CC BY
47
ТРАДИЦИИ Е. БОРАТЫНСКОГО, Ф. ТЮТЧЕВА В ПОЭЗИИ В. БОРОДАЕВСКОГО
И.П. Михайлова
Mikhailova I.P. E. Baratynsky’s and F. Tyutchev’s traditions in V.V. Borodaevsky’s poetry. The article is devoted to the creative work of the Kursk writer V.V. Borodaevsky, one of the little known representatives of the Russian poetry Silver Age. The poetic traditions of E.Baratynsky and F. Tyutchev are reflected in the poet’s works.
В современном литературоведении активно идет процесс возвращения отечественной культуре пока погребенных под вековой толщей времени созданий творческого духа. В этой связи все настойчивее заявляет о себе тенденция растущего интереса к «второстепенным писателям» эпохи Серебряного века. Имена В. Каменского, В. Рудич, Б. Садовского, Н. Попова, В. Пяста. Б. Лившица и др. становятся на свое историческое место и перестают служить только фоном для других имен. Анализ литературного творчества, мировоззрения, исканий таких авторов позволяет наиболее полно и объективно представить картину историко-литературного процесса, восполнить существующие в нем пустоты.
Данная статья обращена к творчеству и мировоззрению талантливого поэта Валериана Валериановича Бородаевского (1874— 1923), одного из малоизвестных представителей Серебряного века, в стихах которого прослеживаются традиции поэзии Е. Боратынского и Ф. Тютчева.
В дореволюционные годы у него вышли книги стихов: «Страстные свечи» (СПб., 1909), «Стихотворения» с предисловием
В. Иванова (СПб., 1909), «Уединенный дол» (1914). Он также был представлен в «Антологии» издательства «Мусагет», изданной в 1911 г. Стихи поэта можно было прочитать в журналах «Аполлон» 1910, кн. 7, «Вестник Европы» 1910, кн. 10, «Современник» 1912, кн. 4, «Русская мысль» 1913, кн. 9, «Русская мысль» 1914, кн. 2, в альманахе «На рассвете» 1910, они печатались в различных русских газетах.
В. Бородаевский был включен в активную литературную коммуникацию: общался по литературным и религиозно-философским вопросам с широким кругом людей, авторитетных в литературном мире и общественной жизни конца XIX - начала XX в., в частности
с А. Блоком, А. Белым, А. Толстым, М. Куз-миным, Ф. Сологубом, А. Ахматовой, Н. Гумилевым и многими другими поэтами. Он стал близким другом В. Иванова, поэта, философа, чьи идеи, говорившие об ущербности декадентства и формировавшие мысль об искусстве как выражении высшей универсальной истины, укреплявшие веру художника в свое сверхназначение и дававшие ему сознание религиозного смысла своего дела, получили в русском художественном сознании начала XX века огромный резонанс.
Кумирами В. Бородаевского в области философии были Н. Федоров, К. Леонтьев, Р. Штейнер.
Огромное значение для поэта имела дружба с В. В. Розановым, которая прервалась только смертью ученого.
Религия и поиск себя в ней в определенные периоды были главенствующими в жизни В. Бородаевского. Это было отражением характерной особенности времени, отличающегося увлечением философией, поисками нового бога, смысла жизни, рецептов бессмертия.
«Примерявший» в молодости религии, находящийся в поиске новой религии Борода-евский в зрелые годы вернулся в православие.
Вкус Бородаевского как поэта формировался под воздействием русской поэзии XIX в. Заметно влияние Е. Боратынского, Ф. Тютчева. В автобиографии Бородаевский писал: «Парадоксальная гармонизация света и мрака, ведущих борьбу в душе человеческой, -вот что прежде всего предстало мне как задача лирического восприятия мира» [1]. Это «восприятие мира», стремление к гармонии или ощущение утраты ее сближает поэзию Бородевского с поэзией Е. Боратынского. Муза Бородаевского как бы соединила два века: XIX и XX. Напряженная работа мысли и чувства роднит поэзию Бородаевского с поэзией Боратынского.
Боратынский близок В. Бородаевскому серьезными, тревожными раздумьями о мире и человеке в нем, о вере и истине, о счастье и гармонии. Так, в элегии «Притворной нежности не требуй от меня» (первоначальное название «Признание»), вызвавшей восторг А.С. Пушкина, который писал А.А. Бестужеву 12 января 1824 г.: «Боратынский - прелесть и чудо; «Признание» - совершенство. После него не стану печатать своих элегий», раскрываются переживания лирического героя:
Верь, беден я один: любви я знаю цену,
Но сердцем жить не буду вновь,
Вновь не забудусь я! Изменой за измену Мстит оскорбленная любовь.
Верь, жалок я один. Душа любви желает,
Но я любить не буду вновь...
Эмоционально-оценочное «жалок» точно отражает состояние души героя: жалок оттого, что душа по-прежнему «любви желает», а реальная жизнь это чувство перечеркнула. Лирический герой познал «науку предательства», испытал разочарования.
Сопоставим со стихотворением В. Борода-евского «Порвался мертвый полог забытья».
Да, - я летел. Я пережил позор...
Рука у сердца, ослепленный взор,
И стыд пылал, как факел, на ланитах,
Склоню колена. Мягче - на ковер.
И глажу перья крыл моих разбитых.
А там? Бессилен мозг. Душа молчит. Разбились, выпали божественные звенья.
Я перья глажу... Нет, крыло не полетит!
Лишь маятник из глубины стучит,
Да серым пеплом сыплется забвенье.
Поэт, обращаясь к внутреннему миру человека, показывает горькое осознание потерь мечтательных идеалов в столкновении с жизненными бурями и признание невозможности подобных чувств в будущем.
В стихах поэтов не конфликт, а смирение, последовавшее за разочарованием, лирический герой в этих произведениях допускает «судьбины полную победу».
Но Боратынский в лучших, главных своих произведениях не был пессимистом и певцом уныния, а был духовным бойцом, не испугавшимся пройти все жизненные испытания, измерить весь трагизм земного бытия. Итак, «боец духовный, сын купели новых дней»:
Омовен ее водою,
Знай, страданью над собою Волю полную ты дал,
И одной пятой своею Невредим ты, если ею На живую веру стал!
Вера - вот основа оптимистического мировосприятия Боратынского. «Живая вера» -это, конечно же, христианство, православие, о котором так глубоко размышлял Пушкин в своей поэзии 30-х гг. К тому же приходит и Боратынский. Его уже не волнует суетный мир, скорый людской суд, приговор критиков - таковы стихотворения «Коттерии» (1842), «Сначала мысль, воплощена.»
(1837), «Толпе тревожный день приветен.» (1839). В последнем - такие строчки:
О сын фантазии! Ты благодатных
фей
Счастливый баловень, и там, в заочном
мире,
Веселый семьянин. Привычный гость на
пире
Неосязаемых властей!
Мужайся, не слабей душою Перед заботою земною:
Ей исполинский вид дает твоя мечта;
Коснися облака нетрепетной рукою -Исчезнет; а за ним опять перед тобою Обители духов откроются врата.
Здесь уже нет ни тени сомнения в высоком предназначении поэта и человека на земле: счастливый баловень, веселый семьянин, привычный гость в пире. И хотя все это «там, в заочном мире», но мы чувствуем, что этот мир отбрасывает свой ясный отблеск на мир земной, применительно к которому опять проходит тема духовного борца: «Мужайся, не слабей душою. Перед заботою земною». «Коснися облака» - и перед тобой откроются врата рая. Все это созвучно и стихам В. Бородаевского:
Я пью мой долгий день, лазурный и прохладный, Где каждый час - как дар и каждый миг - певуч;
И в сердце, трепеща, влетает рдяный луч,
Как птица райская из кущи виноградной.
Я пью мой синий день, как брагу хмелевую Из чьих-то смуглых рук, склонивших древний
жбан.
От утра до зари брожу, сметен и пьян,
И землю под ногой жалею и милую.
В этих строках отнюдь не смирение, а ликование, ощущение радости пребывания на земле, тоже как и в стихотворениях Боратынского вера в высокое предназначение человека и поэта, приветствие могучим силам жизни вопреки «граням узким» судьбы. Здесь прослеживается выражение духовнонравственного идеала - это то, что рождается в полноте сопричастности Высшему: человеческому (земному) и Божественному (небесному) смыслу и законам бытия.
И тайно верится, что в струях этой влаги
Отныне и вовек душа не отцветет.
Но тише... меж дерев - ты слышишь? - Бог
идет.
И ветви, заалев, колышутся, как стяги.
«Тоскующая душа» человека хочет иных -непозлащенных и вечных ценностей. Таким высшим ценностным началом в поэзии Боратынского является тема природы. Она - одна из главных тем его творчества, и в природных образах Боратынский говорит о главных вопросах человеческого бытия. Подобное мы наблюдаем и в поэзии Бородаевского.
Тема природы станет одной из основных в его творчестве. Многое в поэтике Борода-евского на первый взгляд может показаться традиционным. Не он один, например, любил сопоставлять то или иное явление природы с душевным состоянием человека. Но в то время, как у других подобный прием сравнения или уподобления был всего лишь изобразительным средством, и притом одним из многих, у Бородаевского он вытекал из самых глубин его мировоззрения и был без преувеличения основным. В этом поэт В. Бо-родаевский близок поэту XIX в. Ф.И. Тютчеву, блестящему явлению в области русской поэзии.
Тютчев обладал на редкость живым и непосредственным чувством природы. Только поэт, действительно веривший в таинственную жизнь природы, мог с такой страстностью и убежденностью утверждать:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик -
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
Представлением о всеобщей одушевленности природы порождены характерные тютчевские образы. У него полдень «лениво дышит», небесная лазурь «смеется», осенний вечер озарен «кроткой улыбкой увяданья», солнечный луч будит спящую девушку «румяным, громким восклицаньем».
Всеобщая одушевленность также характерна и для поэзии В. Бородаевского. У него во всей красоте предстает русская весна, когда «истомно в лазурности плавясь нещадной, смолистые почки страдальчески рвутся», и русское лето, когда «своды мшистые одели водоем и «ласточки вьют хороводы, а «кудрявым хмелем в чаще лоз увита тропинка».
Природу Бородаевского видим не только в точно определимое время года, но и в определенный час суток. Пейзажи его не просто весенние, летние, зимние или осенние; Бородаевский изображает более частые, более короткие и тем самым конкретные отрезки сезонов, например, приметы ранней весны в стихотворении «Февраль»:
Уж истощил февраль последние метели, -Сегодня синева, и солнце, и капели;
И тронули сугроб предвешние лучи...
Или приметы уходящего лета в стихотворении «День тумана»:
Дымка неги вьется над равнинами,
В грезах смерти поникают злаки.
Краток отдых лета перед родами Над рекой, над бором и лугами.
Он замечает приметы той или иной погоды, например, приближение грозы:
А гром гремит, как ярый лев,
Гремит и бьется о стремнины.
Или наступление зимнего рассвета:
О, час прозрачности, неясный, но живой, Когда по облачкам струится золотой, Новорожденный луч.
Чувство поэта находит отклики во всей природе, оно одушевляет этот мир, где было ему «так счастливо и привольно жить».
В его стихах открывается взору непритязательный, лишенный декоративности, вполне реальный и такой узнаваемый пейзаж земли Курской, детали которого буднично просты.
Из чаши лазурной на желтые пажити Прольется томительный зной:
И миги промчатся - провеяли, скажете, Стрекозы над рябью стальной.
Вот косы пришли и звенят над равнинами. Ряды золотые легли;
И распяты копны крестами старинными На лоне родимой земли.
Сельские пейзажи не претендуют на грандиозность или исключительность, в них не входят описания гор, моря, широких степей.
Они часто строятся на очаровании отдельных, хорошо знакомых, даже приме ль -кавшихся деталей, которые находятся буквально под рукой, но именно они-то так дороги поэту:
И вот они - кануны сельской страды.
Под липняком толчется мошкара.
И жарким солнцем залито, с утра Цветет село, как маков алых гряды.
Как итог крестьянского труда детально и динамично нарисована картина сельского святого торжества в стихотворении «Казанская»:
Владычице мы поклониться рады,
А колокол гудит: пора! пора!
Но смутен лик под ризой серебра И красными миганьями лампады.
Тут все - радость, все - благо и довольствие, все - награда за месяцы нелегкого труда - почти идиллия, и лучше сказать, прославление жизни русского крестьянина.
Перед нашими глазами возникают «зубцы лесной глуши в оправе сизых вод», и «строгие дубровы», и «слабо плещущая заросшая речка». Мы видим, как «догорая, закат бледный отбросит пурпурную шаль», а «своды мшистые одели водоем», слышим «трепет зарниц и гулкие тростники». Весь этот пестрый и ладный мир движется, дышит, радуется жизни, и он очень дорог поэту.
Когда-то Н.А. Некрасов поставил в особую заслугу Тютчеву «живое, грациозное, классически - верное изображение» внешнего мира и указал на умение поэта подмечать в нем «именно те черты, по которым в воображении читателя может возникнуть и дори-соваться сама собою данная картина» [2].
Эти слова с полным правом можно отнести к творческой манере Бородаевского.
Поэзия Тютчева, раскрывающая «целый мир» мыслей и чувств, корнями своими свя-
зана с «землей» - и в этом ее сила. Тютчев недаром называл себя «верным сыном» «матери-Земли» и в пламенных стихах высказывал свою любовь к ней. В своей любви к отчей земле признается и В. Бородаевский: «Я землю под ногою жалею и милую». «Лоно родимой земли», - так называет он один из своих сборников стихов.
Чем сильнее испытывали поэты любовь к «матери-Земле», тем острее и мучительнее осознавалась ими мимолетность человеческого бытия. В сравнении с мимолетностью существования единственной живой реальностью представлялась именно природа - «Великая Мать».
Уже первые стихотворения В. Бородаев-ского были отмечены современниками. «Вышедшая в московском издательстве «Муса-гет» книга стихов «Уединенный дол» (1914) закрепила за поэтом репутацию «неоклассика», развивающего традиции Тютчева и Боратынского» [3]. Бородаевского по справедливости считали мастером пейзажа в стихах. Поэту в высокой степени была доступна передача эмоционального ощущения, вызываемого в человеке явлениями внешнего мира.
Поэт Н. Гумилев, строго и взыскательно относившийся к своему творчеству и не менее требовательно к собратьям по перу, особо выделил Бородаевского среди поэтов-современников: «Чувствуется, что за его стихами стоят года раздумий, года упорной творческой работы. Ему есть что говорить, и он хочет сказать это как можно лучше. Отсюда изощренность его формы, ряд новых размеров и новых строф. » [4].
Такое восприятие творчества дорогого стоит, это, по сути, признание Бородаевского как поэта самобытного и одаренного, искавшего в поэзии свой путь. Н. Гумилев отмечал, что в книге стихов В. Бородаевского «чувствуется знание многих метрических тайн, аллитераций, ассонансов; рифмы в ней то нежны и прозрачны, как далекое эхо, то звонки и уверены, как сталкивающиеся серебряные щиты» [4, с. 85].
1. Русские писатели. 1800-1917. Биографический справочник. М., 1989. Т. 1. С. 314-315.
2. Некрасов Н.А. // Современник. 1850. № 1.
3. Поэзия Серебряного века. М., 2001. Т. 1. С. 649.
4. Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 83.
Поступила в редакцию 8.08.2007 г.
