CC BY
8151. Хотя язык устает клеветы твоя толковать, зане всякая строка лжи и злобы и баснословия преисполнена, и уже не хотя писать помятуя Соломона слова: не обличай нечестиваго в безумии его2. Но зде некоторая нужда должности еще привлекает (страницы 31 и 32)... запрещаешь с нами содружество и собеседование иметь, да еще, приводя апостола в той непристойности, чтоб не догадались, что хощешь сказать и о ком. Не сам ли выше нас поносишь, яко мы законы Государей разрушаем и ни во что вменяем? Зде самим не токмо много полезныя Государя своего учреждения и уставы разоряешь, зде законодавцу и предписуешь, зде пользу Отечества твоего, о которой весь свет засвидетельствовать может, колико от единоверных наших услугами показано, и ныне показу-ется, за угождение токмо папе и, желая исполнить свою злобу, презираешь и разторгнуть желаешь. Пущай мы мытари именуя, и книжники, и фарисеи, что бо возбраняет благочестивому иметь с нами обхождение?! И Павел ли не учит, еже и жене под властия невернаго мужа сущия, не отлучатися3: не ты ли сам на той же странице приклад полагаешь; еже Христос Господь наш седяше посреде иудейских учителей и послушаше их4; почто же полагаешь еже Христос с мытари и фарисеи и грешники ядяше, и пияше5, и с женою самарянкою беседова6; почто апостоли со иудеи и еллины не гнушаяся обитаху; а ты сам не хощешь и другим, да кому, монарху твоему, запрещавши законодавцу и учителю мира и люб-ве, закон злобы, рвения и ненависти предписуешь. Ведаем для чего. Зане тех намерение и прилежание о мире и любве долготерпением и крото-стию преукрашено. Твоя же уста горести и лести язык изощренный яко змиин яд, сердце желанием властолюбия и гордости, утроба крови и сребролюбия ненасытностью преисполнена, како не объят тя стыд, аще страха Божия не имеешь таковая вещати. Воистину о тебе Давид убо7 глаголет псалом 35: стих 3: глаголы уст его беззаконие и лесть, предста всяком пути неблагу, и паче смело и праведно воспою псал. 139 во славу единаго всевысшаго Бога в Троице славимаго. Аминь.
1 Так в рукописи. На самом деле, 14.
2 Ср.: Притч 9. 7.
31 Кор 7. 14
4Лк2. 46.
5Мф 9. 11.
6Ин 4. 7-29.
7У митр. Арсения этого слова нет.
А. И. Яковлев
ТРАДИЦИИ РУССКОГО СТАРЧЕСТВА: СВЯТИТЕЛЬ ФИЛАРЕТ МОСКОВСКИЙ И СТАРЕЦ ВАРНАВА ГЕФСИМАНСКИЙ
Предлагаемые вниманию читателя газетные материалы о старце Варнаве Гефсиманском (Василий Ильич Меркулов, 1831—1906) позволяют расширить рамки наших филаретовских изысканий. Монашеская жизнь и служение старца Варнавы в своих истоках оказались связанными с митрополитом Московским Филаретом, более того, стали продолжением и развитием некоторых традиций русского старчества, заметных в служении самого святителя.
Темы монашества и старчества не раз исследовались в связи с жизнью и деятельностью святителя Филарета, и это закономерно. В самом деле, монашество как мировосприятие и мировоззрение, как образ жизни было сутью личности святителя.
В качестве примеров можно назвать внимание митрополита Филарета к укладу жизни и каждодневному быту Свято-Троицкой Сергиевой лавры и ее насельников и к вопросам монашеской жизни, затрагиваемым в документах Святейшего Синода, наблюдение за монашескими обителями своей епархии и его особенное расположение к монашествующим, которых он принимал на подворье лавры. В литературе освещались вопросы взаимоотношений московского митрополита и старцев Оптиной пустыни, почитание святителем старца Серафима Саровского. Стоит выделить его особенное почитание старца Филарета (Голяшкина), подвизавшегося в Новоспасском монастыре. Отметим и его внимание к московскому юродивому Ивану Яковлевичу Корейше.
Наконец, примечательно, что едва ли не наибольшее количество проповедей (86) произнесено им на дни святых, преимущественно дни памяти прп. Сергия (32) и свт. Алексия (30). (На освящении храмов им было произнесено 89 слов и бесед.)
И все же самым главным показателем важности этой темы для святителя Филарета стал мотив аскетической жизни с Богом как единственно достойного для человека идеала. Этот мотив ощутим в
его проповедях, письмах и церковно-административных бумагах, более того — в самой его жизни.
Немало сходства видно в жизненном пути двух подвижников. Оба родились в провинции. Василий Меркулов также был крещен в память свт. Василия Великого, наиболыпе влияние на формирование его личности оказала мать, Дарья Меркулова, как и бабушка Домна Прокопьевна на Василия Дроздова. Существенным было различие социальное: Дроздов принадлежал к духовному сословию, а Меркулов был крепостным княгини С. С. Щербатовой.
Василий Меркулов избирает монашеский образ жизни в 20 лет и по благословению матери в 1851 г. отправляется в обитель прп. Сергия, в которой годом ранее он ощутил желание оставить мир и посвятить себя служению Богу. На такой путь он получил благословение старца Геронтия из Зосимовой пустыни. Но, проведя всего месяц в лавре, он стал тяготиться ее шумной многолюдностью. По благословению своего старца, в схиме Григория, и с разрешения наместника лавры архимандрита Антония (Медведева) Василий переходит в Гефсиманский скит. Одно это уже приближает его к митрополиту Филарету.
Гефсиманский скит был основан в 1844 г. митрополитом Филаретом и архимандритом Антонием в 3 км квостоку от Троице-Сергиевой лавры, а официально утвержден как скит высочайшим указом от 30 мая 1851 г. В марте 1850 г. патриарх Иерусалимский Кирилл передал святителю Филарету в благословение скиту грамоты, в которых скит был назван Новой Гефсиманией. Архимандрит Антоний при содействии саровского игумена Исайи (Путилова) ввел в скиту правила, частично заимствованные из Саровской пустыни. По правилу преподобного Пахомия Великого в скиту было введено неусыпное чтение Псалтири по братии и благотворителям лавры, которое совершалось в церкви в честь Страстей Господних (Гефсиманского моления), освященной 8 июля 1845 г. Святитель Филарет объяснял необычное посвящение престола этого храма тем, что Гефсиманское моление Спасителя «представляет благоприятнейшее мысленное место молитвы для сокрушенного грешника, для возмущаемого скор-бию», для каждого инока. На трапезе в понедельник, среду и пятницу масло не употреблялось, в субботу и воскресенье дозволялись рыба и молоко. Женищины допускались в скит лишь на третий день после
праздника Успения Богородицы, когда совершалось бдение в память Ее Вознесения на небо1.
В ноябре 1856 г. Василий Меркулов получил отпускную грамоту от княгини С. С. Щербатовой и в декабре того же года был принят послушником в Гефсиманский скит. Спустя 10 лет, в ноябре 1866 г., он был пострижен в монашество с именем Варнава в честь апостола Варнавы, основателя Кипрской Православной Церкви, а в январе 1871 г. рукоположен в сан иеромонаха. Нельзя не отметить, что вопреки искреннему желанию полного уединения он был переведен из Гефсимании в Пещерное отделение скита, вместо тишины и безмолвия окунулся в постоянное движение толп паломников, но принял это со смирением. В 1873 г. он был утвержден народным духовником Пещерного отделения Гефсиманского скита и братским духовником пещер, в 1890 г. — духовником братии всего скита. В последующие годы батюшка Варнава ежедневно принимал от 500 до тысячи человек, приезжавших со всей России за духовной помощью и советами. По его молитвам разрешались сомнения, исчезали семейные неурядицы, происходили исцеления. Люди замечали его прозорливость. Старец вел обширную переписку с духовными детьми, часто отвечал на письма, не распечатывая их2.
Исполняя предсмертную просьбу своего духовника схимонаха Григория и благословение монаха Даниила об основании женской обители, батюшка Варнава вместе с несколькими жителями г. Выкса Нижегородской губернии основал в 1863—1864 гг. в селе женскую богадельню, впоследствии преобразованную в монастырь в честь Иверской иконы Божией Матери. Старец организовал сбор пожертвований для будущей обители, непосредственно руководил строительством и последующей жизнью монастыря, составил его устав, по несколько раз в год навещал обитель, переписывался с насельница-ми, совершал постриг послушниц.
И в этом также видно сходство в духовной деятельности двух старцев, ведь по благословению митрополита Филарета возник Спасо-Бородинский женский монастырь, а среди его духовных чад в Москве и Петербурге было немало женщин.
'См.: Православная энциклопедия. Т. 11. М., 2006. С. 438—439.
2 См.: Там же. Т. 6. М., 2003. С. 646-647.
Митрополит Филарет заслужил репутацию строгого ревнителя уставов и канонов, а вот старец Варнава всеми воспринимался как великий утешитель. Посетители его кельи отмечали особую духовную трезвость, кротость, мягкость, смирение и терпение, сострадание батюшки ко всем, и в то же время — его светлый ум и рассудительность. К нему шли старушки и юноши, профессора и офицеры, монахини и крестьяне, торговцы и мастеровые, и всех встречал приветливый взор и ласковое обращение: «Здравствуй, сынок!» или «Здравствуй, дочка!».
Так же как у митрополита Филарета, у старца Варнавы были недоброжелатели в мирской жизни, люди настроенные антицерковно и атеистически, воспринимавшие Церковь лишь как государственный институт, а монахов — как «дармоедов». В конце XIX — начале XX в. в России особенно усилились антицерковные настроения, оживилась деятельность сект, получили широкое распространение мистические увлечения.
Именно к этому времени относится знакомство со старцем Варнавой француженки Марии Гамель, описанное ею в двух статьях в газете «Московские Ведомости» за 3 (16) и 5 (18) октября 1907 г., которые мы помещаем в этом выпуске «Филаретовского альманаха».
Памяти старца Варнавы (Рассказ Француженки)1
Я жила несколько месяцев в семье Т-х, когда в первый раз увидела отца Варнаву.
Давно уже я слышала рассказы о батюшке, рассказы, полные благоговения и любви, и я ощущала большое желание, смешанное, сознаюсь, с немалою долею любопытства, видеть предмет такого почитания.
Мое воображение католички рисовала мне образ отца Варнавы, похожий на наших знаменитых католических священников со вдохновенными жестами, раздушенными руками, элегантным и красноречивым. Вдруг нам сказали, что приехал отец Варнава. К моему удивлению, я увидала, что вышел из кареты монах небольшого ро-
1 Московские ведомости. 1907. 3 (16) октября. № 225. С. 3.
ста, седой, простоты необыкновенной, ничего похожего на то, что я себе представляла, но выражение его лица дышало такою любовию, такою добротой и лаской, что невольно умиление наполнило мою душу. Впрочем, я сейчас же постаралась изгнать это чувство из сердца и сделала всевозможные усилия, чтобы рассеять свое первое благоговейное впечатление, говоря себе: «Вот еще, стану я целовать руку у этого старого монаха, как здесь делают все; нет, не дождетесь», — и с этими словами я поспешила уйти; но как будто кто-то силой тянул меня к батюшке Варнаве.
В скором времени после этой первой встречи я тяжело заболела двумя внутренними воспалениями. Опасность была так велика, что два доктора, лечившие меня, после консилиума решили, что необходимо телеграфировать моей сестре в Африку предупредить о моем опасном положении, чтобы она могла еще раз свидеться со мной до операции, которую они считали необходимою, но за исход которой они не ручались. Температура моя держалась на 41; страдания были так велики, что я часто кричала на крик, и пять дней я не могла не только уснуть, но мне не удавалось опустить веки, несмотря на невыносимую усталость, мучившую меня.
Доктора были еще в гостиной и говорили о моей болезни, когда приехал родственник и сосед по имению Т-х, г-н С. Он возвращался из Троице-Сергиевой Лавры и его первый вопрос был:
— Ну что ваша Француженка?
— Плоха, — ответили ему.
— Видно, она очень больна, — сказал г-н С. — Ведь вы знаете, что я сам совершенно болен, а несмотря на это отец Варнава мне приказал непременно заехать сегодня к вам, чтобы привезти эту И вере кую икону Божией Матери больной Француженке. Я хотел было отложить свою поездку к вам до завтра, говоря батюшке, что дурно себя чувствую и боюсь утомиться ездой по дурной дороге, которая разделяет наши имения. Какое тут! Батюшка и слушать не хотел. «Нет, нет, ты повезешь образ сегодня вечером, слышишь, непременно сегодня вечером больной Француженке».
Сестра Т-х мне принесла благословение батюшки. С умиленною радостию я поцеловала святое изображение Матери Господа нашего. Потом, положив икону под подушку, в первый раз во все продолжение моей болезни, я заснула крепким сном, и когда час спустя док-
тора еще раз пришли на меня посмотреть, температура спустилась на несколько градусов, и они нашли мое положение настолько улучшенным, что решили ждать до следующего дня, чтобы решить, нужна ли будет операция (час тому назад они считали ее необходимою). На другой день я была почти вне опасности, и лица у докторов были изумленные, видя, как я скоро оправилась от своей опасной болезни. Легко понять, с каким нетерпением я ждала следующий приезд отца Варнавы после моего исцеления, которое я приписывала всецело его молитвам.
Полгода прошло, как я снова увидала батюшку, и это второе свидание с ним глубоко врезалось мне в память благодаря истинно отеческой доброте, которую выказал мне здесь старец. После обеда мы все собрались в гостиной вокруг отца Варнавы. Я села немного поодаль, однако достаточно близко, чтобы слышать все, что говорит батюшка. На столе были фрукты, и отец Варнава оделял ими членов семьи, потом, взяв ветку винограда, он подошел ко мне.
— Ну, Мария Магдалина, ты тоже будешь делить с нами нашу трапезу, вот тебе, съешь эту ветку винограда.
— Батюшка, — ответила я, — меня зовут не Мария Магдалина, я названа Марией в честь Богоматери.
— Нет, нет, Мария Магдалина, — тихо произнес старец (пять лет спустя я приняла Православие и имя Мария Магдалина, но в то время и мысль о перемене веры не приходила мне на ум).
Некоторое время спустя я видела странный сон про батюшку. Вижу себя в гостиной Т-х, а отец Варнава разговаривает с хозяином дома. Я же будто стою немного в стороне и спрашиваю себя с любопытством: «Правда ли, что отец Варнава имеет от Господа дар прозорливости, как это о нем говорят, отгадает ли он он, о чем я думаю теперь, и скажет ли он мне, надо ли мне выписывать мою сестру в Россию или нет». Вдруг будто отец Варнава оборачивается ко мне и говорит: «Нет, нет, оставь сестру жить, где она живет, она замуж выйдет и будет счастлива, а ты подожди три года, через три года и ты будешь счастлива». На этом я проснулась и с открытыми глазами я еще ясно видела батюшку перед собой. Я сейчас же все рассказала г-же Т-й и просила ее рассказать об этом батюшке, когда она его увидит. Батюшка приехал. Я вошла в гостиную, чтобы с ним поздороваться.
— Ах, батюшка, — сказала емуг-жаТ-я, — язабыла рассказать вам, что на днях mademoiselle Marie (мадемуазель Мария. — А. Я.) видела вас во сне...
— Не надо верить снам, — прервал ее старец. — Сатана часто принимает крылья ангела, чтобы хотя во сне обольстить верных.
Потом, обращаясь ко мне, батюшка добавил:
— Вот будешь верить снам, я во сне приду к тебе.
— Ах, батюшка, теперь буду верить, — воскликнула я. — Нарочно буду верить, чтобы часто вас видеть во сне.
— Вот она какая, — с улыбкой проговорил отец Варнава. Потом, к великому моему изумлению, он добавил: — А сестру твою оставь жить, где она живет, она выйдет замуж и будет счастлива, а ты подожди три года, через три года и ты будешь счастлива. (Это было слово в слово, что батюшка говорил мне во сне, и заметьте, что г-жа Т-я не успела ничего ему рассказать про мой сон.)
— Но, батюшка, каким же образом выйдет замуж моя сестра? — сказала я ему. — Она живет так далеко в Африке и никого там не знает.
— Она вернется к себе домой.
— Да нет же, батюшка, — заспорила я, — она не может так скоро вернуться; ей так хорошо живется на том месте, где она теперь!
— Ну, умница, ты лучше меня знаешь, а вот увидишь, — сказал отец Варнава.
Несколько месяцев спустя я узнала, что моя сестра возвращается во Францию, чтобы выйти замуж. А то счастье, которое предсказывал мне батюшка, относилось к принятию мною Православия, что произошло именно через три года.
Когда отец Варнава снова приехал к Т-м, я побежала к нему навстречу, прося его благословения ехать во Францию на свадьбу моей сестры, на ту свадьбу, которую он мне так дивно предсказал несколько месяцев тому назад. Но, к моему удивлению, батюшка решительно воспротивился моему отъезду. Сначала он шутя начал говорить:
— Ты ведь захочешь танцевать на свадьбе и сломаешь ногу, разве приятно тебе будет вернуться в Россию хромой?
Потом он серьезно добавил:
— Уверена ли ты, что сестра твоя тебе обрадуется, что ты не расстроишь ее счастья? Знаешь ли, за кого она выходит замуж?
Тогда только мне припомнился случай из моей ранней молодости, а именно, что мой будущий зять делал предложение мне, когда мне было лет 17, и я стояла перед батюшкой, пораженная его дивною прозорливостью.
Отец Варнава приехал к Т-м на последний день масленицы. Он находился со всею семьей в зале, а я на другом конце большого длинного дома разговаривала со старушкой Англичанкой, которая заведовала хозяйством. Видя, что она несет в руках блюдо с дичью, я ей сказала:
— Пожалуйста, будьте добры, сохраните всю эту дичь для меня к завтраку и вообще к будущей неделе: все здесь кушают постное, и я поем всласть, потому что поститься я не намерена, во-первых, я постного не переношу (я так малокровна, что больна даже от католического поста с маслом и яйцами), а вашего постного масла и запах вызывает во мне тошноту, да притом уж очень я люблю дичь.
После этих слов я вернулась в залу, а батюшка, увидав меня, сказал:
— Иди сюда, Мария Магдалина, сядь около меня.
Я села рядом с ним, и батюшка взял меня за руку.
— Ты христианка, Мария Магдалина?
— О, да, батюшка, — отвечала я.
— А как ты делаешь крестное знамение?
Я начала класть крестное знамение и невольно перекрестилась по-православному.
— Батюшка, — сказал я тогда, — я не могу так креститься, как требует наша церковь: моя рука невольно ложиться сначала на правое плечо по-православному.
Отец Варнава улыбнулся:
— Это хорошо, Мария Магдалина, и пусть твой пост будет тоже православный.
Я совсем растерялась и побежала к Англичанке.
— Нет, нет, дорогая, отдайте все мясо людям. Я постараюсь поститься, как все вы, и надеюсь, что молитвы батюшки мне помогут, потому что, вообразите, он упрекнул меня в моем обжорстве, как будто он все слышал, что я вам недавно говорила. Да, я постараюсь поститься, а если очень ослабею, вы велите мне зажарить барашка, не правда ли?
Сознаюсь, что к хорошему намерению поститься я добавила это печальное окончание про барашка, потому что в то время вера моя в силу молитв батюшки не была еще так крепка, как она стала впоследствии.
Я не буду удлинять своего рассказа, описывая подробно, как отец Варнава решительно меня удержал у Т-х, когда я одно время думала оставить семью, или как батюшка меня отыскивал в толпе, когда я бывала в Черниговском монастыре (скиту. — А. Я). Духовные дети батюшки знают хорошо, как старец отгадывал их присутствие, несмотря на толпу, которая скрывала их от его глаз. Я скажу только, что при каждой встрече с батюшкой его прозорливость и дивная доброта привлекали меня все больше и больше, и мысль о переходе в Православие зарождалась в душе. Всякий день желание это охватывало меня с большею силой. Отец Варнава ясно читал в моей душе, хотя я никогда ему не говорила о моем желании переменить веру. Но он терпеливо ждал минуты, когда я буду готова к этой великой перемене в моей жизни.
Как-то осенью, как теперь помню, что было 17 сентября 1904 года, батюшка мне вдруг сразу и говорит:
— Ну, чего ты ждешь, время пришло: пора тебе стать православной.
— Батюшка, я ведь, правда, об этом думаю, — отвечала я, — но я еще не готова, не умею говорить по-русски, не сумею даже исповедоваться.
— Ничего, научишься, — сказал батюшка. — Поезжай к епископу Трифону, скажи ему, что я тебя послал. Он тебя поймет и поможет тебе во всем.
Этот разговор с батюшкой был у нас 17 сентября, а 26-го того же месяца, в Москве, в церкви великомученицы Екатерины, отец Иоанн А., к которому направил меня владыка Трифон, присоединил меня к Православию.
Перед исповедью отец Иоанн меня спросил:
— Вам надо будет переменить имя. Какое хотите вы принять?
— Отец Варнава всегда звал меня Мария Магдалина, — отвечала я, — а потому мне кажется, что лучше всего мне выбрать это имя.
— О, без сомнения, если отец Варнава называл вас так, и мы наречем вас Марией Магдалиной.
И в тот вечер за всенощной читали Евангелие о Марии Магдалине. Отец Иоанн А. и я были глубоко этим поражены.
После принятия Святых Таин я поехала к Троице, чтобы поклониться Святым Мощам и получить батюшкино благословение. Я опоздала на поезд, и мне пришлось приехать в Черниговские пещеры только в 8 часов вечера. Батюшка был уже в своей келлии, и меня не хотели пускать к нему, говоря, что отец Варнава уже отдыхает и чтобы я приходила завтра. В эту минуту я услыхала, как ключ повернулся в замке батюшкиной комнаты, и голос отца Варнавы позвал меня:
— Мария, иди сюда, я тебя ждал. Ты православная?
— Да, батюшка, с сегодняшнего дня, — отвечала я, пораженная тем, что батюшка уже знал об этом раньше, чем кто-нибудь успел бы ему об этом сказать.
Батюшка пригласил меня поехать с ним в его монастырь на Выксу, и я имела счастие быть в числе тех, кто присутствовал на юбилее старца 13 октября 1904 года.
Мария Магдалина Гамель
Памяти старца Варнавы (Рассказ Француженки) (продолжение)1
Некоторое время после описанного я чуть-чуть не вышла замуж. Теперь, когда вспоминаю прошлое, мое предполагаемое замужество представляется мне истинным безумием. Мой жених был протестант, гораздо моложе меня, и совершенно был мне не подходящий ни характером, ни положением. Я говорю так теперь, но в то время я думала совершенно иначе. Отец Варнава был против этой свадьбы с самой первой минуты. На все мои попытки получить от него благословение он отвечал уклончиво:
— Ведь не я выхожу замуж. Все равно я тебе скажу, что я тебя не благославляю, а ты все-таки сделаешь по-своему.
Тогда я начала себя уверять, что эти слова были все-таки в роде благословения, и так в этом умудрилась себя убедить, что дала слово молодому человеку, и мы назначили свадьбу на 30 января, сделав все
'Московские Ведомости. 1907. 5 октября. № 227. С. 3.
нужные приготовления насчет приданого и документов. И за все это время, так как совесть моя была нечиста, я избегала говорить с батюшкой о моей помолвке, хотя и встречала его несколько раз. Если бы я в то время могла видеть яснее, я заметила бы, что батюшка всячески выражал свое недовольство по поводу моего будущего замужества. Он говорил об этом всем, кто приезжал к нему. Он поехал в имение г-на С., самого близкого соседа Т-х, но отказался заехать к этим последним, потому что их Француженка выдумала выходить замуж без его благословения.
А все-таки я не была спокойна. Приближение моего замужества вместо того, чтобы радовать меня, наполняло мое сердце неизъяснимым ужасом и отчаянием. Наконец, за два дня до 30 января, когда было назначено венчание, я не выдержала и решилась поехать увидеть батюшку, чтобы выпросить если не его благословение, то хотя бы его молитвы за меня.
Приехала я в Черниговские пещеры (скит. — А. Я), вся дрожа от страха, предчувствуя неудовольствие старца. Я ждала его на крыльце. Батюшка не позвал меня к себе в келлию, как всегда это делал. Он вышел на крыльцо и, подойдя ко мне, сказал строгим голосом:
— Что ты вздумала идти замуж за неверующего? Дай твои уши, я тебя выдеру.
И с этими словами тут же при всех он крепко схватил меня за ухо, а потом, введя меня в свою келлию, батюшка обернулся ко мне с еще более строгим лицом и сказал:
— Что ты вздумала делать и для чего пришла ко мне?
— Батюшка, я пришла просить вашего благословения.
— Какое благословение?
— Батюшка, свадьба моя после завтра, я прошу вашего благословения.
— Ваш сельский священник благословит вас. Для чего ты сюда приехала?
— Да мне ваше, благословение нужно, батюшка!
— Уходи, уходи, какое там благословение! Я не благословлю тебя. Знаешь ли ты, что я недавно был рядом с вами в имении С., а к вам не заехал из-за тебя. И больше никогда к вам не приеду, поняла? Больше никогда. Ну, уходи же, нечего тебе тут ждать.
С этими словами батюшка ушел во внутреннюю свою келлию, но почти тотчас же воротился и спросил:
— Ну, ты все еще тут. Чего, чего ты ждешь?
— Все вашего благословения, батюшка.
— Я сказал тебе, что не благословлю. Уходи!
— Не уйду, батюшка!
— Так что же ты будешь делать?
— Лучше откажу своему жениху, но не уйду без вашего благословения.
— Откажешь, а сама плакать будешь, — сказал батюшка, но потом уже не так сурово добавил: — Ты ведь знаешь, я никогда не благословляю к венцу перед Великим постом. Великий пост не время, чтобы радоваться: надо молиться и плакать о своих грехах. А ты еще хочешь за невера замуж идти. Он говорит, что он примет православие, — это только чтобы на тебе жениться. Обманывает он тебя, поверь мне, сама увидишь. И придешь ко мне кланяться со слезами, и будешь меня благодарить. А все у тебя готово?
— Батюшка, свадьба должны быть послезавтра.
— Отложи до после Пасхи, а тогда сама увидишь. Ну, дочка, Бог тебя благословит. Поезжай домой и, если меня послушаешь, я приеду, нарочно приеду тебя повидать. Поняла? Нарочно приеду в четверг или пятницу на масленице. Скажи Т-м, что буду у них.
После этого батюшка меня благословил, и я уехала все-таки с облегченным сердцем, хотя всю дорогу домой проплакала, не осушая глаз.
И правда, отец Варнава приехал к Т-м в пятницу, 10 февраля. Это было его последнее посещение, потому что в следующую пятницу,
17 февраля, его святая душа отошла ко Господу.
Мое самое великое утешение, утешение, которое будет жить в душе моей, пока я живу на земле и которое помогло мне пережить страшное, невыразимое горе, поразившее всех нас, была радость батюшки Варнавы, когда он узнал о моем послушании в деле моего замужества. Всякий раз как батюшка заговаривал об этом, он весело улыбался, иначе [?] он был так слаб, так измучен болезнью и так видимо скорбел, расставаясь со всеми своими духовными детьми. Мы не замечали, что он прощался с нами, но он ясно провидел свою кончину.
Г-жа Т-я спросила его, приедет ли он к ним постом.
— Нет, потом меня уже у вас больше не будет, — тихо проговорил старец. Потом, обернувшись ко мне, он добавил: — А монашка-то, которой я приготовил келлию в Иверском монастыре и которая выдумала было замуж идти [?], я увижу тебя на четвертой, на пятой неделе Великого поста и тогда все тебе скажу.
18 февраля мы узнали скорбную весть, что наш добрый, наш дорогой старец ушел от нас, чтобы переселиться на небо, где святая душа его обитала уже давно. 21 февраля состоялось погребение батюшки, и я, правда, кланялась ему до земли со слезами и благодарила его за все, чем он был для меня. Тут же у гроба батюшки я сняла с руки моей обручальное кольцо и сказала батюшке, как будто он еще был жив: «Нет, ни теперь, ни после Пасхи. Ты не желал этого: я никогда не выйду замуж за этого человека!» И ответом на эти слова было чувство, пока я целовала левую руку батюшки, что правая его рука поднялась, чтобы меня благословить. Так ясно почувствовала я это, что оставалась несколько минут наклоненная, чтобы дать батюшке время меня перекрестить, несмотря на полицию, которая силою тянула меня в сторону, и на громадную толпу, которая толкала и теснила меня, чтобы в свою очередь подойти к останкам нашего дорогого старца.
Вернувшись к Т-м, я поспешила вернуть моему жениху кольцо, которое должно было соединить нас навек, и при этом решительно сказала ему:
— Батюшка говорил мне подождать до Пасхи и что тогда он скажет, что мне делать. Теперь его нет, он больше благословить нас не может, а потому я вашей женой не буду. Я обещала это отцу Варнаве, когда прощалась с ним навсегда. Вот ваше кольцо, постарайтесь меня забыть.
Несколько часов позже один из духовных детей старца вдруг говорит мне:
— Знаете что, я сейчас видел батюшку или, вернее, так ясно чувствовал его присутствие, что все сердце мое наполнилось радостью Лицо его было как бы в тумане, я отчетливо видел только его руки и — что было странно — у батюшки Варнавы, который никогда не носил при жизни колец, на пальце было кольцо золотое обручальное. Что бы это могло значить?
— О, мне будет легко вам это объяснить. Батюшка одобрил мое решение: я только что вернула кольцо моему жениху и сказала ему, что не буду его женой. Все кончено между нами. Как я благодарю вас, что вы рассказали мне о вашем видении. Я теперь не сомневаюсь и не сожалею об этом. Я потому ясно вижу, что исполнила волю Божию.
Я должна здесь прибавить, что после этого всякий день я все яснее и яснее видела и понимала, от какой страшной опасности спас меня батюшка и что за несчастная жизнь была бы моя, если бы я тогда не послушалась нашего дорогого прозорливого старца и вышла бы замуж против его желания.
На 4-й неделе Великого поста я приехала в Москву говеть: исповедалась в субботу и причастилась Святых Таин в воскресенье, т. е. на первый день пятой недели.
В ночь с субботы на воскресенье я видела сон, т. е. я с трудом могу назвать это сном, потому что сон был такой легкий, что я в то же время сознавала все, что происходило вокруг меня. Я видела себя в Черниговском скиту. Погода дождливая, сырая, вокруг меня огромная толпа, и я с грустью спрашиваю себя, как мне дойти через эту толпу до батюшки Варнавы, у которого келья будто бы заперта. Вдруг распахнулась дверь — и отец Варнава, выйдя на лестницу, зовет меня: «Иди сюда, Мария, я тебя покормлю». Толпа, видя, что он обратился ко мне, сначала немного раздвинулась, а затем снова сжала меня со всех сторон. Тогда батюшка точно снова подошел ко мне, взял меня за руку и, введя в келлию, повторил: «Иди, иди сюда, Мария, я тебя покормлю».
После этого образ старца исчез, и я очутилась в келье одна с келейником батюшки. Сердце мое сжалось от чувства пустоты и полного одиночества. Вся дрожа от какого-то безотчетного страха, я обернулась к батюшкиному келейнику, спрашивая его: «Ради Бога, батюшка, скажите мне, где же отец Варнава?» «Он пошел прощаться. Завтра или после завтра он покидает нас навсегда, больше вы его не увидите», — ответил мне отец П. «Господи, — крикнула я, — неужели я не получу его последнего благословения?» И с этими словами я будто выбегаю на крыльцо, чтобы отыскать батюшку. Снова толпа, которая будто вдруг раздвинулась, чтоб пропустить гроб, и в гробу этом я узнаю отца Варнаву.
Вижу я, что гроб поставлен в келлии под образа, и мы опять одни со старцем: отец П., я и еще какой-то неизвестный странник. Тогда, бросившись на колени, я с горьким рыданием говорю батюшке: «Батюшка, неужели вы меня оставили совсем одну после того, как обещали меня кормить? Что я буду без вас делать? Батюшка! Батюшка, не оставляй меня, пожалей меня!»
И вдруг будто старец открывает глаза, садится в гробу и говорит мне с улыбкой: «Что ты плачешь? О чем ты огорчаешься?» — и, благословив меня, он третий раз добавил: «Я ведь тебе сказал, что буду тебя кормить. Ну успокойся, буду, буду кормить тебя». И затем старец закрыл глаза и снова лег в гроб.
После этого все исчезло, но в душе осталось светлое утешение и уверенность, что наш дорогой батюшка не оставил меня навсегда, но что он продолжает руководить жизнью моей, как делал это до сих пор.
Я поспешила встать и рассказать о своем сне членам семьи. Все долго молчали, когда я кончила, а затем один из молодых Т-х вдруг воскликнул:
— Чему же вы удивляетесь, ведь батюшка обещал вам, что вы увидите его на 4-й, на 5-й неделе Великого поста, вот он и пришел к вам, как обещал.
Возвращаясь с похорон отца Варнавы, я в вагоне случайно встретила священника села Котово (Нара Фоминская). В этом селе провел старец свои детские годы, там же похоронены члены его семьи и его отец Илья Меркулов. Отец Федор (так звали священника) много говорил мне о тех невзгодах и затруднениях, которые переживала бедная церковь.
Его простой рассказ и минута нашей встречи произвели на меня глубокое впечатление и, вернувшись домой, я решила устроить копилку и каждое воскресенье собирать, кто что может дать, в пользу этой церкви.
Освящение обновленного храма должно было состояться 28 мая 1906 года, и отец Федор обещал написать мне, чтобы и я могла быть на освящении, но письма от него все не было. Я решила, что не пошлю деньги раньше, чем соберу 50 рублей в копилку. Поставила я свою копилку под портрет отца Варнавы, прося его благословить мой сбор, и всякий раз, когда кто-нибудь туда клал денежку, я считала, сколько
прибавилось. Теперь я была уверена, что мною было собрано около 32 рублей.
Как-то утром приходит ко мне одна из наших девушек и говорит мне:
— Знаете, какой странный сон я видела сегодня. Вижу я во сне какого-то незнакомого мне мужчину, который говорит мне: «Пойди скажи Марье Николаевне, что у нее больше денег в копилке, чем она думает». Он даже сказал мне сколько, но я забыла, помню только, что было число 7.
— Какой вздор, — отвечала я. — Я уверена, что собрала 32 рубля, а пока 50-ти не будет, я копилки не открою.
Г-жа Т-я мне заметила, что сон такой странный, что она на моем месте сейчас бы открыла копилку. «Кто знает, — добавила она, — не приходил ли это отец батюшки Варнавы предупредить вас, что деньги очень нужны для освящения храма. Может быть, у них немного недостает, и деньги ваши будут очень кстати».
Тогда я поспешила открыть копилку и нашла в ней 57 рублей 37 копеек. Вся семья была так удивлена этому, что стали прибавлять к собранным деньгам, и в одну минуту у меня уже накопилось 70 рублей, которые я тотчас же отправила в Котово, где их получили накануне освящения храма.
Мой рассказ окончен. Неверующие и равнодушные, вероятно, увидят в нем несколько случайностей, более или менее странных, но духовные дети Батюшки найдут в нем ту дивную доброту и прозорливость, которые ниспосланы были Господом нашему дорогому старцу, и ту христианскую любовь, которая вечно живет и которая окружает нас и теперь, храня наши души для Бога и утешая наши осиротелые сердца.
Мария Магдалина Гамель
РУССКОЕ БОГОСЛОВИЕ XX ВЕКА
К ОТКРЫТИЮ НОВОЙ РУБРИКИ «ФИЛАРЕТОВСКОГО АЛЬМАНАХА»
Обращение к наследию богословов русской диаспоры XX в. начинает новый этап исследовательской деятельности Научного центра Истории богословия и богословского образования (НЦ ИБиБО) Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета (ПСТГУ), расширяя ее временные и географические рамки. Этого расширения потребовала главная задача, которую ставят перед собой исследователи НЦ ИБиБО: не просто изучать богатейшую русскую богословскую традицию, но и делать ее живой, актуальной, плодоносящей для современных исследователей, нужной и востребованной для Церкви. Русское зарубежье XX в. — важная страница в «книге жизни» Русской Церкви — является неотъемлемым звеном и в развитии отечественной богословской мысли. Несмотря на внимание, которое в последние десятилетия проявляется по отношению к богословию и богословам русской диаспоры, изучены они недостаточно. Опубликованы (по крайней мере, в России) отнюдь не все значимые богословские труды наших соотечественников, «в рассеянии сущих»; написано совсем немного фундаментальных трудов, посвященных наиболее значимым авторам; остаются мало изученными личные архивы...
Разумеется, доскональное изучение этих сокровищ — задача не одного поколения российских исследователей. Но ПСТГУ с самого своего рождения был особенным образом связан с богословами русского зарубежья. Первыми страницами истории только что образованного института стало посещение его в мае 1992 г. протопресвитером Иоанном Мейендорфом (f22.07.1992). На протяжении всего времени бытия ПСТГУ его одаривал своей дружбой протопресвитер Борис Бобринский, декан (1993—2005) Свято-Сергиевского православного богословского института (ССПБИ) в Париже. Многократно на конференциях ПСТГУ выступали архиепископ Берлинско-
