CC BY
61
DOI 10.24411/2499-9679-2019-10326 УДК 008 94 (100)
С. С. Поликарпов https://orcid.org/0000-0003-4199-2475
Специфика временных ориентиров картины мира древних индийцев
На основе эпических произведений «Махабхарата» и «Рамаяна» исследуется уникальная парадигма временной ориентации картины мира древних индийцев. Доказывается, что определяющей характеристикой древнеиндийского образа времени являлась вариабельность. Она выражала органичную взаимосвязь трех планов бытия - прошлого (para), будущего (anagata) и настоящего (bhavya). Целостность и самобытность обозначенных временных категорий подчеркивались аксиологическими координатами: образы прошлого (para) и будущего (anagata) могли принимать очертания то «золотого
века» (k/ta yuga), то первобытного хаоса (asat); тогда как ценностные показатели настоящего (bhavya) регулировались религиозно-этическими традициями «Махабхараты» и «Рамаяны». В контексте вариабельности временных представлений картины мира древних индийцев выделялась категория историчности. Она противостояла историзму как идее объективно завершенного прошлого и постулировала - посредством религиозно-этических, социально-политических и антропологических мотивов национального эпоса Индии - уникальную для доиндустриальной эпохи ситуацию: народы Древнего Индостана использовали сюжеты мифологической древности ровно в той мере, в какой они отвечали духовным потребностям настоящего (bhavya) и конструированию образов будущего (anagata). В статье подчеркивается, что неустойчивый, «размытый» характер древнеиндийского образа времени порождал лабильность временного потока, которая с наибольшей силой отразилась в мотивах его направленности. С одной стороны, «Махабхарата» и «Рамаяна» координировали время цикличными моделями (cakra), соответствовавшими онтологическим и религиозно-этическим концептам индийской древности. С другой стороны, эпическое время могло подчиняться идее поступательного, линейного развития - kala. Данные временные направления были открыты для семантического перекодирования. Поэтому они нередко сплетались между собой, выражая одновременно и цикличную (cakra), и линейную (kala) перспективы временного потока.
Ключевые слова: Древняя Индия, эпос, «Махабхарата», «Рамаяна», уникальность, время, вариабельность, историчность, лабильность.
S. S. Polikarpov
Specifics of Temporary Reference Points in the Ancient Indians' Picture of the World
On the basis of the epic works «Mahabharata» and «Ramayana» the unique paradigm of temporary orientation of the picture of the world of the ancient Indians is investigated. It is proved that the defining characteristic of the Old Indian image of time was variability. It expressed organic interrelation of three plans of life - last (para), future (anagata) and real (bhavya). The integrity and identity of the designated temporary categories were emphasized with axiological coordinates: images of the past (para) and future
(anagata) could accept outlines «Golden Age» (k/ta yuga), primitive chaos (asat); whereas valuable indicators of the present (bhavya) were regulated by religious and ethical traditions of «Mahabharata» and Ramayana. In the context of variability of temporary representations of the ancient Indians' picture of the world the category of historicity was distinguished. It resisted to historicism as the idea of objectively complete past and postulated - by means of religious and ethical, socio-political and anthropological motives of the national epos of India - a situation, unique for a preindustrial era: the people of Ancient Hindustan used plots of mythological antiquity exactly in that measure in what they met spiritual needs of the present (bhavya) and designing of images of the future (anagata). In the article it is emphasized that the unstable, «indistinct» nature of the Old Indian image of time generated lability of a temporary stream which with the largest force was reflected in motives of its orientation. On the one hand, «Mahabharata» and Ramayana coordinated time cyclic models (cakra) corresponding to ontologic and religious and ethical concepts of the Indian antiquity. On the other hand, epic time could submit to the idea of forward, linear development - kgla. These temporary directions were open for semantic code conversion. Therefore they were quite often weaved among themselves, expressing at the same time both cyclic (cakra), and linear (kgla) prospects of a temporary stream.
Keywords: Ancient India, epos, «Mahabharata», Ramayana, uniqueness, time, variability, historicity, lability.
Время - фундаментальная категория эмпирической действительности [9, с. 40], определяющая форма человеческого опыта [25, с. 654] и ключевой показатель системы мировосприятия народов Древнего Индостана.
Мы полагаем, что, как и сегодня, каждый представитель древнеиндийской культуры мог воспринимать временное основание бытия по-разному [33,
р. 12]. Однако необходимость пользоваться преимуществами, которые давала жизнь среди соплеменников, обязывала его сообразовывать свои мысли, чувства и поступки с психологическими и поведенческими нормативами окружающих, а для этого - постоянно считаться с их временными ориентирами; хорошо знать все условности, связанные с коллективными представлениями о времени [28,
© Поликарпов С. С., 2019
с. 124]. Разумеется, время определенным образом согласовывалось с астрономическими и земными физическими явлениями, но на эти общие показатели «коллективная личность» Древнего Индостана накладывала свои, специфические проекции, связанные с особенностями жизни в привычной ей природно-географической и социокультурной среде [34, р. 18].
В связи с этим актуальной становится проблема изучения уникальных показателей времени в картине мира древних индийцев. По справедливому замечанию И. С. Клочкова, «в них воплощались, с ними связывались мироощущение эпохи, поведение людей, их сознание, ритм жизни, отношение к вещам» [18, с. 14]. Вместе с тем, именно своеобразие временных рефлексий смогло породить самобытную и неповторимую цивилизацию Древней Индии, в основе которой лежали нехарактерные для других народов доиндустриальной эпохи принципы созерцательности, квиетизма и конформизма [6, с. 7].
Тематика временных ориентиров картины мира древних индийцев получила достаточно широкое освещение в историко-философских и культурологических исследованиях XIX - начала XXI в. Тем не менее, проблема специфического содержания древнеиндийского времени до сих пор остается «белым пятном» на карте исследовательских областей социально-гуманитарного знания.
В частности, в обобщающих работах по истории древнего и раннесредневекового мировосприятия (Ф. Арьес [3], М. Блок [4], И. П. Вейнберг [9], Ж. Дюби [16], И. С. Клочков [18], Г. С. Кнабе [19], Ж. Ле Гофф [20], А. В. Подосинов [25], Л. Февр [27] и др.) своеобразие временных представлений древних индийцев манифестировалась опосредованно, через призму универсальных оснований мифологического типа мышления. Вследствие этого, время типологизировалось категориями дискретности, аксиологической неравноценности, аритмичности и цикличности.
Схожая тенденция наблюдается в работах, нацеленных на верификацию ментальных установок народов Древнего Индостана.
Так, представители традиционного ориентализма (В. Лал [32], В. Г. Лысенко [21], С. Д. Серебряный [26] и др.), стремившиеся представить временные ориентиры картины мира древних индийцев в категориях «несходства» [31, р. 288], всего лишь реактуализировали характерный гегельянский постулат: сознание древних индийцев не знало времени в его онтологической и исторической проекциях. Сторонники новой культурной истории (А. Бэшем [6], Е. Ю. Ванина [7], И. П. Глушкова [11], У. Мортимер [22] и др.) ограничились констатацией известных с начала XIX в.
фактов о том, что время в картине мира народов индийского субконтинента подчинялось категориям цикличности и многослойности. Ученые-марксисты (Г. М. Бонгард-Левин [5], Н. Р. Гусева [13], С. Гхош [14] и др.), сделавшие акцент на анализе сословно-классовой обусловленности онтологических ориентиров обитателей Древней Индии, увидели специфику древнеиндийского образа времени в координатах его аксиологической неравноценности.
Казалось бы, что иную интерпретацию можно было ожидать от авторов работ, ориентированных на осмысление пространственно-временных координат «Махабхараты» и «Рамаяны» (Я. В. Васильков [8], Л. Гонсалес-Рейман [30], П. А. Гринцер [12], Р. Н. Дандекар [15], Т. Я. Елизаренкова [17], С. Л. Невелева [23], С. Соренсон [34], Р. Тхпар [35], Д. Шулман [33] и др.). Однако в трудах этих исследователей основной упор делался на изучении типичных показателей времени, а точнее - на исследовании его исторического содержания и архетипического наполнения.
Таким образом, мы можем констатировать, что системный анализ специфических черт времени в картине мира народов Древнего Индостана так и не был представлен. Сведения о них будто бы растворялись в общем массиве информации. Древнеиндийские образы времени репрезентировались частично, без учета историко-культурной и источниковедческой специфики.
Поэтому целью данного исследования является реконструкция уникальной парадигмы временной ориентации картины мира народов индийского субконтинента в древности.
Для достижения поставленной цели мы использовали главные литературные памятники древних индийцев - «Махабхарату» [1] и «Рамаяну» [2]. В ранних (середина I тысячелетия до н. э.) и поздних (начало I тысячелетия н. э.) пластах данных произведений были закодированы определяющие импульсы восприятия, осмысления и репрезентации эмпирической действительности, которые были характерны для индоевропейской и автохтонной традиций [7, с. 41].
Сведения, которые предоставляет национальный эпос Индии, позволяют утверждать, что время в картине мира древних индийцев опосредовалось категорией вариабельности. Она постулировала синхронное существование и органичное взаимодействие трех качественно неоднородных времен-нь1х ритмов, зачастую отсутствовавших у остальных народов доиндустриальной эпохи [10, с. 66], -прошлого (para), будущего (anagata) и настоящего (bhavya).
Определяющим временным параметром следует считать категорию прошлого (para): «Тот же, кто
видит себя растворенным в мире, / А мир - отраженным в себе, / Познает прошлое и поэтому / Видит будущее, понимает настоящее» [1, XII. 15. 19].
Данный фрагмент красноречиво показывает, что прошлое (para) являлось фундаментом будущих и настоящих состояний: оно структурировало и моделировало временные перспективы и расставляло смысловые акценты в рамках происходящих предметно-событийных цепочек. Соответственно, время было тождественно прошлому (para), а точнее, оно являлось самим прошлым (para) [28, с. 122]. Любые объекты и предметы бытия единомоментно существовали вместе с различными временными формами в контексте para [29, с. 115].
При этом гомогенность времени не являлась абсолютной. «Махабхарата» и «Рамаяна» указывают, что время в картине мира народов Древнего Индостана также классифицировалось категорией будущего (anagata), что проявлялось в мотивах вещих сновидений: «Бхарата сказал: / "Я видел во сне царя Дашаратху [...] / В этом же сне я видел высохший океан, / Я видел месяц, упавший на землю, / И землю, сплошь покрытую тьмой [...] / Такой ужасный сон я видел этой ночью [...] / Думаю, что смерть грозит царю» [2, III. 24. 26-30.].
На основе данного фрагмента можно сделать вывод о том, что будущее (anagata) имело самостоятельное семантическое значение, выражавшееся в двух полярных состояниях. С одной стороны, оно было расплывчатым и непонятным, его следовало истолковывать и разгадывать. С другой стороны, anagata выглядело определенным и устойчивым; оно должно было неотвратимо проявиться в судьбе человека и оказать воздействие на его повседневную жизнь.
Третьим сегментом времени следует считать категорию настоящего (bhavya). По мнению историков-традиционалистов (Р. Генон [10], М. Нобель и А. Кумарасвами [24]), народы индийского субконтинента отличались высокой степенью осознания настоящего, что противопоставляло их остальным народам Древнего мира, ориентировавшимся на осмысление временной длительности мироздания через категорию прошлого [10, с. 155].
На наш взгляд, сюжеты «Махабхараты» и «Рамаяны» рисуют более сложное восприятие bhavya: «В будущем отражается прошлое [...] / Настоящая жизнь человека [...] / Заключается в прошлых и будущих деяниях» [1, II. 25. 21-35].
Заметно, что настоящее (bhavya) всегда образовывалось на стыке прошлого (para) и будущего (anagata). Оно было лишено целостной реальности: его предметно-событийное наполнение детерминировалось смежными временными формами. Фактически, bhavya было внеположено эмпирической действительности, отстранено от повседневных
практик. Но, вместе с тем, настоящее (bhavya) не исключалось из временного потока. Оно являлось неотъемлемым компонентом бытия, некоей осевой точкой, в которой сходились и пересекались прошлые и будущие состояния, что демонстрировало динамику жизни, связь эпох и перспективы дальнейшего развития [23, с. 51].
Вариабельность древнеиндийского восприятия времени акцентировалась аксиологическими показателями. Так, образы прошлого (para) и будущего (anagata), с одной стороны, координировались мифологическими мотивами «золотого века» (krta yuga), где «люди были избавлены от нужды и страха [...] / Города и деревни были полны зерном и золотом [...] / Все жили счастливо [...] / В единстве с богам» [2, I. 7. 24-28]; с другой стороны, они опосредовались идеей возрождения первобытного хаоса (asat), когда «люди станут торговать дхармой [...] / Будут не в силах постичь науку [...] / Станут алчными, злобными и глупыми» [1, VIII. 12. 3, 4].
При этом категория настоящего (bhavya) имела более сложную ценностную парадигму, так как сама ее природа носила фрагментарный характер. Вследствие этого, в сюжетах, ориентированных на репрезентацию традиционных религиозных воззрений древнеиндийского общества, bhavya интерпретировалось «как дождь для томимого жаждой [...] / как великий радостный праздник» [2, VI. 55. 104]. В отрывках, эксплицировавших базовые постулаты джайнизма и буддизма, настоящее (bhavya) представало в образе бесконечного страдания [1, XVIII. 55. 70].
Структурный характер эпического времени обусловливал его концептуализацию идеей историчности. В отличие от античного историзма, оперировавшего понятием объективно завершенного прошлого [19, с. 144], историчность картины мира древних индийцев проявлялась в избирательности сюжетов мифологической древности, всегда осмыслявшейся как часть настоящего.
В частности, образы национального эпоса Индии демонстрируют, что носители древнеиндийской культуры стремились к выделению наиболее значимых и запоминающихся событий прошлого, одним из которых являлось странствие Рамы: «Брахма сказал: / "Люди помнят о подвигах Рамы, / Следует полностью описать жизнь / Добродетельного, благого, самого мудрого из людей. / Нужно рассказывать о деяниях твердого духом [...] / О всем том тайном и явном, что случилось с мудрым Рамой. / О его подвигах, о его борении с ракшаса-ми» [ 2, I. 2. 31-34].
Данный фрагмент ярко показывает, что авторы «Махабхараты» и «Рамаяны» понимали прошлое в качестве историчного явления. Разумеется, они фиксировали не конкретные исторические события,
а отдельные их напластования, нередко смешанные с мифологическими существами и героями (например, с Рамой). Следовательно, историчность эпоса «была особой: не конкретной, а обобщенной» [7, с. 74]. Она выделяла во времени универсуме «ту типовую, устойчивую историческую ситуацию, которая отражалась в сюжете эпоса и характере его персонажей» [17, с. 85].
Историчность картины мира древних индийцев также была эксплицирована в мотивах социально-политических диспутов, где подлинность высказанных утверждений напрямую зависела от семантических коннотаций событий мифологической древности: «Гаутама сказал: / "Послушайте [...] какой возник у нас спор: / Атри сказал, что царь -вершитель судеб, а я сомневаюсь в этом" [...] / Са-наткумара ответил: "Царь - властелин подданных / Так было в начале мира [...] / Как солнце на небесах меж богов светом своим разгоняет мрак, / Так царь стал искоренять беззаконие на земле. / Верховное положение царя подтверждается законом» [1, VII. 183. 1-7].
Мы видим, что этические, религиозные и правовые основы царской власти легитимируются мифологической эпохой, когда бесконечная, аморфная пустота первобытного мрака (asat) была разделена, структурирована и систематизирована божественным откровением [15, с. 32]. Таким образом, подчеркивалась связь настоящего (bhavya) с главными событиями прошлого (para). Они незримо присутствовали во всех структурах мезокосма (например, в царственности), выражая обращенность сознания народов Древнего Индостана на ключевые события древности, постулируя социальную значимость этих событий в каждый конкретный момент существования древнеиндийского общества [10, с. 121].
Конкретизируя историчный характер времени в картине мира древних индийцев, нельзя не отметить их антропологические представления, которые всегда основывались на мифологических метафорах: «Человек - Вишну, человек - Брахма / Огонь -это уста его, земля - его стопы, / Луна и солнце -глаза, / Небосвод, ограниченный горизонтом, - тело, / А воздух - разум» [1, III. 25. 29-32].
Проанализировав шлоку, мы можем констатировать, что народы индийского субконтинента увязывали органы человеческого тела и психоэмоциональные установки личности с образами богов, сакральных предметов и событий, стоявших у истоков мироздания. Вследствие этого, сама фигура индивида считалась слепком событий мифологической древности: она транслировала ключевые моменты теогонического и космогонического процессов, а фактически - служила источником памяти о прошлом (para), осмыслявшегося в рамках настоящего (bhavya).
На фоне вариабельности и историчности также проявлялась лабильность древнеиндийского образа времени, которая проявилась в сочетании разнообразных мотивов его направленности.
Так, сведения, которые приводит национальный эпос Индии, позволяют утверждать, что время в картине мира древних индийцев, прежде всего, могло принимать форму цикличной направленности. Данный процесс квалифицировался санскритской лексемой cakra («колесо»), чаще всего использовавшейся в качестве метафоры глобальных временных ритмов, - юг (yugas): «И все существующее, движущееся и неподвижное [...] / Все повторяется вновь, когда по истечении юги мир разрушится [...] / Как разнообразные признаки обнаруживаются с изменением времен года, / Так и все существа появляются вновь в начале следующей юги. / Так вечно вращается в мире это колесо, / Не имеющее ни начала, ни конца» [1, III. 66. 71-74].
Заметно, что древние индийцы могли понимать время как совокупность четырех качественно неоднородных «формаций», или мировых веков (yugas), перманентно сменявших друг друга на протяжении всего развития Вселенной. Это были крита-юга (1 728 000 лет), трета-юга (1 296 000 лет), двапара-юга (864 000 лет) и кали-юга (432 000 лет) [5, с. 144]. Обратная логика данных циклов предполагала, что с каждой последующей югой понимание «истины уменьшалось, а невежество росло» [1, III. 66. 75]. Соответственно, окончание каждого временного ритма сопровождалось обновлением мироздания в «нулевой» точке, из которой формировался новый цикл.
Равным образом, «Махабхарата» и «Рамаяна» зафиксировали антропологическое измерение cakra. Это выразилось в идее сансары (samsára): «Человек [...] ввергается он в сансару [...] / И, крутясь словно колесо, переходит из одного лона в другое, / Вновь и вновь возрождаясь в различных видах существ, / От Бхагавана до стебля травы, / То на земле, то в воде, то в воздушном пространстве» [Mhb. III. 56. 13-17].
Мы видим, что в глазах древних индийцев жизнь эксплицировалась в образах постоянной смены воплощений, согласно которым душа человека переходила в иные формы существования -животных, растений, минералов или - в порядке повышения - в тела людей и божеств. Таким образом, духовное начало индивида оказывалось ввергнутым в «океан рождений и смертей» [2, I. 68. 6], а сама жизнь превращался в череду бесконечных, цикличных процессов - перерождений [2, I. 68. 7].
Тем не менее, несмотря на все вышесказанное, мотивы национального эпоса Индии позволяют утверждать, что время в картине мира древних индийцев могло принимать линейные формы, которые
квалифицировались санскритским словом kâla (буквальный перевод - «смерть»). Оно выражало представление о времени как необратимом, однородном и строго целесообразном процессе, что слепком отложилось в идее «порчи» мироздания: «Древние люди были [...] / Правдоречивы, добродетельны и благонамеренны. / Время шло, и [...] злоба и вожделение овладели ими, / Поддались они ослеплению алчности, погрязли во лжи и обмане. / Боги тогда отвергли людей [...] / Они преступили дхарму» [1, I. 181. 9-14].
Таким образом, можно заключить, что на фоне космогонической и антропологической цикличности проявлялась типично линейная система направленности времени, которая верифицировала развитие мироздания в образе поступательного, целесообразного процесса, сопровождающегося акцентуацией деструктивного процесса изменений - от высших форм существования к низшим.
Вместе с тем, линейная модель времени могла восприниматься основой человеческой жизни, особенно в контексте мифологемы судьбы (karman): «Человек над собою не властен / И действует не по своей воле. / Всесильная, властная судьба его направляет куда хочет. / Все накопленное - гибнет, все поднявшееся - падает [...] / Так и родившийся человек ничего не боится, кроме смерти. / Так же как рушится со временем дом с крепкими стенами, / Гибнут со временем все люди, подвластные старости и смерти» [2, I. 121. 14-18].
Заметно, что высшим и окончательным вершителем человеческой жизни являлась судьба - karman. Она объясняла все события, явления и процессы, связывала воедино противоречивые факты и вводила в свои пределы все «движимые и недвижимые» объекты мироздания [5, с. 211]. При этом судьба (karman) имела временные ограничения: она могла охватывать только те сегменты времени, которые ориентировались на координаты рождения, развития и смерти. Тем самым подчеркивалась связь karman с однонаправленным и качественно определенным процессом - kâla.
Однако нельзя не отметить того факта, что древнеиндийское ощущение времени предполагало активное взаимодействие между cakra и kâla: «Время уничтожает все существа и создает их вновь, / Время проходит неудержимо, одинаково для всех живых существ» [1, I. 17. 25.].
Налицо двойственная семантика процитированного отрывка: с одной стороны, время с устойчивым постоянством то «уничтожает», то «созидает» окружающую действительность, подчиняя ее цикличным законам; с другой стороны, временной поток сохраняет целенаправленность, он лишен дискретности и оторван от предметно-событийной конкретности, что тождественно kâla. Это говорит
о том, что «время "Махабхараты" и "Рамаяны" циклично в перспективе, но оно воспринимается и нами, и самими героями как поступательное движение, причем в худшую сторону» [33, р. 27].
Обобщим результаты проведенного исследования. Образы и мотивы «Махабхараты» и «Рамаяны» показывают, что определяющим показателем древнеиндийского образа времени являлась его вариабельность. Она предполагала репрезентацию времени в трех качественно неоднородных и семантических определенных формах - прошлом (para), будущем (anagata) и настоящем (bhavya). Оперирование различными формами времени порождало ощущение его историчности, согласно которому народы Древнего Индостана пользовались сюжетами para ровно в той мере, в какой они отвечали духовным потребностям настоящего (bhavya) и конструированию образов будущего (anagata). При этом все перечисленные уникальные характеристики обусловливали лабильность временного потока: время в картине мира древних индийцев могло то регулироваться цикличными моделями (cakra), то «вытягиваться» по прямому, целесообразному, линейному вектору - kâla. При этом данные модели были открыты для семантического перекодирования - в различных повествовательных пластах они органично дополняли и заменяли друг друга.
Библиографический список
1. The Mahabharata [Текст] / ed. by V. S. Sukthankara. - Poona, 1933-1936.
2. The Ramayana of Valmiki [Текст] / publ. by N. Ramaratnam. - Madras, 1958.
3. Арьес, Ф. Человек перед лицом смерти [Текст] / Ф. Арьес. - М. : Прогресс, 1992. - 526 с.
4. Блок, М. Короли-чудотворцы: очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии [Текст] / М. Блок. - М. : Языки русской культуры, 1998. - 712 с.
5. Бонгард-Левин, Г. М. Древнеиндийская цивилизация [Текст] / Г. М. Бонагрд-Левин. - М. : Наука, 1980. - 333 с.
6. Бэшем, А. Цивилизация Древней Индии [Текст] / А. Бэшем. - Екатеринбург : У-Фактория, 2006. - 496 с.
7. Ванина, Е. Ю. Средневековое мышление: индийский вариант [Текст] / Е. Ю. Ванина. - М. : Восточная литература, 2007. - 375 с.
8. Васильков, Я. В. Земледельческий миф в древнеиндийской эпосе (Сказание о Рашьяшринге) [Текст] / Я. В. Васильков // Литература и культура Древней Средневековой Индии. - М. : Восточная литература, 1979. - С. 99-133.
9. Вейнберг, И. П. Человек в культуре Древнего Ближнего Востока [Текст] / И. П. Вейнберг. - М. :
Наука, 1986. - 208 с.
10. Генон, Р. Очерки об индуизме [Текст] / Р. Генон. - М. : Беловодье, 2003. - 320 с.
11. Глушкова, И. П. Индийское паломничество. Метафора движения и движение метафоры [Текст] / И. П. Глушкова. - М. : Восточная литература, 2000. -264 с.
12. Гринцер, П. А. Древнеиндийский эпос. Генезис и типология [Текст] / П. А. Гринцер. - М. : Наука,
1974. - 418 с.
13. Гусева, Н. Р. Индия: тысячелетия и современность [Текст] / Н. Р. Гусева. - М. : Наука, 1971. - 145 с.
14. Гхош, С. Легенды и предания Древней Индии [Текст] / С. Гхош. - М. : Центрполиграф, 2009. - 250 с.
15. Дандекар, Р. Н. От вед к индуизму. Эволюционирующая мифология [Текст] / Р. Н. Дандекар. - М. : Восточная литература, 2002. - 286 с.
16. Дюби, Ж. Трехчастная модель, или представления средневекового общества о самом себе [Текст] / Ж. Дюби. - М. : Языки русской культуры, 2000. -316 с.
17. Елизаренкова, Т. Я. Грамматика ведийского языка [Текст] / Т. Я. Елизаренкова. - М. : Восточная литература, 1982. - 410 с.
18. Клочков, И. С. Духовная культура Вавилонии: человек, судьба, время [Текст] / И. С. Клочков. - М. : Восточная литература, 1983. - 206 с.
19. Кнабе, Г. С. Историческое пространство и историческое время в культуре Древнего Рима [Текст] / Г. С. Кнабе // Культура Древнего Рима: в 2 т. - Т. 2. -М. : Наука, 1985. - С. 108-167.
20. Ле Гофф, Ж. Цивилизация Средневекового Запада [Текст] / Ж. Ле Гофф. - М. : Прогресс, 1992. -376 с.
21. Лысенко, В. Г. Классическая индийская философия в переводах и исследованиях российских ученых (1990-1996) [Текст] / В. Г. Лысенко // Проблемы новейшей историографии философии зарубежного Востока. -М. : Восточная литература, 1998. - С. 46-66.
22. Мортимер, У Древний Индостан [Текст] / У Мортимер. - М. : Центрполиграф, 2005. - 206 с.
23. Невелева, С. Л. Мифология древнеиндийского эпоса (пантеон) [Текст] / С. Л. Невелева. - М. : Наука,
1975. - 118 с.
24. Нобель, М., Кумарасвами, А. Мифы буддизма и индуизма [Текст] / М. Нобель, А. Кумарасвами. -М. : Центрполиграф, 2010. - 286 с.
25. Подосинов, А. В. Ex oriente lux! Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии [Текст] / А. В. Подосинов. - М. : Языки славянской культуры, 1999. - 720 с.
26. Серебряный, С. Д. Многозначное откровение «Бхагавад-гиты» [Текст] / C. Д. Серебряный // Древо индуизма. - М. : Восточная литература, 1999. -С. 152-194.
27. Февр, Л. Бои за историю [Текст] / Л. Февр. -М. : Наука, 1991. - 598 с.
28. Шохин, В. К. Индийская философия. Шра-манский период (середина I тысячелетия до н. э.) / В. К. Шохин. - СПб. : Изд-во С.-Петербургского унта, 2007. - 423 с.
29. Элиаде, М. Священное и мирское [Текст] / М. Элиаде. - М. : Изд-во МГУ, 1994. - 114 с.
30. Gonzalez-Reimann, L. The Mahabharata and the Yugas / L. Gonzalez-Reimann. - New York : Peter Lang, 2002. - 186 p.
31. Inden, R. Imagining India / R. Inden. - Cambridge : Cambridge University Press, 1992. - 530 р.
32. Lal, V The History of History. Politics and Scholarship in Modem India / Delhi : Oxford University Press, 2003. - 350 р.
33. Shulman, D. Studies in Tamil, Telugu and Sanskrit / D. Shulman. - Delhi: Oxford University Press, 2004. - 334 р.
34. Sorensen, S. An Index to the Names in the Maha-bharata / S. Sorensen. - Delhi : Oxford University Press, 1963. - 210 р.
35. Thapar, R. Asokan Indian and the Gupta Age / R. Thapar. - Dehli : Oxford University Press, 1986. -245 р.
Reference List
1. The Mahabharata [Tekst] / ed. by V. S. Sukthankara. - Poona, 1933-1936.
2. The Ramayana of Valmiki [Tekst] / publ. by N. Ramaratnam. - Madras, 1958.
3. Ar'es, F. Chelovek pered licom smerti = The person in the face of death [Tekst] / F. Ar'es. - M. : Progress, 1992. - 526 s.
4. Blok, M. Koroli-chudotvorcy: ocherk predstavlenij o sverh#estestvennom haraktere korolevskoj vlasti, rasprostranennyh preimushhestvenno vo Francii i v An-glii = King-wonder-workers: an essay of the ideas of the supernatural nature of the royalty widespread mainly in France and in England [Tekst] / M. Blok. - M. : Jazyki russkoj kul'tury, 1998. - 712 s.
5. Bongard-Levin, G. M. Drevneindijskaja civilizaci-ja = Old Indian civilization [Tekst] / G. M. Bonagrd-Levin. - M. : Nauka, 1980. - 333 s.
6. Bjeshem, A. Civilizacija Drevnej Indii = Civilization of Ancient India [Tekst] / A. Bjeshem. - Ekaterinburg : U-Faktorija, 2006. - 496 s.
7. Vanina, E. Ju. Srednevekovoe myshlenie: indijskij variant = Medieval thinking: Indian option [Tekst] / E. Ju. Vanina. - M. : Vostochnaja literatura, 2007. - 375 s.
8. Vasil'kov, Ja. V Zemledel'cheskij mif v drevneindijskoj jepose (Skazanie o Rash'jashringe) = The agricultural myth in the Old Indian epos (The legend on Rashyashringe) [Tekst] / Ja. V Vasil'kov // Literatura i kul'tura Drevnej Srednevekovoj Indii = Literature and culture of Ancient Medieval India. - M. : Vostochnaja literatura, 1979. - S. 99-133.
9. Vejnberg, I. P. Chelovek v kul'ture Drevnego Blizhnego Vostoka = The person in the culture of the Ancient Middle East [Tekst] / I. P. Vejnberg. - M. : Nauka, 1986. - 208 s.
10. Genon, R. Ocherki ob induizme = Essays about Hinduism [Tekst] / R. Genon. - M. : Belovod'e, 2003. -320 s.
11. Glushkova, I. P. Indijskoe palomnichestvo. Metafora dvizhenija i dvizhenie metafory = Indian pilgrimage. Metaphor of movement and movement of a metaphor [Tekst] / I. P. Glushkova. - M. : Vostochnaja literatura, 2000. - 264 s.
12. Grincer, P. A. Drevneindijskij jepos. Genezis i tipologija = Old Indian epos. Genesis and typology [Tekst] / P. A. Grincer. - M. : Nauka, 1974. - 418 s.
13. Guseva, N. R. Indija: tysjacheletija i sovremen-nost' = India: millennia and present [Tekst] / N. R. Guseva. - M. : Nauka, 1971. - 145 s.
14. Ghosh, S. Legendy i predanija Drevnej Indii = Legends and bringing to Ancient India [Tekst] / S. Ghosh. - M. : Centrpoligraf, 2009. - 250 s.
15. Dandekar, R. N. Ot ved k induizmu. Jevoljucion-irujushhaja mifologija = From the Veda to Hinduism. Evolving mythology [Tekst] / R. N. Dandekar. - M. : Vos-tochnaja literatura, 2002. - 286 s.
16. Djubi, Zh. Trehchastnaja model', ili predstavleni-ja srednevekovogo obshhestva o samom sebe = A three-part model, or ideas of medieval society about itself [Tekst] / Zh. Djubi. - M. : Jazyki russkoj kul'tury, 2000. -316 s.
17. Elizarenkova, T. Ja. Grammatika vedijskogo jazyka = Grammar of the Vedic language [Tekst] / T. Ja. Elizarenkova. - M. : Vostochnaja literatura, 1982. - 410 s.
18. Klochkov, I. S. Duhovnaja kul'tura Vavilonii: chelovek, sud'ba, vremja = Spiritual culture of Babylonia: person, destiny, time [Tekst] / I. S. Klochkov. - M. : Vostochnaja literatura, 1983. - 206 s.
19. Knabe, G. S. Istoricheskoe prostranstvo i is-toricheskoe vremja v kul'ture Drevnego Rima = Historical space and historical time in the culture of Ancient Rome [Tekst] / G. S. Knabe // Kul'tura Drevnego Rima: v 2 t. = Culture of Ancient Rome: in 2 volumes. - T. 2. - M. : Nauka, 1985. - S. 108-167.
20. Le Goff, Zh. Civilizacija Srednevekovogo Zapada = Civilization of the Medieval West [Tekst] / Zh. Le Goff. - M. : Progress, 1992. - 376 s.
21. Lysenko, V. G. Klassicheskaja indijskaja filosofi-ja v perevodah i issledovanijah rossijskih uchenyh (1990-1996) = Classical Indian philosophy in translations and researches of the Russian scientists (1990-1996) [Tekst] / V G. Lysenko // Problemy novejshej istoriografii filosofii zarubezhnogo Vostoka = Problems of the latest historiography of philosophy of the foreign East. - M. : Vostochnaja literatura, 1998. - S. 46-66.
22. Mortimer, U. Drevnij Indostan = Ancient Hindustan [Tekst] / U. Mortimer. - M. : Centrpoligraf, 2005. -206 s.
23. Neveleva, S. L. Mifologija drevneindijskogo je-posa (panteon) = Mythology of the Old Indian epos (pantheon) [Tekst] / S. L. Neveleva. - M. : Nauka, 1975. -118 s.
24. Nobel', M., Kumarasvami, A. Mify buddizma i induizma = Myths of the Buddhism and Hinduism [Tekst] / M. Nobel', A. Kumarasvami. - M. : Cen-trpoligraf, 2010. - 286 s.
25. Podosinov, A. V. Ex oriente lux! Orientacija po stranam sveta v arhaicheskih kul'turah Evrazii = Ex oriente lux! Orientation over the countries of the world in the archaic cultures of Eurasia [Tekst] / A. V Podosinov. -M. : Jazyki slavjanskoj kul'tury, 1999. - 720 s.
26. Serebijanyj, S. D. Mnogoznachnoe otkrovenie «Bhagavad-gity» = Multiple-valued revelation of «Bha-gavad Gita» [Tekst] / C. D. Serebijanyj // Drevo induiz-ma = A Hinduism tree. - M. : Vostochnaja literatura, 1999. - S. 152-194.
27. Fevr, L. Boi za istoriju = Fights for history [Tekst] / L. Fevr. - M. : Nauka, 1991. - 598 s.
28. Shohin, V. K. Indijskaja filosofija. Shramanskij period (seredina I tysjacheletija do nje.) = Indian philosophy. Sramana period (middle of the I millennium BC) / V. K. Shohin. - SPb. : Izd-vo S.-Peterburgskogo un-ta, 2007. - 423 s.
29. Jeliade, M. Svjashhennoe i mirskoe = Sacred and wordly [Tekst] / M. Jeliade. - M. : Izd-vo MGU, 1994. -114 s.
30. Gonzalez-Reimann, L. The Mahabharata and the Yugas / L. Gonzalez-Reimann. - New York : Peter Lang, 2002. - 186 p.
31. Inden R. Imagining India / R. Inden. - Cambridge : Cambridge University Press, 1992. - 530 r.
32. Lal, V The History of History. Politics and Scholarship in Modem India / Delhi : Oxford University Press, 2003. - 350 r.
33. Shulman, D. Studies in Tamil, Telugu and Sanskrit / D. Shulman. - Delhi: Oxford University Press, 2004. - 334 r.
34. Sorensen, S. An Index to the Names in the Maha-bharata / S. Sorensen. - Delhi : Oxford University Press, 1963. - 210 r.
35. Thapar, R. Asokan Indian and the Gupta Age / R. Thapar. - Dehli : Oxford University Press, 1986. - 245 r.
Дата поступления статьи в редакцию: 21.01.2019 Дата принятия статьи к печати: 24.01.2019
