CC BY
218
АСПЕКТЫ ИЗУЧЕНИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА LITERARY TEXT: ASPECTS OF STUDY
УДК 821.161.1
Волгоградский государственный Volgograd State Social and Pedagogi-
социально-педагогический университет cal University
канд. филол. наук, доцент кафедры литера- The chair of literature and methods of
туры и методики ее преподавания its teaching
Рябцева Н.Е. PhD, Associate Professor of
Россия, г. Волгоград, 89889640767 RyabtsevaN.E.
e-mail: ryabtzeva.natalya@mail.ru Russia, Volgograd, 89889640767
e-mail: ryabtzeva.natalya@mail.ru
Волгоградский государственный Volgograd State Social and Pedagogi-
социально-педагогический университет cal University
студентка факультета филологического The department of philological educa-
образования, гр. ФЛ-РЛБ-51 tion
Топчиева М.В. Student of group FL-RLB-51
Россия, г. Волгоград, 89616908055 TopchievaM.V.
e-mail: topchieva_nn@mail.ru Russia, Volgograd, 89616908055
e-mail: topchieva_nn@mail.ru
Н.Е. Рябцева, М.В. Топчиева ТОПОС ДЕТСТВА В СОВРЕМЕННОЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Предметом данного исследования является семантика топоса детства в современной русской литературе. Рассматриваются структурно-семантические особенности топоса детства в женской поэзии и прозе. На примере творчества И. Кабыш, художественных произведений Т. Толстой («На золотом крыльце сидели...»), В. Токаревой («Рождественский рассказ»), Л. Улицкой («Детство 45-53: а завтра будет счастье») исследуются образы и мотивы, традиционно связанные с мифологемой детства, - дом, сад, школа, тема памяти и беспамятства, мотив утраченного рая. Авторы видят свою задачу в выявлении литературных и мифопоэтических истоков идиллического топоса детства, а также форм его образной модификации в современной литературе.
В ходе исследования были определены следующие особенности топоса детства в современной литературе: 1) пространство детства оказывается проницаемым, незащищенным от вторжения разрушительных сил смерти и энтропии; 2) особое значение обретает тема утраченного рая, обнажающая конфликт детского и взрослого мира; 3) идиллическому хронотопу, традиционно соотнесенному с темой детства, противопоставлен мортальный топос и патографический топос.
Ключевые слова: образ ребенка, тема детства, идиллический хронотоп, топос сада, топос школы.
N.E. Ryabtseva, M.V. Topchieva TOPOS OF CHILDHOOD IN MODERN RUSSIAN LITERATURE
The subject of this study is the semantics of childhood topos in modern Russian literature. The structural
© Рябцева Н.Е., Топчиева М.В., 2018
and semantic features of the topos of childhood in female poetry and prose are considered. On the example of creativity of I. Kabysh, works of T. Tolstaya ("On the golden porch were sitting..."), V. Tokareva ("Christmas story"), L. Ulitskaya ("Childhood 45-53: and tomorrow will be happiness") we study the images and motives traditionally associated with the mythologema of childhood such as home, garden, school, the theme of memory and loss of memory, the motif of the lost Paradise. The authors see their task in identifying the literary and mythopoetic origins of the idyllic topos of childhood, as well as the forms of its figurative modification in modern literature.
The study has identified the following features of the topos of childhood in modern literature: 1) the space of childhood is permeable, unprotected from the invasion of the destructive forces of death and entropy; 2) the theme of lost Paradise, revealing the conflict of the child and the adult world; 3) idyllic chronotope traditionally correlated with the theme of childhood, contrasted with the mortal topos and patographical topos.
Key words: child, childhood, idyllic chronotope, topos of the garden, topos of the school.
Тема детства занимает особое место в современной русской литературе. Пространственные образы и модели, связанные с образом ребенка и темой детства, сегодня становятся универсальным моделирующим языком. С помощью этого метаязыка пространственно выражаются понятия, которые «сами по себе не имеют пространственной природы» [8], - жизнь и смерть, бренность земного бытия, вечный поиск гармонии и идеала.
Пространственная структура «детского» топоса в современной литературе сложна и динамична. Основу этой структуры, ее семантическое ядро составляет архетип ребенка и комплекс соответствующих образов и мотивов, сформированных под влиянием русской литературной традиции. Пространственно-временной континуум детства в русской литературе на сегодняшний день исследован весьма основательно [7; 10; 11]. Традиционное представление о «детском» топосе, как правило, сопряжено с воссозданием локализованного во времени и пространстве идиллического хронотопа с характерной для него пространственно-временной структурой, имеющей бинарный характер. Идиллический хронотоп детства традиционно соотнесен с архетипическими образами и мотивами, такими, как образ дома или «образ счастливого места», образы матери, отца, ребенка, комплекс солярных мотивов, мотив изобилия, «золотого века», мотив потерянного рая и т.д. Архетипические образы и мотивы «детской» темы нередко выступают в качестве литературных «сигналов» узнавания традиционной для читателя темы. Однако порой читательские ожидания в определенном смысле оказываются обманутыми. Так, детский топос в современной литературе существенно трансформирует классическую «формулу» идиллического хронотопа, выявленную М.М. Бахтиным: «...органическая прикрепленность, приращенность жизни и её событий к месту - к родной реке и лесу, к родному дому. Пространственный мирок этот ограничен и довлеет себе, не связан существенно с другими местами, с остальным миром» [1; с. 375].
Структуру пространственно-временного континуума детства в современной литературе в строгом смысле слова нельзя определить как бинарную. Структура становится более динамичной и подвижной. Яркий пример подобных трансформаций мы можем наблюдать в стихах Инны Кабыш. «Пространственный мирок» детства не отделен у Кабыш от мира взрослых: топос детства локализован в самом эпицентре хаоса повседневности и не защищен от вторжения разрушительных сил смерти и энтропии. Показательный пример подобной проницаемости пространства, вторжения смерти и хаоса в безмятежный мир детства - поэтический цикл «Золотое сечение» (Дружба народов. 2000. №4) [6]. Само название цикла ориентировано на архетип детства как «райского места». Однако пространственно-временная структура цикла в целом свидетельствует об амбивалентном характере восприятия топоса детства: мир детства представлен одновременно в двух атрибутивных категориях - созидательной, гармоничной и разрушительной, дисгармоничной. Семантическим ядром - «золотым сечением» -пространственного континуума становится архетип детства, совмещенный с мифопо-этической моделью пространства в его культурно-мифологической проекции на античные образные мифологемы. «Детская» семантика в данном контексте обретает допол-
нительные коннотации: «детство» как символический исток европейской культуры, имеющей античные корни. По «законам» мифа реализуется модель целостного и законченного космоса с вечно длящимся настоящим, локализованным в топосах дома (нередко у И. Кабыш таким пространством становится топос дачи) и сада: Дача: клубничное жаркое детство, плюсквамперфект, почти мезозой, гений: ребенок с геном злодейства хищно охотится за стрекозой.
Пространственная семантика последнего стихотворения цикла резко контрастирует с мифологическим идеалом детского топоса, представленным в основной части произведения. Гармоничный мир детской мечты, построенный по «законам» мифа и реализованный в идиллическом хронотопе, отторгается реальностью взрослого мира. Разобщение двух сфер бытия - взрослого и детского миров - мотивировано вторжением смерти, которая разрушает цельность и внутреннее единство идиллии. Топос детства, символизированный в образе «дома золотого сечения», в заключительной части цикла сменяется хаотическим и абсурдным антимиром, локализованным в образе подростковой психбольницы-тюрьмы: А за окнами дождь бранится, бьются листья о стенку лбом... Подростковая психбольница -отчий дом, семейный альбом.
Надзирательница с ключами треугольными, врач-сатир, чай с казенными калачами -полоумный, недетский мир.
Примечательно, что внутреннее - пограничное - состояние лирической героини согласуется с пространственной образностью стихотворения: возникает особое экзистенциальное пространство между детским и взрослым мирами - «недетский мир». С помощью пространственной символики поэт пытается осмыслить сам феномен взросления, перехода из мира детства во взрослый мир. В поэзии Кабыш этот переход всегда отмечен знаком глубокого внутреннего трагизма. Лирическая героиня Кабыш внутренне сопротивляется проникновению мира взрослых в свой детский мирок, недаром так часто в ее «детских» стихах возникают «замкнутые» топосы, актуализирующие семантику насилия, несвободы: тюрьма, психбольница, школа-интернат, детский дом. При этом наиболее характерные модификации наблюдаются в структуре образа дома как одного из центральных архетипов идиллического хронотопа. Включенный в реальность взрослого мира, архетип дома не несет в себе сакральных признаков: «домашнее» пространство оказывается проницаемым и утрачивает основную функцию - защиты от разрушительных внешних сил зла и смерти. В своих мини-поэмах - «На краю», «Майский снег», «Добрая мачеха», «Детское воскресение» и других - И. Кабыш смело, порой с использованием приемов гротеска, диагностирует болезнь нового времени - разрушение семьи как таковой и, как следствие, разрушение традиционных смыслов, заложенных в образной структуре архетипа дома. Актуальность обретают модели художественного пространства, не связанные традиционно с темой детства, - топосы болезни и смерти. Примечательно, что подобная же трансформация устойчивых в русской культуры архетипов наблюдается и в женской прозе, о чем свидетельствуют ряд исследований. Так, по мнению американской исследовательницы Е. Гощило, в женской прозе 1980-х годов возникали новые хронотопы, например, хронотоп больничной палаты, но самые радикальные изменения претерпели хронотопы дома и внешнего мира, где очевидными чертами стали функции преследования, насилия, бегства [3].
Интересные семантические модификации топоса детства, связанные с трансформацией мифопоэтической идиллической модели детского топоса, можно обнаружить в творчестве Т.Толстой. Так, рассказ «На золотом крыльце сидели...» (1983) с первых строк воссоздает пространство, наполненное библейской символикой: «В начале был сад. Детство было садом. Без конца и края, без границ и заборов, в шуме и шелесте, золотой на солнце, светло-зеленый в тени...» [13]. Мир детства четко локализован во времени и пространстве. Время в этом измерении утрачивает линейность и движется как время мифологическое. Это замкнутый круг длящегося настоящего, своего рода срез вечности - вечное лето. Пространство в тексте структурно сосредоточено вокруг дома, двора и сада обожаемого детьми «старика» - дяди Паши: «торопится дядя Паша в свой Сад, в свой Рай, где с озера веет вечерней тишиной, в Дом, где на огромной кровати о четырех стеклянных ногах колышется необъятная золотоволосая Царица» [Там же].
Идиллическое пространство детства в рассказе Т. Толстой - это замкнутое и непроницаемое пространство, обособленное от городского пространства и в определенном смысле противопоставленное ему. Природа подобной пространственной оппозиции, имеющей различные семантические вариации, отсылает нас к многочисленным примерам из литературы XIX и ХХ вв. о детстве (например, «Ванька» А.П. Чехова, «Петька на даче» Л. Андреева). Пространственная антитеза город - усадьба (город -деревня/дача) определяет жанровый канон автобиографических повестей о детстве Л.Н. Толстого, С.Т. Аксакова, Н.М. Гарина-Михайловского, А.М. Горького, И.А. Бунина, А.Н. Толстого, А.П. Гайдара, К.И. Чуковского, С.Я. Маршака, В.П. Катаева, В. Распутина, В. Астафьева и др.
В рассказе Т. Толстой город с его суетой, шумом машин, запахом пыли и многоэтажными домами отчужден от сказочного и неторопливого мира дачной глуши, в котором каждый шаг в любую сторону света таит в себе неисчерпаемое богатство красок, звуков, ощущений и впечатлений: «...на юг - колодец с жабами, на север - белые розы и грибы, на запад - комариный малинник, на восток - черничник, шмели, обрыв, озеро, мостки» [Там же]. Город же есть «зима, зима, зима, свинка и корь, наводнение и бородавки...» [Там же]. Неизбежное увядание природы в рассказе Т. Толстой метафорически соотносится с таким же неизбежным прощанием со светлой порой детства: «Осень, что тебе надо? Постой, ты что же, всерьез?.. <...> Как мы выросли. Как ты все-таки сдал, дядя Паша!» [там же]. Неслучайно смерть за почитаемым стариком приходит зимой: вместе с ним ушло и детство, оставив в душе ностальгию о сказочном мире.
Гармония мироздания разрушается с момента вторжения в мир ребенка, в его сознание, понятия смерти. В начале рассказа тема смерти представлена сквозь сознание ребенка, воспринимающего смерть как игру: похороны умершего воробья - это по-детски травестированный ритуал погребения, превращенный в детскую игру («Мы сделали ему чепчик из кружавчиков, сшили белую рубашечку и похоронили в шоколадной коробке. Жизнь вечна. Умирают только птицы» [Там же]). В финале тема смерти обретает философское, трагическое звучание, рифмуется с темой бренности человеческого бытия. Смерть дяди Паши описана в чреде общих утрат и потерь. Всё, в том числе и человек, становятся жертвой неумолимого времени: «Пыль, прах, тлен» [Там же]. Идиллический топос в финале обретает нетипичные для этого типа пространства признаки, что выражается прежде всего в разрушенной связи между поколениями. Смерть дяди Паши без соблюдения ритуала - это первый шаг к разрушению основ отчего дома. Пустой курятник, на полке которого новая хозяйка оставила банку с прахом дяди Паши, - символ пустоты и безвременья. В заключительных строках рассказа возникает мотив утраченного рая, который звучит с нотой обреченности и безысходности. Героиня Толстой бродит по «простуженному сквозному саду, словно разыскивая потерянные следы на замокших дорожках». Примечательно, что автор оставляет свою героиню безымянной, указывая лишь на родство со старшим поколением («пожилая
Маргаритина дочь»). Беспамятство дочери, её тотальное равнодушие обнажают духовные тупики и ошибки взрослого, забывшего и потерявшего в своей душе образ ребенка.
Тема утраченного рая, тоски по идеалу обнажает конфликт детского и взрослого мира на пути взросления героя, его первых нравственных открытий и потерь. Героиня «Рождественского рассказа» (2008) В. Токаревой создает в московской квартире свой собственный сад. Уход за купленной для школьного живого уголка геранью открывает начальный этап взросления девочки, постижение того, что «цветок не игрушка, а живое существо с растительным сознанием» [12]. Литературная аллюзия на сказку А. Экзюпери создает особую - волшебную - ауру рассказа, поддерживая в читателе веру в чудо. Цветок символизирует радость и жизненную силу, кроме того, он выступает христианским символом, указывая на «принятие Божьего дара, детского восторга от природы в раю» [9]. Героиня мечтает поделиться своим садом - своей душой
- со всеми: «Я отнесу в живой уголок, и мы всем классом будем на него смотреть. Приятно ведь смотреть в компании» [12]. Однако именно в школе хрупкий мир детской сказки не выдерживает грубого натиска окружающей реальности. Всего два движения понадобилось наглому Борьке Карпову, чтобы разрушить детскую мечту: «одно - вверх
- заносит портфель над головой, другое - вниз - на мой цветок. Горшочек выскочил из рук, упал на землю и раскололся. Земля рассыпалась, а красная головка цветка отлетела смятым сгустком» [там же]. Токарева показывает неизбежность подобного конфликта, однако важнее, те нравственные уроки, которые выносит героиня, найдя в себе силы простить своего обидчика.
Топос школы - один из устойчивых пространственных образов, связанных с темой детства. В современной литературе школа становится не только местом социализации героя, но и символическим пограничным пространством, где происходит трагическое столкновение личности героя с миром взрослых. Как и героиня В. Токаревой, первоклассница Таня из романа Л. Улицкой «Казус Кукоцкого» (2001) именно в школе впервые сталкивается «с чужой волей, с насилием в его самой легкой форме» [14; с. 45]. Счастливый мир детства дал трещину: «Оказывается, это и была взрослая жизнь -подчинение чужой воле...», и «эта идея накрыла ее сверху и начала подминать под себя...» [Там же]. В сборнике рассказов Л. Улицкой «Детство 45-53: а завтра будет счастье... » (2013) топосы дома и школы весьма устойчивы. Например, в рассказе Вячеслава Ищенко «Полинушка» герой в свой первый школьный день по дороге на учебу оказывается в толпе, обступившей мальчика - «Это был нищий оборвыш дошкольного возраста» [5; с. 241]. Для голодного послевоенного 1947-го года сей случай не был шокирующим, однако именно он «каким-то непостижимым образом сказался потом на моем представлении о школе. Если сказать просто, школу я недолюбливал» [там же]. Маленького впечатлительного ребенка испытания ожидали на протяжении всего обучения вплоть до перемены школы. Прибавилось и предвзятое отношение учительницы
- Полинушки. «Помню, как она ставила меня на колени перед всем классом. Стоять было жестко. Спасибо еще за то, что соли не посыпала на пол. <...> Ну не нравился я ей, бедняге, и все тут» [Там же; с. 242-243]. Даже спустя десятки лет образ злосчастной учительницы не покидает сознание героя, напоминая о и без того непростом детстве как о времени полном испытаний, где грубый и циничный взрослый расчет делает своей жертвой самого чувствительного - то есть ребенка, травмируя маленькое сознание. «Кажется, я и сейчас не полностью преодолел это странное свойство характера - поступать иррационально, в противовес тому, что принято и «как надо». Делать «назло». Конечно, не всем» [Там же; с. 245]. Интересно при этом проанализировать другие рассказы Вячеслава Ищенко из сборника, в некоторой степени проследив становление самосознания героя. Так, в рассказе «Дядя Лёша» автор, повествуя о бывших годом ранее событиях, говорит: «А тогда для меня, семилетнего, вся жизнь была праздником. Я не знал бед и проблем, которыми жили старшие» [4; с. 202].
Несмотря на жестокую историческую реальность и суровое воспитание, скромный быт советских семей навсегда запечатлевался в детском сознании как счастливое время и вечное лето, хоть и не совсем беззаботное. В рассказе Каринэ Геворкян «Двор моего детства» территория между многоэтажными корпусами описывается героиней именно как «наш потрясающий двор!» [2; с. 162]. Нетронутый вражескими силами городской двор так же становится для детей Райским Садом. «А каких только деревьев не было! Дубы, липы, вязы, боярышник, каштаны, ясени, тополя, кусты сирени и акации. И никогда тополя не пылили своим пухом» [Там же; с. 163]. Этот центр притяжения маленьких жителей поддерживался взрослыми, не пускающими на свою территорию любые признаки города: «Никакого асфальта в садиках не было. Только дорожки между ними, чтобы можно было ездить на велосипедах, самокатах, возить кукол в колясках и детей. Немногочисленным машинам проезд по этим дорожкам был категорически закрыт» [Там же; с. 165]. Особую атмосферу в прочтении детской темы создает жанровая природа книги. Воспоминания реальных людей о своём детстве делают саму память о детстве живой и настоящей.
Подводя некоторые итоги, отметим, что в современной литературе заметно модифицируются традиционные пространственные представления о метафизике детства. Топос детства не локализован в замкнутом идеальном континууме, не отделен от хаоса повседневности, - напротив, он включен в историко-культурную и социальную реальность и может быть постигнут лишь сквозь неё. Нравственно-философский конфликт, с которым сталкивается герой-ребенок, имеет глубинную литературную природу, заставляя современного читателя в новом контексте осмыслить «уроки» классической литературы. Идиллический хронотоп, соотнесенный с темой детства и образом ребенка, в литературе последних десятилетий обретает новые характерные признаки. Топос детства становится проницаемым и, как правило, экзистенциальным пространством, расположенным в самом эпицентре хаоса повседневности. Особую актуальность обретают патографические пространственные модели, а также топосы границы, рубежа в различных семантических вариантах - сон, смерть, возраст, время и др. Топос детства, таким образом, может быть интерпретирован в свете динамики различных моделей и типов художественного пространства, что позволяет наметить дальнейшую перспективу настоящего исследования.
Библиографический список
1. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. М.: «Художественная литература», 1975. 504 с.
2. Геворкян Г. Двор моего детства // Детство 45-53: а завтра будет счастье / Авт.-сост. Л. Улицкая. М.: АСТ, 2014. С. 162-170.
3. Гощило Е. Взрывоопасный мир Татьяны Толстой / Пер. с англ. Д. Ганцевой, А. Ильенкова. Екатеринбург, 2000. 202 с.
4. Ищенко В. Дядя Лёша // Детство 45-53: а завтра будет счастье / Авт.-сост. Л. Улицкая. М.: АСТ, 2014. С. 202-207.
5. Ищенко В. Полинушка // Детство 45-53: а завтра будет счастье / Авт.-сост. Л. Улицкая. М.: АСТ, 2014. С. 240-245.
6. Кабыш И. Золотое сечение. Стихи // Дружба народов. 2000. №4. [электронный ресурс]. URL: http://magazines.russ.ru/druzhba/2000/4/ (дата обращения: 03.02.2018)
7. Крылова М.А. Автобиографическая тетралогия Н.Г. Гарина-Михайловского («Детство Темы», «Гимназисты», «Студенты», «Инженеры»): проблемы жанра. Нижний Новгород, 2000. С.14.
8. Лотман Ю.М. Об искусстве. СПб.: Искусство, 1998. С. 212.
9. Мифологическая энциклопедия. Цветы [электронный ресурс]. URL: http://myfhology.info/planta/flowers.html (дата обращения: 03.02.2018)
10. Николаева Н.Г. «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука» С.Т. Аксакова: формы письма и традиции жанра. Дисс. ... канд. филол. наук. Новосибирск, 2004. С. 41-42, 98, 102,108.
11. Савина Л.Н. Проблематика и поэтика автобиографических повестей о детстве второй половины XIX в. (Л.Н. Толстой «Детство», С.Т. Аксаков «Детские годы Багрова-внука», Н.Г. Гарин-Михайловский «Детство Темы»). Волгоград, 2002. С. 137.
12. Токарева В. Рождественский рассказ [электронный ресурс]. URL: http://rulibs.com/ru_zar/prose_contemporary/tokareva/1j/j 54.html (дата обращения: 03.02.2018)
13. Толстая Т. На золотом крыльце сидели... [электронный ресурс]. URL: http://rulibs.com/ru_zar/prose_contemporary/tolstaya/e/j24.html (дата обращения: 03.02.2018)
14. Улицкая Л. Казус Кукоцкого. М.: Изд-во «Эксмо», 2002. 448 с.
References
1. Bakhtin M.M. Questions of literature and aesthetics: Studies of different years. Moscow, 1975. 504 p.
2. Gevorkyan G. The court of my childhood // Childhood 45-53: and tomorrow will be happiness / Comp. by L. Ulitskaya. Moscow, 2014. P. 162-170.
3. Goshilo E. Explosive world of Tatiana Tolstoy. / Transl. with English. D. Gantseva, A. Il'yenkov. Ekaterinburg, 2000. 202 p.
4. Ishchenko V. Uncle Lyosha // Childhood 45-53: and tomorrow will be happiness / Comp. by L. Ulitskaya. Moscow, 2014. P. 202-207.
5. Ishchenko V. Polinushka // Childhood 45-53: and tomorrow will be happiness / Comp. by L. Ulitskaya. Moscow, 2014. P. 240-245.
6. Kabysh I. The Golden section. Poems // Friendship of Peoples. 2000. № 4. [Electronic resource]. URL: http://magazines.russ.ru/druzhba/2000/4/ (date of application: 03.02.2018).
7. Krylova M.A. Autobiographical tetralogy by Garin-Mikhailovsky ("Tyoma's childhood", "Gymnasium", "Students", "Engineers"): problems of the genre. Nizhny Novgorod, 2000. P.14.
8. Lotman Y.M. On the art. St.-Petersburg, 1998. P. 212.
9. Mythological encyclopedia. Flowers [electronic resource]. URL: http://myfhology.info/planta/flowers.html (date of application: 03.02.2018).
10. Nikolaeva N.G. "Family chronicle" and "Childhood years of Bagrov the grandson" by S.T. Aksakov: forms of writing and traditions of the genre. Diss. ... PhD in philology. Novosibirsk, 2004. P. 41-42, 98, 102,108.
11. Savina L.N. Problems and poetics of autobiographical novels about childhood of the second half of the XIX century. ("The childhood" by L.N. Tolstoy, "The childhood of Bagrov the grandson" by S.T. Aksakov, "Tyoma's childhood" by N.G. Garin-Mikhailovsky). Volgograd, 2002. P. 137.
12. Tokareva V. Christmas story [electronic resource]. URL: http://rulibs.com/en_zar/prose_contemporary/tokareva/1j/j54.html (date of application: 03.02.2018).
13. Tolstaya T. On the golden porch were sitting... [electronic resource]. URL: http://rulibs.com/en_zar/prose_contemporary/tolstaya/e/j24.html (date of application: 03.02.2018).
14. Ulitskaya L. Kazus of Kukotsky. Moscow, 2002. 448 p.
