CC BY
115
УДК 821.161.1
ТРАПЕЗА В СИСТЕМЕ ОБРАЗОВ РОМАНА А.С. ПУШКИНА «ДУБРОВСКИЙ» © 2014 г. С.А. Мартьянова
Владимирский госуниверситет им. А.Г. и Н.Г. Столетовых
martyanova62@list.ru
Поступила в редакцию 14.05.2014
Рассматриваются образы трапез, их эмоционально-ценностное освещение и психологическое содержание в художественном мире романа А.С. Пушкина «Дубровский». Интерес А.С. Пушкина к теме трапезы объясняется эстетическими и биографическими предпосылками. Различные типы трапез характеризуют поведение и ценностные ориентации Троекурова, Андрея и Владимира Дубровских, князя Верейского. Особое внимание уделено несостоявшимся трапезам как знакам провала коммуникации, отсутствию идиллического свадебного пира в финале.
Ключевые слова: Пушкин А.С., «Дубровский», трапеза, литературный характер, формы поведения, ценностные ориентации, психологизм, повествование.
Филология
228 Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2014, № 2 (2), с. 228-232
Трапеза является одной из устойчивых форм устроения человеческого бытия, ее образы неизменно претворяются в мире литературы и культуры, получая различное эмоционально-ценностное освещение. У трапезы есть свое предназначение, цель, смысл; она кем-то создается, имеет свой порядок, или ритуал, проведения, вызывает у человека различные впечатления, мысли, чувства. Трапеза может быть соотнесена с определенной религиозной, культурной традицией.
Вместе с тем трапеза как культурная форма и важная часть предметного мира литературного произведения изучена недостаточно. Импульсом к подобным исследованиям служат симпозиумы памяти Н.Л. Трауберг, которые ежегодно проводятся в Библейско-богослов-ском институте имени святого апостола Андрея Первозванного «Пир - это лучший образ счастья». Доклады богословов, философов, культурологов, литературоведов, искусствоведов выявляют разные грани актуальной темы и побуждают к проведению специальных исследований, посвященных творчеству того или иного писателя в целом или отдельным произведениям. Впоследствии эти наблюдения могли бы быть обобщены с целью обогащения концепций литературного развития, формирования междисциплинарных исследований.
Предмет рассмотрения в настоящей статье -трапезы в незавершенном романе А.С. Пушкина «Дубровский». Трапезы в романе «Дубровский» - завтраки, обеды, ужины - непременно оказываются в зоне эмоционально-ценностного осмысления автора, они соотнесены с жизненными ориентациями и установками персонажей,
представлениями о смысле жизни и течении времени. Сложно и эмоциональное освещение трапез, которые способны занимать различное положение в системе авторских представлений и размышлений.
Переходя к «Дубровскому», отметим, что трапезы входят в повествование о ссоре двух помещиков прежде всего как часть обыкновенного порядка вещей, устойчивого бытия, в котором «чредой слетает сон, чредой находит голод». Трапеза, как будничная, так и праздничная, - органическая часть человеческого существования. Столь внимательное отношение к трапезе оказывается знаком нового понимания жизни, в значительной мере неромантического, о котором А.С. Пушкин писал еще в «Евгении Онегине»:
И кстати я замечу в скобках, Что речь веду в моих строфах Я столь же часто о пирах, О разных кушаньях и пробках, Как ты, божественный Омир, Ты, тридцати веков кумир!
[1, с. 113-114].
Проза жизни, вопреки романтическому возвышению над бытом, не оказывается чем-то низменным или презренным, а внимание к «пирам» и их подробностям уподобляет поэта «божественному» Гомеру, формирует эпическую основу произведения.
Вместе с тем пушкинское изображение вбирает в себя черты не только древней, но и новой литературы. Для повествовательного стиля «Дубровского», как и «Евгения Онегина», характерны отмеченные В.А. Грехневым «разрывы фабулы», где «Пушкин <...> переключает
читательский интерес к событию в психологическую сферу» [2, с. 451]. Изображение трапез, застольного общения и его форм в «Дубровском», как и «Евгении Онегине», антропоцен-трично, соотнесено с ценностным миром, поведением персонажей и в то же время подчинено особой структуре персонажа в художественной прозе А.С. Пушкина. «Сложна и подвижна структура образов персонажа в стиле «Пиковой дамы». Нетрудно заметить много общего с этими приемами и в конструкции основных образов <...> «Дубровского» - при всей разнице стилей этих произведений» [3, с. 617].
Обратимся к основным персонажам романа. Кирила Петрович Троекуров представлен здесь человеком необразованным, своевольным, порывистым и ограниченным. Одна из его характеристик напрямую связана с трапезой: «раза два в неделю страдал от обжорства и каждый вечер бывал навеселе». «Продолжительные пиры» составляют одно из его «всегдашних занятий». «Проказы» Кирилы Петровича только выявляют его грубость и своеволие, стремление восторжествовать над «новым знакомцем» [4, с. 161]. Используемое Пушкиным слово «жертва» в описании увеселений Троекурова придает пирам героя смысл жертвенной трапезы, нацеленной на разрушение человеческой общности.
В то же время Пушкин, следуя присущему ему сложному, подвижному отношению к своим персонажам, уводит читателя от однозначно негативной оценки характера. Именно Троекуров оказывается инициатором и устроителем застолий другого рода - как центра товарищеского и добрососедского общения. Будучи надменным со своими соседями (и разного рода этикетные формы общения между ними, отдающие дань сословному чванству, не раз воспроизводятся на страницах романа), Троекуров делает исключение для старика Дубровского. В тексте романа отмечается особое уважение Троекурова к Дубровскому как бывшему товарищу по службе. Сообщается о готовности Троекурова оказать покровительство бедному товарищу, о том, что после лет разлуки герои «свиделись и обрадовались друг другу»: «С тех пор каждый день они бывали вместе, и Кирила Петрович, отроду не удостоивавший никого своим посещением, заезжал запросто в домишко своего старого товарища» [4, с. 162]. Подчеркивается сходство героев в характерах, наклонностях, судьбах вплоть до желания Троекурова пренебречь имущественными различиями и отдать Машу за сына Дубровского.
Удивительная дружба старых друзей, ставшая предметом зависти соседей, частично из-
менила характер трапез в доме Троекурова: за столом у Кирилы Петровича старик Дубровский занял привилегированное положение и мог смело высказывать свое мнение. Новый образ трапезы, напоминающей дружеские пирушки, становится выражением полноты приятельского и добрососедского общения, таит в себе идиллический потенциал - возможности взаимопонимания, примирения, участия. Именно контексте общения друзей, хорошо знающих друг друга, появляется и мечта о семейном счастье Маши и Владимира Дубровского.
Характер дружбы Троекурова и старика Дубровского может быть прояснен с помощью обращения к «Евгению Онегину» А.С. Пушкина и общекультурному контексту. Сообщая, что Онегин и Ленский - друзья «от делать нечего», Пушкин не придает этому утверждению итогового характера. Следующая строфа начинается с «противительного» суждения: «Но дружбы нет и той меж нами», а завершается исключением Онегина из числа бессердечных «Наполеонов»:
Сноснее многих был Евгений; Хоть он людей конечно знал, И вообще их презирал, -Но (правил нет без исключений) Иных он очень отличал, И вчуже чувство уважал [1, с. 37].
Сколь бы ни были глубоки различия между героями «Евгения Онегина» и «Дубровского», очевидно сходство в описании дружбы как возможности исключения из общего правила, возможности, заключенной в самой человеческой природе. Пушкинская антропология чужда поспешных обобщений, стремления к схематизации и упрощениям. Пушкин внимателен к индивидуальному, личному, «исключениям».
Общекультурный контекст выявляется обращением к философии дружбы. По справедливому суждению поэта и эссеиста О.А. Седако-вой, А.С. Пушкин - «первый в России поэт европейской дружбы», «стихией» которой является «общая открытая праздничная трапеза (не тайные сборы), милая беседа, возлияние богам» [5]. История необычной дружбы и ссоры двух помещиков обретает в контексте этих рассуждений серьезную метафизическую глубину.
Третий вид трапезы, важный для понимания психологического содержания образа Троекурова, - трапеза, устроенная им в день престольного праздника в селе Покровском. Ее изображение многопланово. Во-первых, отмечается смешная чинность и преувеличенная важность ее участников: «барыни сели чинным полукругом»; «Кирила Петрович первый пошел садить-
ся за стол, за ним двинулись дамы и важно заняли свои места, наблюдая некоторое старшинство»; «слуги стали разносить тарелки по чинам, в случае неумения руководствуясь Лафатерскими догадками, и почти всегда безошибочно» [4, с. 191-192]. Упоминание физио-гномиста Лафатера придает описанию нравов иронический характер: слуги по лицу человека определяют степень его важности и делают это «безошибочно», поскольку, видимо, гости склонны подчеркивать и преувеличивать собственные важность и достоинство. Описание имеет и биографический подтекст - сообщение Льва Пушкина, будто в Кишиневе на обедах генерала Орлова прислуга по непонятным причинам «обносила» Пушкина.
Во-вторых, пушкинская ирония сходит на нет, когда чинный порядок сменяется живым беспорядком, веселой говорливостью: «звон тарелок и ложек слился с шумным говором гостей», «разговор становился звонче, несвязнее, веселее» [4, с. 192, 195]. Это трапеза как радость, утешение, подлинное единение. И это важный момент возвышения Кирилы Петровича как гостеприимного хозяина: «Кирила Петрович весело обозревал свою трапезу и наслаждался счастием хлебосола» [4, с. 192]. Еще более веселым и приятным оказался последующий ужин. Он проходит в отсутствие Кирилы Петровича и совершенно свободен от этикетных правил.
Образам трапезы отведена важная роль в описании механизма ссоры Троекурова и старика Дубровского. События развиваются так, что идиллический пир неоднократно оборачивается бранным или сорванным, незадавшимся.
Детально изображенная ссора показывает, как практически все герои втягиваются в ее орбиту, обнаруживая высокую степень эгоцентризма. Так, во время осмотра псарного двора Дубровский «молчал и хмурился», «не мог удержаться от некоторой зависти», произнес обидную для псарей реплику, которая спровоцировала громкий хохот Троекурова, конечно, поддержанный его гостями, после чего Дубровский скрылся. Однако затем в пушкинском романе возникает образ трапезы как возможности примирения героев, так как за ужином Троекуров хватился Дубровского. На этот раз обиженный пренебрег приглашением, прислал «неприличное» с точки зрения этикета письмо, подтолкнувшее Троекурова к злобной интриге.
Непримиренная ссора стала причиной новой незадавшейся трапезы: «Обед в поле под палаткою также не удался или по крайней мере был не по вкусу Кирилу Петровичу, который прибил
повара, разбранил гостей и на возвратном пути со всею охотою нарочно поехал полями Дубровского» [4, с. 164]. И уже в следующих эпизодах угощение оказалось средством интриги. Троекуров оказывает «ласковый прием» Ша-башкину: «Выпей водки да послушай» [4, с. 165].
Трапеза как неотменимая привычка бытия и знак товарищеского согласия могла бы уравновесить противоборство характеров, но герои, в том числе старик Дубровский, этой возможностью пренебрегли. Напомню, что благородное желание помириться с соседом в конце концов восторжествовало в душе Троекурова над мщением и властолюбием, однако на этот раз примирение было сорвано сыном Дубровского.
Четвертой главе романа предпослан эпиграф из стихотворения Г.Р. Державина «На смерть князя Мещерского». Эпиграф содержит образ трапезы («Где стол был яств, там гроб стоит»), напоминает о бренности человеческого существования и соотносится с горькой судьбой старика Дубровского. Вместе с тем образ таит и другой смысл. Это новое напоминание о трапезе как возможности примирения.
Дальнейший ход событий снова раскрывает диалектику действительного и возможного, связанную с образом трапезы, на этот раз поминальной. Поминальная трапеза является продолжением богослужения и памяти об усопшем: «И после того, как могильный холм скроет тело усопшего православного христианина, заботы Церкви о нем не окончены, память о нем не забудется» [7, с. 162]. Именно этой цели должна служить поминальная трапеза по старику Дубровскому, на которую, по словам Егоровны, «хотели зазвать весь околоток, да Владимир Андреевич не захотел» [4, с. 179]. Примирение снова сорвано. Бегство от братского общения за трапезой усиливают скорбь, одиночество молодого Дубровского, оставляют героя наедине с мрачными размышлениями.
Исследователи, комментируя религиозность героев романа, обычно обращают внимание на «гордое смирение», с которым кланяется Троекуров при упоминании его имени за богослужением [8, с. 88]. Но неполнота христианского сознания, затемненного обидчивостью и суевериями, присуща и Владимиру Дубровскому. Отношение Владимира к поминальной трапезе выявляет его религиозность. Примечательно, что, уклонившись от застольного общения и суеверно избежав встречи со священником, он пропускает слова, которые могли бы предотвратить «страшные мысли» и неосторожные решения: «Суета сует, - сказал священник, - и Ки-
рилу Петровичу отпоют вечную память», все как ныне и Андрею Гавриловичу, разве похороны будут побогаче, да гостей созовут побольше -а Богу не все ли равно!»; «Удались от зла и сотвори благо» [4, с. 179, 180]. В черновой редакции романа слова священника были иными, в большей степени отчужденными: «говорил поп, не твоя печаль чужих детей качать» [6, с. 782]. Окончательный вариант текста содержит мудрые обобщения и наставления, оставшиеся, однако, неуслышанными.
Эпитет «неподвижно» не раз встречается в описании состояния Дубровского после смерти отца: «долго сидел он неподвижно на том же месте»; «И глаза его остановились неподвижно на портрете его матери» [4, с. 179, 182]. Внешний облик выявляет отсутствие внутренней динамики и личностного роста - герой замыкается в уединенном состоянии, отчаянии. В религиозных глубинах сознания внутреннее оцепенение, вызванное глубокой обидой, соприкасается с суеверием, сковывающим душу, толкающим ее на ложный путь. По мысли немецкого богослова Г. Кюнга, подлинная религиозность освобождает, исцеляет, является стабильной «основой для истинной самореализации» [9, с. 133]. Суетная вера молодого Дубровского, будучи неподлинной, сковывает душу и толкает на ложный путь. Пушкинское описание религиозности Владимира Дубровского (связь уединенного сознания с суеверием) перекликается также с размышлениями писателя о твердой вере и предрассудках в повести «Пиковая дама».
Образы трапезы в романе «Дубровский» являются важной частью характеристики князя Верейского. Верейский тоже сложен и двойствен, но наделен особым даром общения, любезности [10]. Устроенные им трапезы (обед, «кофе в беседке», ужин) являются способом расположить к себе будущую невесту. Застолья на фоне открытого пространства имеют непринужденный характер, напоминают райскую идиллию. Нельзя утверждать, что Маша будет действительно счастлива с князем Верейским,
которого прямо называет «нелюбимым» и «немилым». Но и о Дубровском Маша говорит: «лучше умереть, лучше в монастырь, лучше пойду за Дубровского» [4, с. 211]. Не случайно рассказ о венчании не сопровождается описанием традиционного свадебного пира.
Одной из ведущих тем романа является тема упущенного счастья. Образам трапезы в разработке темы принадлежит едва ли не центральная роль. Характерное отсутствие свадебного пира в финале является закономерным итогом прежних «перевертышей» - превращений идиллических застолий в пиры бранные.
Список литературы:
1. Пушкин А.С. Евгений Онегин // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: в 17 т. Т. 6. М.: Воскресенье, 1995. 700 с.
2. Грехнев В.А. Мир пушкинской лирики. Нижний Новгород: изд-во «Нижний Новгород», 1994. 464 с.
3. Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М.: ОГИЗ, ГИХЛ, 1941. 620 с.
4. Пушкин А.С. Дубровский // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: в 17 т. Т. 8, кн. 1. М.: Воскресенье, 1995. 496 с.
5. Седакова О.А. Европейская традиция дружбы // [Электронный ресурс] Режим доступа: http://olgasedakova.com/Moralia/265 (дата обращения: 29.04.2014).
6. Пушкин А.С. Дубровский // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: в 17 т. Т. 8, кн. 2. М.: Воскресенье, 1995. 622 с.
7. Епископ Афанасий (Сахаров) О поминовении усопших по Уставу православной Церкви. СПб.: «Сатисъ», 1999. 240 с.
8. Архангельский А.Н. Герои Пушкина. Очерки литературной характерологии. М.: Высшая школа, 1999. 287 с.
9. Кюнг Ганс Фрейд и будущее религии / Пер. с нем. (Серия «Богословие и наука»). - М.: Издательство ББИ, 2013. XII + 139 с.
10. Юхнова И.С. Князь Верейский как речевой тип (роман А.С. Пушкина «Дубровский») // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2011. № 2 (1). С. 329-332.
THE MEAL IN THE SYSTEM OF IMAGES OF THE NOVEL "DUBROVSKY" BY AS. PUSHKIN
S.A. Martyanova
The article deals with the images of meals, their emotional and value lighting and psychological content in the artistic world of the novel "Dubrovsky" by A.S. Pushkin. The interest by A.S. Pushkin to the topic of eating (table, meals) due to aesthetic and biographical preconditions. Different types of meals adapted to the characteristics of behavior and value orientations of such personnages as Troekurov, Andrei and Vladimir Dubrovsky, Vereyskiy. Special attention is paid to the frustrated meals as signs of failure of communication, the lack idyllic wedding feast in the final.
Keywords: Pushkin A.S., "Dubrovsky", table, literary character, behavior, values, psychology, narrative.
References
1. Pushkin A.S. Evgenij Onegin // Pushkin A.S. Poln. sobr. soch.: v 17 t. T. 6. M.: Voskresen'e, 1995. 700 s.
2. Grexnev V.A. Mir pushkinskoj liriki. Nizhnij Novgorod: izd-vo «Nizhnij Novgorod», 1994. 464 s.
3. Vinogradov V.V. Stil' Pushkina. M.: OGIZ, GIXL, 1941. 620 s.
4. Pushkin A.S. Dubrovskij // Pushkin A.S. Poln. sobr. soch.: v 17 t. T. 8, kn. 1. M.: Voskresen'e, 1995. 496 s.
5. Sedakova O.A. Evropejskaya tradiciya druzhby // [E'lektronnyj resurs] Rezhim dostupa: http://olgasedakova.com/Moralia/265 (data obra-shheniya: 29.04.2014).
6. Pushkin A.S. Dubrovskij // Pushkin A.S. Poln. sobr. soch.: v 17 t. T. 8, kn. 2. M.: Voskresen'e, 1995. 622 s.
7. Episkop Afanasij (Saxarov) O pominovenii usop-shix po Ustavu pravoslavnoj Cerkvi. SPb.: «Satis"», 1999. 240 s.
8. Arxangel'skij A.N. Geroi Pushkina. Ocherki litera-turnoj xarakterologii. M.: Vysshaya shkola, 1999. 287 s.
9. Kyung Gans Frejd i budushhee religii / Per. s nem. (Seriya «Bogoslovie i nauka»). - M.: Izdatel'stvo BBI, 2013. XII + 139 s.
10. Yuxnova I.S. Knyaz' Verejskij kak rechevoj tip (roman A.S. Pushkina «Dubrovskij») // Vestnik Nizhe-gorodskogo universiteta im. N.I. Lobachevskogo. 2011. № 2 (1). S. 329-332.
