CC BY
60
И. С. Румянцева
СВОБОДА И ПРЕДОПРЕДЕЛЕННОСТЬ В ПОЭМЕ Н. ЛЕНАУ «ФАУСТ»
Поэма «Фауст»1 занимает центральное место в творчестве австрийского поэта-романтика Николауса Ленау (1802-1850), поскольку в ней объединяются все ключевые темы его более ранних и более поздних произведений; здесь затрагивается целый комплекс философских проблем, которые занимали поэта на протяжении всей его жизни. Это и глобальные онтологические проблемы, и проблема познания, и экзистенциальные проблемы человека, наслаивающиеся на мифологический материал, вытекающие одна из другой и поэтому требующие комплексного подхода при анализе философского плана поэмы.
Соотношение необходимости и свободы в человеческой жизни является одной из главных тем, поднимаемых Н. Ленау в поэме «Фауст». Следует отметить, что мировоззрение Ленау во многом определяется идеалами природы и свободы, которые он воспринимает как неразделимое единство, раздираемое противоречиями. Этому способствуют не только философские учения, оказавшие большое влияние на творчество поэта, но и политические события в Европе 30-х гг. XIX в.
Еще в 20-е гг. Ленау изучает философию Спинозы2, в русле которой он пытается решить проблему бессмертия и сохранения человеческой индивидуальности; однако тотальный детерминизм и подчиненное положение человеческого духа в учении Спинозы заставляет Ленау обратиться и к другим философским концепциям, провозглашающим большую индивидуальную свободу человека, но не отчуждающим его от природы.
Такую концепцию поэт находит в «Идеях к философии природы» Ф. В. Шеллинга. Шеллинг исходит из представления о тождестве природы и человеческого духа. Природа представляет собой видимый дух, а дух — незримую природу. Все сущее одушевлено. Все есть не только материя, но и дух, и истинная суть вещей — в их тождестве. Так принцип человеческого духа становится тождественным принципу природы, и, следовательно, субъект вновь переживает в себе процесс развития природного абсолютного начала. Обращаясь к философии Шеллинга, Ленау присоединяется к романтической традиции, имеющей к этому времени уже достаточно давнюю историю3.
Одновременно поэт интересуется учениями немецких философов-мистиков, выражает желание лично познакомиться с Г. Шубертом. В это время Ленау сам находится в состоянии мировоззренческого кризиса: он то подвергает все абсолютному сомнению, то стремится обрести ответы на свои вопросы в мистике и пантеизме. Это состояние и заставляет его метаться от поиска стабильности существования на основе спинозистской субстанции к мистическому восприятию природы и таинственному предчувствованию ее темной, иррациональной стороны в натурфилософском учении Шуберта.
К кризису мировоззрения добавляются события политические, которые, несомненно, оказали огромное влияние на творчество Ленау4. Это Июльская революция и Польское восстание 1830-1831 гг., принятые поэтом с восторгом. Он надеется на конец реакции, на обретение духовной свободы и свободы слова. Но сбыться этим надеждам не суждено. После поражения Июльской революции реакция еще более усиливается;
© И. С. Румянцева, 2009
Россия аннулирует польскую конституцию. Конфликт с цензурой вынудил Ленау покинуть Австрию и переехать в княжество Вюртемберг, где он попадает в атмосферу относительной свободы: власть монарха здесь ограничена конституцией, сфера культуры и литературное творчество не так скованы цензурой, как в покинутой поэтом Австрии.
Тем не менее, состояние кризиса усугубляется, в одном из писем поэт замечает, что какие-то силы ведут его к несчастью5. Он хочет уехать в Америку, в которой всегда видел образец свободной страны для свободного человека, живущего в единении с природой. В представлении многих европейцев Америка, победившая в войне за независимость и принявшая Декларацию прав человека, была полной противоположностью Европе: это просвещенная страна, в которой царит демократия, страна неограниченных возможностей без унижения достоинства. Ленау стремится вновь обрести в Америке потерянный рай свободы, которая в Европе невозможна. Он мечтает увидеть природу, неподверженную влиянию технического прогресса, и человека, сохранившего свое природное начало, не дающее ему превратиться в механизм и, таким образом, обеспечивающее его свободу. Но поездка в Америку становится для поэта горьким разочарованием: вместо свободных людей он видит притесняемых белыми колонизаторами индейцев, вместо девственной природы — пожирающую ее в своем развитии промышленность, вместо искренних и простых человеческих отношений — жажду наживы.
В 1831 г. Ленау обращается к теме свободы человеческого духа и свободы воли в своей поэме «Марионетки», созданной под влиянием немецкой драмы судьбы. Он пытается найти ответ на вопросы, занимавшие многих представителей немецкого романтизма — от иенцев и гейдельбержцев до поэтов швабской школы. Что движет человеком? Почему он совершает те или иные поступки? Обладает ли он свободой воли или, словно кукла-марионетка, играет свою роль в театре жизни, подчиняясь каким-то неведомым силам? Тему марионеточности человеческого бытия наиболее широко разворачивает в своем творчестве Гофман: в его ночных этюдах (например, в «Песочном человеке») и романе «Эликсиры Сатаны» героев влечет за собой что-то, чему они не в силах сопротивляться. Неведомое, чуждое всему человеческому, управляет ими, превращая в автоматы. Автоматы действуют по приказу, они не осознают того, что стали орудием в руках сил, цель которых никогда не смогли бы понять. Ужас человеческого бытия и состоит в том, что оно несвободно, марионеточно, подчинено высшей необходимости6.
В поэме «Фауст» Ленау развивает мысль, уже намеченную им в «Марионетках» — человек не может быть счастлив, так как не может быть свободным; однако комплекс явлений, ограничивающих свободу человеческого духа, в «Фаусте» представлен гораздо шире.
Ленау трансформирует основной фаустовский мотив, заданный мифологическим материалом и уже существующей литературной традицией. Его героем тоже движет тяга к познанию, стремление к вечной истине, суть которой проясняется для него по ходу развития поэмы: Фауст осознает, что такой истиной является для него изменение собственной сути — он хочет превратиться из твари в творца, что может быть обеспечено только достижением богоравности. Так Фауст становится марионеткой собственного Я, стремящегося к наивысшему самоутверждению, и подчинен гордыне, определяющей его тягу к познанию.
Герой Ленау приходит к горькому осознанию ограниченности возможностей человека и предопределенности его судьбы. Жребий человека состоит в том, чтобы подчиняться времени, которое гонит его по жизненному пути — от покрова матери до покрова могилы.
Время сурово и неумолимо и, в свою очередь, подчинено могучим силам, для человека непостижимым. Подобные силы иррациональной, демонической природы управляют человеком, скрываясь в глубинах его подсознания. Они действуют автономно от духа, и поэтому человек не может знать ни мотивов своих поступков, ни цели своего существования.
Фауст ощущает себя изгнанником из собственного внутреннего мира (So bin ich aus mir selbst hinausgesperrt. V. 159)7 и одновременно пленником конечного (Dafi mich die Endlichkeitgefangen halt. V. 274), и это состояние мучает его. Тем не менее, он не пытается обрести утраченную гармонию в Боге, поскольку жизнь по христианским канонам также лишена свободы.
Фаусту нужна полная автономность. Он хочет собственного знания, для получения которого не нужна божественная помощь, знания, обособленного от Бога, — он хочет ощущения абсолютной индивидуальности, и для этого ему не нужна поддержка церкви. Герой хочет утвердить свое собственное Я, полагая себя, таким образом, равным Богу. Мефистофель всего лишь поддерживает в Фаусте эту мысль, к которой последний, в принципе, приходит самостоятельно: если Фауст-человек равен Богу, а Бог прячется от него за крепостными стенами, то человек может штурмом взять эту крепость (sein geheimnisvoll verschanztes Lager. V. 199). Крепость — это метафора скрытого от человека мира трансцендентного. Эта крепость выстроена Богом, и только через конфликт с ним лежит прямой путь к познанию абсолютной истины.
Мефистофель побуждает Фауста к сожжению Библии, окончательно отрывая его от веры. Дьявол манипулирует сознанием героя, усиливая его гордыню, и подсознанием, пробуждая в нем чувственность.
В. М. Жирмунский в своей работе «Немецкий романтизм и современная мистика» отмечает, что освобождение чувственности является важной чертой натурализма штюр-меров, который означает освобождение от житейских предрассудков и обеспечивает возвращение к природе, то есть к «первобытной природе чувственных инстинктов»8. Ранние романтики, в свою очередь, превращают чувственность в мистическое или религиозное переживание, так как, согласно их представлениям, в индивидуальной человеческой любви проявляется любовь абсолютная, и любовь к женщине становится ключом, открывающим любовь к миру9. Таким образом, чувственность становится основой мистики любви и открывает человеку мистическую сторону мира.
В поэме Ленау чувственность Фауста становится средством реализации плана Мефистофеля. Находясь под воздействием дионисийского начала, опьяненный музыкой и вином, Фауст подчиняется зову плоти, который отныне ведет его от преступления к преступлению. Под видом познания тайн бытия проводя Фауста через станции желание, любовь и убийство, Мефистофель заставляет его совершать преступления и против природы.
Принимая для себя некоторые положения философского учения Спинозы, Ленау считает посягательство на природу, в каком бы виде оно не выражалось, самым страшным преступлением, поскольку видит в ней божество, являющееся первоисточником всего сущего. Поэтому отрешение от природы становится для его Фауста отрешением от общего первоистока, от жизни и собственной человеческой сути. Результатом этого отрешения станет, по расчетам Мефистофеля, полная самоизоляция духовной сущности Фауста, которая и позволит дьяволу целиком и полностью завладеть его душой.
Последним этапом плана Мефистофеля должно стать саморазрушение Я Фауста, окруженного кольцом адского пламени и, подобно скорпиону, жалящего самого себя (Ein Skorpion sein eignesIch erstechen. V. 12). Таким образом, заставив жизнь внутри маленькой
замкнутой в себе Вселенной духа угаснуть, он сможет выступить в роли антитворца. Фактически Мефистофель преследует ту же цель, что и Фауст — он хочет утвердить собственное Я, противопоставив его Богу, и использует героя как средство достижения собственной цели.
Фауст, ослепленный гордыней, поддается на все провокации дьявола, лишающего его сознание всякой идеологической опоры и подменяющего ее тотальным индивидуализмом. И герой не признает ни отделенного от природы христианского Бога, ни бога-природы Спинозы, так как ни одна из этих возможностей уже не соответствует его возведенной в абсолют индивидуальности — статус одной из божьих тварей или модуса божественной субстанции не соответствует новому статусу Я героя.
Фауст стремится сломать границы, навязанные ему христианством и пантеизмом, при этом его дух должен отбросить их как ненужную, сковывающую скорлупу (Dafi ich die Seele /Aus Christus undNatur heraus mir schale. V. 2421-2422) и вырваться на свободу. Существование духа в рамках обоих мировоззрений для Фауста более невозможно, поскольку он полагает, что обе эти дороги обманным путем ведут его к гибели. Их ложность Ленау подчеркивает с помощью образа змеи, подстерегающей героя на любом из этих путей (Umkreist mich unentrinnbar eine Schlange. V. 2424) — это явная аллюзия на библейского змея, обманом лишившего людей Эдема. Абсолютизируя собственное Я, Фауст считает, что создает внутри него оптимальное пространство, собственный Эдем, и, чтобы на пути к нему избежать «змеиных объятий» мировоззрений, которые перестали быть для него истинными, он выбирает путь отрицания.
Фауст отрицает христианство, так как оно не признает автономности человеческого духа, навязывая ему подчиненное положение. Следуя христианскому учению, человек лишается собственного пути. Он вынужден идти туда, куда его ведет божественный промысел, превращаясь в пустую оболочку, которую Бог использует по своему усмотрению. Для подтверждения этого положения Ленау сравнивает человека с «ничтожным сосудом», который может быть наполнен божьей милостью (Ein niederes Gefafi nur seiner Gnaden. V. 2428), и c башмаком, который вместе со своим хозяином передвигается по небесным тропам, но при этом является даже не его инструментом, а лишь приложением — самым ничтожным предметом (Der Schuh nur, den sein Fufi erfullt und tritt. V. 2427).
Сделать своим божеством природу Фауст тоже не может. Он вынужден отрицать природу в ее функции божества, не отрицая, тем не менее, присущей ей изначально божественной сути. Признание пантеистического бога-природы также означает для него невозможность утвердить собственную индивидуальность. Спинозистский детерминизм лишает человека индивидуальной свободы, превращая его лишь в один из этапов собственной реализации божественной субстанции. Человек как ее модус не может иметь собственной цели, состояния и права, природа использует его только как звено, связующее человеческий род (bin ich ein Durchgang nur. V. 2429), и после его смерти полностью поглощает и растворяет его индивидуальность10. И чтобы сохранить ее, Фауст выбирает свой путь, провозглашая собственное Я и замыкаясь в капсуле своего сознания. Фаустовский путь к внутренней сущности или, выражаясь языком Новалиса, «Weg nach innen» совершенно противоположен тому, к чему стремились иенцы, в частности Новалис, в своей идее «магического идеализма». Открытие мира внутреннего означает для ранних романтиков открытие глубинных, неподвластных логическому мышлению связей с природой, а через нее — с Богом. У Ленау это полное отпадение от Бога и разрушение гармонии.
Сознание героя уже неспособно воспринять и следовать только одной идее. Фауст мечется от одного представления о мире к другому, и это причиняет ему страдание. Казалось бы, утвердив собственное Я, сознание Фауста должно было бы застыть в вечной неподвижности, подобно тому, как Бог неподвижно и вечно пребывает в своем замкнутом мире, но этого не происходит. Чем больше капсулируется сознание героя, тем больший мучительный хаос царит внутри этой капсулы. Так постепенно осуществляется план Мефистофеля — обособленное сознание разрушает себя изнутри.
Но именно в тот момент, когда противоречия между претендующей на богоравность индивидуальностью и метафизическим принципом достигают апогея, Фауст развивает монистическую концепцию: он признает Богом единую одушевленную субстанцию, которая является началом и концом всех вещей. Моральные категории добра и зла, вины, греха растворяются в ней, даже дьявол — только ее порождение: все — лишь мутное видение, сумбурный сон Бога.
Таким образом, и договор с дьяволом теряет свою силу. Фауст отрицает все ограничения и пытается обрести абсолютную свободу, перешагнув границу между жизнью и смертью. Однако Мефистофель заявляет, что бегство Фауста в абсолютное — лишь иллюзия, которая никогда не могла бы стать реальностью, и самоубийство не принесет ему освобождения (Nicht Du und Ich und unsere Verkettung, / Nur deine Flucht ist Traum und deine Rettung. V. 3416-3417).
Фауст не обретает свободу даже в утверждении собственной индивидуальности, так как она обусловлена гордыней. Он не находит свободы в природе — на земле и вне ее, так как реальный мир — всего лишь игрушка, созданная и позабытая Богом. Свобода недостижима и в Боге, поскольку он полностью обособлен от человека и не интересуется его судьбой. В этой ситуации единственная сила, движущая миром, — это демония. Она управляет человеком и ведет его к гибели, поглощая его сознание, и, таким образом, ведет к гибели мир, не осененный божественным духом, а теперь еще и лишенный духа человеческого. В связи с этим можно с полной уверенностью сказать, что смерть Фауста в поэме Ленау — один из самых трагических финалов в немецкоязычной литературе.
1 Поэма впервые опубликована в издательстве Котта в 1836 г.
2 Влияние философского учения Спинозы на формирование мировоззрения и творчество Ленау отмечают А. Корр (Korr A. Lenaus Stellung zur Naturphilosophie. Munster, 1914. S. 17, 21), Р. Шрётер (Schroter R. Lenaus Faust. Marburg, 1921. S. 62), Й. Туроци-Тростлер (Turoczi-Trostler J. Neue Beitrage zur Literaturwissenschaft. Berlin, 1961. Bd. 12. ^p. II: Lenau in Wurttemberg. Lenau in Amerika), К. Гибсон (Gibson C. Lenau. Leben—Werk—Wirkung. Heidelberg, 1989. S. 91), Б. Делииванова (DeliivanovaB. Epos und Geschichte. Weltanschauliche, philosophische und gattungsasthetische Probleme in den Epen von Nikolaus Lenau. Frankfurt am Main, 1995. S. 33).
3 «Идеи к философии природы» Шеллинга вышли в свет в 1797 г. и стали одним из программных манифестов иенских романтиков.
4 О политической ситуации в Австрии и Германии см.: Turoczi-Trostler J. Neue Beitrage zur Literaturwissenschaft. Berlin, 1961. Bd. 12; MadlA. Politische Dichtung in Osterreich (1830-1848). Budapest, 1969.
5Lenau N. Samtliche Werke und Briefe: in 2 Bdn. Leipzig, 1970. Bd. 2. S. 167.
6 Проблема предопределенности и марионеточности человеческого бытия в немецкой литературе исследуется в книге: Drux R. Marionettemensch. Ein Metapherkomplex und sein Kontext von E. T. A. Hoffmann bis Georg Buchner. Munchen, 1986.
7 «Фауст» Ленау цитируется по изданию: Lenau N. Samtliche Werke und Briefe: in 2 Bdn. Bd. 1. Faust. Leipzig, 1970. Здесь и далее скобках дается нумерация стихов.
8Жирмунский В. М. Немецкий романтизм и современная мистика. СПб., 1996. С. 80-81.
9Жирмунский В. М. Немецкий романтизм и современная мистика. СПб., 1996. С. 83.
10 «Индивидуальность тонет прежде всего в едином, она в плане природы только более осмысленная марионетка». Martens W. Bild und Motiv im Weltschmerz. Studien zur Dichtung Lenaus. Koln; Graz, 1957. S. 166.
