CC BY
50
ББК 63.3 (2) 6-36 УДК 94 (470)
В.С. Брачев
СТУДЕНТЫ ГОРНОГО ИНСТИТУТА -
ПРОТИВ В.М. ПУРИШКЕВИЧА:
«ДЕЛО О КЛЕВЕТЕ» 27-29 НОЯБРЯ 1909 г.*
Рассматривается противостояние студентов-академистов и фондовой комиссии Горного института. Главную роль в организации этого процесса играл В.М. Пуришкевич и его «Русский народный союз Михаила Архангела».
Ключевые слова:
Академисты, Горный институт, Пуришкевич, союз Михаила Архангела, студенческое движение
Приблизительно год тому назад, заявил суду С.И. Осматескул, кажется 1-го или 2-го октября 1908 г. он для получения казенной стипендии в размере 16 руб. 50 коп., зашел в казначейство Горного института и здесь встретил своего земляка - студента, который тоже получал стипендию. Когда он перелистывал протянутую казначеем ведомость, чтобы найти свою фамилию и рассчитаться в получении денег, ему бросился в глаза целый ряд доверительных расписок студентов на получение их стипендий Иосифом Липавским. В тоже время его товарищ обратился к нему с вопросом, знает ли он в чем тут дело. Он ответил, что нет. Тогда тот сказал, что стипендии, по которым выдают доверенности, фиктивны и на самом деле эти стипендии студентам не выдаются. И рассказал С.И. Осматескулу о случае, который произошел с ним в прошлом году, когда он обратился в фондовую комиссию за освобождением от платы за лекции. Тогда Липавский сказал ему: «коллега, вот у Вас есть право на стипендию, а нам нужны деньги; подавайте прошение и Вам назначат стипендию. Доверенность на ее получение дайте мне, а от платы за обучение Вы будете освобождены». Он это сделал, поведал Осматескулу его товарищ, подал прошение и действительно был освобожден от платы за слушание лекций.
После долгого обсуждения этой темы Степан Осматескул решил обратиться за советом к любимому профессору И.П. Долбне, как человеку «твердых», по его мнению, убеждений. Выслушав студента, И.П. Долбня заявил: «Я давно это чувствую, но я бессилен бороться с этим злом. Я ничего не могу сделать». Беседа профессора и его ученика продолжалась довольно долго и, в конце концов, И.П. Долбня посоветовал С.И. Осматескулу набраться гражданского мужества и открыто выступить с разоблачением безобразий в фондовой комиссии в печати. «Один в поле не воин», якобы заявил тот, и послал С.И. Осматескула к журналисту из «Ноге вого времени» М.О. Меньшикову. «Это публицист, который очень хорошо пишет, § с его голосом считаются многие мыслящие люди России. Поясните ему, в чем
-S-
1_ *
щ Окончание. Начало см. № 1 за 2009 г., стр. 25-42.
дело, пусть с этим познакомятся члены Государственной Думы, широкие слои общества, познакомится правительство и что-нибудь может будет предпринято»1. Поблагодарив профессора Степан Осматескул действительно отправился к М.О. Меньшикову в редакцию газеты «Новое время». Дождался приема. «Меньшиков меня, - показывал С. Осматескул, - принял. Спрашивает: Что вам угодно? Я рассказал. «Это возмутительно - говорит Меньшиков, - что среди вас никто не борется с таким злом. Скажите, кто такой Иосиф Липавский?» Я отвечаю: «Студент»
- А по национальности?
- Еврей, - ответил я.
- Вот видите, за статьи о евреях я получаю угрожающие письма, приговорен к смерти. Пока я не могу писать о евреях».
Председатель: Я устраняю это, как не относящееся к делу.
Осматескул: Далее Меньшиков сказал: «Пусть три лица напишут: «мы ручаемся, что получали фиктивную стипендию» тогда, быть может, составим статью». Я ответил: «сейчас у меня есть два, третьего не знаю, его нужно найти, не всякий согласится, не всякий даст свою подпись», - и ушел совершенно обескураженный. Возвратившись домой, - продолжал свои показания Осматескул, - я долго раздумывал, что делать. Кто не убоится страха иудейского и поможет опубликовать мои сведения, выставить их в печати? Я вспомнил, что есть такое лицо - Владимир Митрофанович Пуришкевич и обратился к нему. Он меня очень тепло принял, выслушал очень внимательно и сказал, что осветит это дело в печати.
Председатель: Вслед за этим появилась статья в «Колоколе»?
Осматескул: Да, появилась статья.2 <...>
Председатель: Вы исследовали вопрос, куда исчезали деньги, полученные фондом по фиктивным стипендиям?
Осматескул: Многие товарищи объясняют, что эти деньги идут ссыльным, заключенным в тюрьму, а затем просто на партийные дела. <...>
Липавский: Вы говорите, что один из Ваших товарищей обратился ко мне по поводу освобождения от платы, и я предложил ему получить стипендию. Кто это был? Назовите фамилию.
Осматескул: Назвать фамилию я пока не считаю нужным. Если господин председатель скажет мне - тогда другое дело.
Председатель: Назовите фамилию. Вы обязаны.
Осматескул: Это студент П.А. Кокульский».
Здесь в допрос свидетеля вмешивается присяжный поверенный О.О. Грузен-берг, обративший внимание суда на то, что В.М. Пуришкевич легко принял рассказ студента о безобразиях в фондовой комиссии Горного института на веру, в то время как М.О. Меньшиков потребовал подтвердить рассказанное показаниями трех студентов.
Если бы ко мне, - вынужден был оправдываться на это В.М. Пуришкевич, -обратился кто-нибудь другой, то я, даже имея документы, подтверждающие его рассказ, быть может, подумал бы о том, предавать ли его огласке, но зная Осма-тескула, как человека безупречной репутации, народного учителя, своим трудом пробившегося в Горный институт, поверил ему3.
Булацель: «Что Вам известно о сходке, на которой было проголосовано отчислять из пособий и стипендий известный процент на революционные цели? Когда это было? Кто председательствовал на сходке? В какой фракции было выработано само постановление?
ш
Осматескул: Это было в первый год моего студенчества, если не ошибаюсь в ноябре. Председательствовал студент Тихонов. Постановление было выражено в форме резолюции - категорически «отчислять от всех сумм, находящихся в фондовой комиссии».
Председатель: Куда отчислять?
Осматескул: На революцию. На партии социал-демократическую и социалистов-революционеров. <...>
Замысловский: Перед выборами в фондовую комиссию, а может быть другими, Вам случалось видеть в вестибюле партийные объявления?
Осматескул: Еще бы! Это было в порядке вещей. У нас каждые выборы проходят по партиям.
Замысловский: Можете Вы воспроизвести какое-нибудь объявление, когда выбирался Липавский?
Осматескул: Липавский поступил в институт вместе со мною и баллотировался от партии эсеров. Да и сам на сходке он открыто говорил: «Имею честь принадлежать к партии социалистов-революционеров»4. <...>
Замысловский: От какой еще партии были избраны члены фондовой комиссии.
Осматескул: Состав переменялся в разные годы.
Замысловский: Но правее кадетов не было?
Осматескул: В 1906 г. нельзя было быть и кадетами.
Замысловский: Почему?
Председатель: Устраняю этот вопрос.
Булацель: Какую роль играл свидетель Гапеев во всех выборах?
Осматескул: Гапеев в институте вообще играл роль некоего директора. <...>
Булацель: В чем выражалась эта его директорствующее положение?
Осматескул: Это не мной сочинено. Этот эпитет он получил от всего студенчества5.
<...>
Замысловский: Не известно ли Вам, что кассир фондовой комиссии Липавский дозволял себе кутежи, выходящие за пределы того, что делает студент среднего достатка?
Осматескул: Мне известно такое проявление деятельности господина Липавс-кого: в начале месяца пришлось мне случайно встретиться с товарищем, который пригласил меня зайти в ресторан «Белый медведь» на углу 8-й линии и Большого проспекта. Я первый раз в жизни попал туда. Прислуживал лакей Василий. Этот Василий стал спрашивать, не видели ли мы Попова и Ларионова. Где они? В институте что ли? Что-то их давно не видно. <...> Мой коллега тогда спросил: «Что же они кутили у вас?» «Да, - отвечал лакей, - часов до 12-ти «У Немчинского» (Ресторан - Б.В.), а после 12-ти у нас. На бильярде играли, в номерах бывали».
Замысловский: Не говорил ли лакей, что это бывало почти каждый день?
Осматескул: Да, он сказал: «бывали каждый день. Общество было: Николай Александров, Попов, Липавский, Медведев. До 12-ти часов «У Немчинского», а после у нас».
Замысловский: Все это была одна компания? Это тот Попов, который растратил 1000 руб.?
Осматескул: Да»6.
Оживление в зале вызвало неожиданное заявление П.Ф. Булацеля о существовании в Горном институте стипендии императора Николая II, которую получал
не кто иной, как сам «левый директор» Горного института, уже известный нам, вечный студент А.А. Гапеев. Это был несомненно очень «сильный ход» защиты
B.М. Пуришкевича. Одно дело бороться с самодержавием на собственный, так сказать, счет. И совсем другое дело бороться с ним, не брезгуя получать от него именные стипендии. Аморальность такой, так сказать, «борьбы» почувствовал, очевидно, и сам А.А. Гапеев.
«- Стипендия такая действительно была, - невнятно забормотал он, - получал ее... я, но только впервые узнал об этом сегодня. Я этого не знал - какая стипендия... я не знаю, как бы я поступил, если бы и знал, что стипендия идет из таких источников. лично мне неприятных.
- Ну а другие социалисты-революционеры и социал-демократы, которые получают стипендии из кабинета Его Величества и отчисляют из них на революционные нужды, как это они совмещают? - спрашивает его Г.Г. Замысловский.
- Я в сердцах не читаю, - ответил на это Гапеев и багровый от смущения направился на свое место»7.
Показания С.И. Осматескула были крайне важны для защиты В.М. Пуришкевича. Не менее важным было и закрепить их свидетельствами других лиц, причем лиц авторитетных. Одним из них являлся уже выступивший в качестве свидетеля И.П. Долбня. П.Ф. Булацель предложил ему подтвердить показания
C.И. Осматескула.
«Вы, - заявил он, - дали совет Осматескулу пойти к Меньшикову М.О. и рассказать ему, если у Осматескула есть гражданское мужество, о том, что творится в фондовой комиссии. Как согласовать это с удивлением, высказанным Вами на суде, что среди членов корпорации «Россия», среди студентов-академистов есть люди, которые выносят институтские дела за стены института и придают их гласности <...> Вы не находите тут противоречия?
- Дело тут, - вынужден был оправдываться профессор, - вот в чем: Осматескул поступил в 1906 г. и принадлежал к числу моих самых усердных учеников; он не пропустил ни одной моей лекции. Кроме того, мне было известно, что он бывший народный учитель и аттестован с лучшей стороны, так что я тогда, зная Осматескула с лучшей стороны, от его рассказа получил первое впечатление ужасное. <...> Я был поражен и старался его утешить, что-нибудь преподать ему в утешение. Он пришел ко мне, как к учителю, как к наставнику, которого ценил».
А далее между И.П. Долбней и П.Ф. Булацелем состоялся такой диалог:
«Булацель: Я попросил бы покороче и в точности сказать.
Долбня: Я не могу в точности сказать о том, что имело место полтора года тому назад.
Председатель: В каких же словах Вы его утешали?
Долбня: В точности припомнить все, что я ему сказал, я не могу. Ко мне постоянно ходят студенты.
Председатель: Вы помните отлично желание утешить, а каким путем Вы это сделали?
Долбня: Я даже допускаю, может быть, я этот путь к Меньшикову и указал.
Председатель: Свидетель, будьте добры, точнее - «допускать» нельзя.
Долбня: А я в точности не помню. Я допускаю, может быть, действительно мог иметь место такой совет. <...>
Замысловский: Из показаний Осматескула Вы, вероятно, слышали фразу, которую он приписывает Вам: «мы бессильны». Относительно этой фразы, вспомните, именно Вы ее говорили или, по крайней мере, допускаете, что говорили?
ш
Долбня: Весьма возможно, что я это говорил, но в каком смысле? Вы вырываете отдельную фразу из того, что человек говорил полтора года назад. <...>
Замысловский: В той обстановке, в том контексте, которые приводил Осматес-кул, Вы говорили слова: «мы бессильны» или нет?
Долбня: Вот я и даю объяснение, в каком смысле говорил.
Председатель: Если Вы в том смысле говорили «мы бессильны», потому что нет никаких сведений, никаких данных, то как же Вы советовали пойти к Меньшикову, советовали опубликовать все дело?
Долбня: В таком случае я заявляю: не помню»8.
Поведение И.П. Долбни при всей его внешней странности, на самом деле легко объяснимо. Конечно, он говорил С.И. Осматескулу все то, о чем тот поведал в зале суда. Симпатии И.П. Долбни к студентам-академистам не подлежат никакому сомнению. В пользу этого вывода говорят и дифирамбы, которые расточает в адрес И.П. Долбни студент-академист Г.И. Кушнырь-Кушнарев, характеризуя профессора как человека, который много сделал для борьбы с забастовщиками после того, как стал в 1910 г. директором Горного института9. Странная же забывчивость и противоречивость показаний И.П. Долбни, объясняется скорее всего тем, что много повидавший на своем веку, профессор явно не желал прокламировать свои консервативные в своей основе и поэтому непопулярные в профессорской среде взгляды.
После передопроса И.П. Долбни защита В.М. Пуришкевича торжествовала. Тем более, что следующий свидетель студент Калинин сразу же, как говорится, «взял быка за рога», заявив, что всеми студенческими делами в Горном институте заведует кучка людей, которая узурпировала права большинства, выдавая свидетельства, получая стипендии и т.д. В частности, в фондовой комиссии почти все ее члены - студенты левых убеждений, соответственно и все стипендии назначаются исключительно лицам, принадлежащим к их кругу. «Например, - заявил Калинин, - среди евреев масса революционеров, почти все студенты-евреи - революционеры.
Председатель: Прошу Вас воздержаться.
Калинин: Поэтому списки лиц, которым были назначены стипендии, пестрят еврейскими именами. Естественно, раз член фонда был левым, они и давали левому вообще и евреям, в частности, потому что тот был революционером. Но благодаря этому получалась несправедливость такого рода: русские студенты пользуются исключительно пособиями фонда, тогда как у студентов-евреев Горного института имеется еще и своя еврейская касса»10.
Подтвердил Калинин и показания своих товарищей о частых кутежах как Ли-павского, так и бывшего председателя столовой комиссии студента-алкоголика Попова. Потом, когда растрата Попова была обнаружена, а сам он сбежал, фондовая комиссия постаралась затушевать эту историю. Вообще между столовой и фондовой комиссией, подчеркнул свидетель, существовала тесная связь: все дефициты столовой немедленно погашались фондовой комиссией. Показания Ос-матескула и Калинина были подтверждены студентами Слининым-Коробовым и Васиным.
Допрашивается студент Емельянов:
«Булацель: Было ли на сходке постановление об отчислении известной части от стипендии на революционные цели?
Емельянов: Да, на одной из сходок, на которой я присутствовал, было проведено такое постановление.
Булацель: Вы знаете разницу между пожеланием и постановлением?
Емельянов: Да, я ее себе представляю.
Булацель: И Вы утверждаете, что на сходке после споров и обсуждения состоялось постановление, а не пожелание.
Емельянов: Да, постановление».
Допрошенный после него студент Шевелев показал, что весной 1908 г. он подал прошение в фондовую комиссию об оказании ему пособия в 30 руб. Председатель фондовой комиссии Н.А. Ларионов сказал ему, что он получит больше. И действительно, он получил 75 руб., о чем и расписался в ведомости, но на другой день 45 руб. из них вынужден был возвратить секретарю фондовой комиссии А. Радзишевскому: таково было, по его словам, предварительное условие. Статья же В.М. Пуришкевича, была вывешена в студенческой столовой Горного института и оживленно обсуждалась студентами, многие из которых говорили, что все написанное в ней действительно правда. Подтвердил он и факт существования постановления студенческой сходки о необходимости отчислений на революционные нужды. Более того, он даже заявил, что видел резолюцию этой сходки, вывешенной в студенческой столовой11. В 12 часов 30 минут судебное заседание было объявлено закрытым. Закончился и допрос свидетелей. Утреннее и вечернее заседание суда 29 ноября были посвящены прениям сторон и оглашению приговора.
На местах для публики в этот день было много членов Государственной Думы правых фракций, в том числе и Н.Е. Марков-второй, который, войдя в зал, демонстративно громко крикнул В.М. Пуришкевичу, сидящему на скамье подсудимых: «Пуришкевич, здравствуйте!»
Первым согласно процедуре получил слово представитель стороны обвинения присяжный поверенный О.О. Грузенберг. Начал он с энергичного протеста против попыток стороны защиты придать политический характер процессу, в то время как речь, по его мнению, должна идти о «чисто житейском деле». Кроме того, О.О. Грузенберг указал на недостаточность фактического материала, позволяющего обвинить И. Липавского и его товарищей в хищениях и ростовщичестве. Особенно много уделил он внимания опровержению показаний главного свидетеля со стороны В.М. Пуришкевича - Степана Осматескула, которые, по его мнению, недостоверны. Закончил же он свою речь на высокой патетической ноте: «Защитники, - заявил О.О. Грузенберг, - вели себя в этом деле с нескрываемым торжеством, очевидно заранее уверенные в своей победе <...> Но они ошибаются <...> Неужели же они не понимают, что в тот день, когда закон отказывает в охране человеческого достоинства, в тот день поднимается самое холодное отчаяние, а с ним вместе насилие и произвол»12.
Большого впечатления на присутствующих речь О.О. Грузенберга не произвела, да и в целом в этом деле Оскар Осипович явно оказался не на высоте, не проявив столь характерных для него как для адвоката живости и энергии. Похоже, он заранее уже примирился с мыслью о неминуемом поражении.
Другое дело выступления представителей защиты - опытнейших ораторов Г.Г. Замысловского и П.Ф. Булацеля, которые, напротив, были глубоко аргументированы и произнесены ими с большим эмоциональным подъемом.
Первым получил слово Г.Г. Замысловский13. «Господа судьи, - начал он. - В делах о клевете, как и вообще в делах об оскорблении чести обыкновенно на первый план выдвигается личный момент. Но в рассматриваемом деле неизмеримо более важен, неизмеримо более силен элемент общественный. Ведь В.М. Пуриш-
ш
кевич писал в «Колоколе» вменяемую ему статью, как общественный деятель и, конечно, не преследовал никаких личных целей, личных интересов. <...> Вот почему и в своей защитительной речи, - заявил Г.Г. Замысловский, - я буду говорить главным образом о фондовой комиссии, об учреждении общественном, а отдельных личностей поставлю на второй план. <...> Я утверждаю, что если бы мы желали прикрыться тем правом, которое предоставил нам закон - добросовестное заблуждение, то сказанного (рассказ С.И. Осматескула о разговоре с И.П. Долбней и пр. - Б.В.) было бы для защиты достаточным, но я понимаю нашу задачу более широко и постараюсь доказать, что написанное в «Колоколе» не результат заблуждения, а правда от первого до последнего слова»14.
Перейдя затем, как он и обещал, к фондовой комиссии Горного института Г.Г. Замысловский показал сугубо партийный, идейный характер деятельности этой студенческой структуры, хотя свидетели со стороны обвинения всячески старались этот факт скрыть. Вспомним, господа судьи, - говорил Г.Г. Замыс-ловский, - что ни один из свидетелей-студентов, выбранных на студенческие должности по списку эсдеков и эсеров, не сказал нам, что он эсдек или эсер. Все они говорили, что их кандидатуры индивидуальные, что они были только поддержаны эсдеками или эсерами. Таким образом, эти якобы откровенные показания сводились к тому, что партии социал-демократов и эсеров сплошь и поголовно выбирали людей, не принадлежавших к своей партии. Партии эсдеков и эсеров, - подчеркнул Г.Г. Замысловский, - главенствовали в институте: именно по их спискам проходили все кандидаты на выборные студенческие должности и мы теперь должны верить, что ни один из них не был ни эсером, ни социал-демократом. Вывод, который можно сделать из всех этих показаний, только один: «я думаю, - заявил Г.Г. Замысловский, - что эти показания не так откровенны, как кажутся»15.
О предварительном сговоре и даче ложных показаний на суде студентами-членами фондовой комиссии писал в своих воспоминаниях, как мы уже знаем, Андрей Радзишевский. К чести Г.Г. Замысловского - он смог разглядеть это и убедительно показать на суде.
Вопреки утверждениям самих членов фондовой комиссии и их покровителей, о легальности этого учреждения, - заявил далее Г.Г. Замысловский, - на самом деле она таковой никогда не была, хотя и имела свой устав, утвержденный Советом профессоров Горного института в 1909 г., который, тем не менее, был отменен министерством торговли и промышленности, как противоречащий существующему законодательству. Остановившись на деятельности в Горном институте его фактического директора студента Гапеева и его ближайшего окружения, Г.Г. Замысловский показал, что постановление ноябрьской сходки 1906 г. об отчислении 10 % средств фондовой комиссии на революционные нужды, как впрочем, и сами отчисления - это не миф, а установленная в ходе судебного расследования реальность. Перейдя затем к вопросу о фиктивных стипендиях, выдаваемых фондовой комиссией по доверенностям Г.Г. Замысловский сделал твердый вывод, что и здесь полученных судом свидетельских показаний вполне достаточно, чтобы твердо зафиксировать этот факт. Остановившись далее на показаниях студентов, ревизовавших в марте 1909 г. деятельность фондовой комиссии и пришедших к выводу о якобы полном порядке в ее делах, Г.Г. Замысловский заявил, что и эти показания «были вымышлены, иначе назвать такие показания нельзя»16.
«Как можно, - недоумевал Г.Г. Замысловский, - говорить, что там нет злоупотреблений, что там все обстоит благополучно! Нет. Там именно были злоупотреб-
ления, были отчисления на революционные цели, во исполнение постановления сходки, но они были прикрыты фиктивными стипендиями и все концы спрятаны в воду, а сама ревизия была такой же фиктивной, как и эти доверенности»17.
Обрисовав ярко и выпукло на основании показаний свидетелей деятельность фондовой комиссии Горного института, Г.Г. Замысловский перешел потом к инкриминируемой его подзащитному статье в «Колоколе», в которой тот охарактеризовал ее деятельность, как «воровство и ростовщичество», за что собственно и был привлечен к суду. На самом деле, - парирует это обвинение Г.Г. Замысловский, - слова вор и ростовщик здесь надо понимать не в смысле юридической терминологии, а как «общежитейское определение». И в этом смысле, заявил Г.Г. Замысловский, они употреблены В.М. Пуришкевичем правильно. Правда, оставались еще слова из статьи В.М. Пуришкевича о «собственных карманах, которые якобы не забывали набивать себе деятели фондовой комиссии». И эту часть обвинения Г.Г. Замысловский не оставил без ответа.
Напомнив суду о растрате в 1 000 руб. казначеем студенческой столовой, студентом Поповым, Г.Г. Замысловский подчеркнул, что фондовая комиссия в отношении столовой была известной апелляционной инстанцией: она и давала деньги столовой комиссии и сама же ревизовала ее, покрывая растраты комиссии из своих собственных сумм. В тоже время оказывается, что Попов постоянно водил компанию с Ларионовым и Липавским, которые ему назначили стипендию. Оказывается, что вся эта компания постоянно бывала в ресторанах и вела разгульный образ жизни. Неужели эти обстоятельства, - вопрошал Г.Г. Замысловский, - не позволяют сказать так, как сказал Пуришкевич «пополняли партийные кассы, но не забывали и собственные карманы»? Все эти факты совершенно удостоверенные, и они дают полное основание выразиться именно такими словами.
«Вот, господа судьи, - закончил Г.Г. Замысловский свою речь, - те чисто деловые соображения, которые я считал нужным привести по настоящему делу. От всяких громких фраз я воздерживался в течение всей моей речи. Воздерживаюсь и теперь, но мое глубочайшее убеждение таково: все, что написал Пуришкевич - истинная правда с первого и до последнего слова. И потому я уверен, что вы, господа судьи, должны вынести ему оправдательный приговор18.
Содержательным и аргументированным оказалось и выступление другого защитника В.М. Пуришкевича Павла Федоровича Булацеля19. Иосиф Липавский и его товарищи, заявил он, не давали купцам деньги в рост, не брали с домовладельцев огромных процентов под закладные. Но они занимались самым худшим из всех видов ростовщичества - политическим ростовщичеством. Они пускали в рост свои политические убеждения и приобретали сторонников и единомышленников не путем убеждения, не силою живого слова и не уверенностью в справедливости своего дела. Нет, они ловили сторонников революции формальными доверенностями на получение казенных стипендий.
«Дай нам доверенность и тогда получишь пособие, из этого пособия часть пойдет на революцию. Ты, может быть, не сочувствуешь революции, но что делать. Если хочешь иметь стипендию, жертвуй часть стипендии на революционные цели», - говорили они студентам.
Но ведь это, - негодует П.Ф. Булацель, - насилие над совестью, над убеждениями человека и это насилие творилось в фондовой комиссии. Об этом знали профессора, об этом должно было знать правительство. Однако из трусости перед левыми партиями профессора закрывали на это глаза20.
ш 3 \о О
Все эти «штатские воеводы», заявил П.Ф. Булацель, оказались один хуже другого. Товарищи министра не знают об императорских стипендиях, директор института в административном отношении - сущий младенец, за спиной которого все обделывают свои личные «делишки»21.
Все, что есть лучшего в русской молодежи, в учащемся поколении, к каким бы партиям они не принадлежали, не может не признать в лице В.М. Пуришкеви-ча смелого, правдивого изобличителя общественной неправды, говорил в своей речи П.Ф. Булацель. Пуришкевич первым указал Государственной Думе, русскому обществу на лицемерие и мошенничество, которые допускались в стенах высших учебных заведений. Он сорвал с недостойных профессоров их маску двуличия, он показал студентам, что вожди революционного движения подличают, угождают и нашим, и вашим и стараются дружить с Гапеевыми, получая в тоже время чины, пенсии, награды и ордена от императорского правительства22.
Оправдательный приговор, заявил П.Ф. Булацель, нужен не для В.М. Пуриш-кевича, он нужен для всей русской учащейся молодежи, для всего русского народа, он нужен всем, кому дорога русская народная гордость, он нужен всем, кто рабски не клонит головы перед засильем в вузах социалистов-революционеров и социал-демократов и примыкающих к ним всех левых организаций. Оправдательный приговор по этому делу должен, подчеркнул П.Ф. Булацель, напомнить обществу о существовании высшего правосудия в стенах русского суда даже тогда, когда в судах разбираются дела, как это. «Он зажмет бессовестные рты всех инородческих хулителей. (Председатель: Я просил бы Вас воздержаться от таких выражений!), которые в силу разобщенности русской молодежи смогли встать у кормила левых русских организаций. <...> Пуришкевич должен быть оправдан потому, что он руководствовался не личными побуждениями, не сведением счетов, а действовал исключительно под влиянием искреннего, сильного желания принести пользу русскому студенчеству. Он действовал добросовестно и был убежден не только в своей правоте, но и имел основание и право быть убежденным в героизме своего поступка. Он высказался тогда, когда кругом все колебалось, когда существовала дряблость власти и неуверенность в завтрашнем дне. <...> Нет, господа судьи, заканчивая мою речь, я прошу у вас не пощады, а справедливости. Я прошу суд отвергнуть предъявленные Пуришкевичу обвинения и признать потомственного дворянина Бессарабской губернии, члена Государственной Думы по суду оправ-данным»23.
Большое впечатление на присутствующих произвело и «последнее слово» В.М. Пуришкевича24.
Господа судьи, заявил он, когда я явился сюда, я еще не знал многого из того, что здесь раскрылось в ходе судебного заседания за эти два дня. Под перекрестным огнем допроса моих защитников и частного обвинителя отчетливо вырисовалась картина бесконечной грязи, фальши и лжи, которые царили и царят в Горном институте и, очевидно, и в других высших учебных заведениях. И русское общественное мнение, и родители тех, которые на последние гроши снаряжают сюда в высшую школу своих детей, наверняка скажут мне спасибо, каков бы ни был тот судебный приговор, который вы мне сейчас вынесете.
«Кто прошел перед вами в течение этих трех дней, кого вы видели, кто предстал пред вашими очами? Вы видели левую часть русского студенчества, вы видели современную профессуру, вы видели деятелей зарождающегося студенческого движения, вы видели, наконец, моих обвинителей - носителей «передовых течений» современной России в стенах учебных заведений. Вы видели далее как
все административные должности студенческих организаций в Горном институте занимаются студентами исключительно левых взглядов. Прерванный здесь председателем суда на полуслове, попросившим его быть ближе к делу, В.М. Пу-ришкевич перешел, наконец, к фондовой комиссии.
Вы видели, заявил Пуришкевич, какими материальными средствами распоряжалась фондовая комиссия, вы видели тесную связь ее с другими комиссиями, вы видели тесную связь фондовой комиссии с комиссией столовой, вы видели итоги этой тесной связи, вы видели, наконец, пути распределения стипендий между студентами.
Господа судьи! В Горном институте - террор, созданный воровской компанией, в Горном институте - гапеевщина, так можно охарактеризовать то настроение, которое царило в нем в прошлом и сохраняется по сей день!»25.
Упрекнув далее профессоров в том, что из материалов дела видно, как халатно относились они к воспитанию юношества, основную вину за сложившееся в институте положение В.М. Пуришкевич возложил, тем не менее не на них, а на его администрацию. Директор и инспектора виновны в том, что из страха перед Гапеевыми, их терроризировавшими, они подобно улитке прячутся в свою скорлупу, придерживаясь принципа «моя хата с краю - ничего не знаю», «там будь что будет, мое дело - сторона» и пекутся исключительно о своих денежных окладах и орденах.
«Это инкриминирую я, - заявил В.М. Пуришкевич, - институтскому начальству, это инкриминирую я выше стоящим товарищам министра, которые являлись сюда, и по поводу показаний которых мне придется сказать несколько слов».
- Но кого из персонала институтского Вы обвиняете, - полюбопытствовал председатель суда. И В.М. Пуришкевич тут же удовлетворил его любопытство и назвал товарища министра Коновалова, который, как бывший директор Горного института, конечно же, прекрасно знал о тех безобразиях, которые здесь творились, но предпочел «праздновать труса и говорить ложь». Здесь он вновь был остановлен председателем суда с просьбой воздержаться от подобных выражений. Подчинившись этому требованию, В.М. Пуришкевич оставил Коновалова в покое и перешел к директору Горного института профессору Федорову.
«Если директор института знает, - заявил он, - что у него плохая память, то он должен бы уже «давно по долгу совести подать в отставку»; он этого не делает, я ставлю ему в вину те события, которые происходят в Горном институте»26.
Что касается инспектора института проф. Никитина, то его вина, по мнению В.М. Пуришкевича, заключается в сознательном заигрывании с революционной молодежью, в неуемном желании профессора «подыграться под инстинкт толпы», желание «быть милым всем». Разве это нормально, - вопрошал В.М. Пуришкевич, - когда инспектор по студенческим делам ходит по задворкам института и его коридорам, не смея лично явиться на студенческую сходку? Инспектор института не должен быть таковым, особенно в наше смутное время, ибо административные задачи инспекции заключаются в том, чтобы «держать молодежь в руках словом убеждения, вразумления, нравственным авторитетом»27.
Досталось от В.М. Пуришкевича и профессору И.П. Долбне. «Я упрекаю, - заявил он, - профессора Долбню за то, что он менял окраску, как хамелеон, что он с каждой отдельной студенческой группой старался говорить так, как это ей нравилось, пытался приноровиться к тем течениям, которые в данный момент казались ему в силе. Это обвинение я бросаю прямо и открыто»28.
ш 3 \о О
Коснувшись далее в связи с попытками обвинения опорочить показания Степана Осматескула и его товарищей студентов-академистов как ложные, В.М. Пу-ришкевич заявил: «Мы, правые, если и грешим во многом, то не грешим в одном. Никогда под присягой, данной Господу Богу, целуя крест и святое Евангелие, мы
не лжем»29.
«Не смейте, говорю я, - продолжал он, обращаясь к своим противникам, - прикрываясь маской левых политических течений, идейными целями, запускать руку в общественный студенческий карман. Но вы запустили ее, и я на всю Россию назвал вора - вором, ростовщика - ростовщиком. И стыдно не мне за это, но будет стыдно господам Грузенбергам, кричащим на страницах своей прессы об «идеализме» и «идейности» и являющихся сюда защищать господ Липавских»30.
Оправдывая меня, сказал В.М. Пуришкевич, обращаясь к судьям, вы тем самым укажете, что признаете ненормальным современное течение жизни русской высшей школы и нетерпимым засилье здесь левых, которые не считаются ни с какими понятиями этики и морали.
«Я, - заявил он в заключение, - скорблю о том, что станет с Россией, так как нам, русским, есть дело до исторических судеб нашей родины, а судьбы эти решаются путем школы.
Что Россия для Грузенберга, что ему наше будущее светлое или печальное?
В России, в школах России нет равноправия евреям. А раз нет этого, то да будет же и Россия и русская школа очагом политической борьбы, источником нашего государственного разрушения, говорят они.
Но если вам нет дела до России, то нам она бесконечно дорога! Мне русскому не пережить ее позора. И пока я жив, чем бы вы мне не угрожали (а здесь в коридорах уже угрожали), я скажу господам Грузенбергам: мы будем бороться с вами до последнего, мы верим в торжество нашего правого, святого, чистого русского дела. Мы верим в то, что вор, мошенник, взяточник, прикрывающийся идейными целями, не выйдет отсюда, из залы русского суда с гордо поднятой головой. Но что заклейменный позорным, заслуженным названием, тем самым укрепит все то, что есть чистого и действительно идейного на Руси в сознании занимающейся на Руси зари ее духовного оздоровления!»31.
Так как другой обвиняемый, редактор «Колокола» В.Ф. Смирнов от своего последнего слова отказался, то на этом прения сторон были объявлены законченными, и суд удалился на совещание для вынесения приговора. Сам приговор был объявлен в тот же день в семь часов вечера. После совещания, которое длилось всего 17 минут, суд принял решение признать В.М. Пуришкевича и В.Ф. Смирнова оправданными32.
Нечего много и говорить, что известие об этом было встречено присутствовавшими в зале суда сторонниками В.М. Пуришкевича из числа студентов-академистов Горного и Политехнического институтов бурными рукоплесканиями и приветственными возгласами. В.М. Пуришкевичу, В.Ф. Смирнову и их защитникам Г.Г. Замысловскому и П.Ф. Булацелю тут же были вручены букеты цветов33.
Реакция же на случившееся проигравшей стороны была, конечно, совсем другой. 8 декабря 1909 г. состоялась студенческая сходка Горного института, принявшая резолюцию, в которой она, выразив «полное доверие фонду 1907 г. и последующих годов», квалифицировала только что закончившийся процесс как «черносотенный поход», как против профессоров института, так и в лице фонда и против свободных студенческих организаций. Особое негодование у авторов резолюции вызвало поведение шести студентов-свидетелей на процессе из чис-
ла студентов-академистов, осмелившихся, как мы уже знаем, дать на суде прямые и правдивые показания о «художествах» фондовой комиссии института. Их поведение было заклеймено в резолюции как «политическое доносительство» и «предательство», а данные ими здесь показания расценены, как «ложные измышления»34. Кроме того, сходка приняла решение о создании комиссии для обсуждения вопросов, возникающих в связи с закончившимся процессом35.
Оправдание Пуришкевича вызвало большой резонанс в общественных кругах Петербурга, причем симпатии в массе своей, при всей неоднозначности фигуры В.М. Пуришкевича, были явно не на стороне студентов - членов фондовой комиссии. Слишком уж неприглядные факты их деятельности всплыли в ходе судебного разбирательства. Даже октябристский «Голос Москвы» и тот вынужден был признать справедливость вынесенного приговора и отдать должное В.М. Пу-ришкевичу.
«Надо быть справедливым и к политическому противнику, - отмечала эта газета. - Когда правда слышится из уст реакционного лагеря, когда вместо специфических возгласов из уст Пуришкевича раздается смелое обличение, нельзя не признать его серьезной заслуги. Процесс, который горные студенты левого направления рискнули возбудить против В.М. Пуришкевича, как и следовало ожидать, кончился полным провалом обвинения, - констатировала газета. - Судьи живут не на Луне, а в Петербурге, им известно, что творилось в Горном институте за последние годы. Насильникам, пытавшимся превратиться в невинных жертв клеветы, не помогли ни левая печать, ни внезапная «слабость памяти» их руководителей и наставников»36.
В то время как левая и центристская печать пребывала в состоянии растерянности, правая, напротив, откровенно торжествовала37.
«От всей души поздравляю Вас, - писал в открытом письме к В.М. Пуришке-вичу, опубликованном в «Земщине» за 3 декабря 1909 г. некий И. Розанов, отрекомендовавшийся как «отец семерых детей - учеников русской школы», - с полной блестящей победой на бывшем 27 - 29 ноября судебном процессе. <...> Вы совершили подвиг, достойный только истинно русского богатыря, рыцаря чести, неподражаемого и несокрушимого борца за русское дело и за отечественное, свободное от насилия и преград просвещение»38.
Депутат Пуришкевич, отмечало в связи с закончившемся процессом «Новое время», обвинял студентов Горного института не в растратах, которые раскрылись на суде уже попутно, а в том, что они спекулировали стипендиями в политических целях, поскольку давали их только «своим» и не давали тем, кто принадлежал не к их партии. «Это был политический гешефт - забраться в фондовую комиссию и награждать чужими деньгами своих приятелей». Так создалась в Горном институте та «гапеевщина», против которой первым восстал студент Ос-матескул.
Характерно, - подчеркивала газета, - что против левой части студенчества, якобы борющейся за трудовой народ восстал не какой-нибудь толстосум, а действительный сын народа из бедных крестьян. Он первый крикнул клич на сходке: «кто против забастовки, голосуйте со мной!». О злоупотреблениях в фондовой комиссии профессора не могли не знать, но на суде они, с осуждением отмечала газета, в один голос утверждали, что все это клевета»39.
В той самоотверженной борьбе, читаем мы в журнале правых «Прямой путь», которую предприняли В.М. Пуришкевич и его коллеги за оздоровление русской школы, одержана огромная победа. «Вся грязь, деспотизм и корысть пресловуто-
ш
го освободительства вытащены на свет Божий и запечатлены незыблемыми в своей достоверности актами судебного разбирательства. Не надо только останавливаться на полпути. Важно не то, конечно, что господ Гапеевых сошлют, наконец, в Туруханский край. Нет, важно, чтобы носители власти, сделавшие возможным вследствие своей бездеятельности и попустительства, владычество Гапеевых, «гапеевщину», в Горном институте чтобы они не остались безнаказанными.
Их уже осудил суд общественности и их беспощадно осудит суд истории, как главных виновников гибели множества русской молодежи. Но представители правых течений добьются, мы надеемся, чтобы этих господ осудил и тот суд, который постановляет свои приговоры «по указу Его Императорского Величества», осудил не лицемерно, как тяжелейшее нарушение государственных законов и тогда иным неповадно будет!»40
Конечно же, отрицать очевидный успех правых в деле студентов-членов фондовой комиссии Горного института против В.М. Пуришкевича, не приходится. Хотя, как утверждал впоследствии один из членов этой комиссии - Андрей Рад-зишевский (Р. Арский), отчисления в пользу революционных партий продолжались «даже после процесса с Пуришкевичем»41.
Однако закрепить этот успех хотя бы на таком ограниченном поле противостояния с либералами и революционерами, как борьба за оздоровление высшей школы, правым партиям все же не удалось, т.к. уже буквально через несколько дней начавшийся процесс по обвинению в клевете единомышленника В.М. Пуришкевича академика А.И. Соболевского был проигран ими «вчистую»42. Понять это можно. И общественно-политическая обстановка в стране, и настроения в самих правящих сферах и, наконец, общий ход русской жизни в предреволюционные годы были таковы, что рассчитывать на сколько-нибудь долговременный и прочный успех в обществе правые уже едва ли могли.
со с со
со
1 Идейные кассиры. Из истории Горного института императрицы Екатерины II (Дело по обвинению В.М. Пуришкевича в клевете). - СПб, 1910. С. 74.
2 Там же. С. 75.
3 Там же. С. 77.
4 Там же. С. 78.
5 Там же.
6 Там же. С. 79-80.
7 Вскрытый гнойник. Дело по обвинению В.М. Пуришкевича иудеем Липавским и другими в клевете // Земщина. 28 ноября, 1909 г. С. 2.
8 Идейные кассиры. Из истории Горного института императрицы Екатерины II (Дело по обвинению В.М. Пуришкевича в клевете). - СПб., 1910, С. 84.
9 Кушнырь-Кушнарев Г.И. Исторический очерк возникновения и развития академического движения в России. - СПб., 1914. С. 45-47.
10 Идейные кассиры., С. 82.
11 Там же. С. 89.
12 Бецкий К. Обвинение В.М. Пуришкевича в клевете. // Речь. 30 ноября (13 декабря), 1909 г. С. 2.
13 Судебные прения. Речь Г.Г. Замысловского // Идейные кассиры. Из истории Горного института императрицы Екатерины II (Дело по обвинению В.М. Пуришкевича в клевете). - СПб, 1910. С. 91-106.
14 Там же. С. 92.
15 Там же. С. 99.
16 Там же. С. 103.
17 Там же. С. 104.
& 18 Там же. С. 106.
19 Речь П.Ф. Булацеля // Идейные кассиры. Из истории Горного института императрицы Екатерины II (Дело по обвинению В.М. Пуришкевича в клевете). - СПб, 1910. С. 106-129.
20 Речь П.Ф. Булацеля // Земщина. 2 декабря, 1909 г. С. 6.
21 К. Бецкий. Обвинение В.М. Пуришкевича в клевете // Речь. 30 ноября (13 декабря), 1909 г. С. 2.
22 Речь П.Ф. Булацеля // Идейные кассиры. Из истории Горного института императрицы Екатерины II (Дело по обвинению В.М. Пуришкевича в клевете). - СПб, 1910. С. 127.
23 Там же. С. 128-129.
24 «Последнее слово» В.М. Пуришкевича // Идейные кассиры. Из истории Горного института императрицы Екатерины II (Дело по обвинению В.М. Пуришкевича в клевете). - СПб, 1910. С. 129-140.
25 Там же. С. 131.
26 Там же. С. 133.
27 Там же. С. 134.
28 Там же.
29 Там же. С. 136.
30 Там же. С. 137.
31 Там же. С 141.
32 Дело Пуришкевича и студентов Горного института. В.М. Пуришкевич и В.Ф. Смирнов - оправданы // Петербургская газета. 30 ноября, 1909 г. С. 3.
33 Вскрытый гнойник // Земщина. 1 декабря, 1909 г. С. 2
34 Замысловский Г.Г. Глубокое презрение // Земщина. 23 декабря, 1909 г. С. 2.
35 Сходка в Горном институте // Колокол. 9 декабря, 1909 г. С. 4.
36 Под гнетом // Голос Москвы. 4 декабря, 1909 г. С. 3.
37 Шпилька. Горные тайны // Земщина. 8 декабря, 1909 г. С. 3.
38 И. Розанов. Открытое письмо члену Государственной Думы В.М. Пуришкевичу // Земщина. 3 декабря, 1909 г. с. 2.
39 Смирнова С. Непогрешимые // Новое время. 12 (25) декабря, 1909 г. С. 5.
40 Под суд // Прямой путь. 10 декабря, 1909 г. С. 4.
41 Р. Арский. Горный институт в революционном движении // На пути к победе. Из революционной истории Горного института. Сборник. - Л., 1925. С. 15.
42 БрачевВ.С. «Дело» академика А.И. Соболевского: Из истории самоуправления Санкт-Петербургского университета // «Общество. Среда. Развитие». 2008, № 4, C. 46-70.
ш
