CC BY
137
МАТЕРИАЛЫ И СООБЩЕНИЯ
УДК 811.11
Ж.К. Гух
СВЯЗЬ ЯЗЫКОВЫХ И КОГНИТИВНЫХ СТРУКТУР НА ПРИМЕРЕ КАТЕГОРИИ ЗАЛОГА В СОВРЕМЕННОМ НЕМЕЦКОМ ЯЗЫКЕ
В статье рассматриваются отношения между языковыми и когнитивными структурами на примере категории залога немецкого языка. В отличие от синтетической формы актива аналитические формы пассива предстают как особая когнитивно мотивированная комбинаторика базовых для немецкого языка «перспективных» лексических знаков с определенной морфологической спецификацией. Обосновывается одновременная целостность и дискретность аналитических форм.
Ключевые слова: категория залога, когнитивная мотивированность языковых структур, модели мышления, символические, индексальные и иконические составляющие языкового знака.
В данной статье ставится задача осмысления залоговых форм современного немецкого языка с позиций когнитивно-ориентированного подхода. По словам А.Е. Кибрика, «... когнитивный подход к языку - это объяснительная теория, опирающаяся на гипотезу о глубинной связи языка и мышления и реконструирующая когнитивную структуру по данным естественного языка» [Кибрик 2008: 76]. В развиваемой А.Е. Кибриком модели исходными и решающими моментами являются:
1) когнитивная мотивированность языковой структуры / формы: языковая структура / форма не произвольна, а напротив, предопределяется устройством надъязыковой когнитивной структуры, лежащей в основе мыслительной деятельности;
2) динамичность, под которой понимается переход от мысли к дискретному развернутому высказыванию, наделенному смыслом и формально организованному. Другими словами, мысль противопоставлена смыслу как «интеллектуальный стимул, стартер динамического, развивающегося во времени акта (совершаемого в сознании участников коммуникации) - окончательному результату, продукту этого акта (запечатлевающемуся в памяти участников коммуникации)» [Кибрик 1992: 23]. Продукт мыслительного процесса - сообщение -трактуется как двуединая сущность, нераздельными компонентами которой являются смысл (=значение, семантическое представление) и форма.
В аспекте заявленной модели мы имеем возможность опереться на достижения советской психологии речи и психолингвистики, разработавшей концептуальную схему процесса речепо-рождения. Порождение речи имеет исходный и конечный этапы. Вслед за В.А. Михайловым и В.М. Павловым, опирающихся на исследования А.А. Леонтьева и Н.И. Жинкина, мы считаем, что исходный этап - это перцептивный несознаваемый уровень отражения ситуации, на котором формируется сенсорная модель ситуации, при этом «в ней уже присутствуют элементы абстракции и обобщения, присутствуют расчлененность, отношения между компонентами ситуации, доми-нация одних компонентов над другими, их избирательная оценка в плане текущих мотивов и потребностей, связи с поведенческими реакциями, навыковые или ситуативно устанавливаемые с учетом меняющихся обстоятельств. На конечном этапе идиоэтническими средствами конкретного языка с присущей данному языку в целом «субъективностью» объективное содержание первичного перцептивного отражения презентируется сознанию как осознаваемое и осознанное объективное содержание, как «мысль» - мысль об объекте деятельности, направленного внимания, представления, размышления и рассуждения» [Михайлов, Павлов 1991: 7]. В. А. Михайлов и В.М. Павлов при этом отождествляют этап «речемыслительного процесса, на котором исходный перцептивный материал преобразуется в систему
элементов таким образом, что эта система в целом и поэлементно находит те или иные соответствия с языковыми средствами ее выражения» [Михайлов, Павлов 1991: 8] с «глубинными семантическими структурами».
Чрезвычайно важным представляется также аспект «качественной однородности» процесса речепорождения как процесса отражательного и в этом смысле семантического: «В нем непосредственное перцептивное отражение нужно представлять себе в исходной точке не как уже ставшее, а как становящееся, совершающееся и, следовательно, в какой-то изначальный момент не как «ословленное», а как «ословливаемое» в самом ходе структурирования образа (еще на уровне несознаваемого сенсорного моделирования на базе обобщенных перцептивных образов-эталонов -продукта предшествующего когнитивного опыта)» [Михайлов, Павлов 1991: 12]. Далее формирующаяся перцептивная структура сопоставляется с хранимыми в памяти семантическими эталонами, задающимися системой языковых средств, которые, так или иначе, коррелируют с содержанием перцептивного отражения ситуации. Более того, при преобразовании мысли как «движения сенсомоторного интеллекта» в знаковую форму в качестве инварианта этой трансформации «сохраняется не только содержащаяся в ней информация, но и наиболее фундаментальные характеристики ее синтаксиса (выд. Г. Ж.), связанная с глубинной структурой схема лежащего в ее основе действия и производного от него образа» [Михайлов 1991: 18].
Поскольку категория залога традиционно считается категорией глагола, остановимся на важнейшей функции последнего - номинации динамического, процессуального признака, протекающего во времени (в отличие от прилагательных, обозначающих статический признак). Ключевыми моментами в данном определении являются концепты ПРИЗНАК и ДИНАМИЧНОСТЬ, представляющие интерес с точки зрения их формирования, становления. Как показывает Е.С. Куб-рякова, признак мыслится как нечто отвлекаемое, отделяемое от предмета, как часть от целого: «...обыденное сознание воспринимало в качестве предмета те формы материи, которые оставались достаточно длительное время в стабильном, относительно неизменном виде. Формирующееся представление о предмете, теле связывало с соответствующим концептом нечто выделенное из пространства, нечто отдельное и целостное, противопоставленное своим размером, контуром,
объемом, цветом и т. д. Складывались две стратегии распознавания образа - по целостности, геш-тальту или же по частям» [Кубрякова 2003: 441]. Существенным в данном процессе Е.С. Кубрякова считает то, что части объекта осмысляются одновременно и как составляющие этого объекта-целого, и как продолжение целого, но уже отвлекаемое от него. Отторжение части наступает вместе с реальным или мысленным отделением части от целого. Более того, эта часть целого сама становится гештальтом: «Часть целого, осмысленная как его атрибут, начинает тоже жить как бы самостоятельной жизнью, признак отвлечен от целого, становится при-знаком при знаке. Выстраивается цепочка: предмет - его часть - атрибут предмета -отвлекаемый от предмета признак» [Кубрякова 2003: 442]. Предмет как характеризующийся физической определенностью, гештальтными свойствами, выделенностью из среды и стабильностью во времени и пространстве соответствует понятию «фигуры» из гештальтпсихологии, что, на первый взгляд, указывает на первичность данного концепта. Однако «в однородной или же полностью гомогенной среде выделить что-либо просто невозможно, а потому, строго говоря, как только что-то выделяется, срабатывает эффект противопоставления фона и фигуры» [Кубрякова 2000: 89]. В таком случае можно говорить о том, что в каждом отдельном случае профилируются разные стороны ситуации и в фокусе внимания наблюдателя могут оказаться разные детали, компоненты ситуации: как сами предметы, так и их признаки, становящиеся на данном этапе осмысления фигурами и противопоставленные всему остальному как фону. Понятия «фигуры» и «фона», используемые нами в ходе дальнейшего изложения, появились, как сказано выше, в гештальтпсихологии, которая «установила, что в процессе решения поведенческой задачи ситуация структурируется, в ней выделяются центральный и периферийный элементы, происходит ее центрирование, когда «задается направление отношений внутри целостной картины и тем самым - функциональное значение каждого элемента» [Михайлов 1991: 17].
Второй ключевой момент в определении глагола - динамика, движение, т. е. протекание во времени. В этой связи вспоминаются слова А.М. Пешковского, который относил к глаголу такие характеристики, как «действенный признак», «признак, создаваемый деятельностью предмета», «изменчивость, подвижность, ускользание от наших взоров», «живость» («глаголы -это «какие-то «живые» слова, оживляющие все, к
чему они приложены») и демонстрировал это примерами типа лежит - «проявляет свое лежание», белеется - «показывает свою белизну, проявляет себя белым» [Пешковский 2001: 98, 99, 103, 159]. Оттенок динамического признака вносится при этом самой формой глагола, прежде всего личной формой, а также инфинитивом как репрезентантом глагола и называющим признак сам по себе без связи его с носителем признака.
Из сказанного выше следует, что с точки зрения восприятия ситуации в активных и пассивных предложениях фигурами-предметами становятся совершенно разные предметы, от которых мысленно наблюдателем отделяются и которым приписываются совершенно разные динамические признаки. Именно это не учитывается в большинстве работ, которые носят, к сожалению, описательный, а не объяснительный характер. Так, достаточно распространен так называемый денотативный подход, при котором утверждается, что актив и пассив «совпадают по вещественному содержанию, имеют одинаковую семантическую конфигурацию - предикат и актанты одни и те же» [Эйхбаум 1996: 145; Тестелец 2001: 417], т. е. выражают одно и то же денотативное содержание, так как в их основе лежит одна внеязыковая ситуация. Поскольку исследователи выделяют в той одной внеязыковой ситуации субъект действия и объект действия, связанные отношением, и находят их языковые соответствия в активной и пассивной конструкции, то принимают эти компоненты за единое мыслительное содержание, за общность смысла [Бондарко 2002: 108]. Однако языковая ситуация, в отличие от внеязыковой, отличается дискретностью и лежащая в ее основе пропозиция или сопряженность таковых отражают не «отношение между логически равноправными объектами» [Кацнельсон 1986: 135], а определенную концептуализацию. И если внеязыко-вую ситуацию, в результате осмысления которой становится возможным интерпретировать, кто из участников - субъект, а кто - объект, говорящий хочет представить и вербализовать со стороны субъекта, то этот субъект действия детерминирует выбор одного предиката, а именно акциональ-ного, если же по каким-то причинам внимание говорящего привлек объект действия и взят за исходный независимый предмет сообщения (т. е. в им. п.), то именно он будет диктовать выбор предиката, уже другого. А поскольку предикаты разные, то и пропозиции отличаются, и денотаты, отражающие фрагмент мира, который имеет в виду говорящий, тоже разные [Степанов 2002: 218],
ведь «грамматика кодирует различные типы концептуализации, а не различные типы ситуации, в результате чего одна и та же ситуация может быть концептуализована различными способами» [Веж-бицкая 1999: 71].
Именно обращением к тому, кто в реальной действительности производитель действия и кто / что - объект, на который направлено действие, можно, думается, объяснить недостаточный вес теории залога в концепции диатез, выдвинутой А.А. Холодовичем и получившей особую интерпретацию в работах В.С. Храковского, которая взята за основу и во «Введении в общий синтаксис» Я.Г. Тестельца [Храковский 1991: 141-180; Тестелец 2001: 411-422]. Отличительная особенность данной концепции состоит в противопоставлении семантики грамматике, в частности, синтаксису как чему-то формальному. При определении понятия диатезы приверженцы этой концепции исходят из констатации двух уровней: семантического (его единицы - такие гиперроли как субъект, объект, или семантические роли типа агенс, пациенс, относящиеся к глубинному уровню) и синтаксического (его единицы - подлежащее, прямое дополнение и др., или иначе, синтаксические актанты, рассматриваемые как формально-структурные, а не содержательные понятия). Исходя из гипотезы, что «любой глагольной лексеме свойственна такая ролевая структура, которая остается постоянной при любом синтаксическом употреблении лексемы, т. е. в любой ее словоформе, и тем самым обеспечивает неизменность лексемы», В.С. Храковский определяет диатезу глагольной словоформы в любом предложении как «соответствие между совокупностью элементов смысловой структуры, свойственной лексеме данной глагольной словоформы, и совокупностью элементов синтаксической структуры, входящих в окружение данной глагольной словоформы» [Храковский 1991: 142]. Залог соответственно предстает как «грамматически маркированная в глаголе диатеза» [Храковский 1991: 143]. Суть данной теории залога состоит в следующем: субъекту в активной конструкции соответствует подлежащее, в пассивной - косвенное дополнение, объекту в пассивной конструкции соответствует прямое дополнение, в пассивной - подлежащее, а залог выступает формально-морфологическим средством оформления этих соответствий. Концепция залога в теории диатез нас не устраивает, прежде всего, тем, что она не объясняет, а описывает, констатирует видимые явления на поверхностном уровне.
Кроме того, носителя языка, в частности, слушаю-щегоили изучающего категорию залога на уроках иностранного языка вряд ли будет интересовать «схема соответствия». По справедливому замечанию А.В. Бондарко, теория залога в версии В.С. Храковского «вообще не занимается определением значений актива и пассива и, как правило, обходит этот вопрос» [Бондарко 1978: 45].
А.В. Бондарко в своих работах развивает денотативно-интерпретационный подход к изучению языковых единиц. Языковые значения (грамматические, лексические, лексико-грамматические), по его мнению, представляют собой результат процесса языковой интерпретации семантических (=понятийных) категорий. Семантические категории в лингвистической литературе рассматриваются как единицы или элементы, выделяемые в системе мыслительного (смыслового) содержания, которое может быть выражено различными средствами одного и того же языка [Бондарко 2002: 135]. В связи с этим ученый предлагает двухуровневое истолкование аспектов значения, когда значение языкового знака состоит из смысловой основы и интерпретационного компонента как способа представления смысловой основы, т. е. в языковых значениях выделяются универсальные и идиоэтнические компоненты. Так, сравнивая предложения:
а) Эту проблему мы уже рассматривали.
б) Эта проблема нами уже рассматривалась.
А. В. Бондарко утверждает, что у них общий
смысл - компоненты «семантический субъект» (мы, нами), «действие» и «семантический объект» (проблема) [Бондарко 2002: 112]. В отличие от тех исследователей, которые признают активные и пассивные предложения равнозначными (см. выше), А.В. Бондарко считает их таковыми лишь с точки зрения общесмыслового (=денотативного) компонента, обращая особое внимание на различия в способах представления этого общего смысла: «... при активе глагольный признак представлен как исходящий от его носителя, а при пассиве - как направленный на него, что определяется тем обстоятельством, что при активе в роли носителя глагольного признака выступает 8Ь, а при пассиве - ОЬ. Тем самым представляются вполне справедливыми суждения о том, что одно и то же понятийное соотношение «8Ь - понятие действия - ОЬ» интерпретируется при активе и при пассиве с разной перспективой, с разными фокусами - со стороны 8Ь, осуществляющего действие, или со стороны ОЬ, который действие испытывает (подвергается действию, испытывает
состояние, вызванное действием, и т. п.)» [Бон-дарко 1978: 45-46]. Обратим внимание на компонент «действие», соединяющий субъект и объект. Несмотря на то, что А.В. Бондарко делает оговорку, что действие понимается им в самом широком и отвлеченном смысле (собственно действия, состояния, отношения) [Бондарко 2002: 596], при противопоставлении пассива и актива имеется в виду действие в узком смысле слова: собственно действие и подвергаемость действию (что косвенно еще раз доказывает разность предикатов). И иначе быть не может, так как исходные понятия «субъект» и «объект» детерминируются лексическими значениями глаголов, и субъект, подобно гиперроли у В.С. Храковского, вмещает в себя функции агенса, носителя состояния, бенефицианта и т. п., но только не пациенса, который входит в понятие объект. Но поскольку интерпретационный компонент семантики требует особенного внимания к синтаксису, к синтагматике, где знаки даны в отношениях друг к другу, А.В. Бондарко вынужден ввести понятие «носитель предикативного признака», охватывающее представление субстанции, которой приписывается предикативный признак и которому, в нашем случае, соответствуют субъект в активе и объект в пассиве [Бондарко 2002: 598]. Будучи элементом синтаксической структуры, носитель предикативного признака, на наш взгляд, больше соответствует психолингвистической реальности, другими словами, при вербализации предмета мысли, которому будет затем приписан признак, говорящий, прежде всего, скорее руководствуется им (т. е. предметом мысли) как фигурой, остановившей на себе его внимание, хотя параллельно уже идет идентификация его как семантического субъекта или объекта.
В смысле носителя предикативного признака в научной литературе достаточно часто, к примеру, у Ю.С. Степанова, В.А. Михайлова, А.М. Пешковского, С.Д. Кацнельсона, Э. Лейс, Г.В. Колшанского, Р. Якобсона используется понятие «субъект» [Степанов 2002: 180, 263, 357; Пешковский 2001: 132; Кацнельсон 1972: 184-195; Михайлов 1991: 20; Колшанский 1979: 318-322; Якобсон 1983: 108; Ье188 1992: 75], которое принимается далее и нами. Субъект как то, о чем говорится, и предикат как то, что о субъекте говорится, будучи результатом функционального деления предложения, представляют собой основные синтаксические отношения, а подлежащее является частным случаем субъекта: хотя подле-жащно-сказуемостная организация высказывания
в индоевропейских языках и типична, она не должна возводиться в абсолют и не может быть экстраполирована на все языки [Колшанский 1979: 321; Степанов 2002: 55]. Определение субъекта у русского логика второй половины 19 века М.И. Каринского, по справедливой оценке Ю.С. Степанова, соответствует современной точке зрения лингвистики. Используя термины подлежащего и сказуемого, он объясняет разницу между ними тем, что «одно берется как указание на предмет (выд. Г. Ж.), т. е. как такой признак, который в состоянии остановить на нем наше внимание, другое - как признак (выд. Г. Ж.), теперь прилагаемый к предмету» [Степанов 2002: 56-57]. В.А. Михайлов в операции обозначения ситуации видит не только логические, но и гносеологические основания: а) структуру суждения (субъектно-предикатную структуру) как элементарного акта мысли и б) структуру обозначения как категоризации предмета мысли средствами языка. Он отмечает, что «значение знака возникает в результате обозначения решения задачи категоризации, определения предмета мысли посредством какой-либо категории языка, т. е. чего-то уже определенного, обозначаемого. Обозначению подлежит предмет мысли, а знак функции предиката воспроизводится и используется как средство определения, осмысления предмета мысли, как та внутренняя форма, которая должна придать определенность неопределенному содержанию обозначаемого образа предмета» [Михайлов 1991: 23]. Важно понять, что предмет репрезентируется сознанию именно в той определенности, которую придает ему содержание предиката. Другими словами, он, охарактеризованный, определенный предикатом, принадлежит уже к новой категории, подводится под категорию предиката. «Та определенность в «частном аспекте бытия», которую предмет мысли получил в предшествующем акте обозначения, сохраняясь в смысле имени субъекта, утрачивает в то же время свою актуальность, так как ситуационная задача требует нового определения предмета мысли. Знак, именующий предмет мысли, сопрягает лишь функцию указания на него» [Михайлов 1991: 24], сам предмет отодвигается на задний план, становясь фоном, на котором выделяется новая фигура - предикат.
К признакам субъекта исследователи относят синтаксически привилегированное положение, первое позиционное место при нейтральном порядке слов (субъект предшествует другим именам), способность быть отправным пунктом предложения. «Если можно наблюдать за событи-
ем из нескольких точек, а это принципиально возможно для каждого переходного глагола и части непереходных (определенных глаголов с генитивным, дативным и предложным дополнением), то возникает потенциальная конкуренция этих точек за функцию перспективизации. И лишь одна точка может стать центром грамматического дейксиса и тем самым субъектом» [Leiss 1992: 102]. Именно субъект является Origo, исходной точкой, из которой делается указание на мир. Центральность субъекта проявляется в его независимости, максимальной по сравнению с другими компонентами немаркированности (чаще всего он имеет форму номинатива) и в неэлиминируемости [Якобсон 1983: 108; Кацнельсон 1972: 187, 194, 195; Степанов 2002: 263; Leiss 1992: 91, 120]. Престижность субъекта создается, по мнению Э. Лейс, за счет высокой референтности (субъект минимально экстенсионален и максимально референтен, т. е. число возможных его референтов ограничено; индикаторами ограниченного экстен-сионала служат признаки типа 'определенность участника', 'известное') и союза с предикатом, который устанавливает координаты референта в пространственном, темпоральном и модальном отношениях, в противном случае имя оставалось бы лишь комплексом абстрактных семантических признаков [Leiss 1992: 125-126]. Обратим внимание, что среди перечисленных признаков нет ни одного семантического, поскольку, как показали типологические исследования, субъект-агенс -это лишь типичный случай в аккузативных языках, в то время как эргативные языки чаще имеют субъект-пациенс, выражаемый абсолютом [Leiss 1992: 125-126]. Приведем еще одну важную, на наш взгляд, цитату из книги Э. Лейс, показывающую отношения субъекта и предиката. «Вид выбранной глагольной конструкции обусловлен выбором субъекта, но не наоборот. Не глагол отбирает субъект, а субъект отбирает глагол и глагольную конструкцию. Однако выбор субъекта предопределен типом языка. В таком языке, как немецкий, субъекты-агенсы - прототипические и тем самым «лучшие» субъекты. Тем не менее, в силе остается то, что субъект не управляется глаголом» [Leiss 1992: 143].
В свете всего сказанного представляется неправомерным считать пассивные конструкции производными от активных, трансформами последних. Такое понимание, пришедшее на смену традиционной трактовке актива как действительного залога и пассива как страдательного, оперировавшей оппозициями типа Ich lade ein. - Ich
werde eingeladen. и выявлявшей разные значения (что оказывается верным), прежде всего, связано с именем Н. Хомского и с той фазой генеративной грамматики, когда пассивная трансформация была классическим примером эквивалентности значений. В результате интерес исследователей сконцентрировался, а во многих случаях продолжает господствовать и сегодня, на оппозициях типа Ich leite die Reise. - Die Reise wird von mir geleitet. Описанный подход представлен в частности в упоминавшихся уже работах В.С. Храковского, Я.Г. Тестельца. Даже если исследование идет вне парадигмы трансформационной грамматики, большинство лингвистов имплицитно отталкивается от того, что активные предложения были переведены в пассивные, что можно видеть по используемой ими терминологии: «устранение агенса (Agenstilgung)», «редукция агенса (Agensreduzierung)», «безагенсность (Agenslosigkeit)» понимание актива как обращенного к агенсу (agenszugewandt, agensbezogen), а пассива как отвернувшегося от агенса (agensabgewandt) [Helbig 1989: 217; Helbig, Kempter 1997: 10-11; Schoenthal 1987: 165, 175; Бохиева 2003: 4]. На идее производности держится также трактовка актива и пассива в качестве грамматических конверсивов. Понимание конверсии (от лат. conversio - изменение, превращение, Umkehrung, Perspektivenwechsel) отличается у разных авторов: к примеру, для Л.А. Новикова это «способ выражения субъектно-объектных отношений в эквивалентных по смыслу предложениях» [Новиков 1998: 234]. В версии П. Поленца конверсия - это превращение, конвертируемость предиката P (x, y) в предикат P' (y, x), при котором в полученной конструкции используется другой предикат и, следовательно, нельзя говорить о семантической эквивалентности предложений: с изменением семантического приоритета аргументов меняется семантическое качество аргументов и предиката [Polenz 1985: 183]). Тем не менее, мы видим, что актив принимается за исходную форму, пассив за производную.
Однако не будем забывать, что актив и пассив - члены парадигматики, основанной на принципе противопоставлений и организации в иерархические системы отношений, в результате которых порождаются не высказывания, а понятия. Парадигматическая система противопоставлений, как говорит А.Р. Лурия, «является даже не столько единицей речи, сколько логической единицей языка» [Лурия 1998: 191]. Ему вторит Ю.С. Степанов, считая, что трансформации - это «потенциальная система языка, актуализируемая скорее
исследователями в языке их описания, чем говорящими в их действительной речи» [Степанов 2002: 207]. И далее: трансформационные преобразования «могут рассматриваться как в направлении от первого, так и от второго к первому; следовательно, они основаны на достаточно сильных, обратимых (выд. Г. Ж.) грамматических связях. Естественно и то, что аналогом этих отношений в формальном языке выступают правила вывода. Само название хорошо передает суть дела: речь идет именно о выводе как о сознательной операции, имеющей целью получить одну языковую форму из другой; операцию такого рода естественно находить в трудах по логике и лингвистике, но она маловероятна и в действительности редко встречается в устах говорящего» [Степанов 2002: 217-218]. Отсюда следует, что при изучении категории залога преподаватель должен показать, что актив и пассив - члены одного корреляционного ряда, но не злоупотреблять их тран-сформируемостью.
В предложениях с процессуальным пассивом функционально-синтаксический предикат выражается составным знаком, рассмотрение семантики и синтактики которого, как и предиката активного предложения, должно идти и с применением оппозитивного метода, и с учетом цепочки «мыслительные структуры - значение - грамматические формы», поскольку «мыслительные процессы находят во многом прямое, иконическое отражение в языковых структурах, [...] семантические представления суть тени лежащих в их основе мыслительных структур и [. ] в свою очередь смыслы связаны мотивирующим отношением с грамматическими формами (под которыми имеются в виду любые средства языкового выражения смысла: форма понимается не только и не столько как фонетическая оболочка, а как грамматическая сущность «обслуживающих» семантику уровней: морфологического, синтаксического, лексического)» [Кибрик 1992: 25].
При определении категориального значения глагола как части речи мы руководствовались только грамматическим критерием и лексическое значение конкретных основ было иррелевантно. Но далее делается акцент не только на грамматическом (категориальном) в структуре знака, но и на лексическом. В 1967 г. в работе «Zum deutschen Verbalsystem» немецкий лингвист Хайнц Руп пытался показать, что в основе всей глагольной системы немецкого языка - как в сфере лексики, так и в сфере так называемых аналитических форм - лежат четыре модели мышле-
ния (Denkmodelle), или перспективы (впервые термин в этом смысле встречается у Х. Бринкма-на [Brinkmann 1959]) [Rupp 1967]. Эти перспективы получают название по их языковым прототипам: sein-, haben-, werden- и tun-перспек-тивы. При этом sein и haben охватывают статическое представление опыта человека (das «Sein an sich»), а werden и tun рисуют ситуацию в динамике («Geschehen an sich»). Репрезентируемые данными лексемами концепты можно причислить к наиболее существенным для построения всей концептуальной системы немецкого языка. В соответствии с этим назовем словесные знаки sein, haben, werden и tun «перспективными» знаками, каждый из которых задает одну из четырех базовых перспектив в видении говорящим и в представлении для слушающего описываемой экстралингвистической ситуации.
1. Sein-перспектива, или Бытие как таковое.
Языковой знак sein представляет нечто как существующее, принадлежащее действительности в чистом виде [Бенвенист 1974: 204; Bondzio 1993: 33], без указания на его развитие, внутреннее движение, какую-либо активность. Таким образом, минимальным контекстом для sein является наличие одной величины в номинативе: X ist, и в данной перспективе эксплицитно дается информация об одном участнике бытия. Однако концепт (ВЕСЬ) МИР, т. е. то, чему принадлежит существующее, имплицитно входит в семантическую структуру предложения, и, следовательно, sein соединяет два концепта [Шатуновский 1996: 48], связанных отношениями включения и представляющих собой часть и целое. Итак, одноместная функторная структура значения sein принимает вид X IST, где Х - существующая величина. Модифицированные структуры можно получить, конкретизируя обстоятельства существования: место и время (Da-Sein) и способ существования, или состояние Х (So-Sein) [Bondzio 1993: 34-35]. Существующее часто подвергается квалификативной характеристике: X ist Y, где, несмотря на появление второй величины в номинативе, Y является непосредственной частью Х в аспекте оценки, идентичности или тождества. Рассматриваемый концепт реализуется через глаголы статического положения в пространстве (liegen, stehen), модальные и некоторые другие.
2. Haben-перспектива, или Имение как таковое.
Знак haben характеризует отношение имения между двумя величинами в статике: X hat Y.
Сопоставление X ist Y и X hat Y показывает, что sein и haben, согласно своей природе, устанавливают различную связь между именными членами конструкций: «быть» предполагает внутреннюю связь, «иметь» - внешнюю [Бенвенист 1974: 216]. Аккузатив при haben называет «нечто, что отличается от грамматического субъекта в номинативе, но служит для сигнализации сферы субъекта» [Brinkmann 1959: 179]. Еще в работе «Die «Haben»-Perspektive im Deutschen» Х. Бринкман обратил внимание на антропоцентричный характер любых конструкций с глаголом имения: субъект с признаком «лицо» сигнализирует о том, что делаются высказывания о людях, а фрагменты мира, приписанные сфере этого субъекта, кажутся созданными и существующими ради него. Данное качество -возможность выдвинуть в центр интереса человека как субъекта имения - позволяет соотносить с человеком даже то, что в принципе независимо от него, ср.: Wir haben heute schoenes Wetter. и Heute ist schoenes Wetter. [Brinkmann 1959: 181]. Функ-торная структура значения haben может быть представлена как X HAT Y. К данной перспективе относятся глаголы восприятия, глаголы различных типов логических отношений (тождества, различия, соответствия, партитивности).
3. Werden-перспектива, или Процессуальное событие как таковое.
В отличие от двух предыдущих перспектив, werden выражает динамику ситуации, причем процессуальное событие как таковое: Was geschieht mit/an X? Was geht mit X vor? Как и sein, werden способен соединять две величины в номинативе: X wird Y, однако они не тождественны в качествах. Первая величина - медий (Nom.), в котором протекает эндогенный (Das Korn wird reif.) или экзогенный (Durch Uebung wird man Meister.) процесс, другая - цель процесса, величина, в которую развивается этот медий и которая предусмотрена как результат процесса. Ср.:
Nom. = Nom. и Nom. — Nom.
X ist Lehrer. X wird Lehrer.
Несмотря на то, что werden - элементарный знак для всего процессуального (процессуальный предикат), взятый со стороны своей внутренней структуры, т. е. представленный как толкование, он полисемен. Другими словами, структура его значения содержит конъюнкцию двух функторов: ES KOMMT ZU и SEIN: Es kommt zu: X ist Lehrer. Функтор Es kommt zu подразумевает, что нельзя определенно назвать того, по чьей инициативе идет процесс, что еще раз доказывает медиаль-ность werden. Еще раз отметим, что в знаке
werden имманентно присутствует идея самодвижения, саморазвития без какой бы то ни было активности (=энергии) и волитивности со стороны развивающейся величины. К процессуальным глаголам относятся глаголы изменения во всем их многообразии, включая глаголы движения и перемещения (kommen, fallen, erscheinen), глаголы изменения физического состояния предмета (schmelzen, rosten, trocknen), общего изменения состояния (steigen, sinken, altern), глаголы, обозначающие процессы жизнедеятельности человека, растений и животных (sterben, aufwachen, ver-bluehen).
В семантике глаголов представленных моделей мышления события окружающего мира концептуализируются как неакциональные, а именно как состояния, отношения (реляции) или процессы. Их объединяет инактивность субъектного актанта, который выступает в функции па-циенса, экспериенцера, адресата, псевдо-агенса и других, но не в функции агенса, который нам встречается в следующей перспективе.
4. Tun-перспектива, или Действие как таковое.
Динамическое событие (Geschehen) можно представить и как действие. Was tut X (mit Y)?. Tun объединяет в себе все глагольные понятия, представленные как действие. Субъект акцио-нальных глаголов отличается активностью (использует собственную энергию для осуществления действия), волитивностью и способностью контролировать получение предполагаемого результата, т. е. является агенсом [Болдырев 2004. 33]. При условии, что говорящему важно подчеркнуть воздействие одной единицы (каузативной) на существование или состояние другой (аффицирование, эффицирование), отличительным функтором служит BEWIRKEN. При этом морфологическая форма объекта, испытывающего какое-либо действие, не ограничивается аккузативом (как это имеет место в haben-перспективе), но маркируется и дативом. и тот, и другой могут иметь при себе предлоги. lesen etw. (Akk.), arbeiten an etw. (Dat.), helfen jem-m (Dat.), warten auf etw. (Akk.) или объект может оставаться внутренним (на понятийном уровне, например, fischen). К основным грамматическим актуализаторам значения акцио-нальности относятся, прежде всего, императив, обстоятельства образа действия, меры, цели, а также пассивизация (wird getan, но не *wird gewesen, *wirdgehabt, *wirdgeworden).
В современных индоевропейских языках преобладает акциональная модель мышления [Бюлер
1993: 228; Eisenberg 1999: 80; Engel 1995: 55]. Поэтому естественно, что «лучшими» представителями глагола считаются акциональные, а прото-типическим субъектом является агенс, поскольку в соответствии с «принципом активности» [Кац-нельсон 1972: 190-191] при концептуализации ситуации в самом простом случае «фигурой», т. е. выделенным когнитивным элементом переднего плана становится активнейший участник события.
Обращаясь к залоговым формам, заметим, что для более наглядного представления они включены в предикативную линейную структуру, в которой таксис конституентов форм играет важную роль. Одним из когнитивных принципов организации информации считается иконичность как «отражаемое в языке соответствие между представлением о мире и репрезентацией этого представления в языке» [Кубрякова, Демьянков 1996: 78]. На синтагматической оси релевантным оказывается фактор иконичности процесса линеаризации, имеющий два проявления: 1) «рядопо-ложенное в мысли остается, если не мешают другие факторы, рядоположенным на линейной оси» и 2) «в первую очередь линеаризуется, если не препятствуют другие факторы, то, что первым актуализируется в сознании говорящего» [Кибрик 1992: 35]. Аранжировка компонентов в предикативной синтагме wird getan служит в качестве иконического знака: сначала следует конституент, отражающий идею процессуального как такового, задающий werden-перспективу и, следовательно, занимающий более высокую позицию в иерархии членов, создает ауру динамичности в тексте, лишь затем он подкрепляется конституентом, указывающим на обусловленность процесса внешним фактором в виде действия. Покажем это на микротексте:
- Wie wird aus der Kaffeekirsche Kaffeepulver?
- Von den Kaffeestrauuchern werden die reifen roten Kaffeekirschen per Hand gepflueckt. Das Fruchtfleisch wird nach einem Gaerprozess im Wasserbad oder nach dem Trocknen an der Luft maschinell abgehest. Zurueck bleiben die Kaffeebohnen. Die werden gereinigt, sortiert und in Saecken abgefuellt. Die Importeure veredeln das Rohprodukt durch Mischen, Roesten und Mahlen (Super ILLU 5.04.2001, р. 62).
За исключением последнего все предложения выдержаны в werden-перспективе. Трансформация предложений в актив меняет вид и характер информации, автоматически придает тексту высокий агентивный характер, где за каждым финитумом стоит концепт TUN, т. е. акциональная модель мышления:
Von den Kaffeestrauuchern pflueckt (TUN) man die reifen roten Kaffeekirschen per Hand. Das Fruchtfleisch loest (TUN) man ... ab.. Dann reinigt (TUN) man die Kaffeebohnen, man sortiert (TUN) und fuellt (TUN) sie in Saecken ab..
Подобное объяснение семантики werden-пассива встречается у В.С. Петунина («Vorgang einer Handlung») [Петунин 2000: 48], у П. Поленца, считающего, что в активе на переднем плане -предикат действия, в пассиве на первый план выдвигается процесс (Vorgang), а действие (Handlung) уходит на задний план [Polenz 1991: 183]. Возникает вопрос: каким образом и за счет чего мы интерпретируем, что процесс обусловлен действием? Ответить на этот вопрос помогает морфология «перспективных» знаков. Последние связаны не сочинительной (wird und tut), а подчинительной связью, причем именно процессуальный компонент морфологически подчиняет себе ак-циональный (wird getan, но не *tut geworden).
В наших работах мы показали, что в зависимости от определенного видения (lat. aspicere -взгляд, способ рассмотрения, ср. русский термин «вид» от «видеть») говорящий с помощью словоизменительных средств может представить любой глагольный процесс как целостное = ограниченное = перфективное = совершенное (со)бытие - и делает он это формой партиципа 2 - либо сигнализировать неперфективность - для этого в его распоряжении есть инфинитивная и личные формы [Гух 2002: 20-23; Гух 2003: 91-92]. Для наглядности было приведено следующее сравнение: лишь находясь вне дома, можно воспринять его как нечто целое с четкими контурами. Оставаясь внутри дома, мы не воспринимаем его контуры и очертания. Подобно этому при перфективном виде глагола говорящий локализует себя вне (со)бытия, воспринимая его на расстоянии во всей целостности и ограниченности. При этом реальная завершенность или континуальность, достижение предела или некая исчерпанность глагольного процесса не играют никакой роли - это характеристики способа протекания действия и передаются лексической семантикой глагола и контекстом. При неперфективном виде, напротив, го-ворящий-наблюдатель - часть (со)бытия и поэтому он не может осознать его во всей целостности и ограниченности.
Анализируя категорию вида в русском языке, А.М. Пешковский свел значение совершенного вида к «непротяженности , не -длительности того процесса, который обозначен в корне глагола», а значение несовер-
шенного вида к отрицанию непротяженности в том смысле, что «никакой особой протяженности в нем, взятом в целом, нет, кроме той, которая заключена вообще во всяком процессе» [Пешковский 2001: 125]. Представление о непротяженности процесса А.М. Пешковский наглядно сравнивает с представлением точки по отношению к линии. Это определение, на наш взгляд, удивительно точно: точка как пространственное понятие и логически, и психологически непротяженна, не тянется, в названии «точечный», как синониме «перфективного», «совершенного», все течение процесса, выражаемого глагольным корнем, оказывается как бы собранным в одну точку [Пешковский 2001: 126]. Следует также заметить, что предмет репрезентируется в нашем сознании как субстанция, которая «может быть редуцирована до точки» [Кубрякова 2003: 442], что наводит на мысль о наличии общего между существительным и вторым причастием в плане их восприятия. Инфинитив и личная форма глагола, в свою очередь, представляются, действительно, как линия, как нечто неограниченное и протяженное. Итак, в оппозиции форм Inf. / Vfin. - Part. II содержится противопоставление семантических признаков '-перфективный' - '+перфективный'.
Выявленные свойства глагольные формы имеют в парадигматике. На синтагматической же оси, а именно в предикативной единице, для неличных компонентов в сложной глагольной структуре (состоящей как минимум из двух глагольных форм) всегда есть другой глагольный компонент, к которому они отсылают, это - Vfin. Такой вид дейксиса ориентирован на внутреннюю структуру текста и был назван К. Бюлером анафорическим [Бюлер 1993: 112]. Кроме своих парадигматических значимостей инфинитив и причастие 2 через отсылку к Vfin. ориентируют адресата, куда следует направлять взгляд (в широком смысле): назад (анафорическое указание) или вперед (катафорическое указание). В результате причастие 2, призванное маркировать некоторое (со)бытие как перфективное, проявляет еще один признак: '+ретроспектива' по отношению к Vfin., а инфинитив коррелирует с признаком '-ретроспектива'. Анафорическая маркировка второго причастия в пассиве означает, что осмысление действия произошло раньше, интерпретатор мысленно уже «схватил» действие с действующими лицами: агенсом, пациенсом (и, возможно, другими) или одним агенсом, что сначала именно признак действия предстал в его голове как фигура. Причем он представил себе действие как нечто
целостное и выделил из него компонент процес-суальности, актуализировав его первым в линейной языковой цепи и сделав именно его фигурой. Действие, соответственно, отодвинулось на задний план. Именно за счет этого, думается, возникает значение пассива «процесс, обусловленный действием».
Наиболее ярко биконцептность процессуального пассива ощущается в так называемом безличном пассиве, где нет пациенса:
Es wurde viel gelacht (Koehlmeier M.).
Im Saal wurde wieder musiziert und getanzt (Kaestner E.).
Когда престижное место занято формальным подлежащим es, это означает, что фигурой изначально стали не участники ситуации, а сам признак ее, динамический признак, абстрагированный от участников.
Подчеркнем, что и в активе предикат является действием лишь из перспективы агенса, с точки зрения же пациенса это процесс. Другими словами, глагольная ситуация и в активе, и в пассиве направлена на пациенс [Polenz 1985: 182; Leiss 1992: 152], т. е. X tut Y. имплицирует Es geschieht etwas mit Y. В пассиве доминирует процесс, поэтому, на наш взгляд, имеет место не просто «изменение вида событийности» [Петунин 2000: 49], т. е. перекатегоризация (термин Болдырева [Болдырев 2001: 47]), а, можно сказать, эксплицитная поликатегоризация события, ср.:
а) Er wacht auf. (aufwachen - глагол werden-перспективы);
б) Er wird geweckt. (wird+getan).
Различная организация форм актива (tun) и
процессуального пассива (werden getan) позволяет утверждать, что их значения отражают две различные ментальные репрезентации одного факта действительности. В форме актива репрезентирован концепт TUN с импликацией процесса, в форме пассива происходит дискретная экспликация двух концептов: процесса (WERDEN), сопряженного с действием (TUN). Концепты при этом не суммируются, а находятся в отношениях подчинения: с одной стороны, первичность процессуального концепта проявляется в аранжировке конституентов при порождении высказывания, что служит в качестве иконического знака: сначала следует конституент, отражающий идею процессуального как такового, и лишь затем он подкрепляется конституентом, указывающим на обусловленность процесса внешним фактором в виде действия. С другой стороны, его «произ-водность», зависимость от концепта акциональ-
ности сигнализируется формантом причастия 2. Призванное обозначать некоторое (со)бытие как перфективное, причастие 2 коррелирует с синтагматически выявляемым признаком ^ретроспектива' по отношению к форме процессуального концепта. В качестве индикатора признака процес-суальности у werden-пассива служит невозможность образования от него формы императива.
«Жизнь знака в семиотической системе определяется . тремя его «измерениями»: тем, как строится его тело и какой субстанцией оно представлено; тем, что оно значит или обозначает (на что указывает), и наконец, тем, какое воздействие производит (какой эффект вызывает его употребление)» [Кубрякова 2001: 285]. Иначе говоря, все аспекты семиотики (синтактика, семантика и прагматика) взаимосвязаны и определяются относительно друг друга, реляционно, отражаясь в конечном счете в интерпретируемости языкового знака. Эффектом употребления процессуального пассива можно считать то, что В. С. Петунин назвал «объективизацией события», «когда субъективно-субъектное (деятельностное) начало высказывания . как бы отодвигается на второй план, а на передний выдвигается объектно-объективное начало» [Петунин 2000: 51] . Пассив дает возможность прикрыть характер действия, не привязывать его к отвечающим за него деятелям и не называть их, хотя агенс в случае его невыраженности всегда имплицитно присутствует. За счет чего же возможна импликация агенса? Сопоставление конструкций X wird kalt/alt/wahr. и X wird getan. «подсказывает», что все дело в getan. Любой предикат, писал С.Д. Кацнельсон, имеет не только определенное количество аргументов, являя собой макет будущего предложения, но и отличается определенной «интенциональностью», или направленностью на тот аргумент, который возводится им в грамматический субъект [Кацнельсон 1972: 184]. Поэтому и у werden, и у tun - своя «интенция на субъект», а поскольку tun - глагол действия, то его субъект-агенс при любом использовании глагола соприсутствует всегда.
Противопоставление tun - werden getan как активной и пассивной формы оставляет в стороне глаголы неакциональных перспектив. Поэтому оппозиция актив-пассив трактуется нами не как эквиполентная, предполагающая логическую равноправность обоих членов, а как привативная. Принимая тезис С. Карцевского об асимметричной структуре языкового знака, Р. Якобсон в ряде работ показал асимметрию коррелятивных грамматических форм. Согласно его концепции, об-
щее значение маркированной категории (+) состоит в утверждении наличия некоторого свойства А, в то время как немаркированная форма может выступать в двух функциях: 1) несигнализация А, 2) сигнализация не-А. Первая функция трактуется ученым как общее значение соответствующей немаркированной категории, состоящее в отсутствии утверждения относительно наличия А (ни А, ни не-А), «тогда как на уровне более узких, специализированных (nuclear) значений мы имеем дело с противопоставлением «утверждение А -утверждение не-А» [Якобсон 1985: 210; Якобсон 1972: 103].
По охвату лексики можно различать полные и «более лексичные» грамматические категории [Ярцева 1968: 30]. Экстенсионалом полной грамматической категории, как, например, времени, является вся лексика определенной части речи, на которую распространяется данная грамматическая закономерность. «Более лексичные» категории в большей степени зависят от значения оформляемой лексемы, в результате чего, к примеру, залоговые противопоставления имеют место быть лишь для части, пусть даже большей, всех глаголов (глаголов tun-перспективы). В таком случае принято говорить о нейтрализации соответствующего противопоставления для определенных групп слов данной части речи. Так, для haben нет оппозиции залоговых форм, значит, нет оппозиции значений «+пассив» - «-пассив», следовательно, в таких случаях форма актива выступает как архиэлемент в первичной / нейтральной функции этой граммемы, т. е. в функции несигнализации пассива, а не «сигнализации не-пассива=актива». Регулярное противопоставление форм tun - werden getan несет, напротив, разную семантическую информацию: «актив» - «пассив».
Маркированные категории являются по сравнению с немаркированными более сложными как в формальном, так и в содержательном плане. Последнее подразумевает, что они усваиваются ребенком позднее, при различных типах афазии декодируются труднее и теряются скорее, чем беспризнаковые [Якобсон 1985: 290; Leiss 1992: 148-149]. Немаркированные и маркированные члены любой оппозиции можно противопоставить как «фон» и «фигуру»: так, актив менее определен, имеет большую частотность и больший экстенсионал: в сфере активности наблюдается широкий спектр постепенных переходов от значения собственно активности (акциональности), противопоставленного пассивности, к значениям, близким к пассивности (в так называемых нека-
нонических средствах выражения пассивности, например, zum Ausdruck kommen, Anerkennung fn-den), в то время как пассив обнаруживает более четкую выделенность семантического признака. Таким образом, оппозиция актив - процессуальный пассив асимметрична и в этой асимметричности проявляется существенное различие в удельном весе актива и пассива в системе языка и в процессе функционирования грамматических форм, в процессе коммуникации пассив по сравнению с активом имеет более специализированную и более ограниченную сферу.
С позиций когнитивного подхода «языковая маркированность есть производное от когнитивной маркированности, а именно: немаркированное языковое зна -ч е н и е коррелирует с когнитивно нормальным (естественным, ожидаемым) положением вещей, а маркированное языковое зна -ч е н и е соответствует когнитивно отклоняющемуся от нормального (неестественному, неожи-даемому) положению вещей. Нормальное, естественное, ожидаемое положение вещей входит в когнитивный гештальт человеческого опыта и концептуализируется с минимальной затратой ментальных вычислительных усилий (активируется по умолчанию), а отклонения от гештальта для их активации требуют дополнительных вычислительных ресурсов» [Кибрик 2008: 62]. Следовательно, в когнитивной перспективе наиболее естественно мыслить глагольное событие как действие (в большинстве случаев), процесс, имение или бытие (состояние). При процессе, вызванном внешним фактором в виде действия, имеет место отклонение от нормы.
Еще большую когнитивную и связанную с ней языковую маркированность представляет собой bekommen-пассив. В динамичной ситуации могут быть задействованы не только действующий субъект (X), инертный объект (Y) (подвергающийся действию), но и непрямой объект (Z) -адресат / реципиент - полуактивная величина, которой адресовано действие. Между тремя участниками принципиально возможна конкуренция за функцию перспективизации, за то, чтобы оказаться в позиции подлежащего. Отображая одно экстралингвистическое событие со стороны каждого из участников, мы приписываем фокусированным сущностям разный признак. При перспективиза-ции агенса предопределен выбор знака tun, реципиент при этом маркируется дативом и может быть как обязательным актантом глагола, так и факультативным. Датив, по сравнению с номина-
тивом и аккузативом, в иерархии грамматизации падежей занимает более низкую позицию: Nom>Akk>Dat>Gen [Eisenberg 1999: 68]. Нейтральным и более предпочтительным в немецком языке является номинатив, коррелирующий с синтаксической позицией подлежащего и - чаще -с семантической ролью агенса. В процессуальном пассиве дана возможность закрепить в номинативе роль пациенса, но реципиент в нем по-прежнему остается маркированным: Mir wurden Blumen geschenkt. Поскольку немецкий язык в синтаксическом аспекте является языком номинатива, для закрепления реципиента в этом немаркированном падеже и соответственно в позиции подлежащего все больший вес приобретает форма bekommen getan:
Gewonnen hatte sie [Katrin], weil sie sich kuerzlich in einem Reisebuero nach einem Winterurlaub erkundigt hatte. Sie bekam alle moeglichen Angebote vorgelegt, gab aber vor, sich nicht zwischen Kanada, Frankreich oder Oesterreich entscheiden zu koennen (Hauptmann G.).
Bei den 15 Aufgaben handelt es sich naemlich um, Multiple-choice-Aufgaben'. Das heißt, Sie bekommen immer drei moegliche Antworten angeboten, aber nur eine ist richtig (Dienst L.).
Дело в том, что bekommen уже в самостоятельном использовании (то есть без неличного компонента) относится к тем редким глаголам, грамматический субъект которых специфицирован реципиентом. Если представить абстрактный скелет значения любой языковой единицы в смысле когнитивной модели в виде потока энергии, как это встречается в работах П. Лутцайера и Г. Дивальд, то в нем можно выделить интеракцию между источником (И) и целью (Ц), при этом «направление представленного потока энергии между двумя полюсами является решающим для распределения этих двух реляций» [Lutzeier 1988: 133]. Между источником и целью есть еще одна абстрактная единица - путь как релятор, передающий семантику самого отношения. В целом он выражен в глаголе. Позиция пути может быть расширена за счет называния объекта, прямо и непосредственно затронутого реляцией, что осуществляется аккузативом. Вследствие очень тесной связи релятора с аккузативом вслед за Г. Дивальд назовем последний внутренней целью (ВЦ) [Diewald 1999: 113]. В отличие от глаголов действия, в которых действие исходит от грамматического субъекта, а цель, маркирующая конечный пункт всей реляции, реализуется дативом, грамматический субъект двухместного bekommen является целью, специфици-
рованной семантической ролью реципиента, а источник имплицируется. Ср.:
а) Er ^ schenkt ^ Rosen ^ ihr;
И ^ [релятор] ^ ВЦ ^ Ц;
б) Sie ^ bekommt ^ Rosen ^ von ihm;
Ц ^ [релятор] ^ ВЦ ^ И.
В bekommen-пассиве грамматический субъект также является целью, конкретизированной реципиентом, и, следовательно, сохраняется вектор направления движения, потока энергии.
Знак bekommen не относится к элементарным перспективным знакам. Он совмещает в себе динамику и статику, вынося динамику на первый план. Функторную структуру семантики bekommen можно представить как «ES KOMMT ZU: Z HAT Y», где приоритетный функтор сигнализирует о werden-перспективе; но, в отличие от знака werden, здесь задействованы две различные величины Z и Y, попадающие в очень абстрактное отношение haben друг с другом. Это позволяет считать bekommen процессуально-релятивным глаголом.
По сравнению с bekommen (Wir bekamen gutes Wetter) глагольный комплекс bekommen+getan обозначает процесс (bekommen), в котором находится реципиент (Z), и этот процесс обусловлен действием (getan). Экзогенный процесс развивается по направлению к результату etw. als von jemand anderem Getanes haben (haben понимается в широком, абстрактном смысле). При сохранении внеязыковой ситуации с помощью bekommen+getan происходит еще более сложная эксплицитная поликатегоризация события: bekommen-пассив совмещает три базовых концепта: WERDEN, HABEN и TUN, а значение bekommen-пассива можно описать как процесс, обусловленный действием и сказывающийся некоторым образом на сфере субъекта-реципиента.
Итак, для отражения ситуации, участниками которой являются агенс (Х), пациенс (Y) и реципиент (Z), существуют три альтернативные модели, образующие залоговую парадигму: tun -werden getan - bekommen getan. Еще большая языковая (а значит, и лежащая в ее основе когнитивная) маркированность адресатного пассива в отличие от процессуального подтверждается:
1) первичностью формы werden+Part.II -формы, обеспечивающей независимый статус пассива. Эта первичность прослеживается и в диахронии: первый известный пример на bekommen-пассив восходит, по данным Х.-В. Эромса, к 1590 г. [Eroms 1992: 241], в то время как появление сочетаний werden+Part.II наблюдается уже в конце VIII в. [Гухман 1964: 162];
2) экстенсионалом граммем: werden-пассив возможен от большого числа одно-, двух- и трехвалентных глаголов, рассматриваемых в tun-перспективе, в то время как главное условие be-kommen-пассива - наличие, как правило, дополнения в аккузативе и дополнения в дативе у исходного глагола tun-перспективы.
Грамматикализацию адресатного пассива, как, впрочем, и других аналитических форм, не следует понимать как простое семантическое опустошение вспомогательного глагола. Р.А. Бу-дагов подчеркивал, что в синтаксисе преобладает общая тенденция к смысловой дифференциации категорий. «Прогресс языка в конечном счете определяется непрерывно растущими возможностями человеческого мышления, ... с развитием языка происходят различные процессы лингвистической дифференциации, в результате которых разграниченные категории начинают занимать в языке более прочные позиции, чем категории нераз-граниченные» [Будагов 1972: 35]. В свете изложенного расширение парадигмы залога можно понимать как извлечение импликаций, тенденцию к более развернутому сообщению о происходящем мыслительно-речевом акте: X schenkt / stiehlt Z Y = X TUT: (имплицируются концепты ПРОЦЕСС: Es geschieht etwas mit Y и ИМЕНИЕ: Z hat Y) ^ Z bekommt Y geschenkt / gestohlen = ES KOMMT ZU: Z HAT Y infolge eines TUNs. В ракурсе моделей мышления две пассивные формы задают динамическую werden-перспективу и служат, следовательно, деакционализации языка.
Исходя из того, что «номинативный акт [.] следует рассматривать прежде всего как акт формирования и акт фиксации языковой формой [...] определенной концептуальной структуры, структуры знания» [Кубрякова 2001: 284], аналитические формы, в том числе пассив, предстают как гештальты, т. е. как когнитивные структуры, в которых, в противоположность синтетическим формам, наглядно закреплены определенные комбинации мыслительно-речевых процессов, что способствует более автоматическому, стандартному и эффективному протеканию речепроизводства. Аналитические формы - это особая комбинаторика готовых лексических знаков с определенной морфологической спецификацией, их особая конструкция, которая выступает, во-первых, как мотивированная ими и, во-вторых, как составная. Аналитические формы отличаются одновременной целостностью и дискретностью. Целостными, или холистичными они являются и с точки зрения их статуса как членов парадигм, и
с точки зрения восприятия, т. е. единицы целого распознаются не поэлементно, а в своей целостности. Дискретность аналитических форм проявляется в формальной расчлененности и экспли-цитности знака, которым, в свою очередь, соответствует содержательная расчлененность: вспомогательные глаголы, не формирующие самостоятельно отдельных членов предложения, тем не менее, являются семантическими предикатами, а аналитические формы глагола представляют собой синтагматическую конструкцию двух предикатов как центров двух пропозиций: модусной и диктальной. Пропозиция (предикат и его аргументы) понимается нами как семантическая структура предложения, представляющая собой когнитивную переработку более или менее сложной ситуации. В случае предложений с аналитическими формами имеет место сопряженность объективируемых пропозиций, вложенных друг в друга, иерархически организованных и актуализируемых в синтагматической цепи с помощью механизма имбрикации (термин Ю.С. Степанова) как частичного наложения / совмещения минимальных структурных схем [Степанов 2002: 352].
В свете изложенной здесь концепции можно сказать, что слабость традиционного толкования сути аналитических форм глагола обусловлена недостаточным учетом формы (структуры) этих составных знаков и тем, что постулируемое или выявляемое в них значение бралось за исходный или конечный терминальный пункт исследования, а мыслительно-речевая деятельность упускалась из виду. Для полного охвата свойств лингвистического объекта необходимо сознательно исследовать его с точки зрения речемыслительных процессов, семантики (включая прагматику) и синтактики знака. При этом самого серьезного внимания требуют не только символические, но и иконические и индексальные составляющие языкового знака.
Список литературы
Бенвенист Э. Общая лингвистика. М.: Прогресс, 1974.
Болдырев Н.Н. Перекатегоризация глагола как способ формирования смысла высказывания // Изв. АН. СЛЯ. 2001. Т. 60. № 2. С. 40-55.
Бондарко А.В. Теория значения в системе функциональной грамматики: на материале русского языка. М.: Яз. слав. культуры, 2002.
Бондарко А.В. Теория значения и трактовка категории залога // Проблемы теории грамматического залога. Л.: Наука, 1978. С. 43-49.
Бохиева Т. В. Семантика и прагматика немецких пассивных конструкций: автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 2003.
Будагов Р.А. Определяет ли принцип экономии развитие языка и функционирование языка? // Вопр. языкознания. 1972. № 1. С. 17-36.
Бюлер К. Теория языка. Репрезентативная функция языка. М.: Прогресс, 1993.
Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. М.: Яз. рус. культуры, 1999.
Гух Ж.К. Би- и поликонцептность сложных глагольных структур в современном немецком языке: дис. ... канд. филол. наук. Н. Новгород, 2002.
Гух Ж.К. Соотношение номинативного и дейктического в семантической структуре сложных категориальных форм немецкого глагола // Вестн. Сыктывкар. ун-та. Сер. 9. Филология. Вып. 5. Сыктывкар, 2003. С. 90-99.
Гухман М.М. Развитие залоговых противопоставлений в германских языках. М.: Наука, 1964.
Кацнельсон С.Д. Общее и типологическое языкознание. Л.: Наука, 1986.
Кацнельсон С.Д. Типология языка и речевое мышление. Л.: Наука, 1972.
Кибрик А.Е. Лингвистическая реконструкция когнитивной структуры // Вопр. языкознания. 2008. № 4. С. 51-77.
Кибрик А.Е. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания (универсальное, типовое и специфичное в языке). М.: Изд-во МГУ, 1992.
Колшанский Г. В. Коммуникативная грамматика и лингвистическая интерпретация категорий субъекта и предиката // Изв. АН СССР. 1979. Т. 38. № 4. С. 318-322.
Кубрякова Е.С. Глаголы действия через их когнитивные характеристики // Логический анализ языка. Избранное. 1988-1995. М.: Индрик, 2003. С. 439-446.
Кубрякова Е. С. О понятиях места, предмета и пространства // Логический анализ языка. Языки пространств. М.: Яз. рус. культуры, 2000. С. 84-92.
Кубрякова Е. С. О связях когнитивной науки с семиотикой (определение интерпретанты знака) // Язык и культура: Факты и ценности. К 70-летию Ю.С. Степанова. М.: Яз. слав. культуры, 2001. С. 383-290.
Кубрякова Е.С., Демьянков В.З., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. Краткий словарь когнитивных терминов. М., 1996.
Лурия А.Р. Язык и сознание. Ростов н/Д: Феникс, 1998.
Михайлов В.А. Семантика и синтаксис операции обозначения // Языковые единицы в речевой коммуникации. Л., 1991. С. 16-26.
Михайлов В.А., Павлов В.М. Когнитивные структуры и порождение речи // Языковые единицы в речевой коммуникации. Л., 1991. С. 3-15.
Новиков Л.А. Конверсия // Языкознание. Большой энциклопедический словарь. М., 1998. С. 234.
Петунин В. С. Функционально-познавательный подход. Модельное представление грамматических отношений в немецком языке в методологическом и технологическом аспектах (на примере индикатива и конъюнктива). Сыктывкар, 2000.
Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. 8-е изд. М.: Эдиториал УРСС, 2001.
Степанов Ю.С. Имена. Предикаты. Предложения (семиологическая грамматика). 2-е изд., стер. М.: Эдиториал УРСС, 2002.
Тестелец Я.Г. Введение в общий синтаксис. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2001.
Храковский В. С. Пассивные конструкции // Теория функциональной грамматики. Персональ-ность. Залоговость. СПб.: Наука, 1991. С. 141-180.
Шатуновский И.Б. Семантика предложения и нереферентные слова. М.: Яз. рус. культуры, 1996.
Эйхбаум Г.Н. Теоретическая грамматика немецкого языка. СПб., 1996.
Якобсон Р. В поисках сущности языка // Семиотика. М.: Радуга, 1983. С. 102-117.
Якобсон Р. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985.
Якобсон Р. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол // Принципы типологического анализа языков различного строя. М.: Наука, 1972. С.95-109.
Ярцева В.Н. Взаимоотношение грамматики и лексики в системе языка // Исследования по общей теории грамматики. М.: Наука, 1968. С. 5-57.
Bondzio W. Funktorenstrukturen in der deutschen Sprache. Ein Beitrag zur Grundlegung einer semantischen Valenztheorie // Probleme der funktionellen Grammatik. Berlin, Bern: Lang, 1993. S. 21-88.
Brinkmann H. Die «Haben»-Perspektive im Deutschen // Sprache - Schlüssel zur Welt. Festschrift für L.Weisgerber. Düsseldorf: Schwann, 1959. S.176-194.
Diewald G. Die Modalverben im Deutschen: Grammatikalisierung und Polyfunktionalitaet. Tue-bingen: Niemeyer, 1999.
Eisenberg P. Grundriss der deutschen Grammatik. Bd. 2: Der Satz. Stuttgart, Weimar: Metzler, 1999.
Engel U. Tiefenkasus in der Valenzgrammatik II Dependenz und Valenz. Hamburg: Buske, 1995. S. 53-65.
Eroms H.-W. Das deutsche Passiv in historischer Sicht II Deutsche Syntax: Ansichten und Aussichten. Berlin; N. Y.: de Gruyter, 1992. S. 225-249.
Helbig G. Das Passiv - und kein Ende II Deutsch als Fremdsprache. 1989. № 4. 26. Jahrgang. S. 215-221.
Helbig G., Kempter, F. Das Passiv. Leipzig; Berlin: Langenscheidt, 1997.
Leiss E. Die Verbalkategorien des Deutschen: ein Beitrag zur Theorie der sprachlichen Kategorisie-rung. Berlin; N. Y.: de Gruyter, 1992.
Lutzeier P.R. Syntaktisch-semantische Relationen: Ein Versuch fuers Deutsche II Deutsche Sprache. 1988. Heft 16. S. 131-143.
Polenz P. Deutsche Satzsemantik: Grundbegriffe des Zwischen-den-Zeilen-Lesens. Berlin; N. Y.: de Gruyter, 1985.
Rupp H. Zum deutschen Verbalsystem II Satz und Wort im heutigen Deutsch. Probleme und Ergebnisse neuerer Forschung. Jahrbuch 1965I66. Düsseldorf, 1967.S.148-164.
Schoenthal G. Kontextsemantische Analysen zum Passivgebrauch im heutigen Deutsch. Zur Mitteilungsperspektive im Passivsatz II Das Passiv im Deutschen. 1987. S. 161-179.
Zh.K. Gukh
RELATION OF THE LINGUISTIC AND COGNITIVE STRUCTURES BY THE EXAMPLE OF THE VOICE OF THE VERB IN MODERN GERMAN
The paper focuses on the relation of the linguistic and cognitive structures in the category of voice in modern German. Unlike the synthetic form of the active voice, analytic forms of the passive voice are a cognitively motivated combination of the fundamental for German "perspective" lexical signs with some determinied morphological specification. The article considers both the holistic status and discreet nature of the analytic forms.
Key words: category of voice, cognitive determination of linguistic structures, mental models, symbolic, indexical and iconic components of the linguistic sign.
