CC BY
83
25. Rozanov, VV «Demon» Lermontova i ego drevnie rodichi [Lermontov's «Demon» and its Ancient Relatives], in Russkiy vestnik, 1902, № 9 (sent.), pp. 45-56.
26. Rozanov, VV Kontsy i nachala, «bozhestvennoe» i «demonicheskoe», bogi i demony: Po povodu glavnogo syuzheta Lermontova [Ends and Beginnings, «Divine» and «Demonic», the Gods and Demons: Regarding the Main plot of Lermontov], in Mir Iskusstva, 1902, vol. 8, pp. 122-137
27. Titarenko, S. D. Mifopoetika Vyacheslava Ivanova v kontekste idey russkogo simvolizma: istoki, genezis, strategii. Avtoref. diss. d-a filolog. nauk [Mythopoetics of Vyacheslav Ivanov within the Context of Ideas of Russian Symbolism: the Origins, Genesis, Strategy. Abstract of the Dr. of Philology Diss.], Saint-Petersburg, 2013. 47 p.
28. Andrey Belyy i Aleksandr Blok: Perepiska 1903-1919 [Andrey Bely and Aleksandr Blok: correspondence 1903-1919], Moscow: Progress-Pleyada, 2001. 667 p.
29. Belyy, A. Na rubezhe dvukh stoletiy [On the Turn of the Century], Moscow: Khudozhestvennaya literatura, 1989. 543 p.
30. Belyy, A. O teurgii [About the Theurgy], in Novyy put', 1903, no. 9, pp. 101-123.
31. Belyy, A. Apokalipsis nashego vremeni [The Apocalypse of our time], in Belyy, A. Sobranie sochineniy. Arabeski. Kniga statey. Lug zelenyy. Kniga statey [Collected edition. Arabesque: The Book of articles. Meadow Green: The Book of Articles], Moscow: Respublika; Dmitriy Sechin, 2012. 590 p.
32. Usok, I.E. «Nochnoe svetilo russkoy poezii»: (Merezhkovskiy o Lermontove) [«The Night Celestial of Russian Poetry»: Merezhkovskij about Lermontov], in D.S. Merezhkovskiy: Mysl' i slovo [D. S. Merezhkovskij: Thought and Word], Moscow: Nasledie, 1999. 347 p.
33. Merezhkovskiy, D.S. Gogol' i chort:Issledovanie [Gogol and the Devil: Research], Moscow: Skorpion, 1906. 219 p.
34. Florenskiy, IP Stolp i utverzhdenie Istiny [The Pillar and Ground of Truth], Moscow: Pravda, 1990. 490 p.
35. Ivanov, Vyach. Lermontov, in Ivanov, Vyach. Sobranie sochineniy v 4 t., t. 4 [Celelcted edition in 4 vol., vol. 4], Bryussel', 1987. 800 p.
УДК 821.161.1 ББК 83.3(2)5-022.34
«СТОЯ НАД БЕЗДНОЙ...»: МИФОЛОГИЗАЦИЯ ОБРАЗА ЛЕРМОНТОВА В СТАТЬЕ А. БЛОКА «БЕЗВРЕМЕНЬЕ»
Т.В. ИГОШЕВА
Новгородский государственный университет им. Ярослава Мудрого ул. Большая Санкт-Петербургская, д. 41, г. Великий Новгород, 173001, Российская Федерация
E-mail: tigosheva@mail.ru
Исследуется проблема рецепции «внутренней личности» М.Ю. Лермонтова русским символизмом, в частности А. Блоком. В связи с этим поднимается ряд вопросов, связанных с изучением «лермонтовского мифа» в русской культуре Серебряного века. Рассматриваются причины того, что образ Лермонтова в сознании человека начала ХХ века формировался во многом как образ мифологизированный. Подчеркивается, что миф о Лермонтове в начале ХХ века являлся частью универсальной символистской мифологии, в рамках которой Лермонтов интересовал символистов как личность с «внутренними событиями личной жизни», находящаяся в контакте со сверхличностным. Предлагается развернутый анализ фрагмента блоковской статьи «Безвременье», посвященной образу Лермон-
това, в результате чего сделан ряд важных наблюдений над механизмом мифологизации Лермонтова и структурой «лермонтовского мифа» у Блока. Делается вывод о том, что А.Блок в «Безвременье» выстраивает не психологический, а метафизический портрет Лермонтова, вбирающий в себя две обусловившие друг друга составляющие: демоническое начало личности и метафизический способ восприятия бытия. Анализ структуры образа Лермонтова в статье «Безвременье» позволяет обнаружить два плана: биографический и метафизический, но при этом делается вывод о том, что блоковская картина двоеми-рия - форма, выражающая коллизию идеала и действительности, - усложнена введением «третьего мира» - сферы образов искусства, «внутренней личности» Лермонтова - творчества, которое является «медиатором» между демоническим и биографическим мирами.
Ключевые слова: творчество Лермонтова, творчество Блока, «лермонтовский миф», русский символизм, рецепция, мифологизация, структура мифологического образа.
«STANDING OVER THE ABYSS OF...»: MYTHOLOGISATION IMAGE OF LERMONTOV'S IN THE ARTICLE BY A. BLOCK «TIMELESSNESS»
T.V IGOSHEVA Yaroslav-the-Wise Novgorod State University 41, Bolshaya St. Petersburg Building, Veliky Novgorod, 173001, Russian Federation
E-mail: tigosheva@mail.ru
We investigate the problem of reception «inner person» MU of Lermontov by Russian symbolism, in particular, A. Blok. In this connection we bring up a number of of issues related to the study of «Lermontov myth» in the Russian culture of the Silver Age. The article considers the reasons why the image of Lermontov in human consciousness of early twentieth century was formed largely as the mythicized image of. This article underlines that the myth about Lermontov in the early twentieth century was a part of universal of symbolist mythology in which frameworks Lermontov interested symbolists as a personality with «internal events in private life», which is in contact with superpersonal. The article proposes extended analysis of a fragment from Blok's article «Timelessness», dedicated to Lermontov image, resulting in a number of important observation of mechanism and structure of mythologizing of Lermontov «Lermontov myth» Blok. Author of this article concludes that the Blok in the «Timelessness» constructs not psychological, and metaphysical portrait of Lermontov, incorporates two constituents have caused each other: demonic personality and metaphysical way of perceiving life. Analysis of the structure of the Lermontov's image in the article « Timelessness» detects two plans: a biographical and metaphysical, but it is concluded that Blok's picture of world duality is a form expressing collision of ideal and reality - is complicated by the introduction of the «third world» - the sphere of art images «inner personality» of Lermontov - creativity, which is the «mediator» between the demonic and biographical worlds.
Key words: Lermontov's creative work, Blok's creative work, mythologizing, «the myth about Lermontov», Russian Symbolism, reception, the structure of the mythological image.
Статья «Безвременье» написана Блоком в 1906 г.1 Это время для него было периодом кризиса, который он переживал одновременно и как личный, и как надличностный. События социального кризиса после завершения русско-японской войны и революции 1905 года вошли в фазу политической реакции, со-
1 См.: Блок А.А. Безвременье // Блок А.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 5. М.; Л.: Гослитиздат, 1962. 799 с. [1].
впав с внутренней духовной перестройкой поэта, связанной с окончанием работы над «Стихами о Прекрасной Даме» и несвершившимися чаяниями религиозно-мистического преображения мира и человека. Ощущение остановившегося времени - основа «Безвременья». Неслучайно фраза «времени больше нет» становится лейтмотивом блоковской статьи.
Центральные образы статьи - город-паучиха и «бродяги, нищие духом», вышедшие на площади. Обращаясь к ним, Блок формирует тему России, которой «больше нечего терять» и «не к чему стремиться». Лишней и ненужной в этом контексте воспринимается русская литература: «...кажется, что близок конец и не может более существовать литература» [1, с. 76]. Однако душа писателя обладает особым даром прозрения тайны грядущего преображения мира и человека. Рассуждая об этом, Блок писал: «...душа писателя блуждала около тайны преображения, превращения. И, может быть, ни одна литература не пережила в этой трепетной точке стольких прозрений и стольких бессилий, как русская» [1, с. 76]. В русской литературе Блок выделяет три важнейшие, с его точки зрения, фигуры: Гоголь, Лермонтов и Достоевский, - им дано знать больше, чем другим, именно они больше других «блуждали около тайны преображения», испытывая «прозрения» и «бессилия». «Передо мной, - пишет Блок, -вырастают два демона, ведущие под руки третьего - слепого и могучего, пребывающего под страхом вечной пытки. Это - Лермонтов, Гоголь и Достоевский» [1, с. 76]. Оставляем в стороне обсуждение вопроса, почему Гоголь и Достоевский в понимании Блока - демоны, поскольку это требует отдельного экскурса. Отметим только, что «слепой и могучий» в изображении Блока - это Достоевский, а под руки его ведут Лермонтов и Гоголь. И обратимся непосредственно к блоковскому Лермонтову-демону. Изображение Лермонтова занимает в блоковской статье не очень большое, но чрезвычайно важное место.
В культуре рубежа XIX - начала ХХ веков Лермонтов воспринимался сложной загадкой, требующей своей разгадки. В статье «Безвременье» Блок предлагает собственный вариант разгадки «лермонтовской загадки», оставленной потомкам самим поэтом. При этом очевидно, что источниками образа Лермонтова-демона у А. Блока стали, во-первых, «демоническая тема» самого Лермонтова, наложившая отпечаток на личность поэта2, и, во-вторых, соловьевс-кая оценка, которую русский философ дал в своей работе «Лермонтов» (1899)3. Для нас существенно замечание Вл. Соловьева о том, что Лермонтов охвачен тремя демонами: «демоном кровожадности», «демоном нечистоты» и «демоном гордости». Ссылаясь на свидетельства современников поэта, Соловьев указывает на лермонтовскую «склонность к разрушению», которая «развивалась в нем необыкновенно». «С годами, - говорит Соловьев, - демон кровожадности слабеет, отдавая большую часть своей силы своему брату - демону
2 Современники были склонны видеть в образе Демона черты самого автора, сближая, таким образом, в большей или меньшей степени поэтический образ с его создателем.
3 См.: Соловьев Вл. Лермонтов // Соловьев Вл. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика. М.: Книга, 1990. 574 с. [2].
нечистоты» [2, с. 452-453]. «Сделать действительное усилие, чтобы высвободиться из-под власти двух первых демонов, - считал русский философ, - мешал третий и самый могучий - демон гордости; он нашептывал: - Да, это дурно, да, это низко, но ты гений, ты выше простых смертных, тебе все позволено, ты имеешь от рождения привилегию оставаться высоким и чистым и в низости...» [2, с. 453-454].
В своей работе Вл. Соловьев разворачивает широкую картину, где показывает противоборство двух личностных начал Лермонтова. Он уверен: демоническая основа лермонтовской личности поощрялась и культивировалась самим поэтом, а дар «переступать через границы обычного порядка явлений» не только не развивался, но и намеренно заглушался поэтом. По выражению Соловьева, Лермонтов «.не давал этой своей способности никакого объективного применения» [2, с. 448]. С соловьевской точки зрения, это происходило потому, что «он не был занят ни мировыми историческими судьбами своего отечества, ни судьбой своих ближних, а единственно только своею собственной судьбою» [2, с. 448]. Поэтому в противоборстве демонического и пророческого верх в личности Лермонтова, по мнению Соловьева, одерживает демоническое начало.
В блоковском мифе о Лермонтове присутствуют оба компонента, выделенные Соловьевым, - и демонизм, и пророческая составляющая. Но их соотношение и оценка у Блока - принципиально иные, чем у его предшественника.
Есть все основания считать, что автору «Стихов о Прекрасной Даме» был близок лермонтовский метафизический способ восприятия бытия, который Соловьев охарактеризовал как умение «схватывать запредельную сторону жизни». Но Соловьев писал об этой черте как о второстепенной, имеющей подчиненное значение, поскольку она терялась на фоне мощного всеохватывающего лермонтовского демонизма. Блок же чувствовал в Лермонтове, прежде всего, мистика, который умел проникать в метафизические основы бытия, видеть «незримое очами» и слышать «небесную музыку», не воспринимаемую обычным слухом. Но самое главное заключалось в том, что Блок не считал демонизм и умение «схватывать запредельную сторону жизни» противоречащими друг другу свойствами, и, напротив, по Блоку, одно из них вытекало из другого. Демоническая природа, природа падшего ангела, обусловливает, по Блоку, визионерские, пророческие способности поэта. В этом смысле он видел в фигуре Лермонтова поэтического предшественника как Вл. Соловьева, так и своего собственного.
При изучении источников образа Лермонтова-демона невозможно проигнорировать и образ, созданный Достоевским. В 1861 г. во «Введении» к «Ряду статей о русской литературе» Достоевский уже написал о Лермонтове и Гоголе как двух демонах русской литературы. Вот портрет Лермонтова:
«Другой демон - но другого мы, может быть, еще больше любили. Сколько он написал нам превосходных стихов. <...> Он проклинал и мучился, и вправду мучился. Он мстил и прощал, он писал и хохотал - был великодушен и смешон. <...> Он рассказывал нам свою жизнь, свои любовные проделки: вообще он нас как будто мистифировал; не то говорит серьезно, не то смеется над нами. <.> Мы не соглашались с ним иногда,
нам становилось и тяжело, и досадно, и грустно, и жаль кого-то, и злоба брала нас. Наконец ему наскучило с нами...» [3, с. 59].
По наблюдениям В.А. Викторовича, у Достоевского «портрет построен на сведении несводимых начал (проклинал - мучился, мстил - прощал, серьезно - смеется, жаль - злоба)»4. Достоевский, как показал исследователь, выявляет в Лермонтове «раздвоенность поэтической личности»5.
Развивая наблюдения Достоевского, Блок в статье «Безвременье» формирует образ двоящегося Лермонтова, но делает это, по сравнению со своим предшественником, иначе. Если Достоевский, глубокий художник-психолог, в фигуре Лермонтова «сводил несводимые начала», то Блока в большей степени интересуют более глубинные, чем психологические, основания лермонтовской личности:
«Лермонтов восходил на горный кряж и, кутаясь в плащ из тумана, смотрел с улыбкой вещей скуки на образы мира, витающие у ног его. И проплывали перед ним в тумане ледяных игол самые тайные и знойные образы: любовница, брошенная и все еще прекрасная, в черных шелках, в "таинственной холодной полумаске'.' Проплывая в туман, она видела сны о нем, но не о том, что стоит в плаще на горном кряже, а о том, кто в гусарском мундире крутит ус около шелков ее и нашептывает ей сладкие речи. И призрак с вершины с презрительной улыбкой напоминал ей о прежней любви.
Но любовница и двойник исчезали, крутясь, во мгле туманной и возвращались опять, кутаясь в лед и холод, вечно готовясь заискриться, зацвести небесными розами, и снова падая во мглу. А демон, стоящий на крутизне, вечно пребывает в сладком и страстном ужасе: расцветет ли "улыбкой розовой" ледяной призрак?
В ущельях, у ног его, дольний мир вел азартную карточную игру; мир проносился, одержимый, безумный, воплощенный на страдание. А он, стоя над бездной, никогда не воплотил ничего и с вещей скукой носил в себе одно знание:
Я знал, что голова, любимая тобою,
С моей груди на плаху не падет6.
На горном кряже застал его случай, но изменил ли он себе?» [1, с. 76-77].
Это не психологический, а метафизический портрет Лермонтова. В созданном Блоком образе Лермонтова на самом деле два плана. Первый связан с поэтической топикой («горный кряж», «крутизна», «над бездной», «скала»), категорией вечности («вечно готовясь заискриться», «вечно пребывает в сладком и страстном ужасе»), романтическим одеянием («плащ из тумана»). Этому
4 См.: Викторович В.А. Лермонтов как проблема русской критики // Лермонтов и история: сб. науч. ст. В. Новгород; Тверь: Изд-во Марины Батасовой, 2014. С. 226-227 [4].
5 Там же.
6 Блок неточно цитирует стихотворение Лермонтова.
плану свойственна «вещая скука» при взгляде на «образы мира». Его сопровождает мотив одиночества и могучей силы. И главное для Блока: Лермонтов - визионер, перед ним проплывают «самые тайные и знойные образы». Таков в описании Блока Лермонтов-демон.
В отличие от Соловьева, осуждавшего с христианских позиций демонизм Лермонтова («Лермонтов не исполнил своей обязанности...», «Лермонтов ушел с бременем неисполненного долга.» и др.7), Блок видит в нем положительное начало, поскольку, с его точки зрения, именно демонизм - источник творческой энергии Лермонтова. В комментариях к лермонтовскому «Демону», над которыми Блок работал в 1920 г., он писал: «Образ демона - самый могучий и загадочный из всех образов Лермонтова, но родственный всем остальным...» [6, с. 414]. Образ Демона, тревоживший Лермонтова на протяжении всей его жизни, по Блоку, чуть ли не архетип, к которому как к источнику восходят все остальные лермонтовские образы. Он - alter ego «внутренней личности» Лермонтова и, кроме того, исток его поэтического духа. По Блоку, демонизм - это вечно молодой могучий дух творчества, в изначальной природе которого для самого Лермонтова таилось драматическое соотношение силы и слабости, могущества и уязвимости.
Образ другого плана личности Лермонтова в статье «Безвременье» связан с биографическим (временным) обликом поэта, поэтому в нем проступают его конкретные портретные черты («гусарский мундир», «крутит ус») и узнаваемый бытовой, «гусарский» тип поведения, который, судя по воспоминаниям современников, был свойственен Лермонтову («около шелков», «нашептывает ей сладкие речи»). В рецензии 1905 г. на монографию Н. Котляревского о Лермонтове Блок отмечал: «...для "большой публики" Лермонтов долгое время был (отчасти и есть) только крутящим усы армейским слагателем страстных романсов. "Свинец в груди и жажда мести" принимались как девиз плохонького бреттерства и «армейщины» дурного тона» [1, с. 76]. Блок специально подчеркивает, что это точка зрения обывателя, «большой публики», которая рассматривает Лермонтова «сквозь известные очки», но и эта «бытовая», «биографическая» ипостась поэта - неотъемлемая составляющая единого образа Лермонтова. Таким образом, «крутит ус» - знак не только биографического поведения Лермонтова, но и точки зрения обывателя, «большой публики».
Обе ипостаси Лермонтова: и выражающая его высшую, поэтическую сущность, и воплощающая сниженную, бытовую, биографическую сторону его жизни, - по отношению друг к другу выступают как двойники. Блоковское
7 С соловьевской трактовкой Лермонтова были не согласны многие деятели символистской культуры. Так, племянник Вл. Соловьева С.М. Соловьев, выражая свое отношение к его «Лермонтову» в письме к Т.А. Тургеневой от 1 мая 1912 г., писал: «Дядя Володя произвел над Лермонтовым очень несправедливый приговор. Я думаю, что Лермонтов ближе к Евангелию, чем Пушкин. Пушкинский пророк, как какой-нибудь Орфей или Гераклит, внимает сокрытым голосам природы, Лермонтовский, как Сократ или христианский апостол, провозглашает "любви и правды чистые ученья'.' <...> Молитва Лермонтова художественно слаба, но это интимные новозаветные молитвы к Отцу небесному, Божией матери. Спасение через любовь было ближе Лермонтову, чем Пушкину» [5, с. 434].
понимание двойственности Лермонтова было, по-видимому, сходным с точкой зрения Р.В. Иванова-Разумника. Неслучайно он оставил свои пометы на страницах «Истории общественной мысли» Иванова-Разумника, где тот размышлял о «глубоком раздвоении между психологическим типом Лермонтова и выработанным им мировоззрением»8. Говоря о блоковском образе Лермонтова, Лермонтова-демона можно соотнести со сферой его мировоззрения, а Лермонтова-гусара - со сферой его психологического типа. Блока привлекла к себе и следующая характеристика Лермонтова в книге Иванова-Разумника: «Он стремился за пределы предельного и в то же время жадно любил все земное» [7, с. 71]. Двоящийся образ блоковского Лермонтова также можно соотнести и с ипостасью демона, «стремящегося за пределы предельного», и с ипостасью гусара, который «жадно любит все земное».
Принципу «двойственности» в блоковской статье подчинено и пространство, в которое погружен образ двоящегося Лермонтова. Он помещен в систему координат, в высшей степени свойственную мировоззрению самого Блока и других символистов, которая соотносится с идеей двоемирия. С одной стороны, это дольний мир, находящийся внизу, у ног Лермонтова-демона. Дольний мир - это еще и метафора мира земных страстей, о чем говорят образы «любовницы, брошенной и все еще прекрасной», и гусара, который «нашептывает ей сладкие речи». «Азартная карточная игра» у Блока - обобщающий символ этого земного мира, вовлеченного в игру страстей и увлеченного ею. Изображение дольнего мира как мира земных страстей сопровождается важным как для Лермонтова, так и для Блока мотивом их ничтожности: образы любовницы в черных шелках и гусара проносятся в туманной мгле, они витают, проплывают и возвращаются, завороженно подчиняясь круговращению «мирового колеса». Позднее этот мотив будет усилен в блоковском стихотворении «Демон» (1910):
Ты знаешь ли, какая малость
Та человеческая ложь,
Та грустная земная жалость,
Что дикой страстью ты зовешь [8, с. 60].
С другой стороны, ничтожеству дольнего мира, где человека кружат страсти, противостоит другой, высший мир, мир демона, маркированный пространственно высокими образами, связанными с семантикой «высоты»: «горный кряж» (дважды), «крутизна», «над бездной». Это мир не только пространственной, но и духовной высоты, где градус переживаемого чувства неизмеримо выше в сравнении с тем, что зовется на земле «дикой страстью».
В тексте статьи «Безвременье» ничтожности любовной страсти людей («любовницы в черных шелках» и «того, кто в гусарском мундире») противопоставлена «другая любовь», о которой «призрак с вершины с презрительной
8 См.: Литературное наследство. Т. 92. Александр Блок: Новые материалы и исследования: в 5 кн. М.: Наука, 1980-1993. Кн. 4. С. 70.
улыбкой напоминает» любовнице, «брошенной и все еще прекрасной». Думается, источником для блоковского противопоставления земной любви и «другой любви» поэта-демона являются лермонтовские строки:
Люблю тебя нездешней страстью,
Как полюбить не можешь ты... [9, с. 526].
Показательно, что любовница видит сны, «но не о том, что стоит в плаще на горном кряже», а о том, кто в гусарском мундире «крутит ус около шелков ее и нашептывает ей сладкие речи». Ее внимание привлекает не поэт-демон, а любовник-гусар. Высшей, «нездешней» любви поэта-демона она предпочла ничтожную, но земную страсть гусара, что подтверждает как ее собственную земную слабость, так и «незрелость ее души», не готовой к «другой любви».
Блоковская картина двоемирия - форма, выражающая коллизию идеала и действительности, - усложнена введением «третьего мира» - сферы образов искусства, которые, по Блоку, будучи созданными силой творческого воображения художника, отчуждаясь, обладают в дальнейшем самостоятельным бытием. Блок не раз высказывал эту мысль, но, пожалуй, наиболее развернуто -в своем выступлении «О современном состоянии русского символизма» (1910): «Что мне делать с этими мирами, что мне делать и с собственной жизнью, которая отныне стала искусством, ибо со мной рядом живет мое создание. <.. .> Я вижу ясно "зарницу меж бровями туч" Вакха («Эрос» Вяч. Иванова), ясно различаю перламутры крыльев (Врубель - «Демон», «Царевна-Лебедь») или слышу шелест шелков («Незнакомка»)» [1, с. 430-431].
Описание сферы искусства в «Безвременье» сопровождается у Блока характеристиками, связанными с холодом («туман ледяных игол», «лед и холод»), темнотой («мгла туманная»), круговращением («витающие», «проплывали», «исчезали, крутясь . и возвращались опять...»). Это картина ада, над которым возвышается художник-демон, поскольку, по Блоку, «искусство есть Ад», «чудовищный и блистательный Ад», из мрака которого «художник выводит свои образы»9. С точки зрения Блока, искусство - это то, что художник сумел «похитить у Вечности»10. Художник - тот, кто сквозь ветер, который «налетает из тех миров, доносит обрывки шопотов и слов на незнакомом языке», «расслышал целую фразу, сложил слова и записал их»11. «Лирика - стихия», лирика -«уединенная область творческих сновидений художника»12. Эти и подобные им высказывания Блока помогают понять, что мир образов, которые «витают», «проплывают», «исчезают» из тумана во мглу, во мрак, «самые тайные и
9 См.: Блок А.А. О современном состоянии русского символизма // Блок А.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 5. М.; Л.: Гослитиздат, 1962. С. 433, 434 [18].
10Блок А.А. Памяти Врубеля // Блок А.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 5. М.; Л.: Гослитиздат, 1962. С. 421 [19].
11 Там же. С. 423.
12Блок А.А. Три вопроса // Блок А.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 5. М.; Л.: Гослитиздат, 1962. С. 235 [20].
знойные образы», витающие у ног Лермонтова-демона в блоковском «Безвременье», принадлежит миру искусства в своем «дорожденном», «дооформленном» в формах искусства состоянии. Это протообразы, существующие в общем для всех художников реальнейшем мире вечности, где нет «причин и следствий, времени и пространства, плотского и бесплотного»13, из которого ветер и доносит обрывки «шопотов и слов на незнакомом языке».
Все три мира (дольний мир, мир протообразов искусства и высокий мир, в котором находится демон-художник) сложным образом соотнесены друг с другом. «Любовница, брошенная и все еще прекрасная, в черных шелках, в "таинственной холодной полумаске"», и «тот, кто в гусарском мундире крутит ус около шелков ее и нашептывает ей сладкие речи» - принадлежность дольнего мира, мира земных страстей (о чем сказано выше), и вместе с тем они - образы из миров искусств, «чудовищных и блистательных», из хаоса которых их выводит художник-демон. Для передачи взаимодействия протообразов из хаотического мира искусства и поэта-демона Блок обращается к попеременному воспроизведению двух точек зрения. Точка зрения протообразов «любовницы» и «гусара» выражена таким образом, что они, «будучи не плотскими, не бесплотными», проявляют готовность к воплощению.
В отличие от земного человека, Лермонтов-демон, «стоя над бездной, никогда не воплотил ничего» (курсив мой. - Т.И.). Обладая огромной силой чувства, поэт-демон, по Блоку, - создатель образов невероятной силы и могучей красоты. В параллель блоковскому пониманию лермонтовского мира образов можно привести примеры из поэзии самого Лермонтова. В его «Русской мелодии» находим:
В уме своем я создал мир иной И образов иных существованье; Я цепью их связал между собой, Я дал им вид, но не дал им названья, Вдруг зимних бурь раздался грозный вой, -И рушилось неверное созданье!.. [10, с. 34].
Или в стихотворении «1831-го июня 11 дня» читаем: .все образы мои,
Предметы мнимой злобы иль любви,
Не походили на существ земных.
О нет! Всё было ад иль небо в них [21, с. 183].
Или в «Джюлио»:
На эту бездну смрадной темноты,
Где носятся, как дым, твои черты... [9, с. 76].
13 Блок А.А. О современном состоянии русского символизма. С. 433.
О важности этих строк для Блока говорит тот факт, что на страницах лермонтовского издания 1910-1913 гг. под редакцией Д.И. Абрамовича14 он отчеркнул эти строки и оставил возле них свои замечания. Контаминируя лермонтовские образы и мотивы, Блок подчеркивает, что они - принадлежность лишь иллюзорного, воображаемого мира. Поэтому в трактовке Блока, опиравшейся на признания Лермонтова, поэт-демон всесилен как создатель других, воображаемых, творчески воспроизведенных возвышенных миров.
В этих мирах поэтического воображения в страстных вихрях вращается «любовница брошенная, но все еще прекрасная в черных шелках» (в скобках заметим, что «черные шелка» - уже не лермонтовский, а собственно блоковс-кий образ, атрибут «Незнакомки»), «двойник» (также блоковская, но вовсе не лермонтовская тема). Земной мир, проносящийся мимо, крутящийся и возвращающийся, - создание его могучего поэтического воображения. Сила его поэтической мечты пронизывает мироздание по вертикали: образы, созданные им как плод нечеловеческих («сверхчеловеческих») переживаний, могут быть при-частны как к области «мглы», так и «зацвести небесными розами». В сфере поэтической образности власть его бесконечна - она охватывает пространство «двух бездн». Здесь он всесилен. Но одновременно с поэтическим всемогуществом он слаб и бессилен, поскольку у него отсутствует возможность воплотить эти образы в живой реальности. Приписывая собственную проблематику Лермонтову15, Блок таким образом формирует амбивалентный образ поэта-демона Лермонтова в плане дуальной категории всесилие/бессилие. Как следствие поэтического могущества и при этом невоплотимости творчества в жизни - его «вещая скука», его «улыбка вещей скуки» (дважды), его «презрительная улыбка». Пророческое «всеведенье» - свойство, преодолевающее границы обычных человеческих возможностей, - делает его своего рода «сверхчеловеком»16. С другой стороны, именно «всеведенье» становится одним из источников его состояния, которое Блок обозначает парадоксальным определением «вещей скуки»17.
14 Речь идет об издании, находившемся в составе библиотеки А. Блока, на страницах которого он оставил целый ряд своих помет (см.: Лермонтов М.Ю. Джюлио // Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч.: в 5 т. / под ред. и с примеч. Д.И. Абрамовича. СПб.: Изд. Разряда изящной словесности имп. Акад. Наук. СПб., 1910-1913 [17]).
15 А это, конечно, блоковская проблема, передоверенная Лермонтову. В стихотворении «Целый день передо мною...» Блок, обращаясь к женскому образу, созданному им в «Стихах о Прекрасной Даме», восклицал:
О, взойди передо мною Не в одном воображеньи! [11, с. 174]. Кроме того, в стихотворении Блока «Когда Вы стоите на моем пути...» читаем: Ведь я - сочинитель, Человек, называющий всё по имени, Отнимающий аромат у живого цветка [12, с. 288].
16 Вл. Соловьев впервые образ «сверхчеловека» применил по отношению к Лермонтову. Вслед за ним Д.С. Мережковский вынес его в заглавие своей работы «М.Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества» (1909).
17 Ср.: слова самого Блока из его письма к матери от 1 июня 1915 года: «Ах, ах, скучно. Все известно» [13, с. 268].
Между миром поэта-демона и миром образов искусства нет жесткой границы - она, по Блоку, принципиально проницаема: поэт-демон способен проникнуть в мир образов, но и «любовница, брошенная и все еще прекрасная» «видела сны о нем». Структура этих миров такова, что, находясь в одном, существует возможность прозревать то, что расположено и происходит в другом. При создании метафизического облика Лермонтова Блок словно стремится к воспроизведению структуры и композиции лермонтовского «Сна», о котором Вл. Соловьев отозвался как о «сновидении в кубе». У Блока в поэтическом видении демона возникает «любовница», которая в свою очередь видит «сны о нем». Отличие блоковской организации двух миров в «Безвременье» от лермонтовского «Сна» заключается в том, что «любовница» «видит сны о нем» (поэтому он для нее - «призрак»), но «он» в ее сне (как выясняется из уточнений Блока) - не поэт-демон, а «тот, кто в гусарском мундире». Т.е., функционально «гусар» - «заместитель» демона; по словам Блока, его «двойник». Эту сложную комбинацию взаимных видений и подмен Блок определяет как «сцепление снов и видений»18.
Заколдованное сцепление снов и видений, по Блоку, единственно подлинное творческое состояние художника. Наиболее ярко об этом Блок сказал в выступлении «О современном состоянии русского символизма». Мотивы соответствий, двойников, неразличения жизни, сна и смерти при описании творчества поэта в период антитезы аналогичны изображению Лермонтова в «Безвременье».
Сновидческий опыт, по Блоку, родствен визионерскому, пророческому опыту. За внешними явлениями он позволяет видеть подлинную сущность вещей. Этот дар духовного видения Блок не только считал важнейшим у Лермонтова, но и осознавал как собственный. В дневниковой записи от 14 ноября 1911 г. он рассуждал: «Что пока - я? Только - видел кое-что в снах и наяву, чего другие не видали» [14, с. 89].
Блоковская трактовка лермонтовских снов и видений восходит к соловь-евской концепции пророческого сновидения. Но если у Соловьева биографический Лермонтов видит сон, в котором предсказана его собственная роковая гибель, то у Блока в «заколдованном сцеплении снов и видений» участниками становятся оба Лермонтова: поэт-демон и «двойник в гусарском мундире». Если у Соловьева «Сон» Лермонтова - «сновидение в кубе», то Блок трактует сложность лермонтовского «Сна», включая мифологему «жизни-сна», в соответствии с двуплановым характером образа Лермонтова из «Безвременья». Лермонтову действительно не был чужд восходящий к западноевропейской романтической традиции взгляд на жизнь как на сон. В одном из стихотворений 1829 г. он пишет: «Хоть наша жизнь - минута сновиденья.» [10, с. 13].
Отметим, что у «ледяного призрака» - одного из номинантов женского образа в «Безвременье» - синтетический характер, у него одновременно лермонтовские и блоковские корни. Первая часть словосочетания «ледяной призрак» восходит к Лермонтову: «взоры ледяные» («Я видел раз ее в веселом
18 Ср.: «.Сама культура - великий и роковой сон» [1, с. 102].
вихре бала.»), «Я видел женский лик, он хладен был, как лед.» («Первая любовь»). Вторая часть словосочетания «ледяной призрак» восходит к самому Блоку. «Призраком» он назовет свою «Незнакомку» в выступлении «О современном состоянии русского символизма»: «Жизнь стала искусством, я произвел заклинания, и передо мною возникло наконец-то, что я (лично) называю «Незнакомкой»: красавица-кукла, синий призрак, земное чудо» [1, с. 430]. Эту важную тему - творчества как искусной иллюзии, обещавшего воплощение идеала и обманувшего поэта, - Блок находил у Лермонтова:
Пред мною носятся виденья, Жизнь обманувшие мою [10, с. 357].
Значимость этих лермонтовских строк для Блока подтверждается тем, что он отчеркнул их двумя чертами в собрании сочинений Лермонтова 1910-1913 гг.
С другой стороны, лермонтовский женский образ, в понимании Блока, при-частен высшему миру, небесному идеалу. Он готов «зацвести небесными розами». Поэтому Лермонтов-демон, создатель образа «ледяного призрака», замирает у Блока «в сладком и страстном ужасе», ожидая, свершится ли чудо, сумеет ли «ледяной призрак» духовно преобразиться, достичь высшего состояния и «зацвети небесными розами»: «расцветет ли "улыбкой розовой" ледяной призрак?».
Сам Лермонтов ощущал особенную связь «своего демона» со сферой творчества. В стихотворении «Мой демон» (1830-1831) читаем:
И ум мой озарять он станет
Лучом небесного огня.
Покажет образ совершенства
И вдруг отнимет навсегда,
И, дав предчувствие блаженства,
Не даст мне счастья никогда [10, с. 331].
«Улыбка розовая», «небесные розы», по Блоку, и есть символические атрибуты «образа совершенства», «предчувствия блаженства», дарованные человеку лишь как предчувствие и никогда - как результат.
Демоническое понималось Блоком вовсе не как дьявольское, не как начало зла. Его понимание демонического было близко античному пониманию демона как daimon'а - духа, который осознавался как необходимая составляющая любого художника19. В 1918 г. Блок в статье «Интеллигенция и революция», рассуждая в этом ключе, записывает: «Демон некогда повелел Сократу слушаться духа музыки» [20, с. 20].
19 В философии Сократа и Платона сформировалось представление о том, что у каждого человека есть собственный демон, который руководит им всю жизнь. (В соответствии с этим, название лермонтовского (а ранее - пушкинского) стихотворения «Мой демон» читается со смысловым акцентом на местоимении «мой».)
О том, что Блок считал демоническое необходимым элементом процесса творчества, свидетельствует и известная блоковская маргиналия, оставленная им на страницах «Добротолюбия»20. Андрей Белый свидетельствует: «.в 1-ом томе Добротолюбия в главе "О порочных помыслах" (из Антония Великого) отчеркнуты характеристики Духа печали (Лермонтовского и Врубел<евского> «Демона»), сказано: "Все демоны учат душу сластолюбию, один демон печали этого не делает, но расстраивает помыслы вступающих в пустынь. Умеренно впрочем нападая, он делает отшельника богоискусным... Символом этого духа служила ехидна, которой яд в малом количестве. уничтожает другие яды, а принятый неумеренно убивает'. Против этой характеристики рукою А.А. сделана пометка: "Этот демон необходим для художника"» [15, с. 466].
Лермонтов-демон, овеянный зыбкой сновидческой реальностью, в бло-ковском «Безвременье» не столько дьявол - воплощение зла, сколько дух, одухотворяющая энергия, без которой художник не способен подняться до высоты пророка и визионера, прозревающего «миры иные». Такое понимание сближает Блока с догадкой, высказанной Мережковским: «Но если Демон не демон и не ангел, то кто же? . не душа ли человеческая до рождения? - не душа ли самого Лермонтова в той прошлой вечности, которую он так ясно чувствовал?» [16, с. 400].
Таким образом, блоковское представление о Лермонтове живет и развивается в мифологическом пространстве, намеченном уже самим Лермонтовым и активно развиваемом русскими символистами. Оно определяется крайними точками-образами: «Ангелом» и «Демоном», свидетельствующими об особой метафизической генеалогии человеческой души, сформировавшейся в художественном мире Лермонтова.
Своеобразное завершение метафизический портрет Лермонтова (по Блоку, портрет лирика вообще) обретает в статье «О лирике» (1907), написанной год спустя после «Безвременья»: «Среди горных кряжей, где "торжественный закат" смешал синеву теней, багрецы вечернего солнца и золото умирающего дня, смешал и слил в одну густую и поблескивающую лиловую массу, - залег Человек, заломивший руки, познавший сладострастие тоски, обладатель всего богатства мира, но - нищий, ничем не прикрытый, не ведающий, где приклонить голову. Этот Человек - падший Ангел-Демон - первый лирик. Проклятую песенную легенду о нем создал Лермонтов, слетевший в пропасть к подошве Машука, сраженный свинцом. Проклятую цветную легенду о Демоне создал Врубель, должно быть глубже всех среди нас постигший тайну лирики и потому - заблудившийся на глухих тропах безумия» [1, с. 131].
Список литературы
1. Блок А.А. Безвременье // Блок А.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 5. М.; Л.: Гослитиздат, 1962. 799 с.
20 Еще одна биографическая перекличка между Блоком и Лермонтовым: одной из последних книг, которую читал Лермонтов, было «Добротолюбие», подаренное ему кн. В.Ф. Одоевским.
2. Соловьев Вл. Лермонтов // Соловьев Вл. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика. М.: Книга, 1990. 574 с.
3. Достоевский Ф.М. Ряд статей о русской литературе // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 18. Л.: Изд-во «Наука», 1978. 371 с.
4. Викторович В.А. Лермонтов как проблема русской критики // Лермонтов и история: сб. науч. ст. В. Новгород; Тверь: Изд-во Марины Батасовой, 2014. 460 с.
5. Соловьев С. Воспоминания. М.: Новое литературное обозрение, 2003. 496 с.
6. Блок А.А. Примечания к «Избранным сочинениям» М.Ю. Лермонтова // Блок А.А. Собр. соч.: в 12 т. Т. 11. Л.: Изд-во писателей в Ленинграде, 1934. 475 с.
7. Литературное наследство. Т.92. Александр Блок. Новые материалы и исследования: в 5 кн. М.: Наука, 1980-1993. Кн. 4. 776 с.
8. Блок А.А. Демон // Блок А.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 3. М.; Л.: Гослитиздат, 1962. 714 с.
9. Лермонтов М.Ю. Демон // Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: в 4 т. М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1961-1962. Т. 2. 703 с.
10. Лермонтов М.Ю. Русская мелодия // Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: в 4 т. М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1961-1962. Т. 1. 755 с.
11. Блок А.А. Целый день передо мною... // Блок А.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 1. М.; Л.: Гослитиздат, 1962. 466 с.
12. Блок А.А. Когда Вы стоите на моем пути... // Блок А.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 2. М.; Л.: Гослитиздат, 1962. 715 с.
13. Письма Александра Блока к родным. Т. 2. М.; Л.: Academia, 1932. 542 c.
14. Блок А.А. Дневники 1901-1921 // Блок А.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 7. М.; Л.: Гослитиздат, 1962. 544 с.
15. Андрей Белый о Блоке: Воспоминания. Статьи. Дневники. Речи. М.: Автограф, 1997 607 с.
16. Мережковский Д.С. М.Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества // Мережковский Д.С. В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет. М.: Сов. писатель, 1991. 496 с.
17. Лермонтов М.Ю. Джюлио // Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч. в 5 т. / под ред. и с примеч. Д.И. Абрамовича. СПб.: Изд. Разряда изящной словесности имп. Акад. Наук. СПб., 1910-1913.
18. Блок А.А. О современном состоянии русского символизма // Блок А.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 5. М.; Л.: Гослитиздат, 1962. 799 с.
19. Блок А.А. Памяти Врубеля // Блок А.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 5. М.; Л.: Гослитиздат, 1962.
799 c.
20. Блок А.А. Три вопроса // Блок А.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 5. М.; Л.: Гослитиздат, 1962. 799 с.
21. Лермонтов М.Ю. 1831-го июня 11 дня // Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: в 4 т. М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1961-1962. Т. 1. 755 с.
References
1. Blok, A.A. Bezvremen'e [Timelessness], in Blok, A.A. Sobranie sochineniy v8t., t. 5 [Collected édition in 8 vol., vol. 5], Moscow; Leningrad: Goslitizdat, 1962. 799 р.
2. Solov'ev, Vl. Lermontov [Lermontov], in Solov'ev, Vl. Stikhotvoreniya. Estetika. Literaturnaya kritika [Poems. Aesthetics. Literary criticism], Moscow: Kniga, 1990. 574 р.
3. Dostoevskiy, FM. Ryad statey o russkoy literature [A number of articles about Russian literature], in Dostoevskiy, FM. Polnoe sobranie sochineniy v 301., 1.18 [Collected edition in 30 vol., vol. 18], Leningrad: Izdatel'stvo «Nauka», 1978. 371 р.
4. Viktorovich ,VA. Lermontov kak problema russkoy kritiki [Lermontov Russian critics as a problem], in Sbornik nauchnykh statey «Lermontov i istoriya» [Collected articles «Lermontov and history»], V Novgorod; Tver': Izdatel'stvo Mariny Batasovoy, 2014. 460 р.
5. Solov'ev, S. Vospominaniya [Recollections], Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2003.
496 р.
6. Blok, A.A. Primechaniya k «Izbrannym sochineniyam» M.Yu. Lermontova [Notes to the «Selected Writings» M.U. of Lermontov], in Blok, A.A. Sobranie sochineniy v 12 t., 1.11 [Collected edition in 12 vol., vol. 11], Leningrad: Izdatel'stvo pisateley v Leningrade, 1934. 475 p.
7. Literaturnoe nasledstvo. T. 92. Alexandr Blok. Novye materialy i issledovaniya: v 5 kn., kn. 4 [Literary Heritage. Vol. 92. Alexander Blok. New materials and research: in 5 books, book 4], Moscow: Nauka, 1980-1993. 776 p.
8. Blok, A.A. Demon, in Blok, A.A. Sobranie sochineniy v 81., t. 3 [Collected edition in 8 vol., vol. 3], Moscow; Leningrad: Goslitizdat, 1960. 714 p.
9. Lermontov, M.Yu. Demon, in Lermontov, M.Yu. Sobranie sochineniy v 4 t., t. 2 [Collected edition in 4 vol., vol. 2], Moscow; Leningrad: Izdatel'stvo Akademii nauk SSSR, 1961-1962. 703 p.
10. Lermontov, M.Yu. Russkaya melodiya [Russian melody], in Lermontov, M.Yu. Sobranie sochineniy v 4 t., 1.1 [Collected edition in 4 vol., vol. 1], Moscow; Leningrad: Izdatel'stvo Akademii nauk SSSR, 1961-1962. 755 p.
11. Blok, A.A. Tselyy den' peredo mnoyu... [The whole day in front of me], in Blok, A.A. Sobranie sochineniy v 8 t., 1.1 [Collected edition in 8 vol., vol. 1], Moscow; Leningrad: Goslitizdat, 1960. 466 p.
12. Blok, A.A. Kogda Vy stoite na moem puti... [When you are standing on my way], in Blok, A.A. Sobranie sochineniy v 8 t., t. 2 [Collected edition in 8 vol., vol. 2], Moscow; Leningrad: Goslitizdat, 1960. 715 p.
13. Pis'ma Aleksandra Bloka k rodnym. T. 2 [Pis'ma to native Alexandr Blok's], Moscow; Leningrad: Academia, 1932. 542 p.
14. Blok, A.A. Dnevniki 1901-1921 [Diaries 1901-1921], in Blok, A.A. Sobranie sochineniy v 81, t. 7 [Collected edition in 8 vol., vol. 7], Moscow; Leningrad: Goslitizdat, 1963. 544 p.
15. Andrey Belyy o Bloke: Vospominaniya. Stat'i. Dnevniki. Rechi [Andrey Bely about Blok: memoirs, articles, diaries, speeches], Moscow: Avtograf, 1997. 607 p.
16. Merezhkovskiy, D.S. M.Yu. Lermontov. Poet sverkhchelovechestva [Lermontov. Poet superhumanity], in Merezhkovskiy, D.S. Vtikhom omute. Stat'i i issledovaniya raznykh let [In the still waters. Articles and studies over the years], Moscow: Sovetskiy pisatel, 1991. 496 p.
17. Lermontov, M.Yu. Dzhyulio, in Lermontov, M.Yu. Polnoe sobranie sochineniy v51. [Collected edition in 5 vol.], Saint-Petersburg: Izdatel'stvo Razryada izyashchnoy slovesnosti Imperatorskoy Akademii nauk, 1910-1913.
18. Blok, A.A. O sovremennom sostoyanii russkogo simvolizma [On the current state of Russian Symbolism], in Blok, A.A. Sobranie sochineniy v 81., t. 5 [Collected edition in 8 vol., vol. 5], Moscow; Leningrad: Goslitizdat, 1962. 799 p.
19. Blok, A.A. Pamyati Vrubelya [The memory of Vrubel], in Blok, A.A. Sobranie sochineniy v 81., t. 5 [Collected edition in 8 vol., vol. 5], Moscow; Leningrad: Goslitizdat, 1962. 799 p.
20. Blok, A.A. Tri voprosa [Three questions], in Blok, A.A. Sobranie sochineniy v 8 t., t. 5 [Collected edition in 8 vol., vol. 5], Moscow; Leningrad: Goslitizdat, 1962. 799 p.
21. Lermontov, M.Yu. 1831-go iyunya 11 dnya [June 11, 1831], in Lermontov, M.Yu. Sobranie sochineniy v 4 t., 1.1 [Collected edition in 4 vol., vol. 1], Moscow; Leningrad: Izdatel'stvo Akademii nauk SSSR, 1961-1962. 755 p.
