CC BY
89
Список литературы
1. Бунин И. А. и В. Н. Муромцева-Бунина. Устами Буниных. Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы. Под ред. Милицы Грин. В 3 т. - Frankfurt: Posev, 2005.
2. Тэффи Н. А. Собр. соч. в 7 т. / под ред. Николаева Д. Д. и Трубиловой Е. М. -М., 2005.
3. Тэффи Н. А. Городок. Новые рассказы. - Париж: Изд. Дом Н. П. Карбашнико-ва, 1927.
4. Тэффи Н. А. Юмористические рассказы. Письма издалека // Избранная проза начала XX века. - [Электронный ресурс]: http://www.vek-serebra.ru/teffi/vremia.htm.
5. Clifford Geertz. The Interpretation of Cultures: Selected essays. - N.Y.: Basic Books, 1973.
6. Foshko Katherine. France’s Russian Moment: Russian Emigres in Interwar Paris and French Society. - Ph.D. diss., Yale University, 2008.
7. Glad John. Russia Abroad: Writers, History, Politics. - Tenafly: Hermitage & Bir-chbark Press, 1999.
8. Habermas Jurgen. The Structural Transformation of the Public Sphere: An Inquiry into a Category of Bourgeois Society. Пер. Thomas Burger. - Cambridge: Polity Press, 1996.
9. Haber Edythe Charlotte. Fashioning Life: Teffi and Women’s Humor // Reflective Laughter: Aspects of Humour in Russian Culture. Под ред. Lesley Milne. - London: Anthem Press. - С. 63 - 71.
10. Johnston Robert Harold. New Mecca, New Babylon: Paris and the Russian exiles, 1920-1945. - Kingston: McGill Queen’s University Press, 1988.
11. Klein-Gousseff Catherine. L’exil russe: la fabrication de refugie apatride. - Paris: SNRS, 2008.
12. Neatrour Elizabeth Baylor. Miniatures of Russian life at home and emigration: the life and works of N. A. Teffi. - Ph.D. dissertation, Indiana University, 1973.
13. Raeff Marc. Russia Abroad: A Cultural History of the Russian Emigration, 1919 -1939. - New York: Oxford UP, 1990.
14. Starostina N. Nostalgia and the Myth of the Belle Epoque in Franco-Russian Literature (1920s-1960s) // Historical reflexions / Reflections historiques, специальный выпуск журнала под ред. проф. Патрика Хаттона (планируется к изданию осенью 2013 г.).
Н. В. Кораблева
Увидеть Пушкина
(о формах творческого познания в прозе А. Битова)
В статье анализируется пушкинская тема в творчестве А. Битова: рассматривается методологическая авторефлексия писателя в отношении осмысления им жизни и творчества А. С. Пушкина.
Ключевые слова: способ познания, художественное исследование, авторефлексия, А. Битов, А. Пушкин.
Пушкин - безусловный ценностный центр творчества А. Битова. Пушкинская тема присутствует практически во всех его художественных и публицистических вещах, при этом она не локализована в каком-то опре-
168
деленном временном отрезке его писательского пути. Не будет преувеличением сказать, что на протяжении всей своей творческой жизни А. Битов пытается постичь феномен Пушкина.
Прежде всего, это роман «Пушкинский дом» (1978) - своеобразное художественное исследование русской литературы «без Пушкина», «после Пушкина», но сквозь призму пушкинской судьбы, творчества, традиций. Непосредственно Пушкину Битов посвятил несколько книг: «Фотография Пушкина» (1987), «Вычитание зайца» (1993), «Моление о чаше. Последний Пушкин» («Предположение жить. 1836», «Каменноостровская месса», «Милость к падшим») (2007). При этом он не считает себя исследователем, пушкиноведом и не устает утверждать: «Ни при каких приближениях, ни при каких взломах, ни при каких освещениях, срезах и ракурсах, ни при каком углублении Пушкин не утрачивает тайны. Он не «уносит ее с собой в могилу», унести можно лишь секрет, так же как и раскрыть. Тайна же лишь есть или нет, она - наличествует. Она есть жизнь живая» [1, с. 10]. В эстетической логике Битова единственным критерием художественной ценности является «непостижимость», невозможность объяснить, «как это сделано»: «Поэзия его (Пушкина. - Н.К.) предстает перед нами всегда в виде чистого «дара» <...> цели своей он достиг: мы не знаем, как он это сделал, - мы имеем дело с чудом. Последовательным и непрерывным усилием пушкиноведение, кажется, воскресило все, что можно было воскресить из небытия уже пройденной жизни, - изучен каждый клочок, однако чудо от этого не развеялось, а как бы даже возросло. Обстоятельства воскресли, а тайна лишь углубилась» [1, с. 64 - 65].
Но тайна всегда обладает магической притягательностью. Так и Битова пушкинская тема не отпускает, а наоборот провоцирует художественные эксперименты и методологические поиски. Если воспринимать все написанное Битовым (на чем непременно настаивает сам писатель) как единый текст (единую книгу), то Пушкина можно считать одним из главных его героев, явно или скрыто присутствующим в каждом произведении. В финале «Пушкинского дома» автор, преодолевая собственное время и пространство, нарушая законы повествования, встречается со своим героем - литературоведом-пушкинистом Левой Одоевцевым; ничем хорошим это не заканчивается. Но уже в «Фотографии Пушкина» герой из будущего - потомок Левы Одоевцева, так же преодолевая время и пространство, посредством машины времени, попадает в прошлое, чтобы встретиться с самим Пушкиным и с помощью фотоаппарата запечатлеть его образ. Таким способом Битов художественно реализует желание увидеть живого Пушкина. Если название романа - «Пушкинский дом» - следует, по подсказке автора, понимать метафорически: это и Россия, и Петербург, и русская литература, то в «Фотографии.» герой-времелетчик Игорь Одоевцев пытается всевозможными способами проникнуть непосредственно в квартиру (дом!) Пушкина. Эта ситуация с проникновением в пушкинский дом вызы-
169
вает ассоциации, научно не подтверждаемые, но имеющие право быть зафиксированными в силу наличия явных совпадений. У М. Булгакова есть пьеса «Александр Пушкин» (1935), где, как и Битовым, поэт изображается через его образные и аллюзийные отражения. Одно из действующих лиц пьесы - шпион Битков, который проникает в дом Пушкина под видом часового мастера. Вначале он не понимает Пушкина, но постепенно, заучивая наизусть прочитанные в рукописях или подслушанные стихи, проникается ими, и пушкинская поэзия оказывает на него преобразующее влияние, а гибель Пушкина переживается им как глубокое личное горе. И «вторжение» писателя Битова в пушкинское пространство, и тема времени, одна из ключевых в творчестве Битова, и машина времени, и то, что Одоевцева Пушкин однажды принял за шпиона III отделения и таковым он оказался впоследствии, - все дублируется с булгаковским Битковым, и выходит, в каком-то смысле предсказано М. А. Булгаковым.
В книге «Предположение жить» Битов много размышляет о судьбе поэта, о его жизни и смерти, в частности, перебирает возможные варианты развития событий: «Не будь Пушкин ранен... убивал ли бы он Дантеса? Пародией разрешиться не могло. Условия дуэли не позволяли промахнуться обоим. <...> Вот его разглядели с Данзасом на набережной. всполошились, нагнали у Черной речки, застигли. скандал, фарс еще больший.
Вот Дантес промахивается - что делать Пушкину?
Или Дантес не ранит, а убивает его наповал. Бедная Наталья Николаевна! Как бы мы теперь обходились с ней!.. Мы бы не сомневались в ее виновности. <.> Вариантов нет. Все фальшивит, кривляется, искажается перспектива <.>. Есть лишь один вариант, единственная возможность счастливого исхода этой дуэли - несмертельность раны Пушкина» [1, с. 104-105]. В «Фотографии.» также обыгрывается эта фантастическая идея: герой летит в прошлое не только для того, чтобы добыть фотографию и записать голос Пушкина, он тайно захватил с собой упаковку пенициллина против воспаления брюшины в надежде спасти поэта от смерти. Но все тщетно. Пушкин нашего героя к себе близко не подпускает, от дома ему отказано («Сколько раз тебе говорил: ЭТОГО не пускать!»), изменить исторический ход событий невозможно. Чудом вернувшись в свое время, Одоевцев теряет рассудок. (Попутно можно было бы вспомнить и пьесу М. Булгакова «Иван Васильевич», в которой фигурирует машина времени и обыгрывается мотив сумасшествия).
Таким образом, пушкиноведение А. Битова демонстрирует, по крайней мере, два способа приближения к Пушкину, два пути познания: художественный и научный. Художественный - органичен для Битова, художника слова. По-видимому, руководствуясь собственным опытом, он утверждает: «.писатель - это такой человек, для которого писать есть наиболее эффективный способ постижения жизни, то есть он познает на бумаге гораздо точнее, сильнее и глубже, чем в повседневной практике
170
жизни, как бы он много ни «изучал» жизнь. Отсюда и сама потребность в письме» [2, с. 7]; «Я очень не уверен всегда в том, как я воспринимаю жизнь. Я преодолеваю состояние растерянности - на бумаге я начинаю понимать. Пишущий познает мир в момент, когда пишет» [3, с. 89].
От ученых-литературоведов Битов старается дистанцироваться. Филологическая аналитика иногда вызывает у писателя скепсис, но, учитывая его близкое знакомство с известными учеными, работу над литературоведческой диссертацией, наличие в его текстовом арсенале вполне теоретически оснащенных фрагментов, свидетельствующих о профессиональном владении научной терминологией, осведомленность в области актуальных теоретико- и историко-литературных проблем, принимая во внимание его внимательно-чуткое отношение к слову, тексту, факту, дате, можно утверждать, что и исследовательский подход не чужд Битову.
Известно, что о Битове писать трудно, поскольку он сам о себе все говорит. Есть у него и методологические авторефлексии. В этом отношении примечательна небольшая глава «Два вола - четыре вола» из публицисти-ческо-эссеистической книги «Пятое измерение» (беседа с Г. Гусевой // Другие берега. 1999. № 4-5). Речь идет о нереализованном замысле статьи об истории взаимоотношений Пушкина и Грибоедова. Судя по всему, статья так и не была написана, но идеи, сформулированные в беседе с журналистом, стали содержательной основой автономной главы в книге. Размышляя о взаимосвязи жизни и творчества Пушкина, Битов указывает на элементы автобиографизма в его произведениях. Но, по мнению писателя, некоторые из этих «элементов» - факты собственной биографии, упоминаемые поэтом как реальные, на самом деле им придуманы, сочинены. Об этих незначительных или придуманных событиях Пушкин любил часто рассказывать, тем самым делал их, по выражению Битова, мифологическими или литературными фактами и намеренно внедрял их в сознание современников (и потомков). К таким фактам можно, например, отнести встречу с зайцем, который перебежал дорогу направлявшемуся в Петербург поэту, или датирование целого ряда произведений, написанных в разное время, одной и той же датой - «19 октября», или арба с телом мертвого Грибоедова, которую будто бы встретил поэт во время путешествия на Кавказе («Путешествие в Арзрум»). Эти факты используются Пушкиным «как определенные точки для построения сюжета» [4, с. 109] - сюжета собственной жизни и собственного творчества - жизнетворчества: «Мы знаем, как чуток был Пушкин насчет взаимоотношений поведения судьбы, фактов и характера. Так вот - все построено на этом. Важно не только то, что он сочинял. Но и жил он тоже очень своеобразно. Не потому, что он свою жизнь как бы «переплетал для потомков», но потому, что это единый метод понимания. И окружающей жизни, и текста» [4, с. 109].
По версии Битова, никакой встречи на перевале на самом деле не было, а арба - «факт его воображения» - нужна Пушкину как финальная сю-
171
жетно-композиционная точка в повествовании о Грибоедове. Битов пишет, что в данном случае ему важны не отношения Грибоедова с Пушкиным, ему «интересно разглядывать (курсив наш. - Н.К.) это со стороны Пушкина» (4, с. 115), «интересно, как он сам хотел себя видеть (курсив наш. -Н.К.)» [4, с. 109]. Не доверяя полностью намеренным автосвидетельствам Пушкина, Битов пытается понять причину этих намерений и одновременно найти ненамеренные проговаривания поэта, свидетельствующие не только о реальных событиях его жизни, но и о событиях жизни внутренней, духовной.
Каким же способом можно узнать то, о чем не знает никто, кроме единственного свидетеля - самого Пушкина? Для Битова этот вопрос является актуальным: «Для меня это было важно для осознания, разработки такого метода...<...> способа, с которым я уже несколько раз осторожно, с острасткой, к Пушкину приближался.» [4, с. 108]. Прекрасно владея историко-литературным фактажом, Битов все же больше всего доверяет собственным ощущениям. В методологических фрагментах текста главы ключевыми словами являются - «сомнительно», «интуитивно»: «мне чрезвычайно сомнительно, что он действительно.», «мне всю жизнь это было сомнительно как-то интуитивно», «каждый раз - какое-то сомнение». Казалось бы, сомнения можно разрешить, устранить, обратившись к фактам: «можно было бы и нужно было бы все это подробнее исследовать - поехать в Тифлис, выяснить (это не сложно по тогдашним газетам сделать), когда тело Грибоедова привезли в Тифлис, совпадает ли это по времени с путешествием Пушкина и так далее. Но я - не исследователь. Меня даже устраивает не проверять до тех пор, пока я все же не напишу этот текст. Я ограничиваюсь просто литературными ощущениями (курсив наш. -Н.К.).» [4, с. 110]. Конечно, его литературные ощущения формируются в результате конкретных знаний, накопленных исторических, биографических, психологических фактов, но сами по себе научные сведения не являются определяющими: «.это я как бы накидываю, это такая
корзинка.<.> это все более или менее уже известные вещи. Их просто надо суммировать и нарисовать.» [4, с. 111]. Битов вживается в Пушкина, чувствует его энергетику, выражаясь банально, ставит себя на его место. И с полным правом утверждает: «Я это вижу (курсив наш. - Н.К). Это есть» [4, с. 119].
Выходит, что все же именно творческое воображение, художественное видение - это своего рода машина времени, единственный способ проникновения в дом Пушкина и возможность увидеть его живого.
Апеллируя к словам И. Бродского из его Нобелевской лекции о трех способах познания - аналитическом, интуитивном и способе откровения, позволим себе сказать, что Битов владеет всеми тремя: склонен к аналитике, доверяет собственной интуиции и имеет опыт откровения. А его дар позволяет ему таинственным образом воплощать свое знание, чувство и видение в слове.
172
Список литературы
1. Битов А. Г. Моление о чаше. Последний Пушкин. - М.: Фортуна ЭЛ, 2007.
2. Битов А. Г. Статьи из романа. - М.: Советский писатель, 1986.
3. Битов А. Г. Мы проснулись в незнакомой стране: Публицистика. - Л.: Сов. писатель, 1991.
4. Битов А. Г. Пятое измерение: На границе времени пространства // Альманах «Рубеж». - Владивосток, 2007.
О. Н. Дегтярева
Мотив воспитания чувств в повестях Г. Н. Щербаковой: к вопросу об авторе-герое-читателе
В статье рассматривается мотив воспитания чувств как важнейший фрагмент художественной картины мира в творчестве Г. Н. Щербаковой как в русле шекспировской традиции, так и в свете авторского новаторства, что проявляется в повышенной символичности и в формировании особого отношения к миру детских, юношеских чувств и природы сложных взаимоотношений мира взрослых-детей, детей-взрослых, учителей-учителей, учеников-учителей. Щербакова наполняет шекспировские образы новым содержанием: ее герои, герои переходного времени, - будущие отцы детей индиго и поколения пепси.
Ключевые слова: Г. Н. Щербакова, мотив, мотив воспитания чувств, образ, образ ребенка, традиция, автор, герой, читатель.
Тридцать лет назад советская Россия познакомилась с первыми повестями Г. Н. Щербаковой - «Вам и не снилось» (1979), «Отчаянная осень» (1985), «Дверь в чужую жизнь» (1985). Вплоть до самой кончины писательницы в 2010 году в многочисленных интервью и размышлениях не умолкали споры, вопросы, не исчезал интерес к написанному, потому что каждый - родом из детства... И то, как представлены детство, становление детской души, образ ребенка-подростка, учителей, родителей, образ школы «в сердце на всю жизнь», - одним словом, мир щербаковских детей-взрослых в ее повестях не переставал интересовать ни советского, ни постсоветского, ни сегодняшнего читателя. Секреты интереса и востребованности кроются в главном - в стремлении сказать о жизни детского сердца, чтобы вспоминали, думали, откликались.
Продолжая размышлять о школьных мотивах в русской литературе, я обратилась к повестям моей юности. Неподдельный научный и человеческий интерес вызывает мотив воспитания чувств, который в повестях Г.Н. Щербаковой формирует представление читателей об институте семьи, о школе. Мотив воспитания чувств в трех щербаковских повестях кристаллизуется через образ влюбленного существа. О школьных мотивах, в частности, о мотиве воспитания чувств в творчестве Г. Н. Щербаковой по сути никто не писал. Ее творчество относят к неосентиментализму в современ-
173
