам Н. С. Трубецкого (это тип воина, чуждого отвлеченной философии, выносливого, преданного, пассивного)62, но Никитин указывал и на другой полюс русской души — иранский, представленный в индивидуализме и мистике старообрядцев, сектантов, хлыстов, вообще проповедников63. Историю Евразии ученый рассматривал как диалектику борьбы Ирана и Турана, их приливов и отливов. Он снабдил свою статью нарисованными позднее (в 1927 г.) от руки тремя картами, показывающими, как с течением веков расширялось понятие Турана, пока оно не охватило собой и степную зону, и земледельческую Среднюю Азию (Маверан-нахр)64. Никитин ссылался на работы евразийца П. М. Бицилли о попытке союза Византии с Тюркским каганатом против Сасанидского Ирана как типичном проявлении борьбы двух евразийских начал65. Рассматривая историю войн Ирана с кочевниками на протяжении многих веков, исследователь обращал внимание на малоизученность русско-иранских связей и взаимовлияний66. «В этой ирано-русской канве есть и ту-ранская пряжа», — заключал он67.
Особое внимание Никитин обращал на легкость взаимопонимания русских и персидских крестьян и купцов, на «осмос» между ними, быстроту расселения русских в Иране. Он подводил итог: «Место России между Ираном и Тураном нами тоже было указано. <...> Под монгольским игом и Русь, и Иран были на одинаковом положении подчиненных Турану улусов; после освобождения от ига Русь и Иран пошли своими путями, в результате чего Русь заняла в отношении Ирана географическое положение Турана, когда как на Босфоре укрепилась государственность туранского корня»68. Этот политический вывод Никитин подкреплял размышлением о необходимости самопознания русского характера с его двойственностью туран-ских и иранских черт: «Туран в нашем душевном складе — это артельное, „кошевое" начало, тогда как Иран — индивидуализм, в форме, доходящей до бунтарства, анархии»69. «Нынешний Туркестан — источник самых чистых творений арийского гения», — добавит Никитин три года спустя70.
Марлен Ларюэль, анализируя причины заказа Трубецким и Савицким Никитину детального исследования об Иране и Туране, полагает, что «оседлая Средняя Азия <...> представляла проблему для евразийской мысли», что «границы с Азией оставались <...> размытыми, и движению не удалось охватить весь самобытный и воображаемый потенциал, который несли в себе притязания на наследие Тиму-ридов и монголов»71. Поэтому, по мнению Ларюэль, «евразийство будет все время
61 Редакционное примечание П.Н. Савицкого. См.: Никитин В.П. Иран, Туран и Россия. С. 75-78.
62 Трубецкой Н. С. О туранском элементе в русской культуре // Его же. История. Культура. Язык. М.: Прогресс, 1995. С. 141-161.
63 Никитин В. П. Иран, Туран и Россия. С. 79-80.
64 Там же. С. 118-120.
65 Бицилли П.М. Восток и Запад в истории Старого Света // На путях: Утверждение евразийцев. Кн. 2. Берлин, 1922. С. 320-321.
66 Никитин В.П. Иран, Туран и Россия. С. 103-115.
67 Там же. С.113.
68 Там же. С. 115.
69 Там же. С.116.
70 Никитин В.П. Мы и Восток // Евразия. 1928. 24 ноября. № 1. С. 5.
71 Ларюэль М. Идеология русского евразийства, или Мысли о величии империи. С. 172-173.
пребывать в нерешительности по отношению к оседлым народам Средней Азии»72. Эти выводы с учетом сказанного выше представляются не вполне точными, и вряд ли из проанализированных работ Никитина, Савицкого, Трубецкого и Бицилли может напрямую следовать предложенная Ларюэль формула: «Китай воплощает Азию, Персия — внешний Восток по отношению к России, Туран — ее внутренний Восток»73. Сам Никитин нигде не различал «Восток» и «Азию», а всегда ставил Иран в один ряд с Индией, Китаем и «средиземноморской Турцией» как цивилизации азиатские, а не евразийские.
Таким образом, по мнению Никитина, Иран (западноиранские народы) противостоял степному, кочевому Турану (восточноиранским, а позже тюркским народам). Россия является прямым наследником Турана, но должна избрать путь не конфронтации с Ираном (равно как с Индией и Китаем), как это было во времена кочевых набегов, а путь активной внешней политики и сотрудничества на равноправной основе. При таком понимании Турана он, охватывая не только казахские степи, но и оседлую Среднюю Азию, оказывался включенным в евразийское место-развитие, становился интегральной частью России. Тем самым евразийцы своими историко-географическими доводами выбивали всякую почву из-под пантюркист-ского понимания мифа о Туране как совокупности исключительно тюркоязычных «потомков волчицы», противопоставленных всем остальным народам Евразии. Никитин специально оговаривался, что «пантуранская идея» в Турции и Венгрии была явлением «интеллигентской кружковщины и некоторой литературной моды»74. Это звучит актуально и в наши дни, когда идеология пантюркизма получила поддержку со стороны элит Турции и Великобритании, а сближение Евразийского союза во главе с Россией и Исламской Республики Иран вышло на качественно новую ступень.
Страноведение Азии в евразийских сочинениях В. П. Никитина
Сравнимыми с исследованием об Иране и Туране по степени подробности статьями Никитина, выходящими за рамки иранистики, стали его большие библиографические обзоры свежей литературы о Средней Азии и об Индии.
Исследователь анализировал семь книг 1922-1927гг. французских, британских, польских и индийских специалистов, подчеркивая, что тем самым он выполняет задачу евразийства по привлечению внимания русского общества к Азии75. При этом в изложении Никитина оказались перемешаны сведения о социально-экономической жизни Индии 1920-х гг. и общих чертах индийской цивилизации, оценки индуизма и кастовой системы. Не упустил он случая обосновать евразийский тезис о связанности Индии с «континентом-океаном» России-Евразии-Китая76. Если это утверждение проистекало из трудов П. Н. Савицкого, то «краткую формулу евразийства о потенциальном христианстве восточных религий», в частности, буддизма, Никитин позаимствовал у Н. С. Трубецкого77. В полемике с польским автором Гавронским ученый пристально рассматривал сходства и различия русского характера с его тягой к максимализму и крайностям с индийским, примиряющим крайности в равновесии78. Применительно к современным вопросам Никитин рассматривал исламское движение в Индии, радикальные индуистские и сикхские движения, попытки Германии и Турции проникнуть на Индостан в Первую мировую войну, действия британской
72 Там же. С. 173.
73 Там же. С. 177.
74 Никитин В. П. По Азии (Факты и мысли). С. 241.
75 Никитин В.П. По Азии (Культурно-политический очерк Индии) // Версты. Вып.3. Париж, 1928. С. 182-214.
76 Там же. С. 185.
77 Там же. С. 187-188.
78 Там же. С. 193-196.
администрации по выявлению «происков большевизма», конституцию британской Индии 1919 г., успехи движения Ганди и крайнюю кастово-конфессиональную фрагментацию индийского общества. Свои выводы Никитин подкреплял ссылкой на евразийское учение Л. П. Карсавина о примате культуры над государством79.
Что касается обзора по Средней Азии80, то Никитин погружался в историю антироссийских восстаний в регионе 1898 и 1916 гг., детально рассматривал заигрывание Центральных держав с панисламизмом, боевые действия басмачей в контексте британской политики в годы гражданской войны, авантюру Энвера-паши, новую политику веймарской Германии в Азии, ситуацию в китайском Туркестане (Синьцзяне), в советской Монголии и т.д.
В январе-феврале 1928 г. на закрытых заседаниях Евразийского клуба в Париже (где совместно выступали будущие правые и левые евразийцы) Никитин прочитал два доклада: «Турецкий опыт» (о строительстве кемалистской республики) и «Крестьянство в Азии» (в двух частях)81.
Несколько раз Никитин обращался в евразийских изданиях к «дешевому» жанру рецензии: иногда огромной, на десятки страниц, иногда написанной в форме хлесткого краткого отзыва. Именно в таком ключе Никитин критически разбирал советские книги по экономике современных Средней Азии и Ирана, оценивая их как поверхностные, неполные, неточные и в то же время отмечая достижения советской ориенталистики 20-х гг. в лице В. В. Бартольда82.
В газете «Евразия» в 1929 г. Никитин позволил себе углубиться в события, происходившие тогда в других азиатских странах. В частности, он писал о китайском Гоминьдане, его истории и текущем состоянии83, а в связи с советско-китайской войной в Маньчжурии за КВЖД отмечал виновность обеих сторон в политической слепоте, отягощенной наследием дореволюционных колониальных предрассудков84. В отношении свержения Амануллы в Афганистане Никитин занял критическую позицию, подчеркивая геополитическую значимость этой страны для России во все эпохи и анализируя афганский расклад этносов и религий, отмечая неподготовленность племенного афганского общества к вестернизаторским реформам по турецкому или советскому образцу85. Мыслитель надеялся (имея в виду, вероятно, себя), что «представителем Москвы в Кабуле будет лицо, проникнутое не искусственными в основе своей западными принципами Коминтерна, а здоровыми государственными началами евразийства»86.
Отмечая недостаточность арабской политики царской России, Никитин приветствовал заключение договора СССР с зейдитским Йеменом как болезненный удар по британской политике87. Особняком стояла крупная работа Никитина о проблемах добычи нефти в мире в целом и в отдельных странах; в ней, в частности, подчеркивалось соперничество английских и американских компаний за месторождения и стратегическая роль мосульской нефти для Великобритании в Первой мировой войне и в 20-е гг.88
79 Там же. С. 213.
80 Никитин В. П. По Азии (Факты и мысли). С. 237-269.
81 Клементьев А. К. Материалы к истории деятельности Л. П. Карсавина в евразийской организации (1924-1929 гг.) // Вестник Екатеринбургской духовной семинарии. 2021. № 36. С. 424.
82 Никитин В.П. [Рец.:] Свентицкий А.С. Персия. РИОБ НКВТ.М., 1925; КорецкийА. Торговый Восток и СССР. Прометей, 1925 // Евразийская хроника. Вып. 10. Париж, 1928. С. 86-88; Никитин В.П. Среди книг // Евразия. 1929. 12 января. № 8. С. 5-6.
83 Никитин В.П. Китайский национализм // Евразия. 1928. 15 декабря. № 4. С. 3, 6; 22 декабря. № 5. С. 5, 8; 1929. 5 января. № 7. С. 5-6.
84 Никитин В.П. Маньчжурская провокация // Евразия. 1929. 27 июля. № 32. С. 5-6.
85 Никитин В.П. Афганские события // Евразия. 1929. 9 февраля. № 12. С. 6-7.
86 Там же. С. 7.
87 Никитин В.П. Йемен // Евразия. 1929. 23 февраля. № 14. С. 6-7; 2 марта. № 15. С. 6.
88 Никитин В.П. Проблема нефти // Евразия. 1929. 19 января. № 9. С. 4-5; 26 января. № 10. С. 4; 2 февраля. № 11. С. 6; 16 февраля. № 13. С. 5-6; 23 марта. № 18. С. 5-6.
В частной переписке Никитин и раньше, например, обсуждал положение дел в Китае89 или новую вспышку неоколониальной политики западных держав в Иране90, всегда стремился быть в курсе происходящего. Но именно в «Евразии» в короткий срок ему пришлось стать специалистом, способным глубоко комментировать происходившие в перечисленных странах бурные события.
В. П. Никитин и кламарский раскол евразийства
Как известно, в конце 1928 — начале 1929 гг. произошел раскол евразийского движения на правое и левое крыло. Правое крыло сосредоточилось вокруг пражского кружка П. Н. Савицкого, хотя включало и Н. Н. Алексеева, и Н. С. Трубецкого, и В. Н. Ильина. Левое, просоветское крыло во главе с П. П. Сувчинским, известное как кламарское, имело своим центром Париж (хотя там имелись и правые евразийцы). Газета «Евразия», начав с публикаций статей авторов из обоих лагерей, вскоре была монополизирована «кламарцами» и вызвала их официальное отлучение от евразийского движения со стороны Трубецкого, Савицкого и Ильина.
На чьей стороне оказался Никитин? Вплоть до сентября 1929 г., до самого последнего номера «Евразии», он продолжал публиковать в ней свои статьи (всего 12 статей, разбитых на части по 23 номерам газеты), рекламировал на ее страницах свои новые статьи по востоковедению на французском языке («Крестьяне Азии» и «Советский Союз и мусульманский Восток») и, более того, стал одним из восьми членов редколлегии газеты, чьи имена всегда указывались на первой полосе. Это говорит о его активном сотрудничестве с левыми евразийцами, несмотря на жесткую критику марксизма и Коминтерна на страницах газеты. Никитин даже на какое-то время увлекся советской «яфетической» теорией Н. Я. Марра. Однако при этом он до конца жизни сохранит дружбу с правыми евразийцами Савицким и Вернадским. Как такое сочетание в одном человеке оказалось возможным?
Ответ отчасти кроется в содержании статей Никитина в «Евразии». Он четко различал идеологию большевиков и русскую революцию 1917 г. в целом. Отвергая первую, он принимал вторую, рассматривая евразийство как замену коммунизму, но в русле продолжения революционного процесса в обществе. 2 февраля 1929 г. мыслитель от лица всей редколлегии газеты выступил с резким обращением против эмигрантов, «пребывающих во власти дореволюционных настроений и идей»91. Факт связи «кламарцев» с большевиками Никитин категорически отрицал.
Спонсор евразийцев, англичанин Генри Сполдинг, решив прекратить финансирование движения после раскола, 15 марта 1929 г. написал Никитину: «Савицкий приводит весьма разумный довод: общий результат в том, что Кламар целиком опрокидывал фундаментальные принципы евразийства. Я хотел бы столь же ясно понять кламарскую сторону. Почему так необходимо приспосабливать евразийство к марксизму и как это делается? Как сюда была привнесена философия Федорова (с которой я не знаком)? Если Вы или кто-либо другой может порекомендовать мне краткое
89 Письма В. П. Никитина Г. В. Вернадскому. С. 621-624.
90 Там же. С. 625-627.
91 Никитин В.П. От председателя редакционной коллегии газеты «Евразия» // Евразия. 1929. 2 февраля. № 11. С.8.
Газета «Евразия»
изложение кламарской точки зрения, я буду весьма признателен. Если это будет на русском языке, я переведу. Но на самом деле я основываю свое мнение исключительно на ваших собственных статьях в газете, ряд которых я перевел. Может ли быть лучшее доказательство? Я постарался бы изучить их самым тщательным образом»92.
Из этого письма следует, что на тот момент Никитин воспринимался Сполдингом как один из «кламарцев». Почему же тогда он остался на антисоветских позициях и в кругу правых евразийцев после 1929 г.? Спустя четверть века, в 1954 г. ученый вспоминал: «Я примыкал к евразийству с 1926 по 1930 г. главным образом из-за интереса, проявляемого этим движением к Востоку, писал в его изданиях (главная статья моя „Иран, Туран и Россия"), делал доклады о культуре Ирана в евразийском семинаре и т.д. Мои материалы не исчерпывают, конечно, истории евразийства, так как в „святые святых" я не проник, но они могут явиться полезным дополнением для будущего историка этого движения, несомненно, заслуживающим быть изученным. <...> К концу 1929 г. (после моей серьезной болезни, выведшей меня из строя на 3 месяца) евразийство впало в идеологический (между правым и левым крылом его) и финансовый кризис, что в 1930 г. привело к прекращению его выступлений в печати или на собраниях»93. По мнению В. Н. Козлякова, Никитин в 1930 г. примкнул к точке зрения своего друга Г. В. Вернадского о том, что с евразийством как политическим движением нужно покончить, сохранив евразийство как историческую и философскую теорию94. Этим можно объяснить, что Никитин, в отличие от Карсавина (который порвал с левыми евразийцами раньше, в марте 1929 г.), не участвовал в съезде постоянных членов Совета евразийцев 1930 г., оформивших приостановку деятельности движения95.
В своей записной книжке Никитин разочарованно записал 9 февраля 1930 г.: «Каков бы ни был характер моего участия в евразийстве, оставило ли оно на мне отпечаток, обогатило или сузило мое сознание, было шагом вперед или шагом назад, будет ли связано с ним мое имя или участие мое в нем совершенно случайно и не характерно, — в течение четырех лет моего эмигрантского существования [евразийство] играло в нем немалую роль как крупный факт. Решив поставить на этом периоде моей деятельности крест после того, как убедился в отсутствии органических связей с так называемыми основоположниками [евразийства], оставившими меня без какого бы то ни было сожаления и даже (со стороны кн. Т[рубецкого]) с упреками, сваливая с больной головы на здоровую (не я [евразийство] организовал, не я был его духовным отцом, почему в его дезорганизации и распадении ничуть себя виновным не почитаю), — в силу этого решения счел интересным проверить с начала моего вхождения в [евразийство] и до настоящего момента, в чем выразилось мое в нем участие и как я смотрел на развитие деятельности, приведшей к печальному концу движения, не лишенного как будто начал, на которых можно было бы построить действительно цельную систему мыслей»96.
Болезнь Никитина в конце 1929 г., после банкротства газеты «Евразия» (последние номера которой существовали за счет рекламы, отсутствовавшей при Сполдинге), способствовала его отходу в сторону и повторному сближению с правым крылом евразийства. Поведение ученого можно сравнить с судьбой Г. В. Вернадского, также отвергшего политическую деятельность евразийцев, но продолжавшего развивать их исторические взгляды, или Л. П. Карсавина, который на недолгое время примкнул к своему зятю Сувчинскому, но уже весной 1929 г. покинул круг «кламарцев» при сохранении основных евразийских воззрений в собственных работах 30-х гг.
92 Correspondence between Henry Spalding and Peter Souvchinsky. 2016. Архив автора.
93 Цит. по: Сорокина М. Ю. Василий Никитин: Свидетельские показания в деле о русской эмиграции. С. 590-591.
94 Там же. С. 591.
95 Клементьев А. К. Материалы к истории деятельности Л. П. Карсавина в евразийской организации (1924-1929 гг.). С. 434.
96 Никитин В. П. Книга беженского житья. С. 592-593.
В годы «холодной войны» Никитин переживал по поводу «антирусского психоза» в странах Запада и создания агрессивного блока НАТО. Он возмущался: «Нет, я не квасной патриот, но это нежелание или неумение отличать Россию от большевизма меня иногда приводит в раж»97. В 1960 г. перед самой смертью Никитин не решился приехать в Москву на XXV международный конгресс ориенталистов. В данном случае взгляды мыслителя оказались сходны с позицией В. Н. Ильина, который в 1935 г. внезапно разорвал отношения с евразийцами и усилил свой антисоветский настрой, но в 60-е гг. снова станет говорить о своем «евразийстве».
Заключение
Таким образом, среди десятков евразийских авторов В. П. Никитин за пять лет участия в движении явно выделялся своей активностью и разносторонностью. Примкнув к евразийцам как иранист, он сразу стал выступать и как теоретик евразийства в целом в его спорах с «европеистами» и «азийцами», и как специалист по дипломатии и политике России в различных странах Азии. Внимательное отношение Никитина к сочинениям европейских ученых и политических деятелей, его высокий академический статус обеспечили ему уникальное место в евразийском движении. Однако за свою двусмысленную позицию и ошибочную тактическую ставку во время «кламарского раскола» ему (в числе некоторых других мыслителей) пришлось заплатить уходом из евразийских организаций при сохранении прежних взглядов.
Заветной целью Никитина всегда оставалось одно стремление — его страстный призыв «к раскрытию органического сочетания России и Азии и умению подойти к туземцу не для использования его как орудия белой или красной политики, а для совместного труда по восхождению к общим истокам»98. Многие научные прогнозы исследователя о будущем Китая, Афганистана, Ирана, Йемена, Турции, курдов и, конечно, самой России сбылись с большой точностью. Все это делает наследие Никитина, особенно многообразное и обширное в евразийский период его деятельности (1925-1929гг.), вдвойне востребованным сегодня.
Источники и литература
1. [Никитин В. П.] Письма В. П. Никитина Г. В. Вернадскому // Диаспора: новые материалы. Вып. 1. Париж — СПб.: АШепаеит-Фенике, 2001. С. 610-644.
2. Бицилли П. М. Восток и Запад в истории Старого Света // На путях: Утверждение евразийцев. Кн. 2. Берлин, 1922. С. 317-340.
3. Клементьев А.К. Материалы к истории деятельности Л.П. Карсавина в евразийской организации (1924-1929 гг.) // Вестник Екатеринбургской духовной семинарии. 2021. № 36. С. 499-510.
4. Кончак И. Почему Василий Петрович Никитин не решился переселиться в Польшу? Анализ переписки Никитина с Тадеушем Ковальским // Труды Института востоковедения РАН. 2018. Вып. 17. С. 99-110.
5. Ламанский В.И. Об историческом изучении греко-славянского мира в Европе // Ла-манский В. И. Геополитика панславизма. М.: Институт русской цивилизации, 2010. С. 42-183.
6. Ларюэль М. Идеология русского евразийства, или Мысли о величии империи. М.: Наталис, 2004. 287 с.
7. Никитин В.П. [Рец.:] Свентицкий А.С. Персия. РИОБ НКВТ.М., 1925; Корецкий А. Торговый Восток и СССР. Прометей, 1925 // Евразийская хроника. Вып. 10. Париж, 1928. С. 86-88.
97 Письма В. П. Никитина Г. В. Вернадскому. С. 640.
98 Никитин В. П. По Азии (Факты и мысли). С. 269.
8. Никитин В.П. Афганские события // Евразия. 1929. 9 февраля. № 12. С. 6-7.
9. Никитин В.П. Библиография // Евразийская хроника. Вып. 5. Париж, 1926. С. 56-65.
10. Никитин В.П. Йемен // Евразия. 1929. 23 февраля. № 14. С. 6-7; 2 марта. № 15. С. 6.
11. Никитин В. П. Иран, Туран и Россия // Евразийский временник. Книга пятая. Париж: Евразийское книгоиздательство, 1927. С. 75-120.
12. Никитин В.П. Китайский национализм // Евразия. 1928. 15 декабря. №4. С.3, 6; 22 декабря. № 5. С. 5, 8; 1929. 5 января. № 7. С. 5-6.
13. Никитин В.П. Книга беженского житья // Диаспора: новые материалы. Вып.1. Париж — СПб.: Athenaeum-Феникс, 2001. С. 592-610.
14. Никитин В.П. Курды. М.: Прогресс, 1964. 432 с.
15. Никитин В. П. Маньчжурская провокация // Евразия. 1929. 27 июля. № 32. С. 5-6.
16. Никитин В.П. Мы и Восток // Евразия. 1928. 24 ноября. № 1. С.5-6; 1 декабря. №2. С. 3-4.
17. Никитин В.П. Настоящая Россия // Евразия. 1929. 9 марта. № 16. С. 3-4.
18. Никитин В.П. Наш континентализм // Евразия. 1929. 16 марта. № 17. С. 3-4.
19. Никитин В.П. От председателя редакционной коллегии газеты «Евразия» // Евразия. 1929. 2 февраля. № 11. С. 8.
20. Никитин В.П. Переписка с «азиатом» Ивановым (автором «Мы») // Евразийская хроника. Вып. 6. Париж, 1926. С. 6-12.
21. Никитин В.П. Персидское возрождение // Евразия. 1929. 29 июня. №30. С.5-6; 10 августа. № 33. С. 6; 7 сентября. № 35. С. 6-7.
22. Никитин В.П. Персия в проблеме Среднего Востока // Евразийская хроника. Вып.5. Париж, 1926. С. 1-15.
23. Никитин В. П. По Азии (Культурно-политический очерк Индии) // Версты. Вып. 3. Париж, 1928. С. 182-214.
24. Никитин В. П. По Азии (Факты и мысли) // Версты. Вып. 1. Париж, 1926. С. 237-269.
25. Никитин В. П. По Азии. [Рец.:] «Мы», В. Н. Иванов, Бамбуковая роща, Харбин // Евразийская хроника. Вып. 8. Париж, 1927. С. 16-25.
26. Никитин В. П. По Азии. Сегодняшняя Персия // Евразийская хроника. Вып. 9. Париж, 1927. С. 55-60.
27. Никитин В.П. Поляк о евразийстве // Евразийская хроника. Вып.10. Париж, 1928. С. 82-85.
28. Никитин В.П. Проблема нефти // Евразия. 1929. 19 января. №9. С.4-5; 26 января. № 10. С. 4; 2 февраля. № 11. С. 6; 16 февраля. № 13. С. 5-6; 23 марта. № 18. С. 5-6.
29. Никитин В. П. Ритмы Евразии // Евразийская хроника. Вып. 9. Париж, 1927. С. 46-48.
30. Никитин В. П. Россия и Персия. Очерки 1914-1918 гг. // Евразия. 1929. 6 апреля. № 20. С. 5-6; 13 апреля. № 21. С. 5; 20 апреля. № 22. С. 5; 27 апреля. № 23. С. 6-7; 4 мая. № 24. С. 6; 1 июня. № 28. С. 7-8.
31. Никитин В. П. Среди книг // Евразия. 1929. 12 января. № 8. С. 5-6.
32. Никитин В. П. Что я бы возразил Милюкову (По поводу его выступления о евразийстве) // Евразийская хроника. Вып. 7. Париж, 1927. С. 34-42.
33. Сорокина М. Ю. Василий Никитин: Свидетельские показания в деле о русской эмиграции // Диаспора: новые материалы. Вып. 1. Париж — СПб.: Athenaeum-Феникс, 2001. С. 587-592.
34. Татищев Н. Евразийский семинар в Париже // Евразийская хроника. Вып. 7. Париж, 1927. С. 43-45.
35. Трубецкой Н. С. О туранском элементе в русской культуре // Трубецкой Н. С. История. Культура. Язык. М.: Прогресс, 1995. С. 141-161.
36. Фаризов И.О. Вступительная статья // Никитин В.П. Курды. М.: Прогресс, 1964. С. 33-36.
37. Correspondence between Henry Spalding and Peter Souvchinsky. Копия 2016 г. Архив автора.
38. Nikitine B. Les Eurasiens // L'Asie Française. 1927. № 247. P. 60-66; № 248. P. 101-107.
