CC BY
258
СООБЩЕНИЯ, РАЗМЫШЛЕНИЯ, КОММЕНТАРИИ
А.Г. Донгаров
СССР И СТРАНЫ ПРИБАЛТИКИ
(АВГУСТ 1939 - АВГУСТ 1940 г.)
Донгаров Александр Герасимович - историк, дипломат.
Впервые материал под таким названием был опубликован без малого 20 лет назад в журнале «Вопросы истории», № 1 за 1991 г. Его авторы А.Г. Донгаров и Г.Н. Пескова, тогда сотрудники Историко-дипломатического управления МИД СССР, видели свою задачу во введении в научный оборот многих десятков рассекреченных материалов из архива министерства для того чтобы побудить исследователей и официальных лиц задуматься о возможности новой интерпретации событий тех лет, базирующейся на достоверной платформе исторических документов.
Сейчас приходится с сожалением констатировать, что по большому счету этого не произошло. Можно отметить лишь добротное и честное исследование Е.Ю. Зубковой об отношениях прибалтийских государств и СССР в 1940-1953 гг. (4). В целом же данная тема остается сегодня в большей мере ареной идеологических боев без правил, чем пищей для серьезных исторических изысканий.
Зададимся рядом вопросов, в отношении которых в нашей исторической науке нет, как представляется, особой ясности.
Вопрос 1. Когда, в какой момент прибалтийские страны прошли «точку невозврата» в своем дрейфе от независимости к ее утере? Пожалуй, это центральный вопрос, от ответа на который зависит видение всей ситуации в целом.
Для многих историков, сформировавшихся в позднесоветскую эпоху этой точкой был пакт Молотова - Риббентропа. Автор и сам так думал 20 лет назад. Сегодня у нас больше документов и материалов для переосмысливания международной ситуации в Восточной Европе накануне и в начальный период Второй мировой войны.
Независимое существование прибалтийских государств в межвоенный период строилось на уникальном балансе сил великих держав в этом регионе:
СССР не хотел уступать его Германии, Германия - СССР, а Великобритания и Франция, сами не претендовавшие на него, стремились подорвать влияние обеих стран. В ситуации взаимных сдержек и противовесов стихийно сложилось нечто вроде системы коллективной безопасности, когда любая попытка Германии или СССР установить свою гегемонию в регионе сразу же наталкивалась на противодействие не только прямого соперника, но и двух других великих держав. Пока основные усилия Германии и Советского Союза были направлены на внутреннюю работу по восстановлению своих военно-промышленного потенциалов и консолидации власти, этого общего понимания ситуации было достаточно для поддержания стабильности в регионе.
Однако система стала разрушаться начиная с весны 1938 г., когда со всей очевидностью обнаружилась тенденция к самоустранению англо-французской коалиции от участия в восточноевропейских делах. Сначала Великобритания и Франция спокойно наблюдали, как «Третий рейх» поглотил независимое австрийское государство (март 1938 г.), затем, отказавшись от своих союзнических обязательств перед Чехословакией, отдали ее в Мюнхене на растерзание Германии. Эта политика laissez faire в отношении Берлина продолжалась и после Мюнхена в режиме текущей дипломатической работы и на своем излете увенчалась молчаливым согласием коалиции на полное растворение чешского государства в германской империи (15 марта 1939 г.) и на отторжение от Литвы города Мемеля с областью (Клайпедского края) 22 марта 1939 г.
Безучастность, с которой в Лондоне и Париже отнеслись к акту германского насилия над Литвой, означал их выход из числа гарантов де-факто прибалтийской независимости. В результате от системы безопасности, обеспечивавшей незыблемость регионального статус-кво в течение почти всех 1930-х годов, остался только один элемент - советско-германское соперничество. Однако если раньше, в иной международной обстановке и под англофранцузским приглядом, оно носило сугубо латентный характер, то теперь дело обстояло иначе. Оставшись один на один, Москва и Берлин втягивались в открытую борьбу за «прибалтийское наследство» русской революции 1917 г. и германского поражения в Первой мировой войне.
При всей многовариантности советско-германского соперничества (превалирование одной из сторон, соглашение о зонах влияния в региональном или общеевропейском контексте) любой возможный его итог оказывался катастрофическим для самостоятельного существования прибалтийских государств. Иными словами, в конкретных условиях 1939-1940 гг. сохранение прибалтийскими странами своей независимости практически стало невозможным.
Таким образом, упомянутая выше «точка невозврата» была пройдена Балтией отнюдь не в момент подписания в Москве 23 августа 1939 г. пакта Молотова-Риббентропа, а одиннадцатью месяцами ранее, в конце сентября 158
1938 г., в Мюнхене. Именно там и тогда была предрешена судьба стран региона; то же, что случилось с ними позже, было делом времени и результатом приведения Берлином и Москвой своих действий в соответствие с меняющейся международной конъюнктурой.
Значение этого вывода состоит не в том, чтобы избавить советскую дипломатию от ее доли ответственности за то, что случилось с государствами Балтии. Просто «мюнхенский ракурс» позволяет точнее разглядеть смысл событий осени 1938 - осени 1939 г., о чем речь пойдет ниже.
Вопрос 2. В чем заключалось значение нот наркома иностранных дел СССР М.М. Литвинова правительствам Эстонии и Латвии от 28 марта
1939 г.? Поскольку в нашей исторической литературе об этих нотах если и упоминают, то редко и походя, имеет смысл детальнее рассмотреть суть дела.
Кульминация успехов Берлина на восточно-европейском дипломатическом фронте пришлась на третью неделю марта 1939 г., когда в течение всего семи дней к Германии были присоединены остатки чешского государства и Клайпедский край Литвы. События продемонстрировали не только мощь германского натиска, но и безуспешность всех предшествовавших попыток Советского Союза организовать ему отпор. Для Москвы складывалась крайне невыгодная ситуация, которая сама по себе могла стать приглашением Берлину рискнуть расширить свой плацдарм в Прибалтике, например, за счет оставшейся территории Литвы. Об этом литовцы сами жаловались в Москве, ссылаясь на соответствующие угрожающие заявления, которые Риббентроп делал в ходе переговоров с министром иностранных дел Литвы Ю. Урбши-сом в дни мемельского кризиса (2, с. 13).
Чтобы переломить этот опасный ход событий, советское правительство решилось на самый отчаянный внешнеполитический шаг по своей западной границе со времени войны с Польшей 1920 г. 28 марта 1939 г. М.М. Литвинов вручил эстонскому посланнику в Москве А. Рею ноту, в которой говорилось, что Советский Союз не потерпит «политического, экономического или иного господства третьего государства» в Эстонии; что установление такого господства, добровольное или под внешним воздействием, означало бы разрушение фундамента, на котором строилось советское признание независимости Эстонии; что для СССР невозможно оставаться «безучастным зрителем попыток открытого или замаскированного уничтожения» третьим государством самостоятельности и независимости Эстонии и что он готов «на деле доказать, в случае надобности, его заинтересованность в целостном сохранении Эстонской Республикой ее самостоятельного государственного существования и политической и экономической независимости». Устно Литвинов пояснил Рею, что в результате последних событий в Восточной Европе военная опасность приближается к границам СССР и советское правительство вынуждено предусмотрительно предпринимать шаги по обеспечению своей безо-
пасности. В тот же день аналогичное заявление было сделано латвийскому посланнику в Москве Ф. Коциньшу (1, с. 341).
Стремясь усилить впечатление от ноты, в начале апреля Красная Армия провела крупномасштабные учения в непосредственной близости от советско-эстонской границы с выходом на нее и имитацией ее последующего перехода.
Правительству Литвы соответствующая нота не направлялась, так как в то время у СССР не было общей границы с этим государством (их разделяли восточнопольские или западнобелорусские земли).
Правительства Эстонии и Латвии отклонили советскую ноту, расценив ее как стремление к установлению протектората над ними и, в конфиденциальных беседах, даже как угрозу превентивной оккупации (5, с. 18-19, 21). Тем как будто все и закончилось.
Дело, однако, в том, что у этой ноты был еще один, хоть и неназванный, но, пожалуй, главный адресат - имперское правительство Германии. Именно ему предназначались энергичные предупреждения о том, что СССР не потерпит никакого дальнейшего проникновения «третьего государства» в Прибалтику, именно для него демонстрировалась советская военная мощь.
Отныне Берлин должен был учитывать тот факт, что его дальнейшая экспансия в регионе может привести к тотальному военно-политическому противостоянию с СССР. Весной 1939 г. Германия была не готова к подобному повороту событий и поэтому сочла за благо прислушаться к предупреждениям из Москвы. Тем более, что Берлин уже взял тактический курс на сближение с Советским Союзом. В итоге, совершенно неожиданно после мартовского триумфа Германия начинает политически охладевать к Прибалтике вплоть до того, что в июне по собственной инициативе заключает договоры о ненападении с Эстонией и Латвией, абсолютно бесполезные для нее, но призванные продемонстрировать Москве добрую волю и готовность Берлина учитывать интересы безопасности СССР в Балтийском регионе.
Но и этим не исчерпывается значение ноты от 28 марта. Надо иметь в виду, что «копии» ее ушли в Лондон и Париж с посланием о том, что, предлагая гарантии безопасности Эстонии и Латвии, СССР подтверждает свою приверженность идее создания системы коллективной безопасности, в том числе на региональном уровне. Это предложение стало возможным, потому что двумя неделями ранее от советских полпредов в Великобритании и Франции в Москву начали поступать сообщения, что в тамошних правительственных, политических и общественных кругах преобладающим стало мнение о провале политики умиротворения агрессора (1, с. 172-173).
Нота Литвинова стала пробным шаром. Из Лондона и Парижа в Москву стали поступать уточняющие запросы о готовности СССР участвовать в новой попытке создания системы коллективного отпора агрессии в Восточной Европе, включая Прибалтику. 17 апреля последовало официальное советское 160
предложение о совместном предоставлении Великобританией, Францией и СССР гарантий безопасности прибалтийским государствам, а также Финляндии, Польше и Румынии (1, с. 386-387).
В целом не будет преувеличением сказать, что нота от 28 марта наметила сразу два главных вектора - англо-французский и германский, по которым одновременно будет двигаться советская внешняя политика в апреле-августе 1939 г., не предрешая вопроса об окончательном выборе. Лишь по формальному признаку данный документ может быть отнесен к узкой проблематике советско-прибалтийских отношений.
Вопрос 3. Насколько адекватной ситуации была внешняя политика Латвии, Литвы и Эстонии?
В значительной части исторической литературы принято изображать названные страны беспомощными жертвами, этакими щепками, которые мутные потоки предвоенной европейской политики несли к их трагическому финалу. Это серьезное упрощение, сводящее начало конца независимости прибалтийских стран все к тем же советско-германским договоренностям августа-сентября 1939 г., после которых от этих стран уже действительно ничего не зависело, кроме разве что принятия решения о вооруженной защите своего суверенитета. Тем самым, из истории вопроса по существу выбрасывается интереснейший период между Мюнхеном и пактом от 23 августа, характеризовавшийся отсутствием каких-либо устойчивых отношений между тремя европейскими центрами силы и, следовательно, оставлявший малым странам какую-то возможность дипломатического маневра и проведения собственной внешней политики. Концепция «жертв» снижает тогдашней прибалтийской политической элиты ответственность за ее провальную внешнюю политику и, в конечном счете, за крах национальной государственности. Можно, разумеется, до бесконечности спорить о том, под силу ли было трем небольшим государствам изменить или серьезно повлиять на ход европейских событий. Но сделали они все от них зависящее чтобы защитить свой суверенитет?
Выше уже говорилось, что своим комфортным 20-летним независимым существованием прибалтийские страны были обязаны стихийно сложившейся региональной системе коллективной безопасности с участием всех основных европейских политических игроков. Казалось бы, разрушение в сентябре 1938 г. домюнхенского порядка вещей должно было вызвать панику в прибалтийских столицах. Но нет. Прочитав огромное количество их дипломатических документов того периода, мы набрели лишь на одно упоминание Мюнхена как рубежного события в жизни малых стран Европы, и то сделанное на среднем, посланническом, уровне. Напротив, трудно было избавиться от ощущения, что в Каунасе, Риге и Таллине с облегчением восприняли открытую Мюнхеном возможность дезертировать с фронта борьбы за общеев-
ропейскую безопасность и спрятаться от пугающей реальности в понятном и уютном мирке национального эгоизма.
Практической реакцией прибалтийских стран на мюнхенское действо стало провозглашение ими нейтралитета и отказ от своих обязательств по статье 16 Устава Лиги Наций, предусматривавшей участие в коллективном отпоре агрессору (5, с. 19). Подобная реакция представляется вполне закономерной: действительно, что еще оставалось делать малым странам, если идею коллективного отпора агрессору предали ее отцы-основатели? Поскольку эта идея казалась умершей раз и навсегда, а дальнейшие перспективы европейского развития абсолютно не просчитывались, ставка на нейтралитет была естественной и, собственно говоря, не имела альтернативы.
По-человечески понятно желание прибалтийских государств не быть втянутыми в чужую для них войну. Однако как воплотить желаемое в действительное? Мемельский кризис и нота Литвинова, означавшие начало советско-германской схватки за Прибалтику, со всей очевидностью показали, что провозглашение никем не признанного нейтралитета таким средством быть не может. В самих прибалтийских столицах понимали, что ввиду крайне малых территориальных и всех иных параметров их стран в случае возникновения войны они превратятся в поле боя. О том же свидетельствовала и вся 700-летняя история их пассивного участия в русско-германо-шведских войнах.
В этих условиях литвиновское предложение о гарантиях было, на наш взгляд, спасительным для Прибалтики как манна небесная. Составленное в весьма общих выражениях, оно оставляло широкое поле для дипломатических переговоров, которые уже сами по себе укрепляли позиции прибалтийских государств, включая не участвовавшую в них Литву, vis-a-vis Берлина. Кроме того, само согласие Таллина и Риги обсуждать вопрос о гарантиях привело бы к значительному улучшению атмосферы советско-прибалтийских отношений и укреплению взаимного доверия, а значит и к смягчению позиции Москвы, возможно до вполне приемлемого уровня. В конце концов, прибалтийская дипломатия была вольна поставить в качестве непременного условия своего участия в переговорах о гарантиях привлечение к ним Великобритании и Франции и, таким образом, стать автором крупнейшей внешнеполитической инициативы, от которой она первая бы и выиграла.
Вместо всего этого последовал отказ, однозначный и полностью закрывающий тему. Были названы и причины отказа: во-первых, принятие гарантий противоречило бы нейтральному статусу этих стран и, во-вторых, в советском предложении усматривали опасность оккупации и утери суверенитета. В той мере, в которой первый из этих доводов затрагивал формальную, т. е. международно-правовую сторону вопроса, так же формально он может быть и опровергнут: советские гарантии предлагались для защиты именно нейтрального статуса этих стран и отнюдь не предусматривали за-162
ключения военно-политических договоров вроде пакта о взаимопомощи. Неформальная сторона проблемы нейтралитета состояла в том, что, принимая гарантии от СССР, правительства Латвии и Эстонии вроде как отходили от принципа равноудаленности от всех великих держав и приписывали Германии агрессивные замыслы. Но ведь никаких формальных оснований обижаться» на себя прибалтийские страны «третьему государству» не давали. Зачем тогда еще нужна дипломатия, если она не способна разъяснить этому «третьему государству», что соглашение о гарантиях вовсе не направлено против него, напротив, известное своим миролюбием оно только выиграет от создаваемой в регионе обстановки мира и спокойствия. Наконец, чтобы сбалансировать ситуацию, прибалтийские страны могли предложить Германии самой принять участие в соглашении о гарантиях.
Второй аргумент представляется более мотивированным. Однако необходимо иметь в виду, что в значительной мере своим правдоподобием он обязан нашему сегодняшнему знанию о том, что в конечном счете произошло с прибалтийскими государствами. Если же вернуться в ситуацию марта 1939 г, то правомерно усомниться в том, что находившаяся в полнейшей международной изоляции и перепуганная мощью германского натиска Москва готова была оккупировать Прибалтику - это вызвало бы серьезное обострение ее отношений не только с самой Германией, но еще и с Великобританией и Францией.
Позиция прибалтийских государств по вопросу о гарантиях не изменилась и тогда, когда в апреле к хору уговаривающих присоединились Великобритания и Франция. Подчеркнем, что это расширение круга потенциальных гарантов за счет держав, с пониманием относившихся к прибалтийским страхам и опасениям в отношении того, во что им могут обойтись советские гарантии, произошло без какого-либо участия самих прибалтийских стран. Прибалтийские столицы оставались глухи ко всем аргументам, с помощью которых западная дипломатия пыталась сдвинуть их с места. Говорилось, что достижение соглашения о гарантиях остановит германское давление на Прибалтику, снимет тем самым советские озабоченности и сделает в итоге ненужным фактическое предоставление этих гарантий. Говорилось также, что срыв переговоров будет неизбежно толкать СССР в сторону соглашения с Германией и что тогда прибалтийские страны окажутся в худшей из возможных ситуации. С нарастающим раздражением указывалось, что англофранцузская дипломатия пытается отстаивать на переговорах законные требования прибалтийских государств, но что у Великобритании и Франции имеются собственные национальные интересы, главным из которых является предотвратить войну путем достижения договоренности с СССР и поэтому срывая достижение договоренности прибалтийские страны фактически действуют против них. В конце концов их практически в открытую
обвинили в срыве борьбы за европейский мир и приближении войны, первыми жертвами которой станут они сами.
Чем при всем этом в своей внешней политике руководствовались правительства стран Балтии? С позиций здравого смысла невозможно предложить в ее защиту ни одного выдерживающего критику аргумента. Остается считать, что причина заключалась в глубоко провинциальном характере тогдашней прибалтийской государственной мысли, ограниченной к тому же узкими рамками болезненно экзальтированного национализма. Подростковый эгоизм, усматривавший в любом компромиссе, без которых невозможна нормальная международная жизнь государств, тем более малых, покушение на недавно обретенную независимость, сделал эти страны абсолютно недоговороспособ-ными не только по отношению к СССР, что еще можно было бы понять, но и между собой: Эстония не доверяла Латвии, Латвия и Эстония - Литве, Литва и Латвия - Эстонии. Безрезультатными остались все попытки договориться о координации внешнеполитической деятельности с Польшей и скандинавскими странами. В результате переговоров о гарантиях в число ненадежных друзей, чуть ли не предателей, попали даже Франция и Великобритания.
Издевательскую оценку политике прибалтийских стран дал германский посланник в Таллине Х. Фровайн. Беседуя 28 августа 1939 г. с министром иностранных дел Эстонии К. Сельтером и лживо заверяя того, что пакт о ненападении между Германией и СССР никоим образом не ущемляет интересы этих стран, а на самом деле зная, что их судьба уже решена, посланник заявил, что «навряд ли пакт мог бы быть подписан в таком (sic! - Авт.) виде, если бы прибалтийские государства, и в первую очередь Эстония, не придерживались бы так твердо и неуклонно нейтрального направления в своей внешней политике» (5, с. 108).
Вопрос 4. Какими скрытыми мотивами и намерениями определялась советская внешняя политика на прибалтийском направлении после подписания пакта Молотова - Риббентропа?
Прежде всего, следует понять, почему получив от Германии карт-бланш на решение дальнейшей судьбы прибалтийских государств, СССР отказался от немедленной их советизации и долгих восемь месяцев довольствовался ролью протектора на договорных условиях? Речь идет о заключенных в конце сентября - начале октября 1939 г. договорах о взаимопомощи между СССР, с одной стороны, и Эстонией, Латвией и Литвой - с другой. Договора предусматривали взаимопомощь сторон в отражении агрессии третьего государства, для чего на территориях прибалтийских стран размещались советские военные базы и воинские контингенты численностью от 20 до 25 тыс. человек. Конечно, подписи стран Балтии под этими договорами были получены в результате сильнейшего политического давления и под угрозой применения вооруженной силы (26 сентября 1939 г. нарком обороны СССР 164
К.Е. Ворошилов издал приказ о подготовке боевых действий против Эстонии и Латвии) (11). Однако ввод частей Красной Армии на территорию Прибалтики отнюдь не повлек за собой попыток ее советизации. Больше того, в тот период такие попытки не только не предусматривались, но пресекалась сама возможность их предпринять, о чем свидетельствуют сугубо внутренние советские документы. Процитируем некоторые из них. Вот другой приказ Ворошилова от 25 октября, отданный в связи с вступлением частей РККА в Латвию, Литву и Эстонию: «Разговоры о "советизации" прибалтийских республик в корне противоречат политике нашей партии и правительства и являются безусловно провокаторскими... Настроения и разговоры о "советизации", если бы они имели место среди военнослужащих, нужно в корне ликвидировать и впредь пресекать самым беспощадным образом» (12). Далее. В.М. Молотов - полпреду СССР в Литве Позднякову, 21 октября 1939 г.: «Малейшая попытка кого-либо из вас (сотрудников полпредства. - Авт.) вмешаться во внутренние дела Литвы повлечет строжайшую кару на виновного... Следует отбросить как провокационную и вредную болтовню о советизации Литвы» (9). Молотов - полпреду СССР в Эстонии Никитину, 23 октября 1939 г.: «Вас ветром понесло по линии настроений советизации Эстонии, что в корне противоречит нашей политике. Главное, что Вы должны помнить, это не допускать никакого вмешательства в дела Эстонии» (10). Таких документов множество.
Итак, с одной стороны, готовность к полномасштабной войне с государствами Прибалтики, если они откажутся от подписания договоров о взаимопомощи, а с другой - строжайшая политика невмешательства после их заключения. О чем это говорит? На наш взгляд, о том, что абсолютным и безусловным приоритетом советской политики в Прибалтийском регионе были мероприятия по укреплению национальной обороны, а советизаторские задачи оттеснялись на задний план, до неблизкого «лучшего будущего».
В чем же осенью 1939 г. советское правительство усматривало, как это явствует из приведенных документов, колоссальную угрозу даже отдельных советизаторских усилий на невысоком уровне для успешного решения важнейших для СССР стратегических задач?
Основной задачей СССР было удержаться на позициях того шаткого нейтралитета, которые он занял в результате срыва англо-франко-советских переговоров о коалиции, и заключения советско-германского договора о ненападении. Достичь этого было чрезвычайно сложно, так как логикой событий СССР все больше вовлекался в орбиту германской внешней политики и потому все однозначнее рассматривался Великобританией и Францией как фактический союзник Берлина - политический, военный (имелись факты советско-германского сотрудничества по этой линии) и, со стратегической точки зрения это было главным, экономический. Дело зашло так далеко, что для
предотвращения советских поставок в Германию в генеральных штабах армий союзников разрабатывались операции авиационных ударов по Бакинскому и Грозненскому районам нефтедобычи и по железнодорожной инфраструктуре в районе западной границы СССР.
В этих условиях в Москве считали крайне опасным, а потому недопустимым создание новых конфликтных ситуаций в ее отношениях с западной коалицией, чем как раз и могло стать грубое насильственное присоединение Прибалтики к Советскому Союзу. Определенно предсказать, какой окажется англо-французская реакция, не представлялось возможным, однако не исключался и силовой вариант ответа. ( Что такой вариант был в высшей степени вероятен, доказывает история формирования англо-французского экспедиционного корпуса для оказания помощи правительству Финляндии в войне с СССР зимой 1940 г.)
Вооруженное столкновение с Великобританией и Францией, само по себе грозившее тяжелейшими испытаниями, на деле означало бы полный срыв советской внешнеполитической стратегии на весь период начавшейся европейской войны. Вместо относительно безопасного и многообещающего в обозримом будущем (как тогда казалось Москве) положения нейтральной державы, не без внутреннего удовлетворения наблюдающей за тем, как сбылись марксистко-ленинские прогнозы о схватке империалистических держав между собой, СССР оказывался бы вовлеченным в военные действия, причем при любом исходе войны на Западе - проигравшим: как союзник Германии в случае победы англо-французской коалиции; в случае победы Германии - как ее следующая жертва, одинокая и лишенная всех потенциальных союзников.
Укажем еще на одно обстоятельство, препятствовавшее немедленной советизации прибалтийских государств: наличие в регионе десятков тысяч этнических немцев и граждан рейха. Советизация с ее неизменными следствиями (закрытие границ, репрессии против «чуждых элементов», национализация собственности) грозила серьезно осложнить советско-германские отношения. Конечно, этот вопрос в принципиальном плане был решен в Доверительном протоколе к Договору о дружбе и границе между СССР и Германией от 28 сентября 1939 г. В нем, в частности, советская сторона брала на себя обязательство не препятствовать выезду этих лиц с территории прибалтийских государств, причем имущественные права переселенцев не должны были быть затронуты (3, с. 135). Однако у Москвы не имелось ни законодательства, ни аппарата, ни опыта проведения подобной «мягкой» советизации, да и политически она была крайне обременительной. Поэтому сочли за благо перепоручить проведение этой исключительно масштабной и неизбежно болезненной операции местным правительствам, тем более что сохранение их у власти до поры до времени требовали соображения стратегического порядка, о которых говорилось выше. 166
Вопрос 5. Почему после восьми месяцев безусловно успешного для него строительства отношений с государствами Балтии на основе договоров о взаимопомощи именно 25 мая 1940 г. СССР резко приступил к «окончательному решению прибалтийского вопроса»?
Причина, вызвавшая столь внезапную перемену в отношениях СССР с Литвой, Латвией и Эстонией, находилась за тысячи километров от столиц этих государств - во Франции, где взятием Парижа и разгромом английской экспедиционной армии завершилась весенняя кампания вермахта на западном фронте.
У этих событий, как водится, было две стороны. С одной стороны, поражение коалиции означало устранение всякой угрозы вмешательства Великобритании и Франции в действия СССР в Прибалтике, в том числе и в политику советизации. Тем не менее, по нашему мнению, ускоренная советизация Прибалтики не была следствием этой открывшейся возможности. С другой - убедительная победа Германии над союзниками в Европе означала, что она получала свободу рук в отношении СССР и может попытаться отобрать те щедрые уступки, на которые так легко шла в августе 1939 г., прежде всего касательно Прибалтики. (Действительность, как мы знаем, была еще хуже: в июле 1940 г. Гитлер отдает распоряжение о разработке плана нападения на СССР, который был утвержден в конце года.) В этих условиях Москва, как признано во всей мировой литературе, решила сыграть на опережение, и 17 июня советские войска наводняют территорию трех стран.
Характер и масштаб советской акции безошибочно указали иностранным дипломатическим наблюдателям на ее истинную цель. Германский посланник в Таллине Фровайн телеграфировал в Берлин 18 июня: «Налицо чисто силовая операция, которая, по всей видимости, должна быть срочно закончена до планируемой немецкой стороной мирной перестройки Европы, чтобы создать свершившийся статус-кво» (6, с. 568). В депеше посланника фон Котце из Риги от 21 июня говорилось: «Вступающие войска столь многочисленны, что... невозможно представить, чтобы только для подчинения Латвии необходима была такая обширная оккупация. Я думаю, что в русских мероприятиях сыграла свою роль мысль о Германии и имеющихся у нее возможностях, и что планы русских имеют оборонительный характер» (6, с. 571). Посланник Цехлин из Каунаса: «Совершенно очевидно, что столь внушительная демонстрация силы не может проводиться только с целью оккупации Литвы. С учетом всей политической обстановки становится ясно, что Советский Союз направил сюда такое огромное количество войск из недоверия к Германии с чисто оборонительными целями» (6, с. 573). На заседании британского правительства 22 июня министр иностранных дел лорд Галифакс также высказал мнение, что «насколько он может судить, концентрация советских войск в прибалтийских государствах является мероприятием оборонительного характера» (8, с. 255). Американский посланник в Литве О. Но-
рем сообщал в Госдепартамент 20 июля: «Русские заняты подготовкой к отражению надвигающегося германского нападения путем размещения войск в различных пунктах сосредоточения, проводя разведывательные полеты авиации и учения с участием солдат и техники» (7).
Полагаем доказанной мысль о том, что при планировании своих операций в регионе Прибалтики в 1939-1940 гг. СССР исходил исключительно из соображений укрепления обороноспособности страны и если и рассматривал вариант советизации, то не как цель, а как вынужденное и крайнее средство для решения этой задачи. Очень жаль, что прибалтийские страны не разглядели этого во время критически важных переговоров сначала об односторонних советских, затем о трехсторонних гарантиях их безопасности. Значительная доля вины за неуспех этих и всех других переговоров о коллективном отпоре агрессору лежит, конечно, и на СССР, который в течение 20-ти предшествующих лет открыто провозглашал экспорт революции центральной идеей своей государственной политики.
Констатировать все это представляется важным, чтобы избежать односторонних трактовок исторических проблем, которые ныне оказывают влияние на отношения между государствами и народами в Европе.
Литература
1. Год кризиса. 1938-1939: Документы и материалы. - Т. 1. - М., 1990. - С. 341.
2. Документы внешней политики СССР. - Т. 22. - кн. 1. - М., 1992. - 709 с.
3. Документы внешней политики СССР. - Т. 22. - кн. 2. - М., 1992. - 688 с.
4. Зубкова Е. Ю. Прибалтика и Кремль. 1940-1953. - М. , 2008. - 351 с.
5. От пакта Молотова - Риббентропа до договора о базах. Документы и материалы. (Далее: От пакта Молотова - Риббентропа...). - Таллин, 1990.
6. Documents on German foreign policy. 1918-1945. From the Archives of the German Foreign Ministry. Ser. D. (1937-1945). - Washington 1956. - Vol. 9. - LXII. - 729 p.
7. Library of Congress, Loy Henderson papers. Box 13. O. Norem to Henderson, 20.V11, 1940.
8. Public Records Office, Cabinet 65/7, p. 255.
9. Архив внешней политики СССР, ф. 059, оп. 1, п. 299, д. 2064, л. 55.
10. Архив внешней политики СССР, р. 059, оп. 1, п. 313, у. 2155, л. 8387.
11. Центральный государственный архив Советской Армии (ЦГАСА) СССР, ф. 25888, оп. 11, д. 14, л. 6-7.
12. ЦГАСА СССР, ф. 4, оп. 15, д. 22, л. 250-257.
