CC BY
62
История
УДК 930(4-15)” 15”
УЧЕНИЕ О ЛОКУСАХ И МЕТОДОЛОГИЯ ИСТОРИИ В XVI СТОЛЕТИИ
© 2011 г. И.Е. Андронов
Московский госуниверситет им. М.В. Ломоносова
orgizomeno s @gmail. т
Поступила в редакцию 01.07.2011
В середине XVI века схоластический теолог М. Кано разработал локальный метод оценки аргументов в теологическом споре. Согласно ему возможные аргументы для дискуссии были выстроены в строгую иерархию. История была допущена к теологическим дискуссиям в качестве светского источника информации. Новый метод дал импульс к началу научной революции в области исторического знания.
Ключевые слова: Новое время, историография, методология истории, католическая теология, Вторая схоластика.
Решительный поворот в судьбах европейской историографии произошёл в XVI веке. Накопленные гуманистами знания существенно расширили сферу, подвластную охвату в исторических сочинениях. Последовавший за проповедью Мартина Лютера конфликт был переведён сторонами из чисто богословской в исто-рически-богословскую плоскость. Учёные мужи обратились к исследованию прошлого церкви, и история на многие десятилетия стала полем битвы двух противоборствующих идеологий. Это сражение сыграло решающую роль в становлении научного аппарата истории, формировании самого понятия «точного исторического знания». В ходе спора обе стороны испытывали потребность в элементах информации из «поля» истории, которая была бы безупречна с профессиональной точки зрения и одновременно красноречива при апеллировании к верующим массам. Требовались рациональные элементы, приближающие инструментализирую-щий историческую информацию спор к главной науке того времени - схоластической теологии.
С другой стороны, и этой теологии было что предложить тем, кто отвечал за ведение «прикладных» религиозно-идеологических дебатов. Важнейшим элементом складывания научного аппарата стало состоявшееся в целом в рамках Второй схоластики (подробнее см. [1]) осмысление логической сущности аргумента, его роли в идеологическом споре, а также связанное с этим формирование понятия «точного знания» в религиозно-идеологическом диспуте и ещё шире - в гуманитарных науках. Благодаря в первую очередь трудам испанских богословов научная революция XVII века в сфере исторической науки наметилась веком ранее и в ещё большей степени была порождением практической необходимости.
Ключевым понятием, легшим в основу нарождающегося понятийного аппарата новой науки, стал locus - термин, пришедший в историю из схоластической логики [2, p. 991-1010; 3] и означавший «место размещения аргумента»1. Родилось это понятие ещё в рамках античной риторики (у греков оно называлось хопо^ -«местность»): на первом этапе подготовки речи (и, шире, текста) - inventio - в защиту постулированного тезиса формировалась самая общая структура размещения отдельных положений, которая затем заполнялась конкретным содержанием.
Понятие locus было подвергнуто переосмыслению в труде одного из крупнейших деятелей «Второй схоластики» профессора Саламанкско-го университета Мельчора Кано (1509-1560) [4, p. 176-178; 5-7; 8, S. 914-915] De locis theologicis (в данной работе использовано новейшее издание [9]), что может быть переведено на русский язык как «Об аргументах в теологии». Работа над книгой была начата в 1543 году; двумя годами позже начался Тридентский Собор. Первое издание книги вышло в свет после смерти автора в Саламанке в 1563 году2. В завершённом виде книга представляла собой установленную от имени католического богословия иерархию ценности аргументов для тех случаев, когда их приходилось выстраивать по старшинству или сопоставлять друг с другом.
Важнейшим из отправных тезисов было утверждение (уходящее корнями ещё в аристотелеву логику), что любое доказательное положение должно быть основано на определённой базе - рациональном (логически бесспорном) доказательстве или авторитете, также бесспорном, но - с точки зрения христианского учения. В католической традиции уже предпринимались
попытки анализа ситуации, при которой требуется сделать выбор в пользу одного из противоположных тезисов, каждый из которых имеет такое обоснование. В кругу схоластов-домини-канцев (а именно к этому Ордену принадлежал Мельчор Кано) часто цитировался Фома Аквинский, уже давно обозначивший теоретический аспект данной проблемы (Summa theol. Q. 1, P. 8, resp. ad arg. 2; в русском изд. - [10, с. 13-15]). Предложенная Кано иерархия аргументов состоит из 10 положений, первые пять из которых имеют «божественное» происхождение, то есть опираются на религиозный авторитет, не опосредованный в той или иной мере человеческим участием. Вторая половина - это то, что может быть рассмотрено как результат человеческого вмешательства в реализацию божественного замысла.
На первое место по авторитетности материала, которым можно заполнять локусы готовящегося диспута, выходит Священное Писание. Это очевидное положение потребовало, тем не менее, пространных аргументов теолога из Са-ламанкского университета. Причина проста -именно вопрос о Писании стал краеугольным камнем первых доктринальных столкновений с лютеранами. Как известно, теология лютеранства зиждилась на Писании в противовес другим «источникам божественной истины». Не отвергая авторитета Писания и даже располагая его превыше других источников авторитета, Кано, тем не менее, прилагает массу усилий, чтобы обосновать авторитетность Писания на том факте, что сама церковь эту авторитетность провозглашает (Liber II, Caput 8) [9, p. 31 и далее].
На втором месте в иерархии Кано располагается «авторитет традиции Христа и апостолов»: будучи незафиксированной в Писании, эта устная традиция, тем не менее, превалирует над письменными свидетельствами, относящимися, к примеру, к более поздней деятельности церкви. Затем следуют авторитет католической церкви (3-е место) и Соборов (4-е), «в первую очередь - Вселенских». Слово «католической» не должно вводить нас в заблуждение. В данной главе рассматривается лишь церковь как общественный институт, противоположный «не-церкви», то есть речь идёт о разумности выделения особого пространства церкви - топологического и ментального. Теология XVI века вообще часто отождествляет «католическую» с «христовой», а Римскую церковь, как мы увидим позже, рассматривает лишь как наиболее праведную ветвь общей католической. Наличие «греческой церкви» как независимой от Рима ветви христианства не ставится под сомнение. На пятом месте в иерархии стоит «римская цер-
ковь», то есть источник безусловного авторитета для других христианских церквей, тем не менее, опирающийся на общие для всех христиан корни - первые 4 ступени. Этот тезис, последний из имеющих божественное происхождение, также имеет особое значение для борьбы с лютеранством.
Шестая ступень авторитетности - это «учения древних святых». Очевидно, словом «святые» в оглавлении назывались те из них, кто оставил письменное изложение своего учения, то есть признанные церковью Свв. Отцы. По политическим причинам Кано заменяет слово Patres на более строгое sancti veteres. Имплицитно Кано соглашается, что 6-е место Отцов в общей иерархии - дань искусственно поддерживаемой стройности всей структуры в целом, ибо кто замахивается на «древних святых», тот ставит под сомнение всё здание христианского богословия.
За Отцами следуют, естественно, Учители. К «схоластическим теологам», правда, добавлены и ныне живущие специалисты по «папскому», то есть каноническому праву, поскольку оно «соответствует схоластическому богословию». Отметим, что Кано избегает и определения Doctores. С 1298 года оно уже было в ходу, однако Кано избегает чрезмерной конкретизации категории, что позволяет отнести к ней всех почитаемых в католическом мире учёных-схоластов. На восьмом месте - результаты точных наук, поскольку они очевидны. Их авторитет Кано называет ratio naturalis и отводит ему, в общем-то, незначительную роль в общей картине мира. На предпоследнем месте расположены «философы, следующие натуральному разуму»; к ним можно приравнять, по мнению Кано, и юристов, состоящих на службе у светских государей, поскольку они-де следуют философам.
Наконец, на последнем месте стоит авторитет «истории человеков, либо написанной заслуживающими веры писателями, либо переданные не на основе суеверий или по-старушечьи, а на основе серьёзных и постоянных критериев»3 (L. I, C. 3) [9, p. 5]. Интересно, что если подавляюще большинство принимаемых Кано в расчёт аргументов имеет либо ограниченный объём, либо конкретных авторов, история принимается комплексно - количество и качество авторов и текстов не оговаривается.
Кано сам открыто заявил в главе III книги XI (посвящённой целиком истории в качестве ло-куса), что применение истории в качестве источника информации вызывает меньше всего теоретических проблем. С практической точки зрения Кано гораздо больше беспокоили такие ситуации, при которых не только его теория, но
и через неё теология в целом может оказаться уязвимой. Имеются в виду случаи, в которых «данные истории» якобы противоречат теологическим постулатам. Незыблемость последних основана на всех предшествующих иерархических уровнях локусов, и если данные истории будут слишком часто им противоречить, это подорвёт доверие к ней.
Вопрос о достоверности исторического знания и его «полезности» для теологии тщательно увязан с вопросом профессиональной оценки отдельных историков. Несомненным достижением Кано было провозглашение объективной ценности сведений, не облечённых авторитетом Церкви. Например, важнейший для теологов вопрос о датировке Страстей Христовых приобретал особенное значение из-за того, что широко распространённая версия, основанная на утверждениях Иринея и Тертуллиана, легко опровергалась. Это, в свою очередь, лишь способствовало убедительности аргументации против-ников-лютеран. Между тем внести ясность в данный вопрос, по мнению Кано, было легко с привлечением в систему аргументации истории языческих народов (historias gentilium) - встречающейся в источниках датировки по греческим Олимпийским играм (L. XI, C. 2) [9, p. 339 и далее].
Итак, важнейшей проблемой в восприятии истории было доверие поставляемым ею сведениям. Данные истории лишь иногда бывают стопроцентно надёжными (certi); чаще они могут считаться только «вероятными» (probabiles) (L. XI, C. 4) [9, p. 347]4. Поставщиками «надёжного» знания могут считаться только «священные авторы» (autores sacri), то есть представители различных более высоких ступеней из иерархии локусов. Этот тезис был получен Кано в качестве первого следствия из анализа одного принятого, по обычаю, за аксиому утверждения Аристотеля5. Историки, тезисы которых не могут соперничать с «надёжными» положениями высших авторитетов, не могут быть им противопоставлены. Тем не менее своими «вероятными» положениями они помогают теологам опровергать тех, кому нет места в иерархии, -их «противников» и выдвигаемые последними «ложные утверждения» (ad falsas adversariorum opiniones refellendas) (L. XI, C. 4) [9, p. 347]. Очень важен и следующий вывод: если все «серьёзные и получившие одобрение» (graves ac probati) историки сходятся в подтверждении того или иного тезиса, разделяемого богословами, это означает, что теология в своей совокупности подтверждается не только верой, но также и доводами разума. Т аким образом, в рамках официальной теологии Римской Курии провоз-
глашается крайне желательным, чтобы такая совокупность «серьёзных и получивших одобрение» историков - официальная историография - существовала как единое целое. История не только допускается в качестве привилегированной дисциплины светского гуманитарного знания, но и объявляется остро необходимой. Безусловно, именно это утверждение Кано, мгновенно ставшее достоянием всех католических теологов, дало мощный стимул консолидации исторической науки в качестве светского идеологического обоснования того, что до сих пор утверждалось только средствами богословия. Тот же посыл, очевидно, был услышан и «на другом берегу»: лютеране Меланхтона уловили тенденцию и посредством многотомного коллективного труда - так называемых «Магде-бургских Центурий» [11] - нанесли мощный упреждающий удар.
Каким образом история может оказать такую бесценную поддержку теологии? Например, вот таким:
Все серьёзные историки сообщают, что Пётр в Риме и определил себе жить, и принял за Христа мученический венец; как мы точно определили согласно приведённой в книге V аргументации, римский епископ унаследовал пер-восвященничество от Петра. Далее, все наиболее серьёзные историки согласны в том, что Никейский Собор был созван во времена императора Константина действительным первосвященником Церкви Сильвестром. Из этих посылок мы выводим, что постановления Ни-кейского Собора являются истинными. Ведь понятно, что не может ошибиться высший орган Церкви, признанный в своей работе римским папой. Истинность Никейского Собора следует из того, что она подтверждается и совокупностью церковных пастырей, и признанием со стороны Римского епископа6 (Ь. XI, С. 4) [9, р. 348].
При первом знакомстве с этим, безусловно, важнейшим постулатом возникает ощущение, что перед нами - логическая ошибка, заключающаяся в подмене категории и смешении категорий веры и мирской логики. По зрелом размышлении (особенно при попытках опровергнуть безупречные построения теолога из Саламанки) рождается ощущение строжайшей логики, построенной на богословском базисе. Если дедуктивная цепочка выглядит безупречной, то тот, кто возьмётся отрицать следствия этих силлогизмов, будет вынужден отрицать и исходные постулаты, а значит, усомниться в основополагающем.
Верный принятому в отношении других ступеней авторитета порядку, Кано подвергает ис-
торию обычной проверке на совместимость с авторитетами более высокого уровня. Современный исследователь [12] не придал значения тому, что эта проверка ограничивается приведением данных, представленных некоторыми авторами и расходящихся с принятой в богословии интерпретацией библейских событий (всего 18 эпизодов). Чаще всего эти авторы -уважаемые церковные писатели, не относящиеся, тем не менее, к избранному кругу sancti veteres - Иероним, Епифаний, Климент Александрийский, Евсевий Кесарийский и другие. Кано легко разрешает возникающие апории; иногда достаточно констатации терминологического недоразумения, иногда - отказа от буквального понимания библейского текста.
Приводя историю в качестве источника авторитета последнего уровня, Мельчор Кано обнаруживает блестящее владение современной ему методологией исторического исследования; не уступая в этом отношении ни одному из авторов столь популярных в XVI столетии специализированных трактатов, он подробно описывает все наиболее характерные приёмы. Он рассуждает об «анналах» (эппэ^, tempora) и «истории» как двух методах экспозиции информации о прошлом, говорит о необходимости использования источников, хранящихся в библиотеках и архивах, об их критике. Он подробно разбирает случаи, когда авторство поддельных или сомнительных книг приписывалось - с целью придания большего веса содержавшимся в них фактам - известным своей добросовестностью историкам. В этом обстоятельстве можно разглядеть слабину в остальном безупречной логической машины Кано: сфальсифицированные истории (к примеру, фальшивка Анния из Витербо) опровергаются с привлечением Геродота, Ксенофонта и других историков-язычников. Не может быть, чтобы источник (якобы открытый Аннием), известный поздним историкам, никогда не цитировался более древними, но уважаемыми за свою эрудицию авторами. В случае с Аннием именно так и было, но обобщение Кано слишком категорично (это обстоятельство ускользнуло от Дж. Котронео [13]). Оно было бы верно, если бы все историки с самого начала располагали одним набором источников; Кано не принял во внимание, что корпус доступных текстов может изменяться с течением времени.
Кано глубоко доверяет лучшим из античных историков - Цезарю, Светонию, Плутарху, Тациту, Плинию и другим. С сожалением он отмечает, что Диоген Лаэртский в биографиях философов продемонстрировал больше исследовательской скрупулёзности, чем многие хри-
стианские агиографы ^. XI, С 6) [9, p. 396]. Доказательством могут служить встречающиеся у античных классиков упоминания о пороках или предосудительных мыслях даже в целом положительных персонажей - «философов или правителей». Христианские же авторы часто либо впадают в излишнюю аффектацию, либо «от усердия» выдумывают столько всякого, что образованному христианину, уважаемому богослову читать это было не только стыдно, но и тягостно.
Итак, вопрос о доверии историческим сочинениям глубоко вплетается в общую гносеологию. Невысокое доверие историческому материалу имеет мировоззренческое обоснование: люди вообще склонны к лжи. Их мнения не могут быть основанием для суждения - этот постулат Аристотеля7, казалось бы, навсегда изолирует друг от друга сферы богословия и истории (если, разумеется, считать вместе с Кано, что первое основывается строго на истине).
Кано стремится определить и основные законы написания истории. Они увязываются с критериями моральной оценки того или иного автора и превращаются в способ вынесения суждения об историке, позволяя с лёгкостью осудить его произведение или одобрить. Удивление вызывает тот факт, что применение данных критериев на практике совершенно не гарантирует превосходства христианских авторов над языческими.
Всего Кано устанавливает три основных «правила». Первым он считает необходимость писать только о том, что историк либо своими глазами видел, либо опирается на заслуживающие доверия свидетельства очевидцев. Цезарь, Светоний, Корнелий Тацит оказываются вне конкуренции. «Наверное, это весьма прискорбно, но некоторые из языческих историков более надёжны, чем наши» ^. XI, С 6) [9, p. 396]8. Конечно, имеются и приятные исключения в новейшей литературе. Так, Кано ссылается на агиографические сочинения Алоизия Липпома-на, с которыми он, по собственному свидетельству, познакомился на Тридентинском Соборе ^. XI, С 6) [9, p. 398]. Кано не мог, конечно, знать, что эти сочинения наряду с его собственным сочинением De 1о^ лягут в основу формирования научной историографии нового типа. Важным атрибутом правдивого историка является отсутствие противоречий внутри его текста - integritas.
Вторым правилом историка Кано провозгласил необходимость «сопровождать строгость суждений осторожностью как в подборе материала, так и в вынесении суждений» ^. XI, С 6) [9, p. 400]. Имеется в виду, в частности, описа-
ние христианских «чудес», не упоминаемых в Писании и рассчитанных на легковерных обывателей, «по-женски» (muliercularum more) верящих всему написанному. Особенно достаётся популярнейшему сборнику занимательных сказаний на христианские темы - «Золотой легенде» Иакова Ворагинского; среди её недостатков отмечен и безыскусный стиль, и недостаточная строгость к источникам, и излишняя доверчивость. Конечно, в XVI веке Legenda aurea не могла восприниматься как историческое сочинение, но Кано использовал её только в качестве яркого примера. Читая его замечания между строк, можно понять, что он сделал это, чтобы проиллюстрировать проблему и при этом не коснуться некоторых более актуальных произведений, недостатки которых плохо сочетались с их высоким официальным статусом.
Высказанная в этом правиле открытость взглядов модерируется правилом третьим, признающим авторитет за историками, за которыми этот авторитет признан официальной церковью, и отнимающий у тех, которым церковь в нём отказывает. Этот тезис мог бы перечеркнуть все достижения Кано в области эмансипации исторического знания, но этого не произошло. Дело в том, что это положение необходимо Кано для решения множества частных вопросов. Например, некоторые новозаветные апокрифы были широко известны и с исторической точки зрения другим признанным источникам информации о прошлом не противоречили. Тем не менее по понятным причинам необходимо было изыскать логическое, рациональное средство для отвержения их в качестве исторического источника. Другой, противоположный пример: Евсевий Кесарийский имел неосторожность счесть подлинными некоторые из апокрифических источников. Означает ли это, что всё сочинение Евсевия недостойно доверия? Ведь Кано указывал (L. XI, C. 6) [9, p. 399], что вся информация серьёзных авторов может быть признана авторитетной, но при этом не все положения из книг авторов отвергаемых также должны быть отвергнуты. Опираясь на резкие суждения известного критика ранней церковной литературы Геласия9 (вообще часто цитируемого на страницах книги), Кано соглашается с оценкой «Церковной истории» Евсевия как «неподлинной» (apocrypham). Обсуждаемое нами правило - не свидетельство ограничения только что высказанных свобод разума, а своего рода предохранительный клапан, через который можно стравливать излишнее напряжение связей, возникшее в многомерной структуре христианской литературы. Например, сочинения Климента Александрийского или Оригена признаются церковью с
некоторыми оговорками; страдает ли от этого авторитет некоторых опиравшихся на них авторов, которые не могли, конечно, предвидеть этих оговорок будущего? Так можно дойти до отрицания благонадёжности очень многих текстов. Чтобы избежать этой необходимости, поверх рациональной логики удобно расположить чью-то не подлежащую сомнениям и не требующую обоснования волю. Ещё один пример: некоторые тезисы Иосифа Флавия неточны. Значит ли это, что ему как источнику вообще нельзя доверять? Относя эти неточности на счёт незнания, а не сознательного введения в заблуждение, Кано приходит к выводу о возможности высокой в целом оценки того или иного историка при наличии у него неверных сведений (Ь. XI, С. 7) [9, p. 405].
Основное внимание в изучении свидетельств исторического знания Кано уделяет их сопоставлению с другими, стоящими на более высоких ступенях иерархии источниками авторитета - не только Писанием, но и наследием Свв. Отцов и Учителей, апостолической традиции и т.д. Для современников это имело большое практическое значение; для потомков, напротив, более важным стало то, что других проблем в доверии знаниям, поступившим от историков, Кано не видел. Другими словами, из сочинения Кано стало очевидным то, чего он, собственно, нигде не утверждал: если история не противоречит Писанию и тому, что из него прямо или косвенно следует (включая другие источники авторитета), то её сведениям вполне можно доверять. Препятствий со стороны Курии для развития истории в научную дисциплину не было, и об этом фактически было заявлено во всеуслышание. Показательно, что он, будучи крупнейшим представителем официальной римской теологии, яростно протестует против стремления искать всё действительно нужное человеку знание в священных источниках и пренебрегать тем, которое в них обнаружить не удастся (см., например, L. X, С. 3 [9, р. 326]).
Ошибочно, на наш взгляд, ограничивать роль сочинения М. Кано для становления истории как науки простым допущением ценности предоставляемой ею информации. Теология -весьма своеобразная сфера применения научной мысли, располагающая своей системой ценностей. Кано примиряет теологию и историю, одновременно - с позиций бесспорного авторитета католического богословия - освобождая историю от необходимости подчиняться. После появления сочинения Кано история перестаёт восприниматься и как художественный жанр, состоящий на службе практической политики: с ожесточением конфессионального спора эпоха гуманизма в становлении истории уходит в прошлое.
Важно также отметить, что для сегодняшних историков наследие сочинения Кано и Второй схоластики в более широком смысле слова не ограничивается учением об иерархии аргументов. Больше того: именно учение о локусах в целом, а не только посвящённая «истории человеков» глава XI книги Кано оказало огромное воздействие на формирующийся инструментарий исторической науки. Историки-гуманисты научились ссылаться на источник, но были беспомощны, если один источник противоречил другому. Теологи знали, как действовать в этом случае. Владение библейским материалом, чрезвычайно сложным и неоднородным по структуре, достигло в католической теологии виртуозного уровня, и, как мы видим при изучении историко-богословского диспута XVI века, противодействовать аргументу, основанному на цитате из Писания, можно было только посредством альтернативной цитаты из Писания. Если оперировать понятиями сочинения Кано, локу-сы одного уровня должны бы нейтрализовать, аннигилировать друг друга, сводя тем самым полемику к логическому нонсенсу, к короткому замыканию; однако же этого не происходит. Почему? Дело в том, что именно богословы XVI века - католики, лютеране и кальвинисты -научились «сравнивать по весу» (Argumenta ponderantur!) равноценные с формальной точки зрения доказательства, стремясь привести в свою пользу наиболее весомое. Огромная мыслительная энергия была израсходована для того, чтобы понять, что именно делает тот или иной аргумент «тяжёлым» (gravis в понятиях той эпохи было синонимом «серьёзного»), что в конце концов приносит победу над противником. Сформировавшееся в рамках западного богословия понятие об иерархии аргументов стало краеугольным камнем практически всех сегодняшних историографических процессов. Особенно очевидным это наследие старинной схоластики становится при наблюдении за псевдонаучными дискуссиями, в рамках которых заметнее всего инструментализация исторических тезисов для достижения тех или иных сиюминутных выгод - одним словом, почти на каждом шагу. На наш взгляд, это общее воздействие концепции Кано стало даже ещё более важным для судеб исторической науки, чем знаменитая XI глава, посвящённая собственно исторической информации и её ценности в общем
10
процессе познания мира .
Методология Кано сослужила службу не только католическим богословам, но и их про-тивникам-лютеранам. Так, авторы «Магде-бургских Центурий» использовали метод локу-сов самым широким образом, творчески пере-
осмыслив содержание термина. При всех отличиях (в «Центуриях» локусы - это не иерархия авторитетов, а элементы содержания исторического процесса) отмечено11 фундаментальное общее свойство: использование локального метода и Кано, и его противниками - это стремление внести рациональное в историческое исследование и особенно в его экспозицию, сделать критерии познания прошлого научными.
Авторы «Центурий» поддержали и даже развили идею поставить Священное Писание во главу иерархии авторитетов. Постановка Писания на самый верх лестницы означала, что никакой скепсис в его отношении более не уместен: положения Писания, сколь абсурдными они с точки зрения светского ratio ни казались бы, должны быть приняты в буквальном смысле. Так в области исторического знания родился тезис полного доверия только Писанию (Scrip-turam solam), а следовательно, необходимости подвергать сомнению и критическому изучению все остальные источники информации. В Книге III Кано предвосхитил и другую тенденцию нарождающейся лютеранской концепции всемирной истории - стремление опровергнуть прямую преемственность между «церковью Христа и апостолов» и современным католицизмом. После выхода в свет книги Кано переход теологического диспута в область истории был неизбежен.
Примечания
1. Зародился он ещё в античной риторике; первое определение было дано в «Топике» Аристотеля.
2. Книга оказалась настолько востребованной, что последовала серия переизданий (Лувен 1564, Венеция 1567, там же 1569 и т.д.). Всего книга Кано была издана на языке оригинала более 30 раз.
3. Postremus (locus. - IA) denique est humanae auctoritas historiae, sive per auctores fide dignos scrip-tae, sive de gente in gentem traditae, non superstitiose at-que aniliter, sed gravi constantique ratione.
4. Там же мы находим и уточнение о том, что под «надёжным» (certus) Кано понимает то, что «годится для подтверждения истины, считающейся в богословии надёжной» (idoneus ad faciendam certam in Theo-logia fidem).
5. В изложении Кано это звучит следующим образом: Praeclarum est igitur Aristotelis illud, in omni facultate atque doctrina oportere addiscentes credere, experimentis quippe cotidianis hoc nos nullo admonente discimus, quod cognitionem ac rerum intelligentiam praecedit fides, subsequitur autem fidem sciencia quaecunque veri. - «Итак, известны слова Аристотеля о том, что в любом процессе изучения наук обучающиеся должны верить. Посредством повседневно приобретаемого опыта при отсутствии какого бы то ни было внешнего воздействия мы постигаем следующую истину: познанию и восприятию предшествует вера; за верой следует и понимание всякой истины».
Не вдаваясь в тонкие различия между категории-ями познания аристотелевой эпистемиологии (cogni-tio, intelligentia и scientia) и этики (fides), ограничимся констатацией сложности и неоднозначности терминологии, позволяющей интерпретировать философские положения в заданном ключе.
6. Petrum Romae et collocasse sedem et pro Christo
martyrii gloria coronatum esse omnes graves historiae tradunt: unde nos certa in quinto libro argumentatione confecimus, Romanum episcopum Petro in pontificatu succedere. Item, concilium Nicaenum tempore Constan-tini a Sylvestro vero ecclesiae pontifice esse coactum historici quique grauissimi prodidere. Ea nos e re colligi-mus concilii Nicaeni definitiones certas esse. Quod cer-tum sit, synodum ecclesiae generalem Romano Pontifici comprobatam errare non posse: certum quoque
Nicaenam eiusmodi esse, cui nec universitas pastorum ecclesiae defuerit, nec Romani episcopi comprobatio.
7. Fidem humanam idcirco Aristoteles virtutum intellectualium numero exemit, quod iuxta ad falsum et verum inclinat. Theolog^a ergo, quae tota veritate perpenditur, non accipiet ab humana fide adiutorium, nec verax cum fallaci ad argumentum consociationem contrahet: quoniam tale argumentum ex ea parte, qua humanae fidei innititur, aeque falsitati et veritati innitetur. Confirmat autem hoc, vel maxime, quod homines mendaces sunt, fallereque et falli omnes ad unum possunt. L. XI, C. 3, [9, p. 346].
8. Под «нашими» Кано подразумевает, конечно, многочисленных авторов массовой христианской литературы.
9. Папа Геласий I, понтификат 492-496.
10. А. Бьонди отмечал, что низкое место истории в иерархии авторитетов компенсировалось провозглашением абсолютной необходимости её в качестве инструмента католической апологетики; ограничение «поля истории» апологетикой, в свою очередь, отнюдь не означало её деградации как области светского знания [14, p. 316].
11. Отличиям трактовки Флация от локусов Кано посвящена небольшая, но очень ёмкая работа Г. Шейбле [15].
Список литературы
1. Шмонин Д.В. В тени Ренессанса: Вторая схоластика в Испании. СПб., 2006.
2. Histoire du christianisme des origines a nos jours. Tome VIII: le temps des confessions (1530-1620/30). P., 1992.
3. Yates F. The Art of Memory. L., 1966.
4. Quetif J., Echard J., edd., Scriptores Ordinis Praedicatorum. V. 2 Lutetiae, 1721.
5. Touron A. Histoire des hommes illustres de l’ordre de S. Dominique. Vol. IV, P., 1747.
6. Werner K. Geschichte der apologetischen und polemischen Literatur der christlichen Theologie. Bd. IV. Schaffhausen, 1865.
7. Caballero F. Vida del illustrissimo sr. d. fray Melchor Cano del orden del Santo Domingo. Madrid, 1871.
8. Biografisch-bibliografisches Kirchenlexicon. Bd. I, Hamm, 1990.
9. Cano M., De locis theologicis (ed. Belda Plans J.). Madrid, 2006.
10. Фома Аквинский. Сумма теологии. Часть I. Киев - Москва, 2002.
11. Ecclesiastica historia, integram ecclesiae Christi ideam, quantum ad locum, Propagationem, Persecutionem, Tranquillitatem, Doctrinam, Haereses, Ceremonias, Gubernationem, Schismata, Synodos, Personas, Miracula, Martyria, Religiones extra Ecclesiam, et statum Imperij politicum attinet, secundum singulas Centurias, perspicuo ordine complectens: singulari diligentia et fide ex uetustissimis et optimis historicis, patribus, et aliis scriptoribus congesta. 13 vv. Basileae, 1559-1574.
12. L'autorita della Storia profana (De humanae historiae auctoritate) di Melchor Cano. A cura di A. Biondi. Torino, 1973.
13. Cotroneo G. I Trattatisti dell'Ars Historica. Napoli, 1971. с. 294.
14. La Storia. I grandi problemi dal Medioevo all’Eta Contemporanea. A cura di N. Tranfaglia e M. Firpo. Vol.
4. T. 2. Torino, 1993.
15. Scheible H. Die Entstehung der Magdeburger Zenturien. Ein Beitrag zur Geschichte der Historiogra-phischen Methode. Gutersloh, 1966.
THE DOCTRINE OF LOCI AND THE METHODOLOGY OF HISTORY IN THE 16th CENTURY
I.E. Andronov
Melchior Cano, a scholasticus of the 16th century, offered a new method of opposed arguments evaluation in a theological dispute. According to this method, all the eventual arguments for a discussion were ranged in a strict hierarchy.The historical science has been admitted to the theological debate as a secular source of information. The new method gave impetus to the scientific revolution in the historical research.
Keywords: Early Modern history, historiography, methodology of history, Catholic theology, Late Scholasticism.
