CC BY
84
Раздел II. Литературоведение И.В. Белобородова
ТВОРЕЦ, ТВОРЕНИЕ ИЛИ ТВАРЬ? ПРОСТРАНСТВО ВЕРЫ Ф. СОЛОГУБА
«Фигура Сологуба, его жизнь и литературная судьба исключительны, но в самой исключительности своей типичны», - говорит М.И. Дикман [2, 6]. Наследие Ф. Сологуба велико по объему и разнообразно по жанрам, но поэзия всегда играла ведущую роль. К. Чуковский утверждал, что стихи Сологуба нередко бывали событиями в жизни его поколения [10, 327]. Поэтическое творчество Федора Сологуба не покрывается его литературной репутацией воинствующего декадента и эстета, в его лирике с потрясающей силой и искренностью воссоздан психологический и интеллектуальный мир «человека последнего отчаянья», вращающегося в трагически безысходном кругу коллизий, пытающегося в бесконечной череде масок и личин сохранить индивидуальность. Это проницательно подметил А. Блок: «Предмет его поэзии - скорее душа, преломляющая в себе мир, а не мир, преломленный в душе» [1, 162]. Задача Сологуба - сознательное самонаблюдение: «Чем строже себя наблюдаю, / Тем лучше людей узнаю» (1891).
Ключевой мыслью его философии, во многом предопределившей специфику художественного мира писателя, явилось убеждение в том, что ни в человеке, ни тем более в художнике невозможно различить две сущности: бытовую и сокровенно-творческую. Принимая данную максиму, разграничить понятия «личность автора» и «поэтическая личность», «лирический герой» мы не считаем возможным, ибо для самого Сологуба эти понятия тождественны.
В его мировоззренческой теории органично сплелись идеи буддизма, языческая мифология, христианский романтизм, «универсальный субъективизм» Фихте и Шлегеля, а также чрезвычайно популярные в те годы взгляды Ницше и Шопенгауэра. Эта парадоксальная смесь идей, пережитая как личный опыт, была возведена Сологубом в ранг новой мифологии - синтеза фольклора, религии, литературы и философии. В его лирике можно найти отзвуки всех модернистских течений рубежа веков, а аналогии некоторым темам и мыслям, введенным Сологубом в поэзию, обнаруживаются в современных философских и литературных течениях. Рассмотрим это на примере богоборческой темы, пронизывающей всю лирику Сологуба.
В ранних стихах 12-летнего мальчика с дневниковой точностью и откровенностью описана жизнь как «порки ад и рай мечты», и уже в этих нескладных виршах возникает та «неотмщенной обиды отрава», которая станет лейтмотивом его поэзии. Горькое ощущение «мира нищеты» заставляет в 80-90-е гг. задавать риторические вопросы, в которых звучит упрек:
Злое земное томленье, Злое земное житье, Божье ли ты сновиденье Или ничье? [7, 180].
Обвинения приобретают конкретность: И ползущих, и летающих Ты воззвал на краткий срок. Сознающих и желающих Тяжкой жизни ты обрек [7, 269].
Именно человеку, как творению разумному, суждено познать все муки земного бытия. Как писал Сологуб в одной из статей: «Страдает он оттого, что миропорядок бесчеловечен, само бытие - овеществленный бред и надо жить в обиде на некую злую силу, обрекшую все живое на муки?» [6, 44].
Упреки обретают адресата. Миф о злом творце, создавшем несовершенный, полный лжи и грязи мир, вбирает весь пафос неприятия действительности:
Упрекай меня в чем хочешь
- Слез моих ты не источишь,
И в последний, грозный час
Я пойду к тебе навстречу
И на смертный зов отвечу:
«Зло от бога, не от нас!»
Он смесил с водою землю,
И смиренно я приемлю
Как целительный нектар,
Это божье плюновенье,
Дар любви и дар презренья,
Малой твари горний дар ... («Бренное») [7, 392].
Жизнь - грязна изначально, потому что создана из «вязкой теплой тины» и «липкой паутины», этот «божий дар» не во благо, потому что Творец презирает свое творенье. Мир - временное и крайне неприятное пристанище для мыслящих, «плен» для души, превращающий людей из Творений в тварей («Мы - плененные звери»). Существование земное - «бессмысленное, злое и больное», а людская душа - «могила, где сотворивший мирно спит» [7, 424]. Все дары Бога не на благо людям, вот почему Сологуб с гневом готов отвергнуть их.
Показательны в этом плане произведения, обращенные к Лилит. Это персонаж древнееврейской мифологии, по апокрифическим преданиям - первая жена Адама, решившая вступить в спор с Творцом за право быть равной ему. В энциклопедии «Мифы народов мира» говорится о «народной этимологии этого имени, восходящего к еврейскому «Ьу1» - "ночь"». Злой дух выступает в роли суккуба и овладевает мужчинами против их воли. Она стала женой Самаэля, матерью демонов. В европейской традиции приобретает облик прекрасной, соблазнительной женщины [5, 55].
Отвергая «дебелую, похотливую Еву», обрекшую человечество на бренную земную жизнь, Сологуб обращает мечты к Лилит:
Мне запрещенный рай сулила Царица радостного зла. Окружена зловещей дымкой Порочных снов и злых страстей; Она сошла к душе моей Ожесточенной нелюдимкой [7, 118].
Она учит «чарам тайным», «грезам ночным», а еще - «презирать людские скучные забавы», но черты ее в лирике Сологуба 80-0-х гг. неопределенны, имя не звучит, она является символом обиды и презрения к человечеству. С течением времени образ усложняется, сакрализируется, становится более многозначным: («Я был один в моем раю / И кто-то звал меня Адамом»). Лилит -«как тихий сон, - как сон безгрешна», приходит «стезей лазурной», а значит, олицетворяет возможность иной - не бренной земной, а гармоничной небесной жизни: «Ты к стране обетованной / Долгожданной и желанной / Унесла мои мечты» [7, 362]. Образ Лилит наряду с присущими ей чертами «полуночной» и «соблазняющей» приобретает дополнительные оттенки вечной утешительницы, дарительницы «вещих ласок» и единомышленницы-бунтарки: «Ты поймешь сама, кто я, / И в восторге ярком скажешь / Кто творец твой, кто судья» [7, 358]. Демоническая Лилит указывает путь отречения, освобождения от жестокой довлеющей воли Творца. Позднее в поэзии Сологуба эти мотивы будут усиливаться, проявляясь все более явно.
Творение лишено возможности самостоятельно выбирать путь. Все определено Высшей волей, «всему начертаны пути»; мольбы «рабов», «тварей божьих» услышаны не будут, потому что «навек от жизненных тревог в недостижимые селенья сокрылся бог» [7, 241]. Что-либо изменить человек не в силах, и это ощущение болезненно: «Не я воздвиг ограду, не мне ее разбить .. .»[7, 256]. Вновь и вновь возникает в стихах тема неприятия действительности:
Земных судеб чужды пути планет Пути земные медленны и пыльны . Страшна дорог извилистая сеть, Молчание - ответ взывающим. О, долго ль с неба будешь ты висеть Мечом, бессильно угрожающим? [7, 253].
В последних строках - явная библейская аллюзия. В финале истории грехопадения упомянут «пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни» (Быт. 3: 24). В «Откровении Иоанна Богослова» от имени Бога сказано: «Скоро приду к тебе и сражусь с ними мечом уст Моих» (Откр.; 1:16). Заметим, что Сологуб прибегает к оценочным эпитетам («бессильно угрожающий»), что отражает его неверие в способность Творца не только миловать, но и справедливо карать своих рабов.
Жалобы и обвинения в бездействии сменяются «развенчанием обманов», своеобразным толкованием библейских истин. Так, в стихотворении «В день воскресения Христова ...» есть строки:
Томительно молчит могила. Раскрыт напрасно смрадный склеп, -И мертвый лик Эммануила Опять ужасен и нелеп [7, 315].
Это - развенчание основополагающей идеи христианства об искупительной жертве Иисуса, крещенного Эммануилом (Мф; 1:23). Если не было воскрешения - значит, нет и надежды для человечества, бессмертие - химера, и второго пришествия не будет. Еще более откровенно обвинение звучит в следующем тексте:
Безнадежно молчалив
Скорбный сон твой, Гефсимания.
В утомленьи и в бреду,
В час, как ночь безумно стынула,
Как молился Он в саду,
Чтобы чаша эта минула!
Было темно, как в гробу.
Мать великая ответила
На смиренную мольбу
Только резким криком петела [7, 364].
Канонический евангельский текст, воспроизведенный детально точно, не просто переосмыслен: здесь прямой бунт против «злого творца». Иисус для Сологуба прежде всего человек. Обрекая его на муки, Создатель отвергает человечество. Распятие приобретает символические черты - греховного и скорбного отречения Творца от своего творения.
И уж вовсе смещены аксиологические акценты в толковании ветхозаветной истории грехопадения:
Я часть загадки разгадал, И подвиг Твой теперь мне ясен. Коварный замысел прекрасен, Ты не напрасно искушал. Когда ты в первый раз пришел К дебелой, похотливой Еве, Тебя из рая Произвол Извел ползущего на чреве. В веках Ты примирился с Ним. Ты усыпил его боязни. За первый грех Твой, Елогим, Послали мудрого на казни [7, 363].
Адресат ясен, хотя и нет прямого наименования Сатаны. Что это? «Символ безверия»? Осанна дьяволу (в стихотворении 1902 г. так и написано «Отец мой, Дьявол»), ибо он научил людей единственному пути ухода от несовершенства мира - в смерть (см. об этом в книге Д. Фрэзера «Фольклор в Ветхом Завете», гл. 2). Восхваляя «подвиг» врага - змея, Сологуб по сути провозглашает его спасителем человечества, а Создателя напрямую обвиняет в греховности («Елогим» или «Элохим» - одно из др.-евр. имен Бога). Подобное переосмысление библейских канонических истин вполне в духе морального релятивизма Сологуба. Стоит обратить внимание на то, что в целом ряде стихотворений Сологуба слово «бог» вопреки традиции употребляется с маленькой буквы. В данной статье авторская орфография сохранена, так как она отражает идейную позицию Сологуба.
Для него творец перестает быть Творцом, поскольку созданный им мир несовершенен, а Творение постепенно становится тварью, ибо лишено собственной воли. Так в поэзии «Творения», не желающего становиться «тварью», возникает идея солипсизма. Восставая против бога и отвергая его, Сологуб остается в сфере религиозного сознания, но «в центре мирового процесса» он ставит личность, «богом» становится человек - «Я»:
Воззвав к первоначальной силе, Я бросил вызов небесам, Но мне светила возвестили, Что я природу создал сам [7, 270].
Точно указан психологический источник философских идей: «Подавленная в жизни, в утешающей мечте личность вознаграждала себя за свой плен» [6, 59]. Солипсизм для Сологуба - «настроение души», новое ощущение мира, дающееся верой в «чудо преобразования». Попытка освободиться от идеи Бога вела к своеобразной кощунственной подмене. «Скиталец и раб» вступает в борьбу с Высшим. Десакрализуя евангельские мифы, Сологуб убежден, что он более достоин звания божества, чем тот - злой творец несовершенного мира. Он пытается создать новую религию. Его статья «Я. Книга совершенного самоутверждения» стилизована под книги библейских пророков. «Литургия мне» - именуется его солипсическая поэма. Сологуб в творческом порыве приравнивает себя к Создателю: «В этом мире неживого бытия / Жизнь живая, солнце мира -только Я» [7, 171].
Творчество - процесс сакральный, превращающий «тварь» в Творца, оно освещает и освящает реальный мир. Спор с Богом постепенно обретает черты мифа, мифа о борьбе и поражениях. Но одно остается неизменным:
Я также сын больного века, Душою слаб и телом хил, Но странно - веру в человека Я простодушно сохранил [7, 105].
И еще - вера в блаженство творческого труда, способного созидать идеальные, полные гармонии миры. Впрочем, с течением лет поэт все чаще осознает способность «мечтать и творить» не столько как дар, сколько как испытание и муку. Вот почему в его стихах столь часто возникают мысли о Христе. Ведя свой вечный диалог с поэтом, пророком, творцом, но обращенный вовнутрь, а не вовне, он скажет:
Безумствует жестокий рок,
Ничья вина не искупима.
Изнемогающий пророк!
Судьба к тебе неумолима [7, 472].
В следующем произведении намек еще более прозрачен:
Ты сними личину наконец
И терновый свой надень венец [7, 473].
Путь поэта сравнивается с крестным путем Иисуса: Пойду ли по улицам людным, Но не был ли путь этот крестным Путем, безнадежным и трудным, В обещанном свете воскресном? [7, 477].
А сам процесс творчества сравнивается с первым чудом Христа: Все были сказаны давно Заветы сладостной свободы, -И прежде претворялись воды В животворящее вино .[7, 306].
«Дионисийство» Ницше переплетено с христианскими мотивами, чтобы стать, по выражению самого Сологуба, «выражением наиболее общего миропостижения данного времени», дум, направленных «к мирозданию, к человеку, к обществу» [3, 72].
Через библейскую символику, через спор творения с Творцом Сологуб идет к миропости-жению и, что не менее мучительно и сложно для него, к самовыражению. Все сложности, все противоречия отражены в следующем стихотворении:
Не знаю, какому Началу Ты служишь, Добру или Злу, Слагаешь ли гимны Ваалу Иль кроткой Марии хвалу ... Всегда ты правдив, мой вожатый, Но тайну святую тая, Не скажешь ты мне, кто Распятый, Не скажешь ты мне, кто же Я [7, 487].
Для Сологуба, предвосхитившего постмодернизм, все, что написано не им, - лишь тексты, матрицы, в которые он волен вкладывать новое содержание, осмысливать по-своему. Но полнота сотворчества возможна только вместе с читателем, активно разделяющем позицию автора: «Мое самовластительство поэта / Эдемскую увидевшего дверь» [7, 482].
Примеряя на себя то божественные, то бесовские личины, Сологуб создает свои стихи, названные Вяч. Ивановым «мистерией святости и грехопадения» [4, 48]. Для него не существует антитезы Дьявол - Бог, сакральное и профанное подчас тесно взаимосвязаны, а душа человека - врата ада и рая одновременно. О вечной борьбе света и тьмы, божественного и демонического, Добра и Зла поэт размышляет во многих произведениях. И, как верно отметил В. Ходасевич, для Сологуба «и добро, и зло, и бог, и дьявол - только равноценные формы сладких и горьких восторгов,
пламенеющих в душе» [9, 348]. В вечном и бесплодном споре с Высшими силами творец поднимался до великих прозрений о гармонии всего сущего:
Преклоняюсь пред Духом великим,
И с Отцом бытие мое слито,
И созданьем Его многоликим
От меня ли единство закрыто! [7, 171].
Пережив боль земных потерь (смерть сестры, самоубийство жены), став свидетелем разрушений и кровавых революционных событий, Ф. Сологуб, уставший и изверившийся, находит силы признать себя «воином бога» и, подводя черту многолетнему «бунту на коленях», написать: «Но я и в бунте был покорен / Твоим веленьям, вечный бог» [7, 455].
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Блок А. Творчество Федора Сологуба. Собр. соч.: в 8 т. М.; Л., 1962. Т. 5.
2. Дикман М.И. Поэтическое творчество Федора Сологуба // Федор Сологуб. Стихотворения. СПб., 2000. С. 5-74.
3. Заветы. 1914. № 2.
4. Иванов Вяч. Рассказы тайновидца // Весы. 1904. № 8. С. 47-50.
5. Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2 т. М., 1988. Т. 2.
6. Сологуб Ф. Искусство наших дней / Русская мысль. 1915. № 12.
7. Сологуб Ф. Стихотворения. СПб., 2000.
8. Фрэзер Д.Д. Фольклор в Ветхом завете. 2-е изд., испр.: Пер. с англ. М., 1985.
9. Ходасевич В. Колеблемый треножник. М., 1991.
10. Чуковский К. Высокое искусство. М., 1964.
А.А. Ефимов, С.Н. Зотов ИГРОВОЕ НАЧАЛО В ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИИ
Игровая проблематика, очень важная для понимания культуры, получила серьезное теоретическое обоснование в трудах авторитетных философов (Платон, И. Кант, Е. Финк) и культурологов (Ф. Шиллер, И. Хейзинга, Р. Кайуа, М. Эпштейн). Анализ литературоведческих источников, напротив, выявляет ограниченность освещения игрового начала в общетеоретических (М.М. Бахтин, Б. Эйхенбаум, Ю.М. Лотман, В.Е. Хализев, С.А. Мартьянова) и специальных работах (Ю. Манн, В.И. Коровин, Е.Г. Чернышева, А.М. Люксембург). В связи с этим появляется необходимость выработать такой способ аналитического рассмотрения игрового начала, который бы раскрывал актуальный смысл художественных произведений с опорой на литературоведческую традицию.
В.Е. Хализев предлагает понимать игровое начало в широком, культурологическом значении: «Игровое начало глубоко значимо в составе человеческой жизни. Мыслители XIX - XX вв. неоднократно отмечали огромную значимость игрового начала в жизни и искусстве» [1, 79]. Исследователи эпических произведений, хотя и с различными оговорками, сходятся в том, что игровое начало коренится в событийном строе литературного произведения, то есть связано с сюжетом, конфликтом, героем. Последние главным образом характеризуются с помощью универсальных понятий, относящихся к тематике художественного творчества - это ситуация, поведение персонажа и мотив. Осмысленные в связи с игровым началом, они приобретают особое значение. Однако прежде чем описывать их игровое качество, необходимо осмыслить первичное содержание данных терминов.
С классической точки зрения ситуация рассматривается в ее специфическом отношении к сюжету. Развернутую трактовку понятие сюжета получает в работах формалистов (В. Шкловского, Б.В. Томашевского, Л.С. Выготского), где он описывается как один из аспектов структуры литературного произведения, а иногда и вовсе подменяет понятие композиции. Мы,
