CC BY
29
жение своим взрывом, а упорный будничный труд, вдохновляемый идеей сотрудничества и взаимообогащения цивилизаций — идеей, отвергающей цивилизационные столкновения и “битву несовместимых миров”.
Г.Мирский, “Исламизм — третья ступень ракеты деколонизации?”, М., 2004г., с. 1—23.
ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ И ЗАКАВКАЗЬЕ
2003.04.016-020. ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ: НАДВИГАЮЩАЯСЯ
БУРЯ?
Central Asia: A gathering storm? / Ed. by Rumer В.; Sharpe, 2002. — XIII, 442 p.
From the cont.:
2003.04.016. RUMER B. Preface; The search of stability in Central Asia. — P. IX—XII; 3—66;
2003.04.017. SYROEZHKIN K. Central Asia between the gravitational poles of Russia and China. — P. 169—207;
2003.04.018. LAUMULIN M. Central Asia and the European Union. — P. 208—241.
2003.04.019. ABDULLAEV E. The Central Asian nexus: Islam and politics.
— P. 245—298.
2003.04.020. TRUSHIN E. and Trushin E. Challenges to economic policy in Central Asia: is a miracle possible? — P. 376—428.
Б.Румер (Гарвардский университет, США) (016) отмечает, что не сбылись мрачные прогнозы начала 90-х годов о превращении Центральной Азии (ЦА) в один из наиболее нестабильных регионов мира. Несмотря на тяжелый экономический кризис, удалось избежать социального хаоса и гражданской войны (за исключением Таджикистана). Эту стабильность обеспечили четыре фактора: 1) авто-ритарные режимы ЦА предпринимали необходимые меры для предупреждения (или подавления) межэтнических конфликтов; 2) созданный в советское время экспортный потенциал, кредиты международных финансовых институтов, иностранные инвестиции в добычу нефти и газа, пробудившаяся предпринимательская активность местного населения — все это помогло избежать экономического коллапса;
3) отрезвляющий эффект таджикской трагедии;
4) заинтересованность России, Китая и США в сохранении стабильности в регионе.
11 сентября 2001 г. привлекло внимание к региону прежде всего из-за его близости к Афганистану и Пакистану: правящие авторитарные режимы недвусмысленно сделали выбор в пользу США, Запада, но внутренняя ситуация в ЦА весьма взрывоопасна — религиозная и светская оппозиция набирает силы вследствие растущего недовольства местного населения. Кроме того, серьезно изменилась геополитическая ситуация: на фоне общего роста заинтересованности России, Китая и США в ЦА Вашингтон превратился в “главного экономического донора и гаранта безопасности региона” (016, с. XI).
Автор считает совершенно бессмысленным анализ ситуации в ЦА как едином регионе: с течением времени пять стран все дальше отдаляются друг от друга в экономическом и политическом отношении, несмотря на публичные заверения о “региональной солидарности”. Правда, во всей ЦА в первой половине 90-х годов самыми важными вопросами были становление государственности и переход к рыночной экономике, а с конца 90-х годов — политическая стабильность, которой угрожала волна исламского радикализма. К дестабилизации ведут противоречия между отдельными странами ЦА из-за источников воды и энергии, притязаний на пограничные территории, еще более — опора авторитарных режимов на мафиозно-клановые структуры, сплав правящей бюрократии с легальным и нелегальным бизнесом, разрастание коррупции и взяточничества. Постепенно растрачивается унаследованный от СССР технологический и интеллектуальный капитал, устаревает оборудование, эмигрируют притесняемые русскоязычные специалисты. Особенно заметно падение уровня образования молодежи: из-за растущей стоимости современного образования в сельской местности его вытесняет религиозное, что создает благоприятную почву для пропаганды радикального исламизма. Наконец, в настоящее время ни одна из стран ЦА не достигла уровня производства 1990 г., хотя с 2000 г. его падение сменилось приростом ВВП (особенно в Казахстане и Туркмении, благодаря благоприятной динамике мировых цен на нефть и газ). Тем не менее никому еще не удалось создать механизмов, обеспечивающих устойчивое экономическое развитие.
Автор подробно останавливается на положении в двух “региональных супердержавах” — Казахстане и Узбекистане.
Казахстан. Экономика страны самодостаточна: высокоразвитая горнодобывающая промышленность на основе огромных сырьевых ресурсов, комплексное сельское хозяйство, население с высоким уровнем образования (примерно 90% рабочей силы в начале 90-х годов окончили среднюю школу и вузы). “Учитывая огромный экономический потенциал Казахстана, даже стихийное разворовывание национального богатства бюрократией и мафиозно-клановыми организациями (в ходе приватизации) не смогло обанкротить страну” (016, с. 8). В 2000—2002 гг. происходил рост ВВП, но вопрос в том, создает ли он условия устойчивого развития независимо от цен на нефть и металлы и как экономические показатели отразятся на социальной сфере, на уровне жизни населения.
Официальная статистика утверждает, что доходы на душу населения увеличиваются, по оценкам же казахстанских специалистов, напротив, они снижаются, уровень безработицы достиг (по методике МОТ) 30%, доля расходов на здравоохранение упала в 1999 г. до 3,3% ВВП, образования — 2,5% ВВП, и в целом реальные доходы населения в 1999 г. не превышали приблизительно 10% от уровня 1991 г. (016, с. 11). Одновременно резко возросло неравенство распределения доходов: по оценкам казахстанских специалистов, верхние 5% населения захватили 80% национального богатства, а ниже черты бедности существовали 40—75% жителей (там же). Контрасты между низами (особенно в сельской местности) и богачами (в Алма-Ате и Астане) бросаются в глаза в Казахстане резче, чем в других странах ЦА. Отсюда тоска по “добрым старым временам”, упадок моральных ценностей, обращение к религии, причем не только к традиционным исламу и православию, но и к проповедничеству протестантских миссионеров.
Государственный строй Казахстана, по словам автора, является мафиозным, он поддерживает “мафиозный порядок”, власть “семьи” президента Н.Назарбаева превышает масштабы влияния “семьи” в России при Ельцине, но “трудно поверить, что Назарбаев добровольно откажется от власти. Если же это случится, маловероятно, что его преемник будет казахским эквивалентом Владимира Путина” (016, с. 15).
Узбекистан, в отличие от Казахстана, не пошел по пути “шоковой терапии” экономики, отказался копировать российские реформы и сохранил многие черты командно-административной экономической системы, основная часть экономики осталась в соб-
ственности или под контролем государства. Помимо объективных причин такого различия путей двух государств в реформировании экономики весьма важным оказался и личностный фактор: президент И.Каримов лучше других лидеров ЦА был подготовлен к пониманию макроэкономических проблем (профессиональный экономист, был министром финансов и председателем Госплана Узбекской ССР, первым секретарем компартии стал уже в период перестройки). Он понимал, насколько в условиях Узбекистана исказятся неоклассические идеи реформ, и отказался от фундаментальной либерализации экономики. Поэтому в первой половине 90-х годов в Узбекистане был наименьший спад производства, сохранялась стабильность. “Но эта стабильность превратилась в экономическую стагнацию” (016, с. 22). Тем не менее Каримов и во второй половине 90-х годов, когда высветилась необходимость перемен, оказался неспособным к изменению курса. Прежде всего усугубляется кризис в сельском хозяйстве из-за повторения “худших элементов советской модели”, что автор объясняет неспособностью президента “преодолеть советские экономические концепции”, рассматривающие аграрный сектор как вспомогательный элемент в экономической структуре, призванный обслуживать потребности индустриализации (016, с. 25).
Общество в постсоветском Узбекистане все более “демодернизируется”, заметен общий интеллектуальный упадок. Особенно тяжело это отражается на русскоязычной интеллигенции, вынужденной эмигрировать под давлением дискриминационных мер. В городе население ищет способы выживания и нет угрозы массовых беспорядков. Положение в деревне сложнее, особенно в Ферганской долине, где из-за нехватки земли и воды имеется угроза социального взрыва, и население оказывается восприимчивым к идеям радикального ислама. В стране усиленно пропагандируется идея “Великого Узбекистана”, базирующаяся на националистической мифологии — на культе Тамерлана. Оптимальное сочетание традиций и современности оказалось здесь недостижимым идеалом.
В результате в Узбекистане происходит “трансформация от традиционализма к тоталитаризму”, усиливаются репрессии против всех инакомыслящих, “во всех сферах культурной и экономической жизни стала явной антимодернизация” (016, с. 30). Обостряются социальные проблемы — расширение масштабов безработицы и нищеты на фоне высоких темпов роста населения. Тем не менее режим прочен благодаря историческим традициям авторитаризма, попули-
стской риторике, “таджикскому синдрому”, боязни радикальных исламистов и личным способностям Каримова. Поэтому “маловероятно, что “Исламская Республика Узбекистан” сменит нынешнее светское государство” (016, с. 33).
В целом внешнеполитическая ситуация ЦА кардинально изменилась после распада СССР, когда возникли перспективы сближения с мусульманскими странами. Наибольшую активность среди них проявляли Турция и Иран. Влияние первой особенно возросло в первые месяцы после провозглашения независимости республиками ЦА: Ташкент и Алма-Ата с энтузиазмом воспринимали ориентированную на Запад светскую “турецкую модель” и ожидали щедрых кредитов, однако вскоре выяснилось, что Турция не имеет возможности поддержать их экономики. Иран получил шанс на сближение только с Таджикистаном и Туркменией (газопровод).
Для Индии и Пакистана ЦА — новая арена соперничества за роль главенствующей региональной державы. Но решающее значение в регионе имеет политика России, Китая и США.
В казахстанско-китайских отношениях существует ряд противоречий, и все же Казахстан (так же как Киргизия) медленно, но верно втягивается в китайскую орбиту — прежде всего экономически и еще медленнее политически. Однако в ближайшем будущем приоритет несомненно сохранит Россия. “Отношения с Россией значительно важнее для Казахстана, чем для Узбекистана и Туркмении. Казахстан — один из лояльных союзников России на постсоветском пространстве, выступает за максимально возможную интеграцию в СНГ” (016, с. 42). Одновременно развиваются отношения с США, заинтересованными в строительстве нефтепровода для казахстанской нефти в Турцию, минуя Россию и Иран. Узбекистан более активно поддерживает США: США и НАТО рассматривают его как “ключевого стратегического партнера” в ЦА (016, с. 45). Одновременно Каримов последовательно пытается уменьшить влияние Москвы в регионе.
Создание Шанхайской организации сотрудничества отвечало интересам всех ее участников, как института борьбы с исламским экстремизмом. В ее рамках при демонстративном равенстве России и Китая постепенно происходит сдвиг в пользу последнего. Но наиболее резкое изменение в балансе сил в регионе обусловлено возрастанием роли США после событий 11 сентября. Американский патронаж Узбекистана отнюдь не радует ни Москву, ни Пекин. Он беспокоит также Астану и Бишкек. Автор призывает администрацию Буша
помнить, что “пожертвовать своими отношениями с Россией ради отношений с Центральной Азией не отвечает ни долгосрочным, ни краткосрочным интересам США” (016, с. 60). Американский патронаж региона, во-первых, подорвет доверие к внешнеполитическому курсу Путина в России (прежде всего, высших кругов вооруженных сил и служб безопасности), во-вторых, велика стоимость такого патронажа, требующего огромных затрат, причем неясно, как они будут использованы в условиях всеобщей коррупции авторитарных режимов. США не нужно становиться “гегемоном” ЦА, т.е. принимать на себя ответственность за ее экономическое развитие и стабильность. “Оптимальный подход к Центральной Азии — установление здесь лидерства США в партнерстве с Россией. Не в интересах США загонять в угол Путина и препятствовать его политике интеграции России с Западом” (016, с. 62).
К.Сыроежкин (журнал “Континент”, Алма-Ата, Казахстан) полагает, что после распада СССР в ЦА образовался геополитический вакуум, который в первой половине 90-х годов относительно устраивал все страны, имеющие свои интересы в регионе.
Россия вначале не использовала сохранившиеся многочисленные возможности влияния в ЦА, и эта стратегия несла весьма печальные последствия. Только в 1996 г. (с назначением министром иностранных дел Е.Примакова) начались попытки восстановить свои позиции в регионе, что диктовалось необходимостью не только последнему, но и самой России отразить угрозы, исходящие из афганского кризиса и внедрения в центральноазиатский геополитический вакуум новых игроков — прежде всего США и в некоторой степени Турции, Ирана, Пакистана. Все это открывало новые возможности для Китая.
Пекин провозгласил своей целью “поддержку существующих политических властей” ЦА, поскольку они выступают против пан-тюркистской и исламской фундаменталистской идеологии, что, в свою очередь, поддерживает стабильность в мусульманских районах Китая (автор цитирует “Женьминь жибао”). Китай одним из первых признал независимость новых государств ЦА, были заключены многочисленные соглашения о торговле, экономическом и научнотехническом сотрудничестве. Огромное значение имело подписанное в Шанхае 26 апреля 1996 г. соглашение между Китаем, Россией, Казахстаном, Киргизией и Таджикистаном, которым, во-первых, Пекин ясно продемонстрировал, что эти три центральноазиатских государ-
ства остаются в сфере интересов России, во-вторых, было положено начало стратегическому союзу России и Китая, способному противостоять господству Запада. Встреча Шанхайской пятерки в Москве в апреле 1997 г. еще более отчетливо показала “намерение Москвы и Пекина противостоять американским притязаниям на мировое господство” (017, с. 181). В том же году была закончена демаркация границ между Китаем и ЦА. Торговля Китая с Казахстаном развивалась особенно благоприятно в начале 90-х годов, во второй половине лидерство перешло к Узбекистану и Киргизии, но одновременно в 1997 г. китайская нефтяная компания приобрела 60% акций Актю-бинскнефти, готовится проект нефтепровода Западный Казахстан— Китай. “Это превращает Китай в главного инвестора экономики Казахстана, а проект трубопровода автоматически дает ему статус стратегического партнера” (017, с. 186).
К числу важнейших геополитических перемен в ЦА на рубеже ХХ—ХХІ вв. автор относит “возвращение России”, причем не только политическое, но и экономическое. Новая ориентация в ее внешней политике — прагматичное преследование своих национальных интересов — стала особенно явной с избранием президентом В.Путина. “Россия (сейчас вместе с Китаем) — главный гарант безопасности в Центральной Азии, можно сказать, что эта ее роль только возрастет” (017, с. 188). Москва перестала рассматривать ЦА как “азиатское ярмо” и считает ее стратегическим партнером, который, помимо собственной безопасности, помогает обеспечивать безопасность южного фланга России от исламского экстремизма и потока наркотиков.
Китай в начале 90-х годов надеялся кардинально расширить свое влияние в ЦА, теперь же иллюзии рассеялись, и он занял позицию наблюдателя соперничества США и России; зная, что в оси Пекин—Москва Китаю принадлежит ведущая роль, он получает ряд экономических и политических благ от связей с регионом. Хотя в настоящее время Китай не представляет военной угрозы последнему, модернизация китайской армии, увеличение ее численности в пограничных районах дает основание для беспокойства. В Шанхайской организации сотрудничества — важнейшем инструменте обеспечения безопасности в регионе — “не только Россия, но еще более Китай будет играть роль “первой скрипки” благодаря своему экономическому и военному потенциалу” (017, с. 200). Без поддержки России и Китая государства ЦА не могут обеспечить свою безопасность от проникно-
вения исламских террористов, ибо в условиях коррупции верхов и нищеты населения их поддержат многие местные жители.
Таким образом, объективный анализ геополитической ситуации в ЦА свидетельствует, по убеждению Сыроежкина, что здесь “господствующими державами” все еще остаются Китай и Россия, тогда как “США упустили историческую возможность: в борьбе за Центральную Азию они проиграли России и Китаю” (017, с. 202— 203).
М.Лаумулин (Казахстанский институт стратегических исследований) подчеркивает, что ведущая роль в определении политики Европейского союза (ЕС) по отношению к проблемам ЦА принадлежит Германии, именно германские аналитики сформулировали задачи ЕС: Каспийский регион (КР) важен не только как будущий важнейший источник энергоресурсов, но и как стратегический бастион, отделяющий Россию и Европу от мусульманского мира. Страны КР присоединились к программе “Партнерство во имя мира”, являются частью конфликтной зоны на южном фланге НАТО и важны для безопасности Альянса.
Важными инструментами политики ЕС в регионе стали программы TACIS (Technical assistance for the Commonwealth of independent states) и TRASECA (Transport corridor Europe-Caucasus-Central Asia). “С точки зрения политических перспектив ЕС подчеркивает необходимость избегать любых антироссийских союзов в регионе. Будущая реализация интересов ЕС предполагается в рамках тесного сотрудничества и партнерства с Россией” (018, с. 215).
В то же время германские аналитики подчеркивают, что ни при каких обстоятельствах страны КР не станут потенциальными членами НАТО или ЕС; НАТО, ЕС и ОБСЕ лишь должны помогать им в укреплении независимости, стабильности и демократии.
Германия, как и весь Запад, заинтересована в уменьшении зависимости от нефти из Персидского залива путем поступления на европейский рынок каспийской нефти. Она надеется, что ее интересы будут учтены в ЕС и ОБСЕ, когда будет вырабатываться западная стратегия использования каспийских ресурсов. “Некоторые германские политики видят трансформацию Каспийского региона в некий “пояс стабильности”, отделяющий Европу от нестабильных регионов мусульманского мира” (018, с. 217). Поэтому столь важно укрепление стабильных, светских демократических режимов в КР. В отличие от Вашингтона Берлин понимает, как опасно игнорировать Москву в
решении каспийских проблем. Предпочтительное решение для ФРГ
— сотрудничество с Россией и действия в рамках совместной европейской энергетической системы в решении о путях транспортировки каспийских энергоресурсов. “Определенные немецкие и более широко — европейские политические круги выражают недовольство единоличными попытками Вашингтона предъявлять претензии на монополию силы в определении судеб Каспия. У ФРГ и ЕС есть здесь свои политические и экономические интересы” (018, с. 222). Европейцы требуют равных с американскими компаниями прав в развитии ресурсов КР, впрочем, очевидно этот конфликт будет урегулирован во имя единого фронта западной стратегии на Каспии.
Тем не менее в начале XXI в. ЕС все еще не имеет единой стратегии по отношению к ЦА. “Экономические и политические интересы больших европейских государств в Центральной Азии различны и расходятся” (018, с. 237). Европа заинтересована в прямом участии в послевоенной политической трансформации Афганистана, ей нужна альтернатива арабской нефти в каспийской нефти. Естественный союзник Европы — Россия и некоторые центральноазиатские государства, более всего Казахстан. “После 11 сентября “большая игра” в Центральной Азии вступила в новую фазу. Логика событий подталкивает ЕС и Центральную Азию, вместе с Россией, искать новые формы стратегического сотрудничества” (018, с. 240).
Е.Абдуллаев (Иокогамский университет, Япония) называет наиболее характерной чертой десятилетия независимости государств ЦА сочетание ислама с советской формой авторитарного правления (019). При этом он предпочитает пользоваться терминами “оппозиционный ислам” или “исламская оппозиция” вместо “ваххабизм”, “фундаментализм”, “исламизм”.
Ислам был господствующей религией ЦА в течение тысячелетия, хотя она оставалась периферией исламского мира. С конца 80-х годов XX в., “после десятилетий пропаганды атеизма в СССР, началась реисламизация региона. В 90-е годы правительства центральноазиатских государств постоянно поддерживали традиционный официальный ислам и его вполне лояльное к власти духовенство (открывались мечети и медресе), но одновременно пытались подавить реформаторов и представителей так называемого неофициального ислама, которые во многих случаях были вынуждены действовать нелегально. Оппозиционный ислам в определенной мере порождался и
безусловно усиливался экономическим кризисом, обнищанием населения, особенно сельского.
В борьбе против вооруженных выступлений религиозныхэкс-тремистов происходило объединение светских государств ЦА. Однако даже необходимость единства в борьбе против “общего врага” не смогла преодолеть взаимного недоверия Узбекистана и Казахстана, центробежные процессы в регионе, что исключает “реальное лидерство в объединении светских режимов против угрозы оппозиционного ислама. Скорее возможно внешнее лидерство, и, действительно, на эту роль с сентября 1999 г. претендует Россия”” (019, с. 268). С приходом к власти В.В.Путина Россия активно участвует в анти-экстремистских действиях в ЦА. Ее содействие (соглашение 2000 г. о поставке вооружения узбекской армии) помогло ликвидировать вторжение банд Исламского движения Узбекистана (ИДУ). Тем не менее, решив эту задачу, Узбекистан начал дистанцироваться от России и искать поддержку США и Китая. Таким образом, ни ислам, как общая религия, ни оппозиционный ислам, как общая угроза, не стали фактором тесного сплочения государств ЦА, нет у них и общепризнанного лидера.
Абдуллаев утверждает, что в ЦА исламу были свойственны не столько национально-государственные отличия, сколько разница между исламом “степным” (кочевники и полукочевники),
“оазисным” (крупные города) и “горных долин” (Таджикистан, Ферганская долина) (019, с. 274). Поскольку в период становления независимых государств на первый план вышла задача укрепления национально-государственной идентичности, местным жителям начали чинить препятствия при пересечении границ, возникли диспуты из-за спорных пограничных территорий и водных ресурсов. “В этих условиях лозунги исламской оппозиции, эксплуатирующей наднациональную идентичность ислама, имеют определенный отклик” (019, с. 275). В то же время исламская оппозиция, возможно, под ближневосточным влиянием, далека от традиций этнической терпимости, столетиями характерных для региона: например, “Хизб ут-Тахрир” призывает изгнать из ЦА русских и евреев, ИДУ называет правящий режим Узбекистана “сионистским”.
Одна из причин реисламизации начала 90-х годов — идеологический вакуум после краха коммунистической идеологии. Заполнить его правящие режимы стремились умеренно националистическими программами: идеализация прошлого, глава государства — главный
идеолог (многочисленные труды И.Каримова и Н.Назарбаева, “Рух-наме” С.Ниязова), ученый, т.е. скорее светский, чем мусульманский лидер. Таким образом, для официальной идеологии государств ЦА характерны следующие общие черты: “Все они светские, умеренно националистические, консервативные, тесно связаны с фигурой их создателя — лидера государства. Другая их общая черта — неспособность из-за вышеназванных характеристик эффективно противостоять идеологии оппозиционного ислама” (019, с. 282). Последний умело использует образ ислама как источника справедливости. Многие исламские организации Узбекистана и возникли в ходе такой борьбы под лозунгами “За справедливый суд”, “За освобождение невинно осужденных”. Напротив, репрессии властей против исламской оппозиции в целом (аресты и суды в 1999—2000 гг. в Узбекистане, Таджикистане, Киргизии) объяснялись антиконституционностью их организаций (конституции запрещают религиозные партии и организации, пропагандирующие религиозную вражду). Радикальное крыло исламской оппозиции прибегает к террору (приводятся официальные данные по Узбекистану и Киргизии за 1993—2000 гг. о десятках убитых и раненых) (019, с. 281), однако оппозицию трудно считать главным инструментом наркоторговли.
В заключение Абдуллаев повторяет, что затянувшийся экономический кризис, массовое обнищание народов порождает уязвимость ЦА для радикальных исламских движений, финансируемых арабскими странами, Турцией, Пакистаном, Усамой бен Ладеном.
В свою очередь, эта финансовая помощь питает ксенофобию оппозиционного ислама (антисемитские лозунги, угрозы русским, китайцам, корейцам). В борьбе с религиозным экстремизмом усилилась роль России в регионе, а также ее соперничество с Соединенными Штатами (как следствие, углубление раскола между Казахстаном, ориентированным на Москву, и Узбекистаном, сотрудничающим с Вашингтоном). Усилия Запада, направленные на демократизацию правящих режимов ЦА, принесли незначительные результаты, полезнее было бы посредничество международных организаций в начале “диалога между правительственными структурами центрально-азиатских государств (например, комитетами по делам религии) и наиболее умеренными исламскими движениями и лидерами” (019, с. 293). Рост терроризма в ЦА прямо связан с событиями в Афганистане и угрожает не только светским режимам региона, но и сосе-дям
— России и Китаю. Предупредить новый взрыв конфронтации с ре-
лигиозной оппозицией только военными мерами невозможно, необходимо комплексное решение всех вышеназванных проблем.
Ташкентские экономисты Эшреф и Эскендер Трушины (020) считают, что глобализация увеличивает роль экономической политики (ЭП) государства в достижении устойчивого роста экономики, необходимого для обеспечения стабильности, противостояния угрозам исламского фундаментализма и, прежде всего, уменьшения бедности. Важные критерии ЭП — экономическая свобода и открытость. Необходимо помнить, что традиционные исламские законы предоставляли высокую степень свободы во внутренней и внешней торговле, в бизнесе, поэтому нынешние светские режимы должны гарантировать людям хотя бы не меньшие экономические свободы. В том числе налоги на крестьян не должны превышать исламские нормы, уничтоженные коллективизацией.
По степени экономической свободы страны ЦА за 1998— 2002 гг. ранжируются (от высшего к низшему) в следующем порядке: Киргизия, Казахстан, Таджикистан, Туркмения, Узбекистан (020, с. 378)1. Характерно, что такой же порядок стран в индексе политических свобод на 1997 г., разработанном Freedom House. Киргизия осуществила самые либеральные реформы по советам МВФ и Мирового банка, в Казахстане экономическая либерализация сочетается с более жесткой ЭП. Ряд либеральных реформ в Таджикистане после окончания Гражданской войны привел к росту экономики, хотя задачи ее послевоенной реконструкции и политической стабилизации еще не решены. В Туркмении и Узбекистане все еще сохраняются многие черты советской ЭП, что позволило в краткосрочной перспективе смягчить последствия распада СССР и отсрочить проведение рыночных реформ.
Авторы полагают, что острая необходимость новой стратегии развития стран ЦА диктуется десятью объективными задачами:
1) экономический рост, прежде всего, не должен отставать от высоких темпов увеличения трудовых ресурсов. В 2001—2010 гг. последние, по прогнозу Мирового банка, ежегодно будут возрастать на 0,8% в Казахстане, 2,1 — в Киргизии, 3,0 — в Таджикистане, 2,5 — в Турк-
1 Авторы ссылаются на Heritage foundation / The 2002 index of economic freedom / Ed. O’Driscoll G., Holmes K., O’Gruly M. - 2001. Описание здесь и далее по реф. источнику.
мении и 2,6% — в Узбекистане (020, с. 383)1. Кроме того, необходимо компенсировать износ оборудования советских времен в промышленности (по расчетам авторов, ежегодный темп износа основных фондов составит 3—5%) и реконструировать более половины ирригационных систем (020, с. 384). Наконец, высокие темпы экономического роста нужны для погашения растущих платежей по внешнему долгу, борьбы с бедностью, безработицей, оттоком высококвалифицированных кадров и ухудшением экологической ситуации;
2) необходимо преодолеть импортзамещающий уклон и закрытость экономики (Туркмения с ее огромными запасами газа и небольшим населением может длительное время сохранять эту неэффективную политику, в Узбекистане уже проявились ее негативные последствия, в частности, снизился рост капиталовложений с 17% в 1997 г. до 1 — 2% в 1999—2000 гг., темп роста занятости отстает от увеличения трудовых ресурсов) (020, с. 385—386); 3) улучшение макроэкономических показателей и укрепление финансовой стабильности. Сопоставление этих показателей по ЦА (Казахстан, Киргизия, Узбекистан) за 1996— 2000 гг. с показателями успешно развивающихся стран демонстрирует худшие результаты по инфляции и капиталовложениям при несколько лучшем положении в Казахстане (020, с. 591). В ЦА высокие показатели по уровню охвата средним образованием, но это лишь наследие советских времен, а сейчас оно растрачивается. Финансовая стабильность подвергается угрозам из-за внешних влияний в более открытых экономиках Казахстана и Киргизии; 4) остановить снижение прямых иностранных инвестиций (ПИИ), общий объем которых за 1989—1999 гг. в расчете на одного человека составил: Казахстан — 494 долл., Киргизия — 87, Таджикистан — 25, Туркмения — 159, Узбекистан — 32 долл. (020, с. 396)1. Однако трудно ожидать большого притока ПИИ из-за неблагоприятной динамики мировых цен и высоких политических рисков в ЦА; 5) развить финансовый сектор, реформы в котором только начались; 6) расширить частный сектор — главный двигатель экономического роста. В 2000 г. доля госсектора в ВВП все еще была велика — от 40% в Казахстане и Киргизии до 75% в Туркмении (020, с. 399)2. Особенно медленно приватизируются крупные предприятия (за исключением Казахстана), еще реже они создаются
1 World bank. World development indicators. 1999. - Wash., 1999. - P. 50- 52.
1 EBRD. Transition record 2000.
2 Ibid.
заново. Не реализован полностью и потенциал малого и среднего бизнеса. Например, в Узбекистане на 1 января 2000 г. насчитывалось 6,6 таких заведений на 1 тыс. жителей, тогда как в США в 11 раз больше (020, с. 400); 7) провести эффективную аграрную реформу — центральная задача в ЦА, в странах с преобладанием сельского населения. Она пока не решена. Учитывая низкую реальную зарплату в городе, единственный выход для сельского хозяйства — ориентация на экспорт и отказ от политики импортзамещения, которая ведет к удорожанию промышленных товаров, используемых в сельскохозяйственном производстве, по сравнению с ценами на сельскохозяйственные продукты. Например, в Узбекистане в 1994—1998 гг. первые цены выросли в 24 раза, а вторые — в 11 раз, в результате сельскохозяйственное производство убыточно, а сельская молодежь уходит в город и пополняет ряды безработных; 8) отказаться от чрезмерной опоры на сырьевой экспорт. Доходы от него не поощряют эффективную ЭП, замедляют проведение реформ и в значительной части тратятся на предметы роскоши или уходят за рубеж. Кроме того, по расчетам авторов, в 2005—2010 гг. мировые цены на некоторые традиционные экспортные товары ЦА (хлопок, пшеница, медь) не достигнут уровня 1997 г. и рост цен на нефть и газ не сбалансирует потери Узбекистана (020, с. 404—405); 9) повысить эффективность использования экономических ресурсов — энергоресурсов, воды, труда; 10) создать институты, необходимые для открытой рыночной экономики. В ЦА отсутствует необходимый исторический опыт, ибо феодальные отношения были просто приспособлены к коммунистической системе Советского Союза. Поэтому в современных условиях строительство капитализма западного типа потребует весьма длительного времени. Здесь сохранилась клановая система, нет четких правил конкуренции госсектора с частным, растет теневая экономика (по некоторым оценкам, от 30% ВВП в Киргизии до 60% в Таджикистане) (020, с. 410). Ключевой вопрос не столько в том, какие необходимы реформы, сколько в том, кто их осуществит. Ни у населения, ни у правительства нет ясной идеи, как на них отразятся структурные реформы и либерализация. “Следовательно, не существует, по термину В.И.Ленина, “револю-ционной ситуации”, иными словами, еще нет “критической массы”, чтобы двинуть вперед преобразования” (020, с. 411). Нельзя забывать о высокой степени коррупции в ЦА: по некоторым международным оценкам, индекс ощущения коррупции (corruption perceptions index: 10 — наименьшая коррупция, 1 — наиболь-
шая) в 1999 г. составлял в Казахстане — 2,3, в Киргизии — 2,2, в Узбекистане — 1,8, тогда как в России — 2,4, в Индонезии — 1,7; по обследованию бизнеса в 1999 г., в Киргизии уходило на взятки 5,3% валового дохода фирм, в Узбекистане — 4,4 и в Казахстане — 3,1% (020, с. 412). В ЦА, особенно в Таджикистане, Туркменистане и Узбекистане, правительства нередко пытаются подменить рынок административным регулированием. Отсюда разрастание бюрократии. Хотя правительства ЦА действительно играют роль лидеров в проведении реформ, ни одна из стран не разработала четких институтов рыночной экономики, не может похвастаться тесным сотрудничеством с широкими кругами бизнеса, профсоюзами, учеными.
Возможно ли в таких условиях повторить путь экономического роста Восточной Азии (ВА)? Удачный опыт ВА, добившейся благодаря экспорториентированному развитию экономического благосостояния и преодоления бедности на протяжении жизни одного поколения, весьма притягателен для ЦА. У ЦА 90-х годов и ВА 60-х годов много общего, в частности авторитарные лидеры. Так, Казахстан видит себя, по образцу азиатских “тигров”, “снежным барсом”: министерство планирует в 2001—2005 гг. добиться среднегодового прироста ВВП 5,7%, инвестиций — 11,9, экспорта — 7%, увеличения сбора налогов и снижения инфляции до 3,6% (020, с. 416)1. Этот прогноз авторы называют “исключительно оптимистичным, если не прямо фантастическим” (там же).
Сопоставляя 15 исходных условий в ВА и ЦА для экспорт-ориентированного развития под контролем государства (020, с. 418— 419), авторы утверждают, что ЦА не отвечает искомым критериям. Однако, даже если бы страны ЦА соответствовали всем 15 критериям, в 90-е годы, по сравнению с 60-ми, изменилась обстановка в мире: в глобальной экономике возросли конкуренция, мобильность капиталов, в ЦА большие иностранные долги, чем были в ВА, возросла роль международных организаций (ВТО, МВФ, Мировой банк), что уменьшает возможности использования многих институтов ЭП. Запад после окончания “холодной войны” менее склонен оказывать помощь, строже требования к соблюдению прав человека, демократии, защите среды обитания.
Иначе говоря, опыт Японии и “первого поколения” индустриальных стран ВА повторить нельзя, более доступен опыт “второго
1 Бизнес-вестник Востока. - 2000. - № 36. - С. 1.
поколения” (Малайзия, Индонезия, Таиланд). Учитывая слабость внутренних сил и институтов ЦА, региону необходима более экспор-ториентированная стратегия. В ЦА огромные запасы природных ресурсов. Авторы заключают, что быстрому росту ее экономики будет способствовать, прежде всего, улучшение ЭП.
Реферативный обзор подготовила С.И.Кузнецова, доктор исторических наук.
“Востоковедение и африканистика ”, М., 2003 г., № 4, с. 47-62.
ВЕСТИ ИЗ БЛИЖНЕГО ЗАРУБЕЖЬЯ Азербайджан Возможно ли военное сотрудничество России и Азербайджана?
Президент Азербайджана Ильхам Алиев подтвердил, что во время его официального визита в Москву обсуждались вопросы военно-технического сотрудничества, и выразил готовность их развивать. Уже в ближайшее время будут предприняты общие шаги практического характера. Долгие годы неопределенность статуса радиолокационной станции в азербайджанском городе Габале создавала проблемы. «Но это уже в прошлом», — сказал глава азербайджанского государства. Некоторые местные аналитики отмечают, что заявление И.Алиева носит «пророссийский оттенок». Дело в том, что, прикрывая свои южные рубежи, Россия в течение не одной сотни лет создавала на Кавказе систему опорных оборонительных пунктов. Со временем эта система менялась, но оставалось главное — российское военное присутствие на Кавказе. И, несмотря на то, что именно российские войска встали между враждующими сторонами во время недавних вооруженных конфликтов в Закавказье, лидеры Азербайджана и Грузии продолжают добиваться прекращения российского военного присутствия в своих странах. Но, как известно, «свято место пусто не бывает», и образовавшийся вакуум заполняют американцы. В частности, последние изменения ситуации в Грузии ускорили диалог на тему интеграции страны в структуры НАТО. В рамках про-
