CC BY
92
произведения. Пьеса Е.В. Аладьина «Сочинитель в гостинице, или Соперник самому себе» отражает одну из интереснейших для литературоведческого анализа черт русской литературы, и в частности драматургии - вынесение своих художественных взглядов, принципов и предпочтений в конфликтную часть произведения. Отстаивание собственных эстетических представлений в дискуссиях героев и антигероев нашло своё воплощение и в малоизвестной пьесе Е.В. Аладьина.
Список литературы
1. Зотова Т.Н. Художественное время в комедии А.С. Грибоедова "Горе от ума": автореф. дисс. ... канд. филол. наук. - Тамбов, 2004.
2. Кораблев А.А. Время и вечность в пьесах Булгакова // М.А. Булгаков -драматург и художественная культура его времени. - М. 1988. - С. 39-56.
3. Лихачёв Д.С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени. - СПб.: LOGOS, 2007.
4. Пиксанов Н.К. Творческая история «Горя от ума». - М.: Наука, 1971.
5. Полунина М.Н. Художественное время в драматургии М. Метерлинка и А.П. Чехова: автореф. дисс. ... канд. филол. наук. - М., 2006.
УДК 882
Н.П. Жилина*
Свобода как аксиологическая категория в поэме А.С. Пушкина «Кавказский пленник»
Исследуя одну из ключевых категорий романтизма через систему сюжетных оппозиций, автор показывает, что главный конфликт поэмы носит, прежде всего, аксиологический характер, и приходит к выводу об отказе Пушкина уже в этот период от просветительских взглядов.
Researching one of the key categories of Romanticism via the system of plot oppositions, the author reveals thap the main conflict of the poem has, first and foremost, axiological character. The author thus inferred that at the period A. Pushkin turned away from enlightenment ideas.
Ключевые слова: А.С. Пушкин, поэма «Кавказский пленник», свобода, плен, страсти, исключительная личность.
Key words: A.S. Pushkin, a poem «Caucasian captive», freedom, captivity, passions, exceptional personality.
* Жилина Наталья Павловна, кандидат филологических наук, доцент, Российский государственный университет имени И. Канта (Калининград); пгЫН[email protected]
Открывший собою ряд романтических поэм «Кавказский пленник» был одобрительно встречен большинством критиков и имел большой успех у читателей, воспринявших его как «подражание» Байрону. Категория свободы, которая в романтическом мировосприятии осознается как абсолютная ценность, является центральной в этой поэме и представлена в различных типологических вариантах. Прежде всего, это вольность горцев, максимально близких к природе людей, не знающих ограничений цивилизации и не скованных ими. Жизнь черкесов, подчиненную своим особым этическим принципам, во многом определяет хищное начало, и автором они не раз названы хищниками. Вопреки идеям руссоизма, в пушкинской поэме их особый «мир» показан как заключающий в себе амбивалентные черты: так, пространственно ограничивающие его горы предстают в поэме не только как «черкесской вольности ограда», но и как «гнездо разбойничьих племен» [8: 108].
Прямую противоположность представляет свобода иной национально-культурной общности - она представлена в эпилоге и также имеет двусторонний характер: проявляя себя в пределах устойчи -вых ценностей и древних традиций, в рамках государственности и патриотизма, устанавливая спокойствие на Кавказе, она в то же время несет гибель черкесской вольности: «И воспою тот славный час, // Когда, почуя бой кровавый, // На негодующий Кавказ // Подъ-ялся наш орел двуглавый. <...> И смолкнул ярый крик войны: // Всё русскому мечу подвластно. // Кавказа гордые сыны, // Сражались, гибли вы ужасно; // Но не спасла вас ваша кровь, // Ни очарованные брони, // Ни горы, ни лихие кони, // Ни дикой вольности любовь! <...> К ущельям, где гнездились вы, // Подъедет путник без боязни, // И возвестят о вашей казни // Преданья темные молвы» [8: 130-131].
Но в центре внимания автора, прежде всего, проблема личностной свободы, антонимически заявленная в самом названии поэмы и непосредственно связанная с главным героем, с его мечтами и устремлениями: «Свобода! Он одной тебя // Еще искал в пустынном мире. <...> С волненьем песни он внимал, // Одушевленные тобою, // И с верой, пламенной мольбою // Твой гордый идол обнимал» [8: 109-110].
Этот образ свободы, представленный как бы одновременно с двух различных позиций (по точному замечанию Ю. Манна, переживание Пленником свободы «освещено явно со стороны, с точки зрения повествователя» [7: 36]), также оказывается амбивалентным: в противоположность герою, в сознании которого понятие свободы является безусловно сакральным («Прости, священная свобода!» [8: 108]), в авторском восприятии подвергается сомнению, если не совершенно опровергается, сама истинность и непреложность этой сакральности («призрак свободы», «гордый идол»). Такая коннота-
тивно-оценочная противоположность восприятий героя и автора оказывается заложенной в самой семантике слова, что получает отражение в его толковании: согласно словарю Даля, «свобода - своя воля, простор, возможность действовать по-своему; отсутствие стеснения, неволи, рабства, подчинения чужой воле. Свобода понятие сравнительное: она может относиться до простора частного, к известному делу относящемуся, или к разным степеням этого простора и, наконец, к полному, необузданному произволу или самовольству» [3: 151].
Центральная сюжетная оппозиция свобода - плен (где свобода выступает как адекват жизни, а плен - смерти) дополняется в поэме другой, частного характера: родной предел - край далекий: «Отступник света, друг природы, // Покинул он родной предел // И в край далекий полетел // С веселым призраком свободы» [8: 109]. В противоположность «родному пределу», ставшему для героя пространством измены, лжи и суеты, «край далекий» изначально пред -ставляется ему идеальным воплощением абсолютной свободы как в ее внешних, так и внутренних проявлениях. Рабство, настигающее его здесь, парадоксальным образом открывает перед ним неожиданные возможности для обретения истинной свободы. Мир, в «родном пределе» открывшийся ему только одной стороной и обнаруживший лишь свое несовершенство, теперь предстает перед ним сложным, многогранным и удивительно притягательным. При первой же встрече пленного с черкешенкой исчезают прежние трагические ощущения, а физическая жажда, утоленная кумысом из рук «девы молодой», заменяется жаждой жизни: «Но голос нежный говорит: // Живи! И пленник оживает. <...> Потом на камень вновь склонился // Отягощенною главой; // Но все к черкешенке младой // Угасший взор его стремился.» [8: 111]. Это не только изобразительная, но потрясающей точности психологическая деталь.
Далеко не только с этнографической целью включает Пушкин также и описание жизни и быта горцев. Именно через них передаются те внутренние изменения, которые произошли в душе Пленника: во время пребывания в неволе в нем пробуждается интерес к жизни, причем к чужой и, казалось бы, чуждой ему жизни: «Но европейца все вниманье // Народ сей чудный привлекал. // Меж горцев пленник наблюдал // Их веру, нравы, воспитанье, // Любил их жизни простоту, // Гостеприимство, жажду брани, // Движений вольных быстроту, // И легкость ног, и силу длани. // Смотрел по целым он часам, // Как иногда черкес проворный, // Широкой степью, по горам, // В косматой шапке, в бурке черной, // К луке склонясь, на стремена // Ногою стройной опираясь, // Летал по воле скакуна, // К войне заранее приучаясь. // Он любовался красотой // Одежды бранной и простой»» [8: 114]. Именно здесь оказывается возможным и настоящее
слияние героя с природой, которая открывается ему во всем своем великолепии: «В час ранней, утренней прохлады, // Вперял он любопытный взор // На отдаленные громады // Седых, румяных, синих гор.// Великолепные картины!» [8: 113].
Так становится понятно, что причины отчуждения Пленника имели двусторонний характер и заключались не столько в несовершенстве мира, сколько в самом герое, воспринимавшем его лишь в определенном ракурсе. Описанная в предыстории эволюция мировосприятия пушкинского героя (от восторженности к разочарованию) стала следствием как внешнего воздействия, так и внутренних процессов, показанных автором настолько отчетливо, что невозможно не понять: это было бегством не только от мира, но и от себя самого. Пленник покидает родной край в поисках свободы как последнего прибежища в состоянии полной душевной опустошенности: «страстями чувства истребя, охолодев к мечтам и к лире» [8: 109].
Рассматривая просветительскую концепцию свободы, Ю.М. Лотман отмечает: «Этика героического самоотречения, противопоставлявшая гражданина поэту, героя - любовнику и Свободу -Счастью, была свойственна широкому кругу свободолюбцев - от Робеспьера до Шиллера. Однако были и другие этические представления. Просвещение XVIII в. в борьбе с христианским аскетизмом создало иную концепцию Свободы. Свобода не противопоставлялась Счастью, а совпадала с ним. Истинно свободный человек - это человек кипящих страстей, раскрепощенных внутренних сил, имеющий дерзость желать и добиваться желанного, поэт и любовник. Свобода - это жизнь, не умещающаяся ни в какие рамки, бьющая через край, а самоограничение - разновидность духовного рабства. Свободное общество не может быть построено на основе аскетизма, самоотречения отдельной личности. Напротив, именно оно обеспечит личности неслыханную полноту и расцвет» [6: 50].
Романтическое сознание, наследуя и развивая идеи просветительства, напрямую связывает понятие личностной свободы с воз -можностью открытого, никакими внешними рамками не ограниченного переживания и проявления страсти. Как известно, в наиболее яркой и полной форме это нашло свое отражение в твор -честве Байрона, прежде всего в типологически сходных образах главных героев его поэм, ведущих свое начало от «Чайльд-Гарольда». Немаловажно при этом, что Байрон, по мнению некоторых авторитетных ученых, «олицетворяет не одно из течений в романтизме, как обычно трактуют его, а романтизм как таковой, в полном своем и развернутом виде» [1: 17]. По Пушкину же, именно страсти становятся главным препятствием на пути к внутренней свободе человека: будучи пленницей страстей, душа не может об-
рести истинного освобождения. При этом нельзя не учитывать, что непреодолимое влечение к абсолютной свободе также является страстью, только иного, не совсем привычного для нашего современного сознания свойства. Такой подход, совершенно не совпадающий с просветительскими идеями и даже противоречащий им, в то же время полностью соответствует христианским антропологическим представлениям.
Хотя характер пушкинского героя не разработан в поэме сколько-нибудь подробно, а лишь слегка очерчен, от читателя не остаются скрытыми глубинные психологические причины того состояния, в котором герой пребывает к моменту начала событий. Разочарование и бунтарское неприятие всего окружающего возникает у Плен -ника в результате крушения того идеального образа мира, который сложился в его сознании при вступлении в жизнь, в чем в немалой степени проявляется влияние просветительских воззрений. Представление о человеке, прекрасном по своему природному естеству, которое подвергается искажению лишь в процессе воздействия на него уродливых социальных условий, становится причиной последующего разочарования в окружающем - обычном мире, не выдерживающем сравнения с идеалом. Но в этом же кроется и причина заблуждения человека относительно собственной души, которая представляется наделенной изначально лишь самыми высокими и прекрасными свойствами. В противоположность христианским принципам просветительская идеология направляла личность на поиски идеала в пределах земного мира, а такие традиционные ценности, как любовь, дружба, творчество, привычные для религиозного сознания и воспринимаемые им в сугубо духовном плане, переориентировались просветителями в земное русло и уже в этом трансформированном виде наделялись сакральными свойствами. Таким образом, именно просветительский идеал человека и мира, сквозь призму которого воспринимается Пленником все окружающее, становится главной и основной причиной его последующего разочарования.
Основной конфликт романтической поэмы обычно определялся учеными как отчуждение героя от мира и противоборство с ним. Поскольку у Байрона «поэт как бы отождествляет себя со своим героем путем эмоционального участия в его поступках и переживаниях» [4: 29], в его поэмах на протяжении всех событий сохраняется еди -ная призма восприятия, единая точка зрения - «изнутри» воспринимающего сознания. Очень точно это выражено Г.А. Гуковским: «У Байрона весь "внешний" материал дан как лирический, как выражение души автора, отраженной в душе героя ... У Байрона ... весь мир погружен в душе, мятущейся и отвергающей этот мир, теснящийся в ней. Отсюда - полное единство байроновской поэмы» [2:
324]. Герой Байрона, полностью освобожденный от ответственности за состояние своей души, вознесен над миром на недосягаемую высоту и противопоставлен всему окружающему. Бунт героя против всего мироздания и его Творца, в своей сущности поддержанный автором, становится основой конфликта в его поэмах.
Подобно Байрону, Пушкин показывает, как ощутивший свою исключительность человек, опираясь на представление о собственной непогрешимости, присваивает себе права судьи над всем окружающим миром. Однако значительная дистанция между автором и героем, которая дает о себе знать с самого начала пушкинской поэмы, создает эффект объективности повествования и позволяет читателю воспринимать героя как бы одновременно с двух позиций: изнутри и извне - через критическую призму авторского сознания. Отсюда иная организация всей художественной структуры в пушкинской поэме, где аксиологические системы координат автора и героя не только не совпадают, но оказываются противоположными. В то время как герой предпринимает попытку достичь максимальной свободы вне каких-либо моральных запретов, позиция автора имеет в своей основе традиционные принципы христианского мировосприятия. Как верно замечено одним из исследователей, хотя «поэтика "южных" поэм ... во многом восходит к Байрону», «однако проблематика пушкинской поэмы далеко не байроновская. Существенное отличие состоит в том, что пушкинский герой, отвергающий, как и байроновский, официальную мораль, сам подлежит моральному суду. ... Пушкин сосредоточивает усилия не столько на протесте личности, сколько на внутренних мотивах поведения. <...> Пушкин ... тоже ищет разгадку романтической разочарованности героев, но в их душе, а не в объективной действительности» [5: 211-212].
Утвердившаяся в советское время мысль о центральной в сю -жете поэмы антитезе природы и цивилизации, воплощением которых являются черкешенка и Пленник, в аксиологическом контексте обнаруживает свою несостоятельность. В свое время Г.А. Гуковский обратил внимание на то, что «.черкешенка - общеромантическая героиня (идеал любви), слабо связанная в своем поведении и психике с характером и бытом ее народа: она ведет себя, скорее, как условно-романтическая дикарка или как руссоистская героиня культа свободы чувства, чем как восточная женщина» [2: 324]. В ходе событий становится хорошо видно, что разные, казалось бы, по своей этнической принадлежности и уровню развития, представ -ляющие различные «цивилизационные модели» центральные персонажи обнаруживают сходство в главном: мировоззренчески они принадлежат к одной аксиологической системе - той, где наивысшей ценностью безусловно признается любовное чувство. Примечательно, что в финале событий они как будто «меняются
местами», и ее разочарованность еще ярче оттеняет оживление его души. Основная суть конфликта, таким образом, состоит в противопоставлении двух аксиологических систем, а центральная концепция пушкинской поэмы может быть воспринята и прочитана не только как антируссоистская, но и в целом антипросветительская.
Отход Пушкина от просветительского мировоззрения подтверждается и биографическими сведениями. Описывая состояние поэта в пору его пребывания в Одессе во время южной ссылки, после разгрома кишиневской группы Союза Благоденствия, ареста В.Ф. Раевского и отстранения Орлова от командования полком, Ю.М. Лотман замечает: «Измена и предательство становятся теперь постоянным предметом размышлений Пушкина. <...> Просветительская идея врожденной доброты и разумности человека подвергалась сомнению в целом» [6: 86]. Однако глубокое несогласие с просветительскими идеями, как видим, обнаруживается гораздо ранее, уже в пору написания «Кавказского пленника».
Таким образом, конфликт в пушкинской поэме не исчерпывается только внешним уровнем, главной становится его внутренняя составляющая. Новые ценности, избранные героем взамен прежних и определяющие его жизнь, в конечном итоге не выдерживают испытания. Романтический идеал исключительной личности, в поисках абсолютной свободы вознесшийся над миром и противопоставив -ший себя ему, в художественном мире пушкинской поэмы показывается как несостоятельный и полностью отвергается.
Список литературы
1. Берковский Н.Я. О романтизме и его первоосновах // Проблемы романтизма - 2: сб.ст. - М.: Искусство, 1971.
2. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. - М.: Худож. лит-ра, 1965.
3. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. - М.: Гос. изд-во иностр. и национальных слов., 1955. - Т. 4.
4. Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. - Л.: Наука, 1978.
5. Коровин В.И. Романтизм в русской литературе первой половины 20-х годов XIX века. Пушкин // История романтизма в русской литературе: Возникновение и утверждение романтизма в русской литературе (1790-1825). - М.: Наука, 1979.
6. Лотман Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин: Биография писателя // Лотман Ю.М. Пушкин. - СПб.: Искусство, 1995.
7. Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. - М.: Наука, 1976.
8. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: в 10 т. - М.: Изд-во АН СССР, 1957. - Т. 4. (Курсив везде мой - Н. Ж.).
УДК 882
