CC BY
149
УДК 81
Несмеянов А.В.
Способы субъективации повествования в романе Герты Мюллер «Atemschaukel»
В статье производится лингвостилистический анализ романа «Atemschaukel» немецкой писательницы Г. Мюллер. Рассматриваются композиционно-архитектонические и лексико-грамматические приёмы создания субъективного повествователя.
The article deals with the stylistic methods of subjectification of narration in the novel of the german woman writer Herta Muller «Atemschaukel».
Ключевые слова: Герта Мюллер, Atemschaukel, рассказчик, фикциональность, окказионализация, персонаж, нарратор.
Key words: point of view, narration, occasional word, reflection, subjectification.
В 2009 году в немецком издательстве Carl Hanser Verlag был опубликован роман Герты Мюллер «Atemschaukel» („Качели дыхания“) - произведение, которое вызвало неоднозначную реакцию среди литературных критиков. В центре романа жизнь и быт немецкого подростка румынского происхождения, оказавшегося в январе 1945 года в трудовом лагере под Донбассом для восстановления разрушенного войной Советского Союза.
По словам самого автора, тема принудительных работ в СССР долгое время была в румынском обществе под запретом из-за намёков на национал-социалистическое прошлое Румынии. Депортация, однако, затронула почти восемьдесят тысяч румынских немцев в возрасте от 17 до 45 лет, проживающих в Трансильвании. Среди немецкого меньшинства практически не оказалось семьи, которую бы миновало это событие. Коснулось оно и семью Г. Мюллер - её мать также была депортирована и провела пять лет в Украине, в трудовом лагере.
История создания романа начинается в 2001 году. Г. Мюллер записывает воспоминания своих земляков - непосредственных участников тех событий. Далее - исторические справки, интервью и экскурсии по местам трудовых лагерей, неравнодушие к истории собственной семьи. Всё это стало источником материала для будущего произведения. Особая роль в создании романа принадлежит немецкому поэту и лирику румынского происхождения Оскару Пастиору, на себе испытавшему тяготы трудовой лагерной жизни. В разговорах с ним материал приобретает ту реалистическую выразительность, с которой главный герой воспринимает окружающую действительность. Предполагалось, что Оскар Пастиор станет соавтором, однако его неожиданная кончина в 2006 году заставляет Г. Мюллер не только отодвинуть сроки публикации рукописи, но и пере-
© Несмеянов А.В., 2015
188
смотреть литературную форму её изложения. Произведение претерпевает некоторую трансформацию: из документального романа-воспоминания с коллективным рассказчиком рукопись превращается в персонализированный роман-повествование от первого лица, сюжет которого основан на реальных событиях. В честь своего несостоявшегося соавтора писательница наделяет главное действующее лицо, Леопольда Ауберга, элементами из биографии Оскара Пастиора. Иначе говоря, главный герой получает ярко выраженное личностное начало: как в своё время и Оскар Пастиор, Леопольд Ауберг - семнадцатилетний румынский юноша немецкого происхождения, депортированный 15 января 1945 года вместе с другими трансильванскими немцами из родного города Германштадт в трудовой лагерь под Ново-Горловкой в Украине:
Der einzige Anhaltspunkt, den wir bei der Ankunft im Lager hatten, war NOWO-GORLOWKA. Das konnte ein Name fur das Lager sein oder fur eine Stadt, auch fur die ganze Umgebung [7, S. 42].
Приём личностного начала открывает перед автором широкие возможности изображения внутреннего мира подростка, оказавшегося в критической жизненной ситуации. Основу приёма составляет субъективации повествования. В отечественной филологической традиции понятия «объ-ективированное/субъективированное повествование» раскрывается посредством выражения образа автора и образа рассказчика в образе персонажа. В контексте произведения такое выражение осуществляется с опорой на элементы категории предметно-персонального дейксиса (личные местоимения, формы глаголов), формированием «точки видения» и использованием характерологических языковых средств [1, с. 193-196].
Объективированным, или авторским, называется повествование, конкретный субъект которого (то есть тот, кто повествует) никак не обозначен в тексте. В отношении авторского начала субъективация означает вовлечение автора в мир героев произведения. Это осуществляется определением «точки видения» - пространственно-временной локализации повествователя по отношению к изображаемым событиям. Точка видения создаётся в тексте сочетанием словесных и композиционных (по терминологии И.А. Горшкова) приёмов, а именно - комбинацией различных типов и видов речи, облегчающих «смещение точки видения из авторской сферы в сферу персонажа» [1, с. 205].
Несколько иначе происходит субъективация образа рассказчика. Рассказчик - это сам по себе субъект, формирующий либо излагающий событийный ряд. Поэтому повествование субъективируется уже в силу самого факта его присутствия в произведении [1, с. 204]. Максимальная субъекти-вация рассказчика на композиционном уровне достигается благодаря использованию местоимений и глагольных форм 1-ого лица [4, с. 187]. Завершающим элементом субъективации в обоих случаях выступают характерологические языковые средства разной степени нормативности. Их
189
совокупность создаёт воспринимаемый читателем речевой портрет действующих лиц.
Следует отметить, что разделение повествовательной инстанции на образ автора как безличного, стилистически нейтрального повествователя и образ рассказчика как личного, стилистически маркированного и занимающего специфическую оценочную позицию принимается не всеми исследователями фикционального текста. Возражение вызывает наличие между обозначенными полюсами широкого диапазона переходных типов повествователей, которые в разной степени сливаются с персонажем. Их дифференциация с опорой лишь только лексико-морфологические признаки является довольно затруднительной. По словам В. Шмида, грамматическая форма не должна лежать в основе определения типов повествовательной инстанции, поскольку любой рассказ ведётся от первого лица. В связи с этим, в зарубежном литературоведении для обозначения повествовательной инстанции используется термин «нарратор», а тип нар-ратора в том или ином тексте определяется его функциональной соотнесённостью с повествованием. Если нарратор соотносится и с актом повествования и с персонажами из повествуемого мира, то он является диегетическим (погружённым в фикциональную действительность). Соотнесённость лишь с актом повествования маркирует недиегетического (стоящего над изображаемым) нарратора [5, с. 83]. В. Шмид отрицает «растворение» нарратора в персонаже. Их дифференциация происходит на основе ряда лингвистических признаков: грамматических, лексических, дейктических тематических и оценочных. Однако в силу многозначность языковых единиц, используемых для описания фикциональной действительности, в художественном тексте возникает явление интерференции текстов. Она возникает, когда «в одном и том же повествовательном тексте одни признаки отсылают к тексту нарратора, другие же - к тексту персонажа» [5, с. 199]. Одновременная отсылка к двум разнородным текстам создаёт эффект их сосуществования и, как следствие, тождественности нарратора и персонажа в едином повествовательном пространстве.
На наш взгляд, и отечественная и зарубежная модели повествовательные модели не противоречат друг другу. Однако, идентификация наррато-ра и персонажа лишь только с опорой на многозначность языковых единиц является неполной, поскольку исключает из сферы лингвистического анализа композиционно-архитектонический уровень художественного текста. Между тем, в романе Г. Мюллер субъективация повествования реализуется уже на уровне архитектоники и композиции произведения. Структурно роман состоит из 64 кратких глав, каждая из которых имеет собственный заголовок. В содержательном плане каждая глава посвящена отдельной ситуации-воспоминанию, иначе - фрагменту восприятия, а их совокупность образует недифференцируемую по времени, но хронологически соблюдаемую последовательность моментов, начиная с момента депортации Лео в лагерь и заканчивая его возвращением домой через пять лет. Фрагментар-
190
ное персонализированное повествование позволяет автору выстроить такую смысловую линию произведения, которая опирается лишь на эмоциональные ощущения главного героя: события в романе выстраиваются не по своей причинно-следственной связи, а в силу их сопряжения в сознании Лео. Таким образом, содержательная несвязанность, но хронологическая выдержанность в изложении событийного ряда становятся основой архитектонического построения текста.
Морфологически фрагментарность повествования поддерживается грамматическими временными формами Prasens и Prateritum. Как известно, в немецком языке Prasens может иметь и вневременной характер, обозначая события, которые хотя и осознаются, как происходящие «здесь и сейчас», но по своему масштабу выходят за рамки момента восприятия [3, с. 101]. Вневременной Prasens маркирует в романе острые психологические состояния Лео в моменты осмысления им происходящего. В Prateri-tum автором излагается общий событийный ряд, выступающий фоном эмоциональных переживаний главного героя. Сопряжение этих двух временных форм даёт автору возможность осуществлять движение смысловой линии сюжета и гибко управлять фабульным временем, акцентируя внимание читателя на воспоминаниях, наиболее значимых для главного героя. Абсолютная датировка фабульного времени используется лишь трижды и обозначает наиболее существенные для главного героя события:
1. начало депортации - 15 января 1945 года: Es war 3 Uhr in der Nacht zum 15. Januar, als die Patrouille mich holte [7, S. 6];
2. рождение брата Лео, появление которого на свет он воспринимает как измену родителей: Robert, geb. am 17. April 1947 [7, S. 164];
3. возвращение из лагеря - январь 1950 года: Anfang Januar kam ich aus dem Lager nach Hause [7, S. 207].
Учитывая контекст создания произведения можно предположить, что указанные даты имели значение для Оскара Пастиора - прототипа главного героя романа.
На композиционном уровне субъективацию повествования обеспечивает монологическая форма. Можно сказать, что всё произведение представляет собой внутренний монолог главного героя, обращённый к самому себе, монолог-рефлексия, своеобразный stream of consciousness, Bewusst-seinstrom [8, S. 192]. Заданная единожды точка видения, первое лицо единственное число, остаётся неизменной на протяжении всего повествования. Собирательный образ Лео Ауберга, созданный из множества действительных воспоминаний, персонифицируется в образе рефлексирующего рассказчика, вновь проживающего изображаемый событийный ряд:
Ich esse seit meiner Heimkehr aus dem Lager, seit sechzig Jahren, gegen das Verhungern [7, S. 15].
Seit sechzig Jahren will ich mich in der Nacht an die Gegenstande aus dem Lager erinnern. Sie sind meine Nachtkoffersachen. Seit dem Heimkehr aus dem Lager ist die schlaflose Nacht ein Koffer aus schwarzer Haut [7, S. 21].
191
Рефлексия главного героя распространяется не только на самого себя, но и на окружающих его действующих лиц, что особенно заметно при смене форм речи с монологической на диалогическую. Диалог в традиционном понимании, как смена высказывания двух говорящих, а в контексте произведение - смена перспектив, в романе отсутствует. Реплики остальных действующих лиц воспроизводятся с точки видения рассказчика или как прямая речь:
Der Rasierer und Tur Prikulitsch waren Landsleute aus dem Dreilandereck der Karpato-Ukraine. Ich fragte, ob es im Dreilandereck ublich ist, dass man den besseren Kunden in der Rasierstube die Nagel schneidet. Der Rasierer sagte:
Nein, so ist das nicht im Dreilandereck. Es kommt von Tur, nicht von zu Hause. Von zu Hause kommt der Funfte nach dem Neunten. Was das heifit, fragte ich. Der Rasierer sagte: ein bisschen Balamuk. Was das heifit, fragte ich. Er sagte: Ein bisschen Durcheinander [7, S. 17],
или как косвенная речь:
Der Rasierer sagte, gar keinen, die Uniform habe er geerbt oder gestohlen. Mit dem vielen Brot und dem vielen Hunger brauche er die Uniform, um sich Respektzu verschaffen [7, S. 31].
В своём интервью журналу «Spiegel» Г. Мюллер отмечает, что прямая речь, по её мнению, является гораздо более выразительным средством передачи образа персонажа, чем косвенная речь: «Die Sprache bleibt nah bei dem, woher man sie hat» [6, S. 130]. В связи с этим обращает на себя внимание крайне слабый выбор глаголов говорения, которыми рассказчик вводит речь других персонажей. В подавляющем большинстве это глаголы fragen и sagen - семантически нейтральные лексические единицы, обозначающие непосредственно процесс речепроизводства вне его отношения к сообщаемому. Сочетание односторонней перспективы с безэмоциональными конструкциями, вводящими прямую речь, создаёт ощущения своеобразного комментирующего диалога, в котором реплики других функционально становятся ремарками к происходящему и выступают средством осознания собственного психологического состояния. Видимая безэмоциональность окружающих на фоне собственных переживаний главного героя усиливают психологизм повествования.
Выше указывалось, что третьим элементом субъективации повествования выступают характерологические языковые средства разной степени нормативности. Они представляют собой языковые единицы, создающие языковой портрет персонажа (Sprachportrat) - его вербальный образ в произведении. Это, как правило, лексика, указывающая на пол, возраст, профессию, жизненные установки героя. Ненормативное произношение или употребление грамматических форм могут указывать на его социальное происхождение, образованность, личностные особенности.
В романе Г. Мюллер языковой портрет в его классическом виде отсутствует. Основным лингвистическим средством изображения главного действующего лица является использование автором окказиональных язы-
192
ковых структур. Под окказиональной языковой структурой понимается языковая единица, употребление которой не соответствует общепринятому, обусловлено индивидуальным вкусом говорящего или особой целенаправленностью пишущего [2, с. 483]. В анализируемом произведении окказионализмы становятся главным способом описания внутреннего мира Лео. С их помощью он не столько воспринимает, сколько интерпретирует происходящие вокруг события. Лагерная жизнь однообразна. Однако это однообразие поразительным образом вызывает многообразие интерпретаций собственного психологического состояния, для вербализации которых ему порой не хватает общепринятых слов.
Окказионализмы помогают Лео объяснить свои собственные мысли, переживания, целые ситуации. С их помощью Лео словно бы описывает собственный мир, где у облаков появляются знания (die Wolken haben ge-wusst, dass dein Grofivater ein Weitgereister war [7, S. 212]), снег выступает в роли предателя и с ним нельзя договориться (der Schnee denunziert..., man kann Schnee nicht so arrangieren, dass er unberuhrt aussieht [7, S. 9]), а лагерный прожектор устаёт, не в силах более соревноваться с дневным светом (Auch der Scheinwerfer war mude, vom Tageslicht verhangen und fahl [7, S. 118]).
Основу субъктивно-окказионального языка подростка составляют номинальные части речи — существительные, прилагательные и наречия. Они сохраняют своё системно-языковое значение, субъективно семантизируя, однако, окружающие главного героя реалии. Так, существительные выражают:
- неодушевлённые предметы: Zahnkammnadelscherenspiegelburste,
Nachkoffersachen, Schreckensgeknoch, Meldekrautkopfkissentuch,
Herzschaufel, Unterobertagnachtsommerundwinterhemd;
- антропоморфные сущности: Brotoffizierin, Meldeganger, Natschalnik, Sonntagsjager, Unterliebhaber, Oberliebhaber, Zementwachter;
- конкретные и абстрактные понятия: Atemschaukel, Viehwaggonblues, Kilometerlied, Wegrandwort, Nachabendappellwort, Nachappellkraut, Zementtag, Fusskultur, Eintropfenzuvielgluck, Hautundknochenzeit,, Entlausungsparade, Hungerecho, GlUthalfte, Eishalfte, Schneehelle;
- «опредмеченные процессы»: Meldekrautkochen, Brottauschen,
Starrhalten, Durcheinanderzucken, Rettungstausch, (grundliches) Imstichlassen;
- состояния: Augenhunger, Gaumenhunger, Baustellenschwermut,
Schaufelnmussen, Schaufelnwollen, Esszwang;
- сущности, которых в действительности нет: Hasoweh, Balamuk.
Прилагательные и наречия конкретизируют признаки выражаемых
понятий. Это, однако, субъективированные признаки, возникающие у объектов лишь в воображении подростка:
- eine verkuhlte Sprache - «простуженный язык»: Das Russische ist eine verkuhlte Sprache [7, S. 18];
193
- verschwitzte Angst - «потный страх»: Die Luft roch nach alter Wolle, verschwitzter Angst und fettigem Bratfleisch... [7, S. 7];
- hoflicher Geiz - «вежливая скупость»: Mein hoflicher Geiz [7, S. 231].
Намеренное нарушение автором лексической сочетаемости является основным приёмом создания субъективации, в результате чего представляемые понятия приобретают несвойственные им в действительности характеристики.
Ненормативная лексико-грамматическая сочетаемость характерна в романе и для других частей речи. Окказионализация валентных связей глаголов позволяет главному герою с субъективной точностью представлять происходящие вокруг события:
- einen kurzen Schlaf essen: Ich esse einen kurzen Schlaf, dann wache ich auf und esse den nachsten kurzen Schlaf [7, S. 65];
- Heimweh sagen, singen, schweigen, gehen, sitzen: Manche sagen und singen und schweigen und gehen und sitzen und schlafen ihr Heimweh [7, S. 182];
- nach Entfernung riechen: Ich wollte nicht weg und roch nach Entfernung [7, S. 214];
- Hunger warmen: Ich hatte nichts zu essen und ging in den Lagerhof meinen Hunger warmen [7, S. 137];
Другим приёмом субъективации на лексическом уровне является непосредственное создание окказиональных языковых единиц - лексем и фразеологических оборотов: Hasoweh [7, S. 94], Balamuk [7, S. 17], heimat-satt [7, S. 208, 224], dreifingrig [7, S. 223], (die) entwanzten (Betten) [7, S. 186], gnadigblass [7, S. 175], blechtief [7, S. 160], langlichgrun [7, S. 107], sich kleinbursten [7, S. 186], ins Blaue trinken, ins Blaue singen [7, S. 10], sich ins Schweigen packen [7, S. 3].
Автор стремится расширить лингвистические способности главного героя, предоставляя ему возможность выразить невыразимое не только в номинации осмысляемых объектов, но и в отношений к ним. Результатом этого на языковом уровне становится контекстуально обусловленное окказиональное расширение состава грамматических сем абстрактных и конкретных существительных: Meine erste sichere Zahnpasta,.... hiefi
CHLORODONT. Dieser Name kann sich an mich erinnern. Die Zahnbursten, sowohl die sichere erste als auch die mogliche zweite, haben mich vergessen [7, S. 20]; Vielleicht deckelt sich die Erinnerung, wenn man nicht mehr weifi, wo-raus der Deckel war und...egal aus was einen Deckel gab [7, S. 19].
В первом примере абстрактное понятие «имя» (Name) и конкретный неодушевлённый предмет «зубные щётки» (Zahnbursten) получают способность живых существ помнить или забывать что-либо. Во втором примере абстрактное понятие «воспоминание» (die Erinnerung) выступает в функции конкретного предмета - крышки для котелка.
194
В своей совокупности окказионализмы образуют некоторую семантическую границу, разделяющую реальность, в которой главный герой пребывает от реальности, которую он создаёт для себя сам.
Итак, субъективация повествования в романе Г. Мюллер «Atemschau-kel» создаётся комплексом лингвостилистических приёмов, среди которых основными выступают: коллажная повествовательная техника, персонализированное (биографическое) начало в образе главного героя, монологическая форма изложения. На лексико-грамматическом уровне субъективация создаётся окказиональным использованием языковых единиц.
Список литературы
1. Горшков А.И. Русская стилистика. - М., 2006. - 368 с.
2. Ковалевская Е.Г. Избранное. 1963-1999 / под ред. д-ра филол. наук проф. К.Э. Штайн. - СПб.: Ставрополь: Изд-во СГУ, 2012. - 687 с.
3. Москальская О.И. Теоретическая грамматика немецкого языка. - М.: Высшая школа, 2004. - 352 с.
4. Одинцов В.В. Стилистика текста. - М., 1980. - 263 с.
5. Шмид В. Нарратология. - М.: Языки славянской культуры, 2003. - 312 с.
6. “Ich hab die Sprache gegessen” // Der Spiegel. - № 35. - Hamburg: Spiegel-Verlag,
2012.
7. Muller Herta: Atemschaukel. - Munchen: Hanser Verlag, 2009. - 238 S.
8. Vogt, Jochen. Aspekte erzahlender Prosa: eine Einfuhrung in Erzahltechnik und Ro-mantheorie. - 7, neubearb. und erw. Aufl. - Opladen: Westdt. Verlag, 1990 (WV-Studium Band 145).
195
