CC BY
91
УДК 323 (93)
Л. В. Шепотько
ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ АСПЕКТЫ МОДЕРНИЗАЦИИ РОССИИ
Автор, анализируя опыт российской модернизации, объясняет причины циклических срывов модер-низационных процессов в России социокультурными ограничениями, т.е. наличием мощного пласта традиционализма.
Ключевые слова: модернизация, традиционализм, политическая нация, элита, постиндустриальное общество.
Civilisation aspects of modernisation in Russia. LUDMILA V. SHEPOTKO (Maritime State University named after G.I.Nevelskoy, Vladivostok).
The author analyses the Russian experience in modernisation and explains that the reasons for cyclic failures of modernisation processes in Russia have to do with socio-cultural limitations, i.e. by the presence of a powerful “traditionalist” stratum.
Key words: modernisation, traditionalism, political nation, elite, post-industrial society.
В условиях быстро глобализирующегося мира остро встает вопрос о том, какую роль сможет занять Россия на международной арене. Ответ на него напрямую связан с успешностью завершения процессов модернизации. В последние годы все большее число исследователей начинают работать в рамках модернизационной парадигмы. Экономические аспекты этой проблематики раскрываются в работах О. Бессоновой, Н. Зарубиной, Ю. Латова, Н. Плискевич, Г. Явлинского, Е. Ясина и др. Применительно к анализу этнополитических процессов в рамках этой парадигмы работают Э. Паин и Л. Дробижева, с изучением модернизации социокультурной сферы связаны прежде всего имена А. Ахиезера, Т. Заславской, С. Кирдиной, Н. Лапина, Н. Тихоновой, демографическими аспектами модернизации занимаются А. Вишневский, С. Захаров и др.
Логика соответствующих исследований в России такова, что центр внимания постепенно смещается к проблемам социокультурной модернизации, где все большее число ученых начинают усматривать причину торможения экономических и политических реформ. В научных дискуссиях по этой проблематике все чаще звучит предположение о первичном характере социокультурной модернизации по отношению к состоянию таких сфер, как экономика и политика.
Цель исследования состоит в том, чтобы показать, что причина срыва модернизационных процессов в России объясняется прежде всего наличием мощного слоя традиционной культуры, т.е. социокультурными ограничениями.
В ходе идущих сейчас споров о возможности осуществления модернизации в России без «ренессанса фундаментализма» муссируется тезис, что Россия -особая цивилизация, которая развивается своим путем. Но он не снимает вопрос о том, что же в реальности характеризует эту цивилизацию как на уровне ценностей, норм поведения ее представителей, так и на уровне функционирования во многом взаимообусловленных этими ценностями и нормами институтов. Неясным при такой общей посылке остается и то, что в социокультурных ценностях современных россиян идет от особенностей цивилизации, а что обусловлено тем, что экономическая модернизация в России ХХ в. проводилась при опоре на социокультурный традиционализм [2].
Понятие «модернизация», широко употребляемое сегодня, было введено в 1950-х годах. В основе концепции модернизации лежат идеи К. Маркса, М. Вебера, О. Конта, Г. Спенсера об особенностях перехода от аграрного к индустриальному обществу и о различиях этих обществ. Под модернизацией, при всем многообразии трактовок, подразумевается тот скачок в социоментальном состоянии общества, переход его в качественно новое состояние, в ходе которого ранее аграрные традиционные общества становятся современными, «модернизированными». В понятие модернизации в этом случае включаются процессы индустриализации, урбанизации, рационализации, секуляризации, смены демографического поведения и т.д. Хотя характеристики сути этого перехода и
ШЕПОТЬКО Людмила Владимировна, кандидат исторических наук, доцент, заведующая кафедрой истории и политологии (Морской государственный университет им. адм. Г.И. Невельского, Владивосток). E-mail: shulzhenko@msun.ru © Шепотько Л.В., 2011
определение самого модернизированного общества как результата процесса модернизации у разных авторов различны, многие его черты значимы для всех, кто занимался этой проблематикой.
Проблема модернизации России имеет долгую историю. Наша страна приступила к ней первой из стран Востока. В истории просматривается пять самостоятельных вариантов этого процесса: модернизация Петра Первого первой четверти XVIII в.; Александра Второго - второй половины XIX в.; П.А. Столыпина - начала XX в.; Сталинская, или социалистическая, и современная модернизация конца XX - начала XXI в. (под чьим именем она войдет в историю - покажет будущее). Исторические особенности осуществления первых четырех вариантов показаны в публикациях Л.И. Семенниковой [5]. Они во многом определили характер модернизации, а именно - противоречивость, цикличность, фрагментарность и незавершенность.
Даже ограниченный обзор подходов к объяснению особенностей российской модернизации говорит о том, что историки используют различные аспекты мо-дернизационной парадигмы, что ведет к многообразию точек зрения, которые придется весьма огрубленно и в чем-то произвольно объединить в несколько групп. В результате этих обобщений выделяются лишь некоторые специфические характеристики российской модернизации.
Догоняющая (верхушечная, или мобилизационная) модернизация. Побудительным ее мотивом является осознание элитами актуального отставания страны, чаще всего в условиях проигранных ею войн или перед лицом угроз вражеского нашествия. Именно при актуализации угроз существованию страны чувство опасности охватывает элиты, побуждая их к реформам. Однако узость социальной базы реформирования делает его крайне неустойчивым: как только элиты усматривают угрозы своим интересам, они останавливают обновление. Народ обычно воспринимает такой процесс обновления страны как внешнее, инородное, навязанное явление, поэтому верхушечные реформы всегда сменяются взрывом традиционализма. Данный тип реформирования страны утвердился в России, начиная с Петра Первого [7]. В определении российской модернизации как «догоняющей» проявляется прежде всего ее незавершенный, фрагментарный характер.
Неравномерная модернизация. Это также весьма популярная характеристика, используемая при оценке модернизации в России. Помимо узости социальной базы реформ, они были также узки и по зоне охвата общественной жизни, ограничиваясь достижением быстрого экономического роста в сферах, главным образом связанных с повышением обороноспособности страны. Временные прорывы в области экономики не уменьшали общий уровень отсталости страны. Такая модернизация требовала мобилизации всех ресурсов, прежде всего человеческих. Это вело не только к прямым демографическим потерям в ходе осуществления
таких принудительных экономических проектов, как индустриализация в форме великих «строек» силами заключенных или коллективизация, сопровождавшаяся голодом и вымиранием, но и к долговременным демографическим потерям, связанным с закреплением в массовом сознании низкой ценности человеческой жизни. Во многом именно этим объясняется нынешний демографический кризис в России [1].
Советский дискурс модернизации в большей мере, чем западный, культивировал идею научно-технического прогресса. Достаточно вспомнить известный лозунг: «Коммунизм = советская власть + электрификация всей страны». Но идея научно-технического прогресса была оторвана от своей естественной основы - эмансипации личности и поощрения свободы научного творчества. В результате научно-технические достижения становились достоянием преимущественно оборонной сферы, не распространяясь на самые широкие области жизни страны, включая народное хозяйство. Именно фрагментарность научно-технического развития и его отрыв от роста человеческого капитала может иметь наиболее драматические последствия для России сегодня, по мере ее перехода к постиндустриальному варианту модернизации.
Все приведенные характеристики модернизацион-ных трансформаций не противоречат друг другу и могут быть использованы в качестве объяснения цикличности российского пути развития как «бега по кругу». Сама идея извечного движения по кругу противоречит сути теории модернизации, которая во всех своих версиях предполагает возможность прогресса. Это подтверждает мировой опыт. Так, страны на периферии Римской империи стали впоследствии лидерами европейской модернизации. Многие другие государства, включая те, что сегодня входят в число наиболее развитых, в свое время выступали в роли «догоняющих». Попытки же найти ответ на вопрос, что мешает России преодолеть силу сопротивления догоняющей модели развития, на мой взгляд, приводят нас к проблеме способов осуществления модернизации.
С точки зрения способов осуществления, можно утверждать, что России присущи два вида модернизации. Либеральные - они обычно не завершаются и бывают малоэффективными, и авторитарные, которые, по нашему мнению, бывают квазиэффективными: дают быстрый и резкий эффект, но затрагивают лишь отдельные сферы жизни общества. При этом понятно, что либеральная модернизация - вроде бы приглашение общества к участию в ней, но почему-то это участие оказывается неэффективным; а авторитарная - отказ, запрет для участия общества в этом процессе, но при этом неучастие общества сужает его рамки.
Явно просматривающиеся в истории страны мо-дернизационные циклы сделали в последние годы достаточно популярной теорию зависимости от предшествующего развития. Главное состоит в том, что в России по-прежнему существует мощный пласт
традиционализма. И вся история нашей страны не может быть понятой без учета этого факта. Может ли Россия в условиях существования такого пласта пойти путем либеральной модернизации или этот путь невозможен?
Чем отличается либерализм от традиционализма? Очевидно тем, что в основе последнего лежит представление о ценности неизменности жизни, о ценности того, что можно сформулировать как идею «хотим жить, как жили наши деды». Либерализм как тип культуры, сложившийся в истории, нацеливает на развитие и наращивание ценности изменений. Это прежде всего ценность свободы, но свободы - не как некоторого состояния, а как процесса ее развития и наращивания. Прежде всего, это свобода самоизменения, отсутствие или ослабление господства страха перед внешними силами, осознание себя как высшей ценности, причем не только в данном конкретном состоянии, но и как носителя потенциала собственного развития. В России же такого понимания свободы нет. Но наличие традиционной и либеральной культур неизбежно ведет к их диалогу. Развитие культуры, равно как и личности, возможно только через диалог, что ведет к утверждению либеральной культуры. Это не исключает возможность того, что традиционная культура возьмет реванш и восстановит свои ценности в масштабе общества. Кто победит, кто решит эту проблему, зависит от возрастания способности людей вступать в диалог по поводу этих ценностей. От того, где будет большая часть населения, причем населения активного, культурного, зависит судьба России.
Анализ истории России показывает, что это весьма нединамичная страна по имманентным характеристикам. Она всегда развивалась экстенсивно. Но три века российской модернизации полностью исчерпали возможности экстенсивного роста. Крах советского проекта был обусловлен тем, что коммунистический строй так и не смог провести российское общество через порог, разделяющий экстенсивную и интенсивную стратегии исторического бытия. Величайшее достижение советской эпохи состояло в том, что она окончательно уничтожила традиционную русскую деревню. Источник имманентно-статистического человеческого материала кончился к 1970-м годам. Но урбанизированный советский человек - не тот человек, которого мы знаем по зарубежной урбанизации. Традиционный крестьянский мотив перешел на новую городскую почву и тормозит движение [2].
О русской цивилизации обычно говорят как о цивилизации коллективистской - в противовес индивидуалистической либеральной, и при этом ссылаются на общину. Но дело в том, что за пределами общины этот коллективизм заканчивался. Он был местным, локальным коллективизмом малых общностей, изолированных друг от друга. И он был архаичным, исключающим само понятие об индивидуальной свободе. Поэтому в городской среде он воспроизводиться не мог. В нача-
ле ХХ в. стало ясно, что крестьянин, выброшенный из сельской общины в город, становится атомизирован-ным индивидом, не предрасположенным к социальной самоорганизации. Инерция же общинного коллективизма нередко проявлялась в повышенной склонности к созданию или пополнению локальных городских общностей криминального или полукриминального типа. Общинный коллективизм не содержит культурных предпосылок для трансформации в добровольную коллективность за пределами общины. Воспроизводимая им культура блокирует развитие понятия об общем интересе как интересе национальном, государственном. В своей потенции эта культура анархическая, что и проявилось наглядно в годы Гражданской войны.
Советский коллективизм был «псевдоколлективизмом», потому что предписывался государством. Именно государство взяло на себя формирование отсутствующего в культуре понятия об общем. Но при этом оно полностью монополизировало представительство этого интереса, транслируя его посредством административного и идеологического навязывания своих це-леполаганий. То был общий интерес, лишавший самостоятельного статуса интересы частные и групповые. Наше общество сегодня - это атомизированное общество, где горизонтальные связи возникают с трудом, в культуре которого отсутствует высокий статус интереса группового, консолидирующего людей и превращающего их в гражданское общество.
Считается, что цивилизационная доминанта русской цивилизации - православие [9]. Но если согласиться с этим, придется признать, что наиболее заметные мо-дернизационные прорывы страна осуществила именно тогда, когда этой основой пренебрегала. Военно-технологическая модернизация Петра Первого проводилась государством, превращенным фактически в светское, а аналогичная модернизация во времена И. Сталина -государством атеистическим.
В основе российской цивилизации, на наш взгляд, лежит державность. Своеобразие российской держав-ности состоит в том, что она заменила цивилизационную идентичность и компенсировала ее отсутствие. Державная же мощь была обретена в результате того, что послемонгольское Московское царство нашло оригинальный способ государственного существования и развития - милитаризацию повседневного жизненного уклада, на что обращали внимание историки самых разных направлений. Либерал В. Ключевский писал о «боевом строе государства» в Московской Руси, а евразиец Н. Алексеев - о том, что оно имело характер военного общества, «построенного как большая армия». Под милитаризацией понимается выделение больших средств на армию и вооружение, доминирование в массовом сознании образа внешнего врага и предощущение войны с ним. Все это имело место в разных странах в разное время, в том числе и западных. В России же можно говорить о милитаризации повседневности, т.е. выстраивании мирной жизни по военному образцу.
В результате формировалась особая культура, в которой ценности военной и мирной жизни не расчленены. Ее аналогом и истоком является культура родоплеменная, но в постоянно воевавшем Московском царстве она была приспособлена к нуждам государства и стала государственной. Она-то и позволила впоследствии Петру Первому осуществить уникальную для своего времени принудительную милитаристскую модернизацию.
В советский период большевики использовали эту особенность русской культуры, а именно то, что в ней ценностно не отчленялись друг от друга военная и мирная составляющие. Вспомним об «осажденной крепости», о «штурмах», «наступлениях», «отступлениях», «фронтах», о всепроникающей «борьбе», об искусственно насаждавшемся образе врага и культе секретности.
В современных условиях использовать милитаристскую культуру невозможно, так как она была изжита народным большинством еще при советской власти. Но если бы даже она и сохранялась, использовать ее для решения стоящих перед страной стратегических задач в постиндустриальную эпоху невозможно.
Известно, что милитаризация промышленности, работа над военными проектами - мощный двигатель научно-технического прогресса. ВПК страны, концентрация на некоторых высокотехнологических направлениях могли бы стать стимулом экономической и научно-технической модернизации. Однако милитаризация экономики не приводит к движению экономики вперед.
Дело в том, что существуют две противоположные системы мобилизационной подготовки экономики. Первая существовала с 1927 по 1939 гг. В этот период в СССР практически не было кадровой военной промышленности, а специализированные наркоматы появились лишь в 1939 г. За основу мобилизационной подготовки была взята американская модель подготовки к войне, предусматривавшая оснащение армии в случае войны вооружением, производство которого базировалось на использовании технологий, пригодных для выпуска как военной, так и гражданской продукции. С помощью США были построены огромные, самые современные тракторные и автомобильные заводы, а трактора и автомобили конструировались таким образом, чтобы их основные узлы и детали можно было использовать для выпуска танков и самолетов. Вторая, немецкая, мобилизационная система, предусматривавшая поддержание в мобилизационной готовности специализированных производств была тогда отвергнута. В результате уже в 1938 г. СССР имел мощности по выпуску более 35 тыс. танков и 40 тыс. самолетов. Несмотря на колоссальный урон от вторжения, советская промышленность произвела вооружения намного больше, чем германская.
Отказ в конце 1930-х годов от американской системы мобилизационной подготовки стал началом тотальной милитаризации промышленности. Третий пятилетний план (1938-1942 гг.) предусматривал увеличение
к 1943 г. мобилизационных мощностей до 60,7 тыс. танков. На имеющихся гражданских предприятиях достичь таких показателей было уже невозможно. Началось массовое строительство специализированных военных заводов ВПК, выделившегося после войны в обособленную от остальной экономики структуру. Апофеозом специализации стали невиданные на Западе «закрытые города», вся деятельность которых была связана с тем или иным обособленным направлением развития вооружения.
Подорвали советскую экономику непомерные требования военных в отношении мобилизационных мощностей по производству традиционного вооружения - танков, самолетов, артиллерии, боеприпасов. Хотя подлинные масштабы советских мобилизационных приготовлений к мировой войне остаются засекреченными (соответствующие архивы открыты только до конца 1950-х годов), тем не менее они были близки к представлениям Генштаба о мобилизационных возможностях США, с которыми СССР стремился достичь паритета. А представления эти были чудовищны. Так, Генштаб считал, что при мобилизационном развертывании в течение полугода промышленность США способна строить по 50 тыс. танков в год, а промышленность Западной Европы - еще 25 тыс. танков. Реальные же мощности и США, и Западной Европы были в десятки раз меньше.
Если взять оценки Генштабом мобилизационных мощностей своих противников за базу для расчетов советских мощностей, то, используя таблицу межотраслевого баланса, можно приблизительно оценить общее количество стали, цветных металлов, топлива и других материалов, требовавшихся для выпуска всего того вооружения, которое предусматривалось мобилизационными планами Генштаба. Полученные при этом гигантские цифры производства в базовых и сырьевых отраслях поразят воображение. И объяснят многое из того, что происходило в советской экономике и что привело ее, в конце концов, к краху.
К сожалению, российская власть и российская элита для консолидации населения вокруг власти и легитимации ее архаических патриархальных форм использует инерцию дополитического милитаристского сознания. Отсюда бесконечные апелляции к победе в Великой Отечественной войне и использование любого повода, чтобы о ней напомнить. Но инерционный ресурс милитаристской культуры исчерпан.
Таким образом, проблема объяснения причин, в силу которых в России не сформировались факторы, ответственные за переход общества с траектории «догоняющего» развития и «бега по кругу» на траекторию устойчивого развития, смещается к проблемам социокультурных ограничений модернизации, где все большее число ученых усматривает причину торможения экономических реформ [6].
Важным направлением модернизационной парадигмы является понимание того, что общество - важ-
нейший субъект модернизации. В России общество как субъект модернизации не сформировалось. В стране сегодня нет ни политической нации, ни гражданского общества, т.е. того «локомотива», с помощью которого различные народы осуществляли переход от традиционных систем общественных отношений к новым, современным. И свидетельствует об этом прежде всего отсутствие российской элиты. Согласно исследованиям Левада-Центра, те категории социальных субъектов, которые в общественном мнении определяются как «российская элита», на самом деле не отвечают социологическим критериям. Во-первых, они не самостоятельны и демонстрируют свою безынициативность, а во-вторых, в социально-политическом смысле не выступают перед другими группами населения как образец для подражания. Сказанное справедливо ко всем разновидностям отечественной квазиэлиты. Современное «служивое сословие» - наделенные властью люди (управленцы, номенклатура, бюрократия, начальство и т.п.) не могут считаться элитой ни по профессиональным (критерий квалификации), ни по деловым качествам (критерий эффективности). «Образованное сообщество» (интеллигенция) - также не элита, поскольку не имеет самостоятельных политических интересов и не обладает средствами организованного публичного выражения своей самостоятельности. Аналогичная ситуация и с «высшим обществом» - группой людей с наиболее высоким социальным статусом (от политики и финансов до искусства и спорта). Этот социальный слой, казалось бы, способен быть элитой, и через свое влияние на прессу, моду, школу мог бы вести за собой общество, формируя образцы для подражания или моральные ориентиры для других групп. Однако в российских условиях он не выступает в таком качестве прежде всего потому, что не стремится стать лидером нации [3].
Та же тенденция прослеживается на уровне среднего класса - некого отечественного «третьего сословия», которое многие эксперты прочили на роль потенциальной элиты нации-общества. Даже в количественном измерении с начала 2000-х годов доля его представителей среди городского населения не возрастала, а напротив, снижалась с 25 до 20%. Еще важнее, что за это время изменилось социальное наполнение рассматриваемой группы: доля предпринимателей в ней сократилась с 13 до 6%, а удельный вес государственных служащих, наоборот, вырос с 49 до 54%. Такой состав российского среднего слоя во многом определяет преобладание у него вовсе не гражданских, а подданнических ориентиров.
Социологические исследования указывают и на значительные различия в социально-политических позициях нашего среднего класса и западного в представлениях о государстве, демократии и политической оппозиции. Российское государство в глазах отечественного «третьего сословия» - генератор жизненных смыслов, а не арбитр, следящий за соблюдением пра-
вил. Больше половины респондентов отдают приоритет интересам государства по сравнению с интересами отдельной личности. И еще одна деталь: 42% респондентов безоговорочно и 45% частично разделяют мнение: задача политической оппозиции - оказывать правительству помощь в работе, а не критиковать его. Все это мало похоже на признаки гражданского общества, как «общества, овладевшего государством» [8].
Еще одно свидетельство - отсутствие адекватного западноевропейскому понятия нации как политического сообщества, где народ выступает в качестве источника легитимности и суверенитета. Идеология национализма в виде требования политических прав на определенную территорию для отдельно взятой культурной общности сравнительно быстро распространилась из Франции по всему миру. Не стала исключением и Россия, однако ее элита не столько воспринимала данную идеологию, сколько старалась имитировать национализм, выхолащивая его гражданское содержание. Если до Николая I цари и аристократия кичились своей инородностью, происхождением от викингов Рюриковичей и византийских императоров, то после буржуазных революций в Европе и восстания декабристов российской монархии срочно потребовалось доказательство своей «укорененности». Так возникла теория «официальной народности», или «официального национализма». Те же причины самосохранения заставляли советское руководство декорировать советскую империю как добровольный союз республик. Видимость демократического, национально-федеративного устройства нужна была потому, что Сталин понимал: имперский тип правления в ХХ в. уже не легитимен в глобальном масштабе. Точно так же нынешние политические лидеры декорируют свой главный политический проект рецентрализации страны под особые демократию (суверенную) и федерацию (вертикальную).
Не сформировалось у нас и по сию пору понятие политической нации: его заменяет представление о ней как о замкнутом этническом сообществе (русская, татарская, еврейская и другие нации). Не сложился у нас и гражданский национализм - комплекс идеологических представлений и политических практик, в которых центральное место занимает стремление к установлению народного, т.е. общественного суверенитета. В России распространен иной, этнический, национализм - идеология превосходства одного этноса над другими и сопутствующие этому требования доминирующих или даже исключительных прав одних этносов по отношению к другим.
Таким образом, причиной торможения модернизации в России является ее социокультурная специфика. Она связана прежде всего с господством особой модели взаимоотношений общества, личности и государства -разновидности моделей, характерных для традиционного общества, хотя и вступившего уже в эпоху своего разложения. Сами россияне очень хорошо понимают, что российская модель взаимоотношений общества,
личности и государства имеет значительные отличия от западноевропейской, и уже поэтому любые реформы по западному образцу в России невозможны.
При этом, с одной стороны, они в большинстве своем убеждены в необходимости реформирования страны, продвижения ее по рыночному пути, с другой - все это не означает для них проведения реформ по западному пути развития. В последнем их не устраивает прежде всего иное понимание того, «что такое хорошо и что такое плохо», отличающееся от западного приоритетом интересов общества, выразителем которых выступает государство, над интересами личности. Для россиян не те или иные группы индивидов должны в борьбе друг с другом отстаивать свои интересы, а государство как выразитель общих интересов должно на базе общественного консенсуса проводить политику, направленную на благо народа как единой общности.
Это, конечно, принципиально иная модель взаимоотношений личности и государства, нежели существующая в Западной Европе, где государство заботится не об абстрактном «благе народа», а выступает гарантом интересов и прав человека в его взаимоотношениях с обществом. Однако общественное сознание в сегодняшней России не монолитно. Правы те авторы, которые говорят о противоречии традиционалистского и либерального начал как базовой характеристики российского общественного сознания: около половины всех россиян можно отнести к промежуточному типу сознания [6]. А это означает возможность преодоления социокультурных ограничений и зависимости от особенностей исторического пути при усилении импульсов внешнего воздействия.
Применительно к процессу модернизации общества речь идет прежде всего о мировом экономическом соревновании, проигрыш в котором России был важнейшим стимулом к ее модернизации во все времена. Но если в XIX и ХХ вв. экономическое отставание осознавалось верхушечными слоями лишь после неудачных войн, то в 1980-х годах оно стало очевидностью в мирное время. Эта же тенденция может обозначиться в ближайшем будущем, когда станет явным отрыв России от стран, перешедших к постиндустриальной экономике, когда большая часть ВНП производится не в промышленности и сельском хозяйстве, а в сферах услуг, образования и производства интеллектуальных продуктов. С середины 1990-х годов «все западные страны вступили в полосу устойчивого роста информационного сектора экономики, ставшего основой хозяйственного прогресса». К концу 1990 годов в США только «отрасли, производящие информационные блага, обеспечили треть прироста американского ВНП и 37% всех новых рабочих мест». Если же говорить обо всей совокупности отраслей постиндустриальной экономики, то они обеспечили 70% ВНП США и крупнейших стран ЕС [4, с. 71-76].
Одна лишь возможность сужения рынка сбыта энергетических ресурсов должна подстегнуть Россию
к модернизации. Есть и другие стимулы ее движения в этом же направлении - демографические, военные, экологические. Однако такой переход нельзя осуществить по традиционной для России модели мобилизационной, фрагментарной модернизации. Петр I смог построить Петербург, согнав для строительства крепостных, и заставить их производить пушки на заводах Демидова. Сталин мог строить Беломорканал силами заключенных и даже разрабатывать новые самолеты в лагерных «шарашках», но переход к информационным технологиям невозможен за счет мобилизационного напора. Такой переход требует массового добровольного и заинтересованного участия граждан, их креативности, раскрепощения индивидуальности и высокой интеллектуальной подготовки. Именно поэтому столь огромны вложения в образование постиндустриальных обществ.
Рост образования и поощрение творчества влекут за собой рост самоуважения человека и другие социально-политические следствия. Взаимосвязь между ростом самоуважения человека и изменением его гражданской позиции в России уже заметна.
Таким образом, проявление и усиление внешних вызовов может стимулировать в России перестройку всей системы общественных отношений и интересов. В стране уже накапливаются и внутренние факторы перемен, связанные прежде всего с потребностью определенной части общества в самовыражении, самозащите, сплочении и социальном самоопределении. Эта потребность в сочетании с необходимостью перестройки экономики может стать началом нового этапа социально-политической модернизации России, при которой возрастет роль общества как важнейшего элемента политической системы и осознание ценности человека и его жизни.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Архангельский В.Н. Стратегия демографического развития России. М.: Интерпрас, 2005. 402 с.
2. Вишневский А.Г. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М.: ОГИ, 1998. 432 с.
3. Гудков Л.Д., Дубин Б.В., Левада Ю.А. Проблема «элиты» в сегодняшней России: размышления над результатами социологического исследования. М.: Восток-Запад, 2007. 312 с.
4. Иноземцев В.Л. Пределы «догоняющего» развития. М.: Интерпрас, 2000. 312 с.
5. Семенникова Л.И. Цивилизационные парадигмы в истории России // Обшественные науки и современность. 1996. № 6. С. 86-102; 1997. № 1. С. 75-83.
6. Тихонова Н.Е. Социокультурная модернизация в России (Опыт эмпирического анализа) // Общественные науки и современность. 2008. № 2. С. 5-24.
7. Эйдельман Н.Я. «Революция сверху» в России. М.: Наука, 1989. 385 с.
8. Юсупова Д. Новый средний // Ведомости. 2007. 2 февр.
9. Яковенко И. Православие и исторические судьбы России // Обществ. науки и современность. 1994. № 2. С. 47-56.
