CC BY
84
СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ РОССИИ
УДК 271.22-543.7(09) «1800/1917»
ББК 63.3(2)5-37
М. В. Пулькин*
Таинство покаяния: проблемы осуществления в XVIII - начале ХХ в.
(по материалам Олонецкой епархии)
Статья посвящена организации исповеди в XVIII - начале ХХ в. По мнению автора, суть происходящих изменений заключалась в росте внимания со стороны приходских иереев и церковного начальства к духовному значению исповеди. Ко второй половине XIX в. стало заметным желание духовных властей преодолеть отрицательное отношение населения к исповеди путем разъяснения важности покаяния для спасения души.
The article is devoted to the organization of confession in the XVIII-beginning of the twentieth century. According to the author, the essence of the changes was to increase the attention of the Hierarchs parish and church authorities to the spiritual value of the confession. By the second half of XIX century a notable desire to Church authorities to overcome the negative public attitude to confession.
Ключевые слова: исповедь, покаяние, духовенство, старообрядчество, церковь, православие, церковный приход.
Key words: confession, repentance, the clergy, the Old Believers, Church, Orthodoxy, the parish.
Особое значение таинства покаяния подчеркивается в совре-менной религиоведческой литературе. Ведь «в сознании верующих смысл существования приходской общины заключен не в удовлетворении потребности духовного общения на основе совпадения вкусов, привязанностей, а в стремлении к спасению души, которого нельзя достичь помимо алтаря, где совершается Евхаристия» [7, с. 61]. Неспроста поэтому в новейших трудах по истории церкви постепенное увеличение числа отказывающихся от исповеди отожде -ствляется с ростом религиозного индифферентизма [3, с. 115]. Начиная с XVIII в. исповедь приобрела и иной смысл. Отказ от нее влек за собой подозрение в неблагонадежности, «тайном содержа-
* Пулькин Максим Викторович, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник, Институт языка, литературы и истории Карельского научного центра Российской академии наук
нии раскола» [2, с. 168], что не могло остаться не замеченным властью. Более того, до 1800 г. существовал порядок, согласно которому уклоняющиеся от исповеди платили штраф [21. Т. 26. № 19743]. Судя по материалам делопроизводства XIX в., факт регулярной явки на исповедь указывался в документах, составляемых перед заключением брака [17. Ф. 25. Оп. 20. Д. 58/653. Л. 2]. На протяжении всего изучаемого периода лица, «не бывающие у исповеди и святого причастия», не могли избираться церковными старостами [9, с. 183]. Цель данной статьи заключается в выявлении основных закономерностей эволюции таинства покаяния, а также в изучении степени влияния на этот процесс приходского духовенства и мирян.
Практическое осуществление исповедного учета возлагалось на приходских священников. Согласно именным указам Петра I от 8 февраля 1716 г. [21. Т. 5. № 3169] и 17 февраля 1718 г. [21. Т. 6. № 3854] иереи обязывались ежегодно составлять полный список исповедавшихся, не посетивших исповедь, и «записных раскольников». Копию этого списка надлежало представлять в консисторию, а также в судебные органы. Указ от 16 февраля 1722 г. дополнительно разъяснял, как именно следует вести приходские списки [21. Т. 6. № 3963].
Выдающееся значение законодательной регламентации исповеди среди мероприятий Петровской церковной реформы неоднократно становилось предметом внимания исследователей. Академик Н.Н. Покровский полагает, что в петровском законодательстве исповедь превратилась «в контролируемый государством метод общеобязательной проверки», малоэффективный и «не способный “отделить овец от козлищ”» [20, с. 382]. Современный исследователь русского религиозного сознания А.С. Лавров считает, что для императора Петра Великого «не менее важно было то, чтобы подданные регулярно исповедовались, чем то, чтобы они регулярно платили свою подушную подать» [14, с. 346]. В дальнейшем заметная роль таинства покаяния сохранялась [22, с. 353-354].
Для организации исповеди привлекались «мирские» должностные лица. Так, в инструкции «сотскому с товарищи» от 19 декабря 1774 г. предписывалось наблюдать, чтобы народ посещал церковь в воскресные дни, великие праздники и дни высочайших торжеств, «имел воздержание» в эти дни от полевых работ, а также регулярно исповедовался [21. № 14 231].
В литературе сложилось неоднозначное мнение об отношении прихожан к таинству покаяния, а также о достоверности исповедных ведомостей. А.В. Камкин полагает на основании данных церковных архивов, что в целом по Европейскому Северу России «ежегодная волна исповедания и причастия <...> превращалась в особое приходское общение». Что касается уклонения от исповеди, то оно, по
мнению автора, носило «очаговый» характер [12, с. 31]. Данные исповедных ведомостей расцениваются, таким образом, как вполне достоверные. Отчасти с А.В. Камкиным солидарна Л.В. Островская, использующая материалы XIX в. «Церковные деятели, - пишет она, - отмечали слабость религиозного чувства сибиряков, усматривая здесь аналогию с Олонецкой епархией, где условия существования церкви были сходны с сибирскими. Эта же ситуация отражается и в исповедных отчетах» [18, с. 134]. Противоположной точки зрения придерживаются Н.Д. Зольникова [8, с. 12] и акад. Н.Н. Покровский [20, с. 381]. Они полагают, что церковная статистика настолько фальсифицирована, что может использоваться только для демографических исследований, а отнюдь не для изучения религиозности населения или истории оппозиционных господствующей церкви конфессиональных течений.
Имеющиеся в нашем распоряжении источники подтверждают последнюю точку зрения. Существенным фактором, способствующим искажению данных исповедного учета, стал, как ни парадоксально на первый взгляд, жесткий контроль над исповедью со стороны светской власти. Так, архангельский и олонецкий генерал-губернатор Т.И. Тутолмин, как видно из его резолюции, распорядился в 1786 г. «во все селения разослать приказы и велеть иметь неослабное <...> смотрение, дабы поселяне, им подвластные, начиная с семи лет возраста, ходили ежегодно на исповедь и по дозволению священника к приобщению». В распоряжении предписывалось объявить «при собрании мирского скопа», что в случае добросовестного исполнения «сей христианской должности» верующие избегнут не только штрафа, но и уголовной ответственности - «самого, наконец, осуждения» [6. Ф. 1367. Оп. 3. Д. 95. Л. 4]. Такой подход открывал широкие возможности для тех, кто желал свести личные счеты. Ведь прошения прихожан с жалобами на ложное указание их «небывшими» не освобождали просителей от наказания за неявку на исповедь. В документах XVIII в. описания такого рода ситуаций встречаются в немалом количестве. Так, в 1754 г. выборный от крестьян Коткозерской волости представил в Олонецкую провинциальную канцелярию «репорт», в котором указывал, что «их (прихожан. - М.П.) тое волости поп в небытии у исповеди показал напрасно» [23. Ф. 574. Оп. 1. Д. 376. Л. 272]. Решение канцелярии, как видно из указа, было следующим: « <...> егда
вышеозначенный поп оных крестьян показал не исповедавшимися по злобе напрасно, то надлежит им на него просить по команде, а от платежа штрафных денег тем не отговариваться» [23. Ф. 574. Оп. 1. Д. 376. Л. 272, об.].
Жесткое административное воздействие, применяемое в деликатном церковном вопросе, привело к такому эффекту, который
нельзя не назвать обратным ожидаемому. Священно- и церковнослужители использовали свои полномочия для того, чтобы омрачить жизнь супостатам. Так, в 1794 г., как видно из прошения дьячка, священник Оштинского погоста «за происходящими ссорами написал ево, дьячка, в своей духовной росписи небывшим у исповеди и святого причастия» [6. Ф. 29. Оп. 9. Д. 149. Л. 57]. На сходное нарушение отчетности указывали крестьяне Нигижемского прихода в этом же году. В их прошении, адресованном Синоду, говорилось: «на некоторых бывающих у него (священника - М.П.) у святого причастия в духовное правление репортует небывалыми, за то и взыскиваются строго узаконенные с нас штрафы» [24. Ф. 796. Оп. 76. Д. 20. Л. 2]. С другой стороны, те прихожане, которые не явились на исповедь, могли рассчитывать на снисходительное отношение сво -их приходских священников. Судя по доношению пономаря из Лоян-ского прихода, поступившему в Олонецкую духовную консисторию в 1796 г., священник Федор Теодорский «прихожан в великопостных росписях показывает всех бывшими, в чем они (остальные церковники - М.П.) имеют сомнение, поелику при исправлении той исповеди не приглашает никого из церковнослужителей» [6. Ф. 29. Оп. 9. Д. 153. Л. 170]. В данном случае мы не располагаем объяснением того, почему священник оказался не в меру уступчив. Документы, связанные с историей других приходов, показывают, что этот случай не уникален, а объяснения поступков клирика - вполне обыкновенны. Следственная комиссия по делу о восстании приписных к Олонецким горным заводам крестьян докладывала в 1771 г. Сенату, что крестьяне вынуждены, помимо прочих многочисленных «беззаконных сборов», платить «попам за великопостные росписи, таковыя, что, хотя бы кто и не был, показывается бывшим на исповеди» [17. Ф. 445. Оп. 1. Д. 256. Л. 291]. Аналогичные нарушения «благолепия» имели место и в Западной Сибири. Так, Н.Д. Зольникова утверждает, что «клирики регулярно ради взяток отмечали в ведомостях не бывших на этих мероприятиях бывшими и наоборот, вымогая взятки, бывших при исполнении этих обрядов писали "небывшими"» [8, с. 172].
Но в литературе не нашло отражения иное обстоятельство, столь же ощутимое для духовенства и настоятельно побуждавшее его искажать исповедную отчетность. Это страх перед расправой, неминуемой для каждого, кто пытался противостоять воле крестьян. Например, дьячок Ильинского прихода доносил в 1781 г. в Олонецкую духовную консисторию: «прихожан у священника на исповеди было только десятков семь, а остальных обоего пола семьсот в пост Успения Богородицы он хотя и призывал на исповедь, но как к тому, так и к хождению в воскресные и праздничные дни в церковь принудить не мог». Как видно из того доношения, дьячок даже «претерпевал немалое поношение за то, что призывал на исповедь» [6. Ф. 29. Оп. 9. Д. 1. Л. 65].
Другое из аналогичных дел относится к 1765 г. К плачевным результатам привело столкновение дьячка Ивана Васильева с прихожанами Николаевской церкви Коробозерского прихода. В 1761 г. в Олонецкую воеводскую канцелярию поступило «объявление» от причетника. Он уличал некоторых своих прихожан, «жительство имеющих в тайном расколе», т. е. не посещающих исповедь, но и не платящих двойной подушный оклад [23. Ф. 547. Оп. 1. Д. 627. Л. 1]. Меры были приняты незамедлительно. По указу Олонецкой духовной консистории в приход явились архимандрит Спасо-Каргопольского монастыря Феодосий и священник соседнего Коло-дозерского прихода Алексей Титов, которым консистория поручила «всех исповедию и Святых Таин причастием сподобить». Их миссия не увенчалась успехом: большинство прихожан, как видно из рапорта архимандрита, «за сходством из домов своих осталось без при -частия» [23. Ф. 547. Оп. 1. Д. 436. Л. 31]. Изначально конфликт носил выраженный межконфессиональный характер: многие из коробо-зерских прихожан являлись старообрядцами. Донос, составленный дьячком, не только усилил до того времени вялое противостояние, но и привнес в него новые черты.
Дальнейшее развитие событий явствует из указа Олонецкой воеводской канцелярии. Жизнь дьячка стала невыносимой: для начала крестьяне отобрали у него землю и сенные покосы. Затем, в неделю Святой Пасхи 1766 г., когда дьячок «за неимением в приходе священника» читал в церкви Часослов, в храм «весьма со многолюдством» ворвался церковный староста Василий Афанасьев и отнял у дьячка ключи от церкви. Некоторое время спустя прихожане «разбойнически сильно» (т. е. с применением силы) явились в дом причетника, схватили его и по распоряжению волостного старосты «забили» в колодку. При этом они проклинали дьячка за то, что «навел им комиссию, и от того они бутто бы разорились и с великим криком похвальные слова выговаривали, что тебе, дьячку, теперь вряд ли быть у нас здесь». Сам дьячок тоже понимал, что «в том Коробозерском приходе ему впредь жить не можно, понеже они, крестьяне, до взятья у нево церковных ключей многократно выговаривали: "естьли он, дьячок, от них добром не выйдет, то как есть выживут вон, и один у них в лесу ходить не станет"» [23. Ф. 547. Оп. 1. Д. 436. Л. 32, об.]. Для того чтобы окончательно изгнать дьячка, прихожане составили прошение, в котором указывали, что он воровал церковные вещи. Началось следствие. Возвращать дьячка обратно к разъяренным крестьянам консистория опасалась. В итоге она приняла решение передать церковь «входящему» священнику, а дьячка оставить при ней. Такое решение вполне закономерно. Несомненное, признаваемое церковными властями, право прихожан осуществлять «перемену» духовенства, а не конкретные провинности причетника решили исход дела.
Все приведенные факты не дают возможности ответить на вопрос о том, насколько типично уклонение от исповеди и часто ли священно- и церковнослужители искажали исповедную отчетность. Можно предположить, что исповедные ведомости отражали или взаимоотношения между прихожанами и священником, или действительный факт явки прихожан на исповедь, или, что всего вероятнее, и то и другое в разных пропорциях. И все же нельзя не заметить, что исповедь не являлась популярной составляющей приходской жизни. По представлениям крестьян греховность неизбежно сопутствовала человеку в его земной жизни. Поэтому некоторые грехи воспринимались «как обычные человеческие слабости, не требующие специального очищения от них» [15, с. 746]. Это имело далекоидущие последствия. Исповедь доставляла немало хлопот и законодателям, и тем, на кого возлагались контрольные функции -приходским священникам и светским властям. Неблагоприятные климатические условия, влияя на своевременное исполнение всех таинств, оказывали воздействие и на исповедь. В документах XIX в. содержатся вполне определенные и даже живописные высказывания по этому поводу. Так, священник Александр Устьвольский в 1858 г., поясняя свое поведение следственной комиссии, заявил, что регулярно являлся для исповеди больных, а препятствием для него становились лишь осенние «дожди и грязи», «весною по местам разлив ручьев», «зимою ненастье и морозы» [17. Ф. 25. Оп. 7. Д. 45/10. Л. 169]. Изучавшая его дело следственная комиссия указы -вала, ссылаясь на местного благочинного, что в данном приходе исповедные ведомости - «документы самые темные и неопределенные» [17. Ф. 25. Оп. 7. Д. 45/10. Л. 174].
В XIX - начале ХХ в. старые проблемы осуществления таинства покаяния сохранялись. Церковное законодательство предписывало каждому верующему «хотя однажды в год исповедаться и приобщиться св. Таин по обряду христианскому, в пост, или в иное время» [9, с. 125]. Устав духовных консисторий требовал от епархиального начальства «прилагать особенное попечение, чтобы миряне ежегодно, во исполнение христианского долга, исповедовались и причащались св. Таин» [26, с. 7]. Регулярная явка верующих на исповедь находилась под контролем приходского священника. Начальники исповедующихся также обязывались участвовать в организации этого церковного обряда: «гражданское и военное начальства также наблюдают, чтобы все лица, им подчиненныя, непременно сей долг исполняли» [25, с. 284]. Реальность вносила свои коррективы. В биографии олонецкого преосвященного Аркадия представлены недостатки церковно-приходской жизни в середине
XIX в.: «Показания документов о бывающих у исповеди и св. причащения оказывались фальшивыми» [5, с. 576]. В этот же период один
из благочинных, осмотрев исповедные ведомости в Масельском приходе, пришел к печальному заключению: «исповедные документы за прошлый год ведены столь неисправно, что нельзя из оных с вероятностью извлечь достоверных сведений» [17. Ф. 25. Оп. 16. Д. 66/15. Л. 5]. В Шунгском приходе, по данным этого же источника, «основательных сведений о бывших у исповеди священники дать не могут» [17. Ф. 25. Оп. 16. Д. 66/15. Л. 5]. В описании Юргильского прихода Олонецкой епархии содержались аналогичные характеристики действий церковников: «Причт скрывал раскол, чтобы не быть ответственным перед епархиальным начальством. Не бывших у исповеди и святого причастия показывал в исповедных ведомостях бывшими» [4, с. 710].
Преодолеть негативные церковные обычаи оказалось непросто. В 1861 г. в отчете, адресованном Синоду, местный епископ вновь отмечал прежние нарушения: «укоренившийся издавна между духовенством обычай небывших у исповеди и святого причастия показывать бывшими еще не совсем прекращен, только время от времени слабеет» [24. Ф. 796. Оп. 442. Д. 61. Л. 31, об.]. Местные жители нередко проявляли равнодушие к исповеди, нарушая существующие церковные традиции и предписания синодального начальства. В то же время власть продолжала оценивать лояльность граждан исходя из явки на исповедь или отказа от «христианских обязанностей». Не явившиеся на исповедь крестьяне не могли стать, к примеру, волостными старшинами [17. Ф. 25. Оп. 20. Д. 59/655. Л. 43]. В документах консистории встречаются рассуждения о том, что каждого, не являющегося на исповедь, в XIX в. считали не вполне нравственным человеком. Один из олонецких благочинных, высоко оценивая моральные качества местных карелов, отмечал изъяны в их поведении: «Но при всем нравственном состоянии корелов, отличающихся от русских православных своим особенным языком, патриархальными нравами и обычаями в образе жизни, мало заметно в них особенного усердия к церкви и к исполнению христианского долга посредством очищения своей совести через исповедь и святое причащение» [17. Ф. 25. Оп. 1. Д. 60/1. Л. 46]. В 1902 г., оценивая особенности местной паствы, олонецкий благочинный подчеркивал, что исповедь остается важным критерием оценки духовно-нравственного состояния народа. Этот критерий показывает, что ситуация далека от благополучия: число исполняющих долг исповеди хотя и растет, но «в общем оставляет желать еще многого» [17. Ф. 25. Оп. 20. Д. 9/96. Л. 24].
Значительно реже в документах консистории встречаются данные о проблемах с посещением церкви, возникающих из-за бездорожья. Так, в 1879 г. один из каргопольских благочинных писал: «В настоящее время число исполнивших христианский долг исповеди и
святого причастия во всех приходах гораздо значительнее противу прошлого года. Причиной послужило то, что зимний путь в течение всего поста был весьма удобный» [17. Ф. 25. Оп. 1. Д. 60/1. Л. 24, об.].
И все же осуществление исповеди постепенно приобретало но -вые черты. Внимание уделялось не только бюрократическому контролю над церковным покаянием, но и духовной составляющей исполнения этого обряда. Так, в 1870 г. епархиальный архиерей указывал в отчете, адресованном Синоду, что ему приходилось заботиться о «внушении» через священников пастве о «необходимости частого посещения богослужения, неупустительного исполнения долга исповеди и святого причастия надлежащим приготовлением к сим таинствам» [24. Ф. 796. Оп. 442. Д. 383. Л. 12-12, об.]. От священника при рукоположении требовали обещания «с должным вниманием и усердием выслушивать исповедь кающихся, не выражая никакого неудовольствия, ни словом, ни видом своим», и также не действовать слишком сурово - «не налагать на кающихся епитимий на долгое время» [17. Ф. 25. Оп. 1. Д. 49/60. Л. 5, об.]. При представлении сведений о явившихся и не пришедших на исповедь причты обязывались «указывать, почему их прихожане не исполняют христианского долга, а равным образом и те меры, которые принимаются к их исправлению» [5, с. 583].
В начале ХХ в. местные священники продолжали совершенствовать порядок исповеди по собственному усмотрению. Так, в 1909 г. священник Волостнаволоцкого прихода указывал в своем рапорте архиепископу, что в своем приходе он допускает к исповеди только тех прихожан, которые более-менее регулярно посещают богослужения, за исключением тех, кто живет слишком далеко от церкви. Объясняя свое рискованное решение, иерей писал: «Я, как священник, желал бы, чтобы прихожане как можно лучше приготовлялись к святому причащению» [17. Ф. 25. Оп. 7. Д. 106/42. Л. 37]. В деле нет свидетельств недовольства епархиального начальства этим нововведением. Другой священник, служащий в приходе, населенном карелами, отмечал благотворное влияние на паству использования карельского языка в богослужебном обиходе. Призыв явиться на исповедь, проповедь и беседы с карелами на их родном языке, писал иерей, привели к несомненному успеху, изумившему епархиальное начальство. Несколько лет назад большинство при -хожан не являлось на исповедь. Но к 1914 г., когда происходили описываемые события, наоборот, подавляющее большинство посетило церковь и приняло участие в таинстве покаяния [1, с. 317-319].
В новых условиях приходское духовенство активно искало и с разрешения епархиального начальства внедряло в жизнь новые правила осуществления исповеди. Так, по данным рубежа XIX и
141
ХХ вв. причт Гимольского прихода во время Великого поста объезжал окрестные деревни. Во время этих поездок все желающие могли исповедаться. Положительный результат не замедлил проявиться. Как писал священник, «число исполнявших долг исповеди и святого причастия с каждым годом увеличивается» [16, с. 228]. К исполнению христианского долга детей приучали в церковно-приходских школах. Так, по данным отчета о состоянии школ за 1907 г., в них важнейшим средством воспитания стало «исполнение христианского долга исповеди и Св. причастия с должным приготовлением к тому». От совершения таинства уклонялись лишь дети старообрядцев [19, с. 16].
В начале ХХ в. исповедь продолжали считать «главною и существенною мерою к искоренению в приходе раскола» [11, с. 96]. Но и сам «раскол» в этот же период явственно заявлял о себе во время исповеди. Как говорилось в миссионерском отчете, «вредное влияние раскола сказывается и в том отношении, что православные <...> весьма редко посещают храм Божий и редко исполняют долг испо -веди и святого причастия» [13, с. 14]. Попытки решить проблему явки на исповедь предпринимались и иными, значительно более радикальными методами. Так, съезд благочинных Олонецкой епархии решил «вменить в обязанность» пастырям Олонецкой епархии «непременно требовать» от непосещающих исповедь лиц до совершения таинства брака исповедаться и причаститься [10, с. 256].
Итак, судя по имеющимся материалам, осуществление таинства покаяния стремительно эволюционировало на протяжении изучаемого периода. Суть происходящих изменений заключалась в росте внимания со стороны приходских иереев и церковного начальства к духовному значению исповеди. В XVIII в. основу организации исповеди составляли преследования тех, кто по тем или иным причинам избегал таинства покаяния. Но постепенно формировалось (и ко второй половине XIX в. стало заметным) желание духовных властей понять причины, препятствующие полноценному, осознанному, а не обусловленному страхом перед репрессиями покаянию. В качестве факторов, способствующих негативному отношению к исповеди, современники событий рассматривали как мощное старообрядческое влияние, так и ощутимый языковой барьер между духовенством и прихожанами. Все эти отрицательные проявления религиозной жизни постепенно преодолевались и сглаживались. По мере роста церковного просвещения исполнение та -инства покаяния приобретало иной смысл и для мирян: из средства контроля гражданской лояльности оно постепенно становилось важным моментом церковной жизни.
1. А. П-ий. О желательности каждому священнику карельского прихода знать наречие своих прихожан-карел // Олонецкие епархиальные ведомости*. -1914. - № 14. - С. 317-319.
2. Алексеева Н.В. Церковная исповедь и попытка установления государственного контроля за ее практикой в XVIII в. // Мировоззрение и культура севернорусского населения. - М., 2006. - С. 167-174.
3. Андреева Л.А. Феномен религиозного индифферентизма в Российской империи // Общественные науки и современность. - 2008. - № 4. - С. 114-124.
4. Благовещенский А. Юргильский приход Олонецкого уезда Олонецкой епархии // Олонецкие епархиальные ведомости. - 1900. - № 20. - С. 708-714.
5. Вениамин (иеромонах). Преосвященный Аркадий, архиепископ Олонецкий, как деятель против раскола // ОЕВ. - 1900. - № 16. - С. 576-583.
6. Государственный архив Архангельской области.
7. Громыко М.М., Кузнецов С.В., Буганов А.В. Православие в русской народной культуре: направления исследований // Этнограф. обозрение. - 1993. -№ 6. - С. 54-68.
8. Зольникова Н.Д. Сибирская приходская община в XVIII в. - Новосибирск, 1981.
9. Ивановский Я. Обозрение церковно-гражданских узаконений по духовному ведомству: справ. кн. - СПб., 1883.
10. Из постановлений благочиннического съезда Олонецкой епархии, бывшего в городе Каргополе // ОЕВ. - 1900. - № 7. - С. 256-257.
11. Казанский К.И. О расколе в Троицком приходе // Олонецкие епархиальные ведомости. - 1900. - № 3. - С. 91-96.
12. Камкин А.В. Традиционные крестьянские сообщества Европейского Севера России в XVIII в.: автореф. дис. ... д-ра ист. наук. - М., 1993.
13. Козлов И. Миссионерский отчет о состоянии и движении раскола Олонецкой епархии и деятельности епархиальной миссии против раскола и сектантства за 1911 год // ОЕВ. - 1912. - № 22. - С. 1-23 (Приложение).
14. Лавров А.С. Колдовство и религия в России. 1700-1740 гг. - М., 2000.
15. Листова Т.И. Религиозно-общественная жизнь: представления и практика // Русский Север: этническая история и народная культура. XII-XX века. -М., 2004. - С. 725-747.
16. Надпорожский П. Гимольский приход Повенецкого уезда // ОЕВ. -1900. - № 6. - С. 225-233.
17. Национальный архив Республики Карелия.
18. Островская Л. В. Источники для изучения отношения сибирских крестьян к исповеди (1861-1904 гг.) // Исслед. по истории обществ. сознания эпохи феодализма в России. - Новосибирск, 1984. - С. 131-151.
19. Отчет о состоянии церковных школ в 1907-1908 учебном году // ОЕВ. -1909. - № 3. - С. 4-18. (Приложение).
20. Покровский Н.Н. Организация учета старообрядцев в Сибири в XVIII в. // Русское население Поморья и Сибири. - С. 367-384.
21. Полное собрание законов Российской империи. - СПб., 1830.
22. Попов А. Суд и наказания за преступления против веры и нравственности по русскому праву. - Казань, 1904.
23. Российский государственный архив древних актов.
* Далее ОЕВ.
24. Российский государственный исторический архив.
25. Свод уставов о предупреждении и пресечении преступлений // Церковное благоустройство: сб. действующих церк.-гражд. законоположений, относящихся к духовн. ведомству. - М., 1901. - С. 231-292.
26. Устав духовных консисторий // Церковное благоустройство. Сборник действующих церковно-гражданских законоположений, относящихся к духовн. ведомству. - М., 1901. - С. 3-42.
УДК 94(470+571)«1851/1900»:316.3-055.623 ББК 63.3(2)52/53-2
С. В. Зайцева*
Факторы, оказывавшие влияние на рождение внебрачных
детей в Российской империи во второй половине XIX в.
В статье рассматриваются основные факторы, которые могли оказывать влияние на рождение внебрачных детей как в городах, так и в деревнях Российской империи. Особое внимание уделяется таким факторам, как экономические условия и принадлежность лиц к тем или иным вероисповеданиям, в наибольшей степени влиявшим на рост числа незаконнорожденных детей.
The article examines the main factors that might influence the birth of illegitimate children in the towns and villages in the Russian Empire. Particular attention is paid to economic conditions, as well as the peculiarities of faiths, that could explain a significant amount of illegitimate children.
Ключевые слова: внебрачные (незаконнорожденные) дети, метрические записи, рождаемость, губернии, Москва, Санкт-Петербург, отхожие заработки, статистика, религия.
Key words: extramarital (illegitimate) children, metric records, birth rate, the province, Moscow, St. Petersburg, seasonal work, statistics, religion.
На протяжении всей истории в России существовали незакон -норожденные дети, т. е. родившиеся вне брака, от прелюбодейной связи, либо по каким-то другим причинам оставшиеся непризнанны -ми родителями. Жизнь и судьба таких детей в большинстве случаев была плачевной: если они не попадали в воспитательные дома или другие учреждения по призрению детей, не были усыновлены или узаконены родителями, то нередко умирали в раннем возрасте [1; 16, № 3; 17, № 16, № 84, № 91, № 138], становились жертвами преступлений или страдали от негативного отношения общества, зачастую повторяя судьбу матери, сами вставали на преступный путь.
* Зайцева Светлана Валентиновна, аспирант, Ленинградский государственный университет имени А.С. Пушкина
144
