CC BY
117
8. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСС (СПЕЦИАЛЬНОСТЬ 12.00.09)
8.1. ТРАДИЦИОННЫЕ И НОВЫЕ ПОДХОДЫ К ЛЕГАЛЬНОЙ
ДЕФИНИЦИИ «ДОКАЗАТЕЛЬСТВО» В УГОЛОВНОМ ПРОЦЕССЕ
Попова Ирина Алексеевна, канд. юрид. наук. Должность: старший помощник прокурора. Место работы: прокуратура г. Пятигорска. E-mail: p.irina777@mail.ru
Аннотация
Задачи: 1) анализ доктринальных представлений, а также норм УПК РФ и государств ближнего зарубежья, закрепляющих легальные дефиниции доказательств; 2) совершенствование уголовно-процессуального законодательства.
Методология: информационно-познавательный подход; деятельностная парадигма; сравнительное правоведение.
Результаты: сделан принципиальный вывод о нецелесообразности закрепления понятийных категорий гносеологии и логики в будущем российском уголовно-процессуальном доказательственном праве.
Ключевые слова: уголовный процесс, компаративизм, доказательственное право, доказательства, источники доказательств.
TRADITIONAL AND NEW APPROACHES TO THE LEGALLY
DEFINITIONS OF "EVIDENCE" IN CRIMINAL PROCEDURE
Popova Irina Alekseevna, PhD in Law. Position: Senior Assistant to the Prosecutor. Place of employment: Office of Public Prosecutor of the city of Pyatigorsk. E-mail: p.irina777@mail.ru
Annotation
Task: 1) analysis of doctrinal beliefs the norms of the Code of Criminal Procedure of Russia and the near abroad, establishes the legal definition of evidence;
2) improvement of the criminal procedural legislation.
Methods: information and educational approach; activity paradigm; comparative law.
Results: made a fundamental conclusion about the in-admissibility of securing conceptual categories of episte-mology and logic in the future Russian criminal procedural law of evidence.
Keywords: criminal procedure, comparative law, law of evidence, evidence, sources of evidence.
В последние годы в теории доказывания обсуждение дефиниции «доказательство» (а вместе с ней, неминуемо, и «источник доказательств») не только не затихает, но, напротив, еще более обостряется. Конечно, часть дискуссионных вопросов, не претендующих на серьезные открытия, можно назвать традиционными. (Скорее, их авторы делают «открытия» для самих себя, считая при этом необходимым публиковать свои произведения). Например, в литературе бесконечно обсуждается, какой термин наиболее приемлем для включения в определение понятия доказательств -данные, фактические данные», «сведения» или даже «информация». Предлагаются формулировки, ранее уже неоднократно прозвучавшие в специальной литературе, выдвигаются более чем спорные законодательные инициативы. Например, В.И. Зажицкий считает целесообразным дополнить УПК РФ нормами-определениями, в которых разъяснить судьям, проку-
рорам, следователям и дознавателям смысл таких кажущихся автору сложных понятий как «источник доказательств» и «источник осведомленности» [3].
На наш взгляд, в литературе совершенно справедливо отмечалось, - однократное употребление в законодательстве достаточно ясных и понятных (в этимологическом значении) терминов «источник осведомленности» и «источник доказательств» не дает оснований для отягощения УПК РФ новыми более чем спорными определениями. «Что оправдано в доктри-нальном контексте, - пишет И.А. Зинченко, - не всегда приемлемо в прагматическом - нормативном - выражении» [4, с. 68].
Вместе с тем, в первом десятилетии XXI столетия в повестку дня все чаще включаются и новые вопросы, новые интересные и обоснованные, хотя порой и крайне спорные, суждения. Произошли заметные преобразования и в формулировках понятийного аппарата доказательственного права в новых либо обновленных УПК большинства соседних государств. Вряд ли можно не заметить их и хотя бы не попытаться высказать по существу проблемы собственное мнение.
Доктринальные подходы. Еще в период, предшествующий принятию УПК РФ, под доказательствами предлагалось понимать специально сконструированные правовым способом объекты. При этом они определялись как «процессуально оформленные сообщения, документы или иные предметы, которые правомерно используются в судопроизводстве при вынесении процессуальных решений» [6, С. 315]. Такой подход, пусть и лишь в операциональном значении, нам представляется верным. Думается, - именно в таком смысле понятие доказательств воспринимается практикующими юристами в их повседневной работе.
В.Т.Томин, формулируя и отстаивая тезис о скатывании отечественного уголовно-процессуального законодательства к теории формальной оценки доказательств, в качестве одного из ярких примеров, подтверждающих эту тенденцию, называет ограничительный перечень источников доказательств, представленный законодателем в ч. 2 ст. 74 УПК РФ. (Тот факт, что в ч. 2 ст. 74 УПК РФ, вопреки позиции законодателя, представлены именно источники сведений, но не сами сведения, у В.Т.Томина сомнений не вызывает). Считает его, в сочетании с рядом других норм, «не только излишним, но и вредным» [16, с.217]. Эта позиция реализуется в русле идей автора о том, что познание в судопроизводстве - категория не правовая. Оно основывается на законах гносеологии, которые не корректируются процессуальным законом. Наоборот, процессуальные законы должны корректироваться законами гносеологии [16, с. 216 - 232].
Противником закрепления в законе перечня процессуальных источников доказательств выступает также Б.Г.Розовский, считая его - этот перечень - атавизмом средневекового инквизиционного процесса, недостойным современного цивилизованного права. Автор утверждает: «Мое кредо: исчерпывающий перечень источников доказательств - абсурд» [14, с. 152].
В новейших теоретических представлениях предлагается подвергнуть ревизии такие основополагающие категории доказательственного права как «достижение по уголовному делу объективной истины», «внутреннее убеждения следователей и судей», «доказательство», «свобода оценки доказательств». В иных, неже-
ли это представлялось ранее, значениях рекомендуется объяснять такие понятия как «знание», «смысл», «факт», «информация», «след» [1].
В последние годы процессуалисты выступили с более радикальными предложениями о реформировании концептуальных положений теории доказательств и доказательственного права. «В отдельную строку» нам хотелось бы выделить все чаще звучащее мнение о лишении доказательств «следственной оболочки», т. е. о признании доказательствами лишь фактических данных, фигурирующие при рассмотрении уголовного дела исключительно судом. «Интеллектуально-волевой аспект доказывания, - утверждает П.С. Пастухов, - относится исключительно к полномочиям судьи. ... Нет доказательства без участия судьи» [7].
Еще одна характерная черта современной теории доказывания - борьба с коммунистической идеологией, а вместе с ней и марксистско-ленинской теорией познания. Высказываниями на этот счет насыщены публикации последних лет. О.А. Машовец в статье «О десоветизации отечественной теории доказательств» пишет о протоколах следственных действий: «Символом веры отечественной теории доказательств является протокол как основной источник доказательственной информации. ... Устному, гласному, непосредственному способу проверки доказательств предпочтение отдается тайному, письменному, келейному» [5, с. 259].
Мы в принципе не возражаем против критики ряда постулатов диалектического материализма, ставших благодатной почвой для канонизации теории отражения, в значительной мере исключившей из уголовного судопроизводства элементы состязательности, результатом чего явились многочисленные нарушения законности в известные периоды отечественной истории. Действительно, уголовное судопроизводство зависимо от государства и во многом построено по принципу «одной стороны», где эта сторона - обвинитель, единый в трех ипостасях - следователь, прокурор, судья. Однако аргументация выступающих с данной критикой авторов должна быть корректной. В приведенном же высказывании практически все вызывает возражения. Почему, допустим, протокол окрещен «символом веры» и «основным источником»? Более уместно, в контексте рассуждений автора, было бы применить эти ярлыки к показаниям допрашиваемых лиц. Ведь именно они наиболее распространенный источник, а не документы. Зачем ограничивать доказывание относительно «тайным» досудебным производством? Письменные материалы, включая протоколы, могут успешно использоваться сторонами также и в ходе гласного, устного и непосредственного судебного разбирательства. Почему бы не лишить процессуального статуса заключения экспертов и специалистов: они создаются более «келейно», чем протоколы? И уж вовсе продуктом ленинской теории отражения выступают «немые свидетели» - вещественные доказательства.
Еще одним проявлением формирующегося нового подхода к деятельности «доказывание» следует назвать использование в уголовно-процессуальной теории мыследеятельностной методологии. В натуралистическом, (т.е. информационно-познавательном) подходе, в отличие от деятельностного, объект исследования предстает перед познающим субъектом - геологом, врачом, юристом - в готовом виде. Дескать, сведения черпаются из живого человека как из их источника. «В деятельностном же аспекте источник
сведений всегда тот, кто их формирует - дознаватель, следователь, прокурор, судья [4, с. 69].
Особое место в ряду предлагаемых проектов занимает Доктринальная модель уголовно-процессуального доказательственного права РФ, подготовленная коллективом авторов во главе с А.С. Александровым [2]. В этом итоговом (по состоянию на сентябрь 2015 г.) документе получили предметное воплощение научные представления представителей Нижегородской школы процессуалистов об основных категориях доказательственного права. Возможно, большинство из содержащихся в доктринальной модели положений (в частности, касающихся организации досудебного производства) предназначены для применения не в действующем, а в будущем законодательстве РФ. Тем не менее, они представляют несомненный интерес для теории уголовного процесса.
Хотелось бы попутно заметить, что нормы закона, в которых определяется понятие доказательств (ч. 2 ст. 74 УПК РФ, как и ч. 2 ст. 69 УПК РСФСР), отличаются еще одним, позволим себе сказать, негативным свойством. Они обладают притягательной силой для выдвижения уже на протяжении 50 лет многочисленных предложений по дополнению содержащегося в них перечня процессуальных источников доказательств. В их числе материалы, полученные путем применения научно-технических средств, а также проведения оперативно-розыскных мероприятий, и даже результаты, не вызывающих у нас положительных эмоций, «невербальных следственных действий» [15]. Законодатель к этим предложениям (на наш взгляд, справедливо) остается равнодушным.
Следует признать, что современное законодательство принципиально меняется и создатели уголовно-процессуальной доктрины не всегда могут адекватно его объяснить. Так, серьезные преобразования в доказательственное право внесены Федеральным законом от 4 марта 2013 г. № 23-Ф3 «О внесении изменений в статьи 62 и 303 Уголовного кодекса Российской Федерации и Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации». В частности, этим законом в ч. 12 ст. 144 УПК РФ включена норма, которая гласит: «Полученные в ходе проверки сообщения о преступлении сведения могут быть использованы в качестве доказательств при условии соблюдения положений статей 75 и 89 настоящего Кодекса». Вопреки суждениям ряда авторов, она означает одно: в многолетней дискуссии о процессуально-правовой природе материалов, собранных (проверенных, оцененных) в начальной стадии уголовного процесса, законодатель поставил точку.
Компаративистский подход. В сравнительном правоведении незаслуженно мало внимания уделяется существенно обновленному уголовно-процессуальному законодательству государств ближнего зарубежья, имевшему в недалеком прошлом единую с Российской Федерацией нормативную и научную основу [8, 10]1.
1 Принципиально важно сделать два примечания:
1. В официальных названиях всех государств - союзных республик бывшего СССР (за исключением Грузии, Туркменистана и Украины) - наличествует наименование «республика»: Республика Армения, Азербайджанская Республика и др. Соответственно, и Кодексы этих государств в сокращенном варианте, т.е. с применением аббревиатуры должны называться УПК РА, УПК АР либо УПК РАрм., УПК РАзб. и т.п. Вместе с тем, в отечественной литературе широко применяется название этих нормативных актов без слова «республика» - УПК Латвии, УПК Литвы и др. В пределах настоящей статьи мы также воспользовались последним вариантом сокращения.
В зависимости от степени выраженности особенностей норм, содержащих определения понятий «доказательство» и «источник доказательств», мы посчитали возможным разделить УПК названных государств на следующие четыре группы.
1. Первую группу составляют УПК Беларуси (ст. 88), Казахстана (ст. 111), Киргизии (ст. 81), Молдовы (п. 33 ст. 6, ст. 93), Туркменистана (ст. 124), Узбекистана (ст. 81) и Украины (ст. 84). Конечно, нормы УПК каждой из перечисленных стран отличаются своеобразием, порой значительным. Так, например, из перечня ч. 2 ст. 84 УПК Украины исключены протоколы следственных и судебных действий. В ч. 2 ст. 88 УПК Беларуси включены протоколы оперативно-розыскных мероприятий (в ч. 2 ст. 81 УПК Киргизии они именуются «результатами оперативно-розыскной деятельности»). В ч. 2 ст. 93 УПК Молдовы термин «источники доказательств» заменен словами «средства доказывания». В перечне этих средств в отдельные группы выделены «аудио- и видеозаписи, научно-технические и судебно-медицинские заключения; процессуальные акты о специальных розыскных мероприятиях и приложения к ним, включая стенограммы, фотографии, записи». Кроме того, в УПК Молдовы включено два непротиворечивых определения понятия «доказательства» - в п. 33 ст. 6 «Термины и выражения, используемые в настоящем Кодексе» и в ч. 1 ст. 93 «Доказательства». Объединяет же их сохранение концептуального подхода, закрепленного в Основах уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик (1958 г.) и в УПК перечисленных стран, действовавших до распада Союза ССР. Суть его заключается в том, что: а) доказательства в них определяются как любые фактические данные (либо сведения), обладающие свойствами относимости, допустимости и содержащиеся в одном из указанных в законе источников, и б) понятие доказательств и источников доказательств четко разграничиваются. В позитивном праве нам эта позиция представляется предпочтительной [9, 11].
2. Во вторую группу мы включили УПК Азербайджана (ст. 124), Армении (ст. 104) и Таджикистана (ст. 72). Нормы кодексов этих стран также далеко не аутентичны. Например, в ч. 2 ст. 72 УПК Таджикистана включены такие доказательства как «скрытые записи», «прослушанные и зафиксированные телефонные разговоры», «электронные, видео- и аудиозаписи наблюдения». Принципиально важное преобразование совершено в ст. 124 УПК Азербайджана: в ее ч. 1 термин «фактические данные» заменен словами «заслуживающие доверия улики (сведения, документы, вещи), полученные судом или сторонами уголовного процесса». Что касается ст. 104 УПК Армении «Доказательства», то она текстуально совпадает с одноименной статьей 74 УПК РФ. Общей же для рассматриваемой группы УПК является, получившая воплощение в отечественном Кодексе, не разделяемая нами концепция единства фактических данных и их источников. Понятие источников доказательств теряет в ней свое самостоятельное значение [13].
3. В третью группу с определенной долей условности могут быть объединены УПК Грузии (п. 23 ст. 3), Латвии (ст. 127) и Литвы (ст. 20). Нормы этих статей различны по содержанию и объему. Так, в п. 23 ст. 3 УПК
2. Официальные тексты анализируемых УПК на русском языке парламентами соответствующих государств (за исключением Беларуси и Казахстана) не принимались, поэтому нами использованы переводы других авторов без указания конкретных переводчиков либо переводы осуществлялись нами самостоятельно.
Грузии доказательства определяются как информация, представленная в суд в установленном законом порядке, содержащие эту информацию предметы, документы, вещи или иные объекты, на основе которых стороны в суде аргументируют свою позицию, а суд устанавливает имеющие значение для дела обстоятельства. В УПК Литвы включено правило, согласно которому «вопрос о признании полученных данных доказательствами в каждом случае разрешается судьей или судом, в ведении которых находится дело» (ч. 2 ст. 20). Объединяет же перечисленную группу кодексов то обстоятельство, что из статей, определяющих понятие доказательств, исключены перечни источников доказательственной информации. Весьма примечательно также, - в УПК Грузии и Литвы нормы, претендующие на определения понятия доказательств, выделены из глав, посвященных доказательствам и доказыванию, и помещены в разделы, в которых разъясняются основные понятия, используемые в этих кодексах.
4. Ни в одну из первых трех групп мы не включили УПК Эстонии. Причина состоит в том, что законодатель этого государства отказался от определения понятия доказательства. В ч. 1 одноименной статьи (ст. 63 «Доказательства») им помещен перечень объектов, именуемых нами (а также в ряде других УПК) процессуальными источниками доказательств, - показания, заключения, вещественные доказательства, документы, протоколы, «а также фотографические снимки, киноленты и иная запись информации». Причем этот перечень, в отличие от УПК всех других государств, носит открытый характер, поскольку в ч. 2 ст. 63 Эстонии закреплено следующее правило: «Для доказывания обстоятельств уголовного дела могут использоваться также доказательства, не перечисленные в части 1 настоящей статьи».
Наша точка зрения по рассматриваемой проблематике заключается в следующем:
1. В целом можно констатировать: ни в уголовно-процессуальной доктрине, ни в новейшем (либо обновленном) российском и зарубежном законодательстве не удалось создать определение понятия доказательств, которое во всех отношениях удовлетворило бы все научное сообщество. Понимание, которым руководствуются авторы соответствующих формулировок, базируется на уязвимости самой идеи создания единой и исчерпывающей легальной дефиниции «доказательство».
2. Нет никаких оснований рассчитывать на то, что какие-либо из многочисленных пожеланий, высказанных в специальной литературе (включая также и предложения, высказанные ранее нами [12, 13]), могут быть приняты во внимание для изменения содержания ст. 74 УПК РФ. Не смотря на общую нестабильность Кодекса (за 15 лет существования количество внесенных в него изменений и дополнений уже измеряется тысячами) нормы его глав 10 и 11 остаются наиболее стабильными.
3. В будущем законодательстве от закрепления понятия «доказательство» следует отказаться. Что же касается содержащегося в ч. 2 ст. 74 УПК РФ перечня процессуальных источников доказательственной информации, то мы солидарны с авторами [14, 16], предлагающими отказаться также и от него. Думается, наличие или отсутствие в уголовно-процессуальном законодательстве этого перечня ничего не меняет при условии сохранения всех последующих за ним норм и статей главы 10 УПК РФ (хотя их новая редакция, ес-
тественно, может служить предметом для обсуждения). Внимание же законодателя и высшей судебной инстанции целесообразно сосредоточить на разработке условий допустимости в уголовное судопроизводство доказательственных сведений и их материальных носителей.
4. Принципиальное несогласие у нас вызывают все более громко звучащие мнения о том, что сведения, полученные органом дознания, дознавателем, следователем и прокурором в досудебном производстве, должны быть лишены статуса доказательств. Каким конкретно образом можно лишить материалы, полученные в ходе досудебного производства (нелишне напомнить, что на их основе принимаются важнейшие процессуальные решения в стадии предварительного расследования), статуса доказательств? Путь один: с помощью подходящих для этих целей нормативных средств - соответствующих преобразований в будущем УПК РФ. А как же еще? Но идеи идеями, а вот практически реализовать эту позицию пока не удалось никому из создателей доктринальных и нормативных концепций.
5. Что касается теории формальных доказательств, на которую указывают В.Т.Томин и Б.Г.Розовский, то она всегда, в большей или меньшей степени, но неминуемо присутствовала в доказательственном праве.
Вероятно, здесь уместно заметить, что формализация любой отрасли процессуального права, в отличие от формалистики в применении норм процессуального права, должна рассматриваться как положительное явление. Элементами процессуальной формы буквально пронизано все уголовное судопроизводство. Так, жесткие требования предъявляются к форме любых доказательств, например, они должны устанавливаться одним из перечисленных в законе источников (ст. 74 УПК РФ). Формальные правила определены для вида доказательств, с помощью которых устанавливается причина смерти; характер и степень вреда, причиненного здоровью; психическое или физическое состояние обвиняемого, подозреваемого, когда возникает сомнение в его вменяемости или способности самостоятельно защищать свои права и законные интересы и др. (ст. 196 УПК РФ). Типичными примерами заранее установленных в законе формальных правил оценки доказательств могут служить также нормы, закрепленные в ст. 75 («Недопустимые доказательства») и 90 («Преюдиция») УПК РФ. Юридическая фикция «в чистом виде» наличествует в формулировке презумпции невиновности. Она также содержится, например, в разъяснении Пленума Верховного Суда РФ о правилах установления судом возраста подсудимого, когда он -возраст - установлен путем производства судебно-медицинской экспертизы.
Повышенное внимание в современной практике уголовного судопроизводства к условиям допустимости доказательств, в частности, абсолютизация требования о недопустимости использования доказательств, полученных с нарушением федерального закона (ч. 2 ст. 50 Конституции РФ), с неизбежностью влечет за собой укрепление формальных начал в оценке доказательств. Этому процессу в немалой степени способствует также внедрение руководящих разъяснений судов высших инстанций; наличие многочисленных юридических и фактических презумпций - стандартов доказывания; согласие стороны обвинения с признанием обвиняемым своей вины в соответствии с нормами, включенными в гл. 40 и 401 УПК РФ; унификация процессуальных актов; не вполне корректная
стратегия стороны защиты, состоящая не в опровержении аргументов и фактов, предъявляемых суду стороной обвинения, а в демонстрации недостатков, допущенных в ходе досудебного производства [11, с. 7 -8].
Список литературы:
1. Александров А.С., Никонов М.А. К основаниям теории доказательств в состязательном уголовном процессе // Вестник Волгоградской академии МВД России. 2013. № 2 (25). С. 68 - 77.
2. Доктринальная модель уголовно-процессуального доказательственного права Российской Федерации и комментарии к ней / под ред. А.С. Александрова. М.: Юрлитинформ, 2015.
3. Зажицкий В.И. Источники в доказательственном праве // Государство и право. 2013. № 10. С. 72 - 84.
4. Зинченко И.А. Регламентация статуса источников доказательств в уголовно-процессуальном законодательстве // Вестник Калининградского филиала Санкт-Петербургского университета МВД России. 2014. № 2 (36). С. 67 - 70.
5. Машовец О.А. О десоветизации отечественной теории уголовно-судебных доказательств // Пробелы в российском законодательстве. 2014. № 6. С. 258 - 260.
6. Пашин С.А. Доказательства в российском уголовном процессе // Состязательное правосудие: труды научно-практических лабораторий. Вып. 1. Ч. 2. М., 1996.
7. Пастухов П.С. Модернизация уголовно-процессуального доказывания в условиях информационного общества: автореф. дис. ... докт. юрид. наук. М., 2015.
8. Попов А.А. Протокол допроса как источники доказательственной информации // Вестник Калининградского филиала Санкт-Петербургского университета МВД России. 2014. № 4 (38). С. 85 - 88.
9. Попов А.П. Оперативно-розыскная инициация уголовно-процессуальной деятельности // Профессионал. 1998. № 5-6. С. 34 - 38.
10. Попов А.П. Целеполагание в современном отечественном уголовном судопроизводстве: автореф. дис. докт. юрид. наук. Нижний Новгород, 2006.
11. Попов А.П., Зинченко И.А., Попова И.А. Проблемы современного доказательственного права в уголовном процессе // Пробелы в российском законодательстве. 2012. № 6. С. 172 - 177.
12. Попов А.П., Попова И.А., Зинченко И.А. Уголовный процесс: проблемы доказательственного права современной России. Пятигорск, 2014.
13. Попова И.А., Зинченко И.А. Научно-технический прогресс и проблемы совершенствования уголовно-процессуального законодательства // Пробелы в российском законодательстве. 2013. № 2. С. 178 - 183.
14. Розовский Б.Г. Ненаучные заметки о некоторых научных проблемах уголовного процесса: эссе. Луганск: РИО ЛАВД, 2004.
15. Россинский С.Б. Концептуальные основы формирования результатов «невербальных» следственных и судебных действий в доказывании по уголовному делу: автореф. дис. ... докт. юрид. наук. М., 2016.
16. Томин В.Т. Уголовный процесс: актуальные проблемы теории и практики. М.: Юрайт, 2009.
Рецензия
на статью кандидата юридических наук, старшего помощника прокурора г. Пятигорска А.И. Поповой
«Традиционные и новые подходы к легальной дефиниции «доказательство» в уголовном процессе».
Разрешение проблем доказательственного права должно занять центральное место в работе над разработкой будущего российского уголовно-процессуального законодательства. В этом контексте предпринимаемые в уголовно-процессуальной доктрине исследования таких основополагающих понятий как «доказательств» и «источник доказательств» представляются наиболее актуальными.
Достоинством рукописи статьи И.А. Поповой является использование в ней компаративизма. Сам по себе предпринятый автором системный сравнительно-правовой анализ норм УПК всех государств так называемого ближнего зарубежья, регламентирующих легальную дефиницию доказательств, представляет познавательный и научный интерес.
Содержащиеся в статье оценки и выводы - о Док-тринальной модели доказательственного права РФ, об УПК соседних государств, о законодательных инициативах и др. - оригинальны. Они достаточно аргументированы и имеют право на существование.
Статья написана на солидном научном уровне, грамотным языком, с использованием необходимого нормативного и литературного материала. Она соответствует профилю журнала «Пробелы в российском законодательстве» и может быть в представленном виде рекомендована для опубликования.
Заслуженный деятель науки РФ, доктор юридических наук, профессор, профессор кафедры уголовного процесса Нижегородской академии МВД России В.Т. То-мин.
