CC BY
41
судоговорение: мимодрама и повествование
и.в. ПАЛАШЕВСКАЯ
Статья посвящена мимодраматическому и повествовательному аспектам судебного дискурса. Используется методика нарративного анализа, рассматриваются наиболее распространённые типы нарративных и жанровых форм в судопроизводстве. Анализируется типовая сценарная схема современного диалога в суде, в соответствии с которой участники дискурса разыгрывают свои роли в процессе обмена историями. Обсуждаются проблемы отношения юридического текста к реальности.
Ключевые слова: судебный дискурс, нар-ратив, речевой жанр, событие, юридический факт, история, аргументация, мимесис.
CouRT discourse:
TELLING AND showing
I.V. PALASHEVSKAYA
The article focuses on mimesis and di-egesis of the court discourse, using narrative analysis methodic. The most used types of narrative and genre forms in court discourse are being put forward to be discussed. It analyses typical court dialog script used by discourse actors performing their roles in the process of stories exchanging. Problems of reality and legal truth correlation are also discussed.
Keywords: court discourse, narrative, speech genre, event, legal fact, story, argumentation, mimesis.
Референциальным аспектом судоговорения является событие преступления. Оно принадлежит прошлому, поэтому восстановление его образа возможно лишь в форме истории из исходного нарративного материала - сведений о нём в виде вещественных и вербальных знаков-презентем, по которым совершается узнавание и воссоздание события, а также идентификация его участников. История оказывается единственно возможным способом формирования сторонами своей позиции по делу. Процесс связывания элементов нарративного материала в историю предполагает повествование, выполняющее связывающую, конструирующую функцию по отношению к событию, собирая его отдельные элементы посредством смысловых синтагматических связей и выражая их в словесной динамике текста. Собственно повествование в судебном дискурсе - акциональная цепочка, описывающая развитие события преступления. Это может быть хронологически и каузально упорядоченный событийный ряд, сплошное повествование, в котором каждое новое действие обусловлено предыдущим или фрагментарное повествование, при котором история составляется из нескольких повествовательных линий, посвящённых отдельным фрагментам в единый событийный ряд. Используется также резюмированное и детализированное (развёрнутое) повествование. В первом случае происходит сжимание синтагматики сюжета до ядерных повествовательных единиц (кто, когда, где, при каких обстоятельствах, с какой целью, с помощью каких средств, как, в отношении кого или чего совершил данный поступок), крайним проявлением чего является наименование события - убийство, кража и т.п. Каждый жанр предусматривает свои конвенции построения истории, нередко сочетая указанные тактики построения текста. Процесс связывания элементов нарративного материала в историю сопровождается его исследованием (проверкой и оценкой) участниками дискурса, приводящего к образованию доказательственных фактов; интерпретаци-
ей текстов закона, с позиции которых рассматривается данное событие и деяние, аргументацией (формированием доводов на основе представленных и исследованных в предварительном и судебном следствии фактических данных). Это означает, что нарративные структуры обусловлены интерпретативными - аргументатив-ными, дескриптивными, аскриптивными структурами, а также перформативными формулами, наделяющими и утверждающими рассказанное статусом события. В силу этого судоговорение рассматривается как «ретросказательное исследование», в котором история составляется посредством прояснения значения того или иного действия, вытекающего из последовавших за ними других действий и результатов.
Для классической литературной традиции характерно противопоставление двух нарративных модальностей - драматического и повествовательного - изображения (showing) и рассказа (telling), восходящее к категориям мимесиса (mimesis) - чистого подражания и диегесиса (diegesis) - чистого повествования в учении Платона. На этом разграничении основана практическая классификация жанров художественных текстов, где миметические признаки нарративного текста, как правило, технически сводятся к отсутствию (имплицитности, или минимальному присутствию) «посредника» (нарратора) между автором и повествуемым событием. Так, В. Шмид [8: 11] выделяет «повествовательные нарративные тексты» - роман, рассказ, повесть и т.п., в той или иной степени обладающие опосредующей инстанцией нарратора, и «миметические нарративные тексты» - пьеса, кинофильм, балет, пантомима и т.п., которые не обладают присутствием нарратора. Это разграничение не абсолютно, так как повествовательный текст может включать элементы показа - прямого изображения действительности (диалоги, прямая речь, описание), а миметический текст, ограниченный сценическими условиями драматического представления изображаемой им действительности, часто использует вкрапления опосредованного повествования (например, закадровый голос в киноистории). Таким образом, степень присутствия нарратора, и соответственно количество нарративной информации (повествование более развёрнутое и детализированное) в миметических и повествовательных текстах находятся в обратной зависимости, «причём мимесис определяется максимумом информации и минимумом присутствия информатора, а диегесис - обратным соотношением» [4: 184].
Применительно к юридическому дискурсу целесообразно не противопоставлять повествовательный модус драматической передаче действительности, так как репрезентация историй в нём предполагает реализацию и того, и другого. Судопроизводство в целом может рассматриваться как «пьеса», «разыгрываемая» участниками судоговорения в диалогической форме в соответствии со своими институциональными ролями по написанному творцами права сценарию. Современное судоговорение рассматривается как «состязательно-выигрышное» и разворачивается как сложный процесс противостояния интерпретаций произошедшего (версий сторон), обусловленный дискурсивной активностью его участников, жанровыми конвенциями и юридически значимыми актами судебного арбитра, действующего в целях разрешения этого противодействия. К презентационным характеристикам коммуникативных взаимодействий предъявляются такие же требования, как и к любой театральной постановке: подготовка сценария - речевых ходов действующих лиц, фона события (декораций - зал суда), реквизит, распределение ролей, активная роль режиссера-ведущего в исполнении действия. Как и хорошая постановка драматических спектаклей, эффективная подача институциональных актов требует особого
внимания к коммуникативным навыкам, предполагающим владение речевыми жанрами, что включает использование определённых стратегий и тактик при подаче истории или её фрагментов, стиля, тональности общения и т.п. «Всякая сильная дискурсивная система есть представление (в театральном смысле - шоу), демонстрация аргументов, приемов защиты и нападения, устойчивых формул: своего рода мимодрама» [3: 538]. Здесь на первый план выходят дискурсивные правила формирования истины, акцентирующие речевые стратегии и тактики перекрестного допроса, передопроса, искусство формулирования и постановки вопросов, допустимость наводящих вопросов и прочие тактики и стратегии представления и исследования доказательств в суде - судебную аргументацию [1: 9]. Критерий судебной истины - это во многом искусство интерпретации событий, обстоятельств дела в языке избранных сторонами версий. События принадлежат действительности. Факты принадлежат языку и являются способом анализа событий [2]. Под фактами, имеющими отношение к событию преступления, имеются в виду пространственно-временные описания таких состояний действительности, которые претерпели изменения в силу определённых действий субъекта и которые в силу норм права имеют юридическое значение. Эти описания, утверждения о реалиях и составляют потенциально значимую для правоприменителя характеристику произошедшего. Любое утверждение, тезис представляет собой не саму объективную реальность, а её обработку в сознании и, соответственно, в языке, и вносит определённую долю субъективизма в восприятие событий и их презентацию судебной аудитории. Каждая сторона, предоставляя свою историю, старается свести к минимуму возможность судебной аудитории выйти истории за пределы авторской интерпретации произошедшего. Поэтому история - это, прежде всего, средство убеждения. Критерием истины в действующем УПК РФ выступает внутреннее убеждение судьи, присяжных заседателей, прокурора, следователя, дознавателя (ст. 17 УПК РФ). В силу этого судоговорение относится к типу персуазивной (от лат. рersuadere - убеждать) деятельности, в ходе которой в соответствии с агональной схемой взаимодействия участники дискурса совершают речевые акты, стремясь повлиять на формирование внутреннего убеждения судебной аудитории в достоверности предлагаемых ими версий события. Судебная власть разрешает спор интерпретаций в соответствии с процедурой судебных тяжб, определяющей, какие истории допустимы в суде, как их следует рассказывать, как выслушивать и понимать. Следует заметить, что аго-нальная суть современного судебного рассказывания-доказывания, уходя вглубь веков, в целом сводится к системе ограничительных правил, которая неизменно царит в этой борьбе интерпретаций, формально целиком и полностью помещает ее в рамки хорошо организованной «антитетической игры» [6: 85].
Само рассказывание при этом встроено в жанровую структуру дискурса судопроизводства. Отдельные жанры, оформляющие сценарии взаимосвязанных между собой речевых событий, образуют жанровые макроструктуры (по принципу часть-целое). Вся структурная цепочка единиц - простых жанров, входящих в сложный жанр, отражает процесс развётывания сложного речевого события рассказывания во времени и пространстве юридического дискурса. Следует заметить, что действия, не сводящиеся к речи (осмотр вещественных доказательств), или только к речи (освидетельствование, опознание) также являются частью события рассказывания, выполняя функцию производства доказательственного знания, присущую судебному нарративу в целом. К собственно речевым жанрам судоговорения, выступаю-
щим в качестве нарративных форм, относится допрос (подсудимого, потерпевшего, свидетелей, эксперта) как часть жанра судебного следствия. Последний, наряду с такими жанрами, как прения сторон (судебная речь, последнее слово подсудимого), приговор, входит в более сложное событие - судебное заседание. Удлинение цепочки происходит посредством выделения жанров всего процесса уголовного судопроизводства (включая предварительное расследование), стадии которого, опредмеченные в жанровых форматах, сменяют одна другую в строгой последовательности. Жанровый формат устанавливает определённые диалогические связи между жанрообразующими речевыми актами участников внутри одного жанра и между жанрами (отношения типа вопрос - ответ, требование - возражение, требование - согласие, предложение - принятие, утверждение - опровержение и т.п.), т.е. состязательность предполагает относительную симметрию возможностей на коммуникативные ходы в процессе презентации истории. Систематизация такого рода диалогических отношений, реализованных в ходе судоговорения по принципу «дискурсивного донорства» (стимул-реакция), позволяет получить алгоритмы достижения его участниками своих целей в типизированных случаях.
Рассказывание, наряду с другими действиями участников дискурса, институционально объективируется в виде текстов-документов (протоколы судебных заседаний, приговор). В соответствии с рассмотренными выше критериями жанровой типологии текстов в дискурсе судопроизводства можно выделить: 1) тексты, ограниченные сценическими условиями представления процесса общения, жанровым признаком которых является минимизация опосредованности этого представления (протокол судебного заседания); 2) тексты, в которых рассказывание опосредовано агентами юридического дискурса (жанровые формы решений суда), клиентами или их представителями - агентами (ходатайство, жалоба и т.п.). Для первых преобладающим типом нарратива является мимесис речи - прямая передача вербальных событий. Вторые используют преимущественно пересказанную речь, вычленяя из рассказа участников событий элементы юридически существенные и пренебрегае-мые: Подсудимый М. в судебном заседании свою вину в... не признал и показал, что... Далее М. пояснил, что он... далее из показаний М. следует, что ... и т.п. В случае использования косвенной речи или прямой цитации текст становится более миметичным. Однако цитируемые слова, будучи интегрированными в дискурс нарратора, всегда реализуют внешнюю оценочную позицию и, через контекст последующих выводов, нарратор сигнализирует, что сам он занимает отличную от говорящего точку зрения или же принимает её. Наличие профессионального нар-ратора в текстах второго типа необходимо для отбора юридически релевантных элементов из «событий» для презентации истории в материалах предварительного следствия, протоколах судебного заседания, судебной речи. Агент юридического дискурса выступает как слушатель истории клиента (лица, подлежащего рассмотрению - потерпевшего, свидетеля, подозреваемого), а также как посредник при её представлении другим агентам, включая судебную аудиторию. Клиент описывает ситуацию, презентирует определённую точку зрения на произошедшее, предлагая слушателю принять и разделить ее. В зависимости от процессуального статуса рассказчика (свидетель, обвиняемый, потерпевший) повествование может быть производным или прямым. Производный рассказ характерен для лиц, не являющихся очевидцами, но слышавшими о произошедшем от других. Соответственно прямое повествование ведётся субъективно от первого лица, являющегося непосредствен-
ным участником события, или его очевидцем. При смешанном повествовании клиент-рассказчик является действующим лицом и попутно передаёт информацию, наблюдаемую им со стороны (как очевидцем факта), а также услышанную от других участвующих лиц: Сейчас точно не припомню, но мне кажется, что это было уже часа два ночи. Дома были брат мужа Ростом, его приятель Коба, я и ребёнок. Мы не спали. В квартиру позвонили. Пришёл Гоча, с ним какие-то люди. Я открыла дверь, и мы вместе с Ростомом впустили Гочу и других людей со славянской внешностью (прямой рассказ). Гоча сказал, что в городе похитили очень важного человека, милиция заподозрила грузин, нашла наш адрес... (производный рассказ). Статус рассказчика является условием нарратива. Если рассказчик вводится как человек, слышавший рассказываемое от других лиц, то обязательно указание на источник информации. Приводимые в качестве доказательств показания требуют обязательной проверки путём сопоставления с другими доказательствами по уголовному делу. Такого рода правила составляют грамматику юридического нарратива. Их нарушение ведёт к несостоятельности нарративной линии рассказчика. Будучи рассказанной, история уже не принадлежит только клиенту. Юридический дискурс отличается избирательностью к компонентам его истории. Происходит отделение сведений друг от друга и выяснение их взаимных отношений с другими историями по данному делу, степени зависимости и влияния рассказанных событийных фрагментов на главное событие. Устанавливая «юридические факты», агент переводит «юридически-необработанные» жизненные истории на уровень «рафинированных» юридических текстов. При этом переработка истории сводится не столько к вырезке тех или иных фрагментов и монтажу нарративного материала (что неизбежно представлено в резюмированном повествовании), сколько к возможности придания им юридического смысла, в результате чего одни фрагменты рассматриваются как причина или «катализатор», или признак других, более существенных. Истинность предлагаемой клиентом истории обусловлена рядом создаваемых законодателем процессуальных условий для познания агентом юридического дискурса спорных фактов через доказывание того, о чём рассказали, либо умолчали, либо рассказали не так, как хотели. С данных позиций нарратив выступает как «проект», в котором отдельные разрозненные фрагменты рассказанного разными лицами наделяются единым смыслом. Этот проект является открытым для критики противной стороны и судебной аудитории. История о событии становится предметом дискурса, направляется в «юридическое русло» и, преломляясь через восприятие агентов юридического дискурса, становится стимулом создания множества текстов, направленных на её рассмотрение.
Опосредованное агентами юридического дискурса повествование о событии преступления является отвлечённым и встроено в композиционную структуру тех жанров (постановлений, решений, требований), которыми располагают профессиональные участники судоговорения, излагая друг другу обстоятельства дела и вынося по ним решения. В отвлечённом опосредованном повествовании рассказчик -агент юридического дискурса выступает как организатор, аналитик, комментатор и претендует на знание всего необходимого об участниках события преступления, включая всё сказанное (и вытекающее из произнесённого) ими в своих показаниях в ходе предварительного и судебного следствия. Сказообразование, соединение событийного ряда складывается из отбора и упорядочения рассказанных различными участниками событий и действий, что превращает событийный ряд, движимый
в процессе судоговорения конфликтом интерпретаций в цельную историю. Точки соединения повествовательных линий различных участников судоговорения образуют факты, имеющие доказательственное значение по отношению к утверждениям о преступных действиях (в фабуле историй обвинения или защиты) и соотносящиеся с модельным событием - нормами права. Нарратив судопроизводства рассматривается как сложная структура голосов. История создаётся, буквально ткётся из различных нарративных линий, упраздняющих одни вариации эпизодов и утверждающих другие. В результате в опосредованном агентами рассказывании-доказывании происходит логическая расстановка мозаичных фактов, извлечённых из рассказов различных участников дискурса, по ранжиру причинно-следственной объяснимости как результат интеллектуального исследования. В силу этого рассказывание предстает не просто как повествовательная аранжировка фактов, а как познавательная деятельность, развивающаяся от анализа высказываний к анализу отношений между ними. «...(г)наррация есть гнозис, рассказывание тем, кто знает. Но это также и диагнозис, акт идентификации или интерпретирования.» [5]. Презентация происшедшего предполагает одновременно констатацию объективного положения дел и выражение юридического отношения к этому положению дел. Юридический факт, таким образом, раскрывается как результат осмысления реальности. Между познанием произошедшего и выбором норм (праксеологиче-ских феноменов) неизбежен промежуточный аксиологический момент (оценки факторов действительности, потребностей, интересов, целей, правовых норм как средств и т.д.) [7: 106]. Доказательственное знание предполагает целый комплекс оценочных, диагностических, прогностических суждений (чем вызван преступный акт, какие меры были бы наиболее адекватными в отношении конкретного человека и т.п.). Поэтому юридический факт рассматривается и как феномен культуры, обусловленный её ценностями. В силу этого знание о произошедшем обусловлено целым ансамблем интерпретативных схем - моделей соответствия фактов, норм и ценностей, позволяющих адресату узнавать конституируемую через текст действительность. Поиск общего смысла произошедшего заключается в соотнесении постулируемого участником юридического дискурса факта с системой семантических пресуппозиций - моделей согласования смыслов - «юридическим кодом», доступ к которому является важным признаком принадлежности говорящего к институциональной культуре. Эта система знаний выражена в прецедентных текстах юридического дискурса - юридических и фактических презумпциях, фикциях, правовых аксиомах, которые репрезентируют устойчивые связи между фактами, позволяя строить импликативные суждения «если., то» (А ^ В) и выявлять причины того, что произошло. В ходе такого соотнесения значимой становится та фактуальная информация, которая соответствует принятому юридическому коду. В силу этого, то, что отсылает к референтному событию, внетекстовой реальности регулируется строгой системой конвенций и ожиданий и репрезентация события (мимесис в аристотелевском смысле) неизбежно сближается с юридическим кодом, а также и культурой в целом. Критерий истинности или ложности юридической репрезентации события, человеческих поступков с помощью языка основывается на понятии достоверности, неоспоримой возможности по отношению к реальному миру. Создаваемые в суде образы отсылают к социальной архитектонике, атрибутам Я в социальной реальности; общепринятые представления (фактические презумпции) лежат в основе логики житейских соответствий, причин и следствий и обусловли-
вают метод социального декодирования в судопроизводстве. Нарушение композиционной логики естественного, объяснимого с позиций здравого смысла образует «зацепку» - фигуру разгадки и позволяет развивать нарративную линию: Мой сын невиновен... Первой мою жену обнаружила соседка Л, которая, открыв входную дверь, увидела, что та лежит на полу мёртвая в голом виде. Поэтому, у меня возникает вопрос, неужели дети могут своих родителей раздевать до гола?; Или: Согласно выводам суда, М, прибыв в 23 часу 7 августа 2000 г. в Санкт-Петербург, якобы дал указание неким лицам разыскать похитителей своего отца и расправиться с ними. Из показаний свидетелей... следует, что в свой офис он прибыл около 24 часов того же дня. Если следовать приговору, это указание было исполнено в течение максимум 2-х часов - к 2-м часам ночи. Однако в суде так и не получен ответ на вопрос, кто, когда и каким образом, на основе какой информации в течение 2-х часов сделал то, над чем так долго бились лучшие силы петербургской милиции - найти бандитское гнездо похитителей.
Вместе с тем композиционная логика повседневности не окончательна, открыта для подделок, а современный социум не является нерасторжимой целостностью, универсальной иерархией личностных атрибутов, что оставляет перечень юридических сюжетов открытым и в процессе рассказывания искать новые модели соответствия фактов и норм. Таким образом, онтологический статус повествуемого в юридических текстах, с одной стороны, отсылает к юридической реальности, где создаются юридические факты, посредством определённых соглашений наделяющиеся экзистенциональным статусом, а с другой стороны - к наиболее вероятному стечению обстоятельств в конкретном случае.
Литература
1. Александров А.С. Введение в судебную лингвистику: Монография. - Н. Новгород.: Изд-во Нижегор. правовой академии, 2003. - 420 с.
2. Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт. - М.: Наука, 1988. - 338 с.
3. Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика. - М.: Прогресс, 1989. - 616 с.
4. Женетт Ж. Фигуры. - М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. Т. 2. - 472 с.
5. Трубина Е.Г. Нарратология: основы, проблемы, перспективы. - Режим доступа: http://www.domknig.net/book
6. ХёйзингаЙ. Homo Ludens. - М.: Прогресс - Традиция, 1997. - 416 с.
7. ЧерданцевА.Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. Екатеринбург, 1993. - 193 с.
8. Шмид B. Нарратология. - М.: Языки славянской культуры, 2003. - 312 с.
