CC BY
87
С.В. Рудакова
Стихотворение
«Еще, как патриарх, не древен я...» в контексте книги «Сумерки»
Е.А. Боратынского
В статье представлен анализ различных трактовок стихотворения «Еще, как патриарх, не древен я.». Автор статьи предлагает также свою интерпретацию этого стихотворения, опираясь на контекст книги «Сумерки», явившей собой реализованное стремление автора расширить содержание отдельного стихотворения. Ключевые слова: Е.А. Баратынский, Е.А. Боратынский, книга стихов «Сумерки», античное, христианское, лирический герой.
«Сумерки» Е.А. Боратынского1 являют собой первую в русской литературе итоговую книгу стихов. Во всех произведениях своей книги автор касается проблем вечных, общечеловеческих, либо погружая читателя непосредственно в процесс размышлений лирического героя «Сумерек», Поэта, либо знакомя с абстрагированной мыслью, которая, тем не менее, пропускается через сознание лирического героя и воплощается автором в объективных образах.
Впервые в русской поэзии именно в «Сумерках» стихотворения объединяются не по жанровому, не по тематическому и не по хронологическому принципу - общим оказывается угол зрения, та степень высоты обобщения, на которой находится поэт, та общая идея, которая развертывается автором через совокупность всех поэтических образов сборника.
«Сумерки» являют собой реализацию желания поэта расширить содержание, вкладываемое в отдельно взятое стихотворение. Боратынский с самого начала стремится придать большую глубину и завершенность
1 Дворянская фамилия поэта Баратынского - Боратынский. Первые его стихотворения и сборник 1827 г. готовили к печати друзья, на слух они восприняли его фамилию как Баратынский. Сам Евгений Абрамович не стал выступать против такого написания, и «Баратынский» стал его своеобразным псевдонимом. Но последнее свое произведение - книгу стихов «Сумерки» - поэт готовил к печати сам, и вывел на обложке фамилию Боратынский. Последние свои стихотворения он подписывал так же. Потому для автора статьи этот факт (воля поэта) стал более значимым, чем частотность использования формы «Баратынский».
Филологические
науки
Литературоведение
каждому поэтическому произведению, входящего в состав книги стихов. Но, с другой стороны, пытается все свои творения объединить в некое целое, ведь мысль конкретного поэтического произведения продолжает развиваться и за пределами этого текста.
Вслед за О.В. Мирошниковой мы рассматриваем стихотворение, попадающее в книгу Боратынского, как художественный текст, чей первичный художественный смыслообраз одновременно и «сужается» под влиянием «контекстовых ассоциативных перекличек», «становясь более конкретным и направленным на развитие определенной темы, стиля», и «расширяется», обретая ассоциативный ореол книжного многозначия [8, с. 61].
В книге стихов «Сумерки», явившей собой реализованное стремление автора расширить содержание отдельного стихотворения, главным становится человек как представитель рода человеческого. Но если раньше человек воспринимался центром, вокруг которого все вращалось, и через себя лирический герой Боратынского этот мир познавал и проверял, то ныне он осознает, что он - только часть, при том небольшая, данной действительности.
Лирический сюжет «Сумерек» Боратынского соотносится с развитием мысли лирического героя (Поэта), движение которой имеет неоднолинейный характер: она то развивает предыдущую, то отталкивается от нее. оказываясь ей противоположна. Боратынскому в его книге стихов удается выявить динамику изменений мира, общества, сознания отдельного человека - Поэта, который становится некой «лакмусовой бумажкой» общего состояния мира.
Стихотворение «Еще, как патриарх, не древен я» можно отнести к числу антологических произведений, широко представленных в «Сумерках» Е.А. Боратынского, что связано с желанием его лирического героя, проникнув в прошлое и познав его, понять настоящее и заглянуть в будущее.
Существующие интерпретации этого произведения иногда абсолютно друг другу противоположны.
Так, Е.Н. Лебедев, анализируя «Еще, как патриарх, не древен я...», пришел к выводу, что это «стихотворение, в котором художественно схвачена как раз ситуация псевдопонимания поэта окружающими. Прекрасная девушка потянулась непорочной своей душой к Последнему Поэту, смутно ощущая в нем нечто недоступное остальным (быть может, ту самую мысль, которая, “как дева юная, темна для невнимательного света”). Однако же он чувствует, что сам-то еще не вполне овладел исчерпывающим знанием о мире (ему так же, как "бедному духу”, не дано ’’постигать тайны мира”). <...>
Но хотя здесь Последний Поэт, вновь встретив непонимание, не омрачился, а даже как бы просветлел душою, факт остается фактом: живое, плодотворное общение с людьми опять не состоялось» [4, с. 168].
Р. Фигут усматривает в этом произведении «поэтико-автобиографиче-ское выражение ”Я” циклического субъекта», утверждая, что «говорящее Я обращается с эротическими намерениями к молоденькой девушке», что это «любовное послание стареющего поэта молодой красивой женщине» [10, с. 25, 30].
А. Машевский, размышляя об идейно-тематическом своеобразии стихотворения Боратынского, приходит к следующим выводам: «Ничего тут, в этом мире, не способно изменить мысль, творческий поиск, искусство. Благодатна иная доля - возможность просто жить, просто цвести румяными днями молодости. Здесь опять возникает тема златого безмыслия, бестревожного счастья незнания. Именно на него благословляет поэт “деву красоты”» [7, с. 11].
Самый развернутый анализ стихотворения Боратынского предложила
Н. Н. Мазур, акцентируя основное внимание на образе девы-розы, ибо «сравнение девы с розой является сюжетообразующим» [6, с. 362]. Она выявила широчайший литературный контекст - от античных источников до текстов современников поэта как русской, так и французской литератур, на который опирался автор, создавая свое произведение. Н.Н. Мазур предлагает «разглядеть в ”деве красоты” поэзию или Музу» [Там же, с. 368]. Все проанализированные примеры из древней и современной европейской поэзии позволяют исследовательнице прийти к следующему заключению: «При таком прочтении ”Еще, как патриарх не древен я... ” становится в один ряд с другими мнимо-”летучими” стихами ”Сумерек”, скрывающими за комплиментарным или эпиграмматическим фасадом проблематику совершенно иного рода: в полумадригале-полуэпиталаме мы угадываем вариацию вечной для поэзии темы ”нет, я не весь умру .”. Не равный годами патриарху Державину, не претендующий на звание богоизбранного поэта-пророка (Пушкин?), Баратынский вслед за Дельвигом пишет свое поэтическое завещание, ориентируясь не на Горация, а на Сапфо, и благословляет свою Музу неувядаемой розой поэзии в залог нового расцвета - поры ”румяных дней и доли благодатной”» [6, с. 376].
В 2007 г. Д.М. Хитрова [11, с. 331-344] предложила свою версию интерпретации стихотворения Боратынского, в которой исходным моментом стала известная история, произошедшая с митрополитом Платоном Левшиным: «Если б вы узнали нашего Архиепископа, то полюбили бы его до безумия <...>. Он называется Платоном, и преимущественнее того, кого именовали божественным. Что он Платон человеческий,
Филологические
науки
Литературоведение
доказывает мне то, что вчера, выходя из сада, княгиня Голицына подошла к нему под благословение, а он сорвал розу, благословил ею княгиню и отдал ей оную» [3, с. 152-153], - а также обстоятельства участия Е.А. Боратынского в свадьбе Марфы Платовой и Дмитрия Голицына. Исследовательница, рассматривая текст Боратынского сначала в проекции на карамзинистскую традицию «поэзии на случай», выявляет в нем черты свадебного мадригала и великосветского анекдота, а затем обнаруживает, что в своем стихотворении «Баратынский сочетает отсылки к сочинениям Дмитриева, "усвоившего нашей литературе легкость и грацию французской поэзии” [5, с. 398], и "громкого” Державина, самого известного автора "духовных стихотворений”» [11, с. 342].
На наш взгляд, глубже всех удалось проникнуть в сложный и многомерный мир стихотворения Боратынского именно Н.Н. Мазур. Но, как нам представляется, не все грани этого крайне противоречивого стихотворения освещены.
Еще, как патриарх, не древен я; моей Главы не умастил таинственный елей:
Непосвященных рук бездарно возложенье!
И я даю тебе мое благословенье Во знаменье ином, о дева красоты!
Под этой розою главой склонись, о ты,
Подобие цветов царицы ароматной,
В залог румяных дней и доли благодатной [1, с. 194].
Весь поэтический текст Боратынского пронизан грустной иронией. И не сразу понятно, кто является объектом скрытой насмешки - то ли сам Поэт, лирический герой «Сумерек», то ли девушка, неразрывно в контексте произведения связанная с образом розы, то ли Муза (или поэзия), очертания которой угадываются за образом «цветов царицы», то ли сама жизнь.
Амбивалентность сознания Боратынского в этом стихотворении проявилась ярче всего. Как и в «Ахилле», в произведении «Еще, как патриарх, не древен я...» пересекаются две традиции - античная (антологическая) и христианская, которые не только не конфликтуют меж собой, но друг друга обогащают.
Можно предположить, что из введенных в состав «Сумерек» антологических стихотворений это произведение отличается наибольшей пластичностью, живописностью, т.е. ему свойственны качества, которые современники Боратынского считали самыми важными чертами антологических текстов. Показательны в этом плане высказывания В.Г. Белинского: «Содержание антологических стихотворений может браться
из всех сфер жизни, а не из одной греческой: только тон и формы их должны быть запечатлены эллинским духом. <...> поэт может вносить в антологическую поэзию содержание нового и, следовательно, чуждого классицизму мира, лишь бы только мог выразить его в рельефном и замкнутом образе, этими волнистыми, как струи мрамора, стихами, с этой печатью виртуозности, которая была принадлежностию только древнего резца» [2, с. 258-259]. Об этих же свойствах антологических произведений в послесловии к своим «Греческим стихотворениям» в 1850 г. размышлял Николай Щербина: «В антологическом роде поэзии мы привыкли большею частию видеть скульптурное или живописное начало, перенесенное в средства слова, где не только созерцание, но и самая простая мысль становится изваянием, картиной; разумеется, мысль, по содержанию своему способная воплотиться в такую форму. Антропоморфизм греков в их религии, обожание силы, способностей и внешней красоты человека сделали в их искусстве скульптурное начало преобладающим» [12, с. 93].
Боратынскому удалось соединить практически несоединимое - пластичность, выразительность образов, пришедших из древности, и мышление современного человека, в котором соединилась христианская картина мира и неверие скептика. Прошлое и современность у Боратынского в этом произведении не только не вступают друг с другом в конфликт, они как будто друг в друге растворяются.
Мы видим, что первая часть стихотворения полна слов, пришедших из мира христианского - «патриарх», «умастил», «елей», «рук. возложе-нье», «благословенье», во второй же широко представлена традиционная антологическая лексика - «о дева красоты», «розою», «цветов царицы», «залог румяных дней», «доли благодатной».
Используя прием отрицания, Боратынский как будто принижает своего лирического героя: Ещё, как патриарх, не древен я; моей / Главы не умастил таинственный елей. И дело здесь не только в его возрасте. Соединив в одном двустишии такие понятия, как «патриарх» и «елей», Поэт сознательно исключил различие трактовок этих понятий, ибо сведенные вместе два эти слова вызвали в сознании современников Боратынского, знающих христианскую культуру и историю, образ знаменитого библейского ветхозаветного Давида.
В христианской мифологии есть история, в которой рассказывается, как пророк Самуил по велению бога Яхве еще при жизни Саула сам помазал на царство юношу Давида, младшего отпрыска незнатной пастушеской семьи (1 Цар, 16: 1-13). Потому образ Давида часто предстает как мессия, т.е. помазанник божий, богоизбранный. Помазание
Филологические
науки
Литературоведение
воспринимается как подтверждение богоизбранности и соотносится не только самим Давидом, но проецируется вообще на царскую власть у евреев, а затем и на христианский обряд оформления монархии через помазание елеем. Кроме того, закрепилась традиция рассматривать Давида и как музыканта, поэта: именно ему приписывают создание Псалмов. Так, в 22 Псалме Давида звучит обращение Давида к Богу: «Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена», а в 88 Псалме сам Бог говорит о Царе Давиде: «Я обрел Давида, раба Моего, святым елеем Моим помазал его. <...> И истина Моя и милость Моя с ним, и Моим именем возвысится рог его».
Используя двойное отрицание, Последний Поэт подчеркивает свою непохожесть на этого древнего богоизбранного поэта, воина, царя. И получается, если в предшествующем в «Сумерках» стихотворении «Сначала мысль, воплощена.» лирический герой возвышает мир поэзии и себя, с нею непосредственно связанного, то в этом произведении, сохраняя коленопреклоненное отношение к миру поэтическому, поэт осуждает себя, с горькой иронией признавая, что он, как выясняется, мало чем отличается от тех, кого высмеивал, показывая духовную несостоятельность. Он такой же, упивающийся своею властью, но на самом деле ее не имеющий: «Непосвященных рук бездарно возложенье!»
Однако в этих же строках усматривается и иной смысл, который нам подсказывает одно слово - «еще». Богоизбранность Последнего Поэта, в отличие от других людей, живущих с ним в одно время, - это данность, но не все еще самим Поэтом познано, открыто, как следствие, абсолютного погружение в таинство мира Поэзии еще не произошло. Путь Поэта продолжается. А значит, впереди его ждет миропомазание, пережитое когда-то библейскими пророками, после которого им открывалось то, что было недоступно сознанию обычных людей, им сообщались дары премудрости (Пс СІУ, 15; 1 Пар XVI, 22; 3 Цар XIX, 16). А потому слова Поэта «Еще <.> моей /Главы не умастил таинственный елей» свидетельствуют о предчувствии им пути избранника, о понимании того, что он должен стать помазанником божьим и пройти обряд посвящения на служение высшему миру и людям, обряд, который и будет сопровождаться помазанием елеем, символизирующим сохранность, прочность, приобщенность Духу Святому.
Хотя ряд исследователей (и Н.Н. Мазур, и Д.М. Хитрова) усматривает в тексте Боратынского свадебно-венчальные мотивы, на наш взгляд, все же они не явлены как очевидные в данном произведении. Намек на эти мотивы слишком размыт. Благословенье деве красоты и характеристика ее будущего («залог румяных дней»), на наш взгляд, не выводят на
ситуацию свадьбы. Скорее, в этих строках выражается надежда Поэта на торжество вечной красоты, молодости и творчества.
Сравнение девы с розой, определяющее поэтическую картину стихотворения Боратынского «Еще, как патриарх, не древен я.», оказывается созвучно в чем-то с предшествующим текстом «Сумерек» («Сначала мысль, воплощена.»), где Поэтом было использовано иное сравнение -девы и мысли. Два эти текста, сопоставленные меж собой, рождают еще одну, более сложную метафору: дева - мысль - роза. В центре, как видим, оказывается «мысль», которая может быть соотнесена прежде всего с пространством поэзии.
Связанная с розой мысль в сознании читателей могла родить многие ассоциации, но всего ближе для Боратынского было две параллели -с Сафо, упоминавшейся еще в «Последнем поэте», а потом представшей и в стихотворении «Всегда и в пурпуре и в злате», и с Дельвигом, боль утраты которого не оставляла Боратынского и спустя годы после смерти друга. Н.Н. Мазур в своей работе приводит несколько примеров текстов этой древнегреческой поэтессы, в которых ярко, необычно представлена роза [6, с. 369-372], ставшая в более поздние века очень популярным образом, таящим в себе множество различных смыслов; упоминает исследовательница и тот факт, что именно с Сафо связывали определение розы как царицы цветов. Когда мы говорим об А.А. Дельвиге, вспоминаются и его идиллии, и антологические стихотворения, где частым гостем были «розы». Неслучайно одно из известных посвящений Дельвигу А.С. Пушкина строится на использовании именно данного образа:
Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?
В веке железном, скажи, кто золотой угадал?
Кто славянин молодой, грек духом, а родом германец?
Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши! (1829 г.) [9, с. 113].
Прошлое и настоящее, давно ушедший поэт и поэт, недавно покинувший мир, в этом стихотворении Боратынского удивительным образом оказываются связаны. И звеном, их соединяющим, становится Поэт, ныне здравствующий, ощущающий свою избранность, но еще не прошедший все этапы обряда посвящения. Он воздает дань уважения тем, кто несет с собою в мир красоту и юность. Благословляя на вечную юность, он сам будто оказывается под властью таинства, что свершает. Потому двойственность собственного положения его не тяготит: да, он пока еще человек, наделенный необычным даром, но он уже ощущает близость к вечному, божественному. В отличие от ситуации, описанной в стихотворении «Недоносок», где сознание «бедного духа» разрывалось между небом и землей, земным миром и миром духов, или от обстоятельств, в которых
Филологические
науки
Литературоведение
оказался лирический герой в стихотворении «На что вы, дни!», когда его душа стала существовать как будто отдельно от тела, в произведении «Еще, как патриарх, не древен я.» Последний Поэт испытывает восторг от жизни, от присутствия рядом юности, красоты. Он устремлен в будущее, скепсис, ранее разъедающий его душу, его сознание, как будто исчезает. «Живая вера» дает свои первые восходы. Пока он играет в «патриарха», благословляющего красотою (розой) красоту (деву красоты), но он уже осознает величие этого момента, а значит, его потенциальные возможности скоро откроются и окажутся востребованы.
Библиографический список
1. Баратынский Е.А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1989.
2. Белинский В.Г. Полн. собр. соч. М.; Л. 1955. Т. 5.
3. Де Линь: Письма и мысли маршала принца де Линь, изданные в свет баронессою Стаэль Голстеин. М., 1809. Ч. 1. 152-153.
4. Лебедев Е.Н. Тризна. Книга о Е.А. Боратынском. М., 1985.
5. Летопись жизни и творчества Е.А. Боратынского. М., 1998.
6. Мазур Н.Н. Еще раз о деве-розе (в связи со стихотворением Баратынского «Еще как Патриарх не древен я.») // Пушкинские чтения в Тарту. Пушкинская эпоха: проблемы рефлексии и комментария. Материалы международной конференции. Тарту, 2007. С. 345-378.
7. Машевский А. Вопросы Баратынского // Литература. Прилож. к газете «Первое сентября». 2002. № 14. С. 8-12.
8. Мирошникова О.В. Итоговая книга в поэзии последней трети XIX века: архитектоника и жанровая динамика. Омск, 2004.
9. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М., 1963. Т. 3.
10. Фигут Р. Субъективное и несубъективное в циклическом субъекте «Сумерек» Е.А. Боратынского // Логос. 2001. № 3. С. 19-39.
11. Хитрова Д. Ода как мадригал: к описанию одного стихотворения Баратынского // Пушкинские чтения в Тарту. Пушкинская эпоха: Проблемы рефлексии и комментария: Материалы международной конференции. Тарту, 2007. С. 331-344.
12. Щербина Н. Греческие стихотворения. Одесса, 1850.
