Социальное развитие общества в Бурят-Монгольской АССР в 20-30е гг. Xx в Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Митупов Константин Бато-Мункич, доктор исторических наук, профессор кафедры истории Отечества Бурятского государственного университета

Горковенко Оксана Николаевна, магистрант кафедры истории Отечества Бурятского государственного университета

Mitupov Konstantin Bato-Munkich, doctor of historical sciences, professor, department of homeland history, Buryat State University.

Gorkovenko Oksana Nikolaevna, graduate student, department of homeland history, Buryat State University.

УДК 94(571.54)

E.H. Палхаева, HE. Жукова Социальное развитие общества в Бурят-Монгольской АССР в 20-30- е гг. XX в.

В статье рассматривается влияние социально-политической модернизации советского общества в 1920-1930-е гг. на динамику социального развития Бурят-Монгольской АССР. Анализируются основные итоги и следствия произошедших изменений и их влияние на социальную жизнь 20-30-х гг. XX в.

Ключевые слова: модернизация, социальное развитие, коренизация, антирелигиозная политика.

E.N. Palkhaeva, N.E. Zhukova

The social development of the society of the Buryat-Mongolian ASSR in the 1920-1930s of the XXth century

In the article the influence of the socio-political modernization of the Soviet society in the 1920-1930s on the dynamics of social development of the Buryat-Mongolian Autonomous Soviet Socialist Republic is considered. The main results and consequences of the changes and their influence on the social life in the 20-30s are analyzed.

Keywords: modernization, social development, nativization, anti-religious policy.

Понятие «социального развития» применяется для обозначения процессов совершенствования, улучшения, усложнения. Оно не только фиксирует сам факт социального изменения, но и содержит некоторую оценку этого изменения, характеризует его направленность. Так, не подлежит сомнению, что подобное развитие переживала наша страна, а вместе с ней и Бурятия в 1920-30-е гг., что нашло емкое выражение в термине социально-экономическая модернизация. В связи с проведением политических и экономических преобразований произошли радикальные изменения в общественной структуре, характере потребления, мировоззрении. Фиксация этих качественных изменений и их комплексный анализ призваны помочь, точнее представить общую картину развития Бурятии.

Первые наиболее точные сведения о национальном составе населения Бурятии были получены в результате всеобщей переписи 1926 г. Вместо вопроса о национальности здесь ставился вопрос о народности как более понятный для широких масс населения и не столь ассоциируемый с термином «нация».

Общая численность бурят, по данным переписи, составила 214 957 чел., или 41, 2% всего населения республики, что было зафиксировано переписью 1920-23-х гг. Объяснялось это тем, что группа обруселых бурят, именовавшихся в дореволюционное время «карымами» и относившаяся к «оседлым инородцам», при переписи была условно отнесена к бурятам, хотя они показали свою принадлежность к русской народности, как по национальности, так и по родному языку [2, с. 52].

На динамику и численность бурятского населения существенное влияние оказал раздел Бурят-Монгольской АССР в 1937 г. и миграция группы бурят в Монголию. В результате этих действий удельный вес бурятского населения на фоне территориального раздела и мощного притока переселенцев из центральных регионов страны снизился с 41,2% в 1926 г. до 21,3% в 1939 г. Общая численность бурят, по данным переписи 1939 г., составила 116,4 тыс. чел. [10, с. 26]. Численность русского населения по переписи 1926 г. равнялась 61,2%, но в 1939 г. составила 72%. Доля местных жителей за взятый период сократилась ввиду большого, в пределах 150 тыс. чел., притока населения [10, с.72].

В изучаемый период в Бурят-Монгольской АССР активизировались урабанизационные процессы, что оказало существенное влияние на социальную жизнь общества. Доля горожан республики стремительно увеличилась с 6,7% в 1923 г. до 30,7% к концу 1930- х гг. Значительный рост населения в

городах неблагоприятно сказывался на санитарной обстановке в них, это привело к тому, что демографическая ситуация в первой половине 1930-х гг. ухудшилась. Демографические процессы, как и общество в целом, в 1930- е гг., по мнению современных исследователей, характеризует внутренняя нестабильность. Общество находилось в состоянии постоянных изменений. Внутренняя политика СССР разрушила традиционный образ жизни, привела к раскрестьяниванию деревни и окрестьяниванию города. Высокие показатели детской и младенческой смертности, а также смертности от инфекционных заболеваний, связанных с недостаточным развитием медицинской помощи, санитарно-гигиенических и жилищных условий, уровня жизни в городах свидетельствовали о низкой социальной защищенности населения [13, с 27].

Социальная структура в деревне в конце 1920-х гг., по данным гнездовой переписи крестьянских хозяйств, выглядела следующим образом: батраков было - 6%, бедняков - 17%, середняков - 70,7%, кулаков - 5,5% [7, с. 114]. Из приведенных данных видно, что середняцкие хозяйства составляли абсолютное большинство, в то время как доля «кулаков» была несопоставимо низкой, что стало основанием для пересмотра политики раскулачивания в современной историографии. Восстановление промышленности в крае привело к увеличению числа рабочих в течение 1920-х гг. Так, в 1927-1928 гг. в государственной цензовой промышленности было занято 1215 рабочих, из которых бурят было всего 48 человек (3,95%) [1, с. 91].

К концу 1930-х гг. социальная структура претерпела значительные изменения. В отчетах государственного статистического комитета (управления) приводится следующая категоризация населения республики, характерная для 1930-х - рабочие, служащие, крестьяне, единоличники [4, л. 166], составлявшие по данным переписи 1939 г. 98% населения, при том, что только 2% - кустари и крестьяне-единоличники [7, с.212].

Конфессиональный состав населения Бурятии в 1920-30-е гг. выглядел следующим образом: буддийской церкви принадлежало первенство по количеству служителей культа, в среднем на одного ламу приходилось по десять верующих. По данным спецслужб, на 1922 г. буддийская конфессия располагала 46-ю зданиями культа и имела 7 419 служителей культа и 777 830 верующих [9].

Государственная политика по отношению к представителям всех конфессий республики определялась общими установками, предполагавшими борьбу с религиозным сознанием. В качестве способов и методов борьбы было предложено запрещения поступления в хувараки детям до 18 лет, недопустимость открытия школ советского типа при дацанах, гонения священнослужителей, комбинирование тибетской медицины с европейской, высокое налогообложение и проч.

Прямым последствием преследований духовенства стал непрерывно нараставший процесс выхода священнослужителей из дацанов и церквей, все чаще сопровождавшийся сложением сана. Однако преследование духовенства не прекращалось и после сложения сана и выхода из дацанов и церквей: священнослужители находились в «черных списках» властей. Автоматически лишенные прав и свобод (как «социально-чуждые советской власти элементы»), они не восстанавливались в них зачастую и после сложения сана [5, с. 75].

Ко времени образования республики в 1923 г. существовало 211 православных храмов, 81 старообрядческий молитвенный дом, 1 католический костел [8, с. 66]. В начале 1920-х гг. православная церковь Бурятии раскололась на обновленцев и староцерковников, что стало следствием целенаправленной антирелигиозной политики государства. В Бурятии соотношение обновленческих и староцерковных храмов было таким же, как в целом по России. Например, из 8 православных храмов города Верхнеудинска три храма относились к обновленческому толку - Одигитриевский кафедральный собор, Спасская церковь, Свято-Возненсенский храм за р. Удой, а остальные сохранили статус староцерковных. В Забайкалье деление на обновленцев и староцерковников не получило широкого распространения, фактически обновленческие церкви были сохранены на некоторое время. Посещение храмов для нарождающийся государственной, чиновничьей элиты становилось невозможным из-за идеологических соображений, поскольку обстоятельство посещения храмов и отправления религиозных обрядов трактовалось однозначно отрицательно. Количество прихожан при новой перерегистрации храмов значительно уменьшалось [11, с. 115].

До начала массовых репрессий, по данным на 1 января 1930 г., на территории республики действовало 319 приходов и общин: буддийских - 37, православных - 210, старообрядческих - 53, мусульманских - 6, еврейских - 7, христиан-баптистских - 5, католических [12, с.1]. Однако антирелигиозная борьба середины 1930-х гг. привела к тому, что большая часть храмов и культовых сооружений была закрыта или разрушена.

Безусловно, одним из важных факторов общественного развития стали изменения в культурной сфере, проявлением которых стала «коренизация» аппарата управления. В исторической литературе под «коренизацией» понимается двуединая политика стимулирования национальных языков и национальных элит. Она «предусматривала расширение образования и подготовку кадров управленцев, хозяйственников и интеллигенции среди «коренных национальностей» в республиках [14, с. 22].

Важнейшей «задачей национально-автономного строительства, - утверждает А.А. Елаев, - было приспособление органов создаваемой государственной власти и их аппарата к местным национальным условиям. Для ее решения необходимо было в сжатые сроки осуществить перевод делопроизводства на бурятский язык и привлечь в аппарат представителей «коренной» национальности. Эта объективная необходимость совпадала с задачами укрепления Советской власти в республике и усиления ее влияния на бурятское население» [6, с. 182]. Можно утверждать, что коренизация была призвана встроить этничность в советскую политическую систему и погасить тем самым ее мобилизационный потенциал, перенаправив его в русло национально-государственного социалистического строительства [3, с. 250].

В исторической литературе описывается и динамика проведения процесса «коренизации». Так, если в 1926 г. количество ответственных работников-бурят равнялось 7,8%, то в 1928 г. их количество увеличилось до 22,4%. К 1936 г. в аппарате республиканских организаций и учреждений БМАССР работало 32,7% бурят, в районном аппарате - значительно больше [7, с. 184]. Таким образом, в результате проведения политики «коренизации» аппарата определенная часть бурятского населения была привлечена к управлению, повысила свой культурно-образовательный потенциал.

На развитие общества оказали влияние и другие изменения духовной жизни, а именно: ликвидация неграмотности взрослого населения, рост кадров национально-культурной интеллигенции, развитие сети культурно-просветительных учреждений, разработка нового бурятского алфавита и введение обучения на бурятском языке. В то же время крайняя идеологизация культуры привела к ряду негативных явлений, среди которых историки отмечают: объявление реакционными религий, исповедуемых народами Бурят-Монгольской АССР, уничтожение храмов, религиозной литературы, искоренение многих традиций и обрядов, морально-этических ценностей [7, с. 116].

Таким образом, Бурят-Монгольская АССР в 1920-30-е гг. переживала период динамичного социального развития, обусловленного проводимой в СССР политической и экономической модернизацией. Политико-экономические процессы оказали влияние на национальный состав населения республики, его социальную структуру, которая, претерпев значительные изменения, повысила «вертикальную» мобильность населения. Проводимая в республике «коренизация» аппарата управления существенно повысила образовательный и культурный потенциал населения, привела к активизации участия местного общества в деятельности органов власти. Изменения в духовной сфере - антирелигиозная политика, идеологизация культуры, уничтожение традиций и обрядов - оказали негативное воздействие на социальную жизни бурят-монгольского общества.

Литература

1. Балдано М.Н. Особенности социалистической индустриализации в СССР (1930-1950-е гг.) // Вестник БГУ. Сер.4. История. 247 с.

2. Бошектуев А.В. Изменение численности бурят в 1920-1930 гг. на территории Бурят-Монгольской АССР // Мир Центральной Азии. История. Социология: материалы междунар науч. конф. - Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2002, 182 с.

3. Варнавский П.К., Дырхеева Г.А., Скрынникова Т.Д.. Бурятская этничность в контексте социокультурной модернизации (конец XIX - первая треть XX вв.). - Иркутск: Оттиск, 2003. 105 с.

4. ГАРБ Ф.Р-196, д. 144, л.166

5. Доржиев Д.Л. К вопросу о проведении «антирелигиозной» кампании в Бурятии на рубеже 1920-1930-х гг. // Бурятский буддизм: история и идеология. - Улан-Удэ: Изд-во БНЦ, 1997. 146 с.

6. Елаев А.А. Бурятский народ: становление, развитие, самоопределение. - М.: Вестком, 2000. 350 с.

7. Елаев А.А. Бурятия: путь к автономии и государственности. - М.: Антал, 1994. 176 с.

8. Курас Л.В., Цыренпилова И.С. Дамский вопрос в Бурятии в 1920-е гг. // Россия и Восток: взгляд из Сибири в начале тысячелетия: материалы и тезисы докл. междунар. научн.-практ. конф. / под ред. В.И. Дятлова. - Иркутск, 2002.

9. Курас Л.В., Базаров Б.В. Бурят-Монгольская АССР в 20-30-е годы: репрессивная политика советского государства // Национально-государственное строительство в Республике Бурятии: материалы и источники. - Улан-Удэ, 2008. - Ч. 2 . -С.237-244.

10. Мангатаева Д.Д. Население Бурятии : тенденции формирования и развития. - Улан-Удэ : Изд-во БНЦ СО РАН, 1995. С. 130.

11. Митыпова Г.С. Православие в истории и культуре Бурятии. - Улан-Удэ : Республиканская типография, 2005. С 231.

12. Официальный сервер органов государственной власти Республики Бурятия / Режим доступа: http://egov-burvatia.ru (дата обращения: 20.01.2012).

13. Тишков В.А. Очерки теории политики и этничности в России. - М.: Русский мир, 1997. С. 532.

14. Хабаева Ю.В. Урабанизационные процессы как фактор социокультурной трансформации в БМАССР (конец 1920-х -конец 1930-х гг.): дис. ... канд. ист. наук. - Улан-Удэ, 2008.

Палхаева Елизавета Николаевна, кандидат исторических наук, доцент, заведующий кафедрой истории Отечества Бурятского государственного университета, e-mail: [email protected], моб. тел. 89021663190

Жукова Наталья Евгеньевна, аспирант кафедры истории Отечества Бурятского государственного университета, e-mail: [email protected]

Palkhaeva Elizaveta Nikolaevna, candidate of historical sciences, associate professor, head of the department of homeland history, Buryat State University, e-mail: [email protected], тоб. Ph. 89021663190

Zhukova Natalia Evgenevna, postgraduate student, department of homeland history, Buryat State University, e-mail: [email protected]

УДК 94(571.5)

Т.Е. Санжиева, С.Д. Хуташкеева, Е.Е. Тармаханов Ярмарочная торговля в Западном Забайкалье в начале XX в.

В статье рассмотрены особенности ярмарочной торговли в Западном Забайкалье, основной состав объектов продажи, уровень спроса и предложения. Показаны основные тенденции в развитии ярмарочной торговли накануне и в годы Первой мировой войны, которые заключались в постепенном ее сокращении.

Ключевые слова: торговля, ярмарки, товары.

Т.Е. Sanzhieva, S.D. Khutashkeeva, Е.Е. Tarmakhanov

Fair-trade in the Western Transbaikalye at the beginning of the 20th century

The article considers the peculiarities of fair trade in the Western Transbaikalye, the basic composition of the objects of sale, the level of demand and supply. The article shows the main trends in the development of fair trade on the eve of and during the years of the First world war, which conclude in its gradual reduction.

Keywords: trade, fairs, goods.

Торговля в Забайкалье осуществлялась в городах на ярмарках, по-прежнему игравших значительную роль в торговле края. Ежегодно крупные ярмарки проводились в Верхнеудинске, Баргузине, Ка-банске, Анинске, Кударе. Самые крупные ярмарки, снабжавшие Забайкалье в основном привозным товаром, проводились в городе Верхнеудинске. Это январская (с 18 января по 1 февраля) и Кресто-воздвиженская сентябрьская (с 15 по 29 сентября) ярмарки. На ярмарку привозились преимущественно мануфактурные, бакалейные и кожевенные товары [1].

В конце XIX в. среднегодовой оборот январской Верхнеудинской ярмарки в среднем составлял 2 339 тыс. руб. На рубеже веков ярмарка стала нерентабельной, и привоз товаров и их сбыт неуклонно сокращались. Так, в 1897 г. на ярмарку было привезено товаров на сумму 2 413 429 руб., а продано на 1 509 288 руб., в 1900 г. соответственно 2 150 820 руб. и 1 042 506 руб., в 1902 г. 1 076 000 руб. и 604 160 руб. [2]. Обороты Верхнеудинской ярмарки за 1897-1902 гг. упали более чем в два раза, несмотря на рост населения. Поэтому для поддержки существования Верхнеудинской ярмарки Городская Дума приняла решение от 14-15 февраля 1902 г. сократить период работы ярмарки до 14 дней, для того чтобы освободить торговлю от государственного промыслового налога.

Второй по величине была Спасо-Преображенская ярмарка, проводившаяся ежегодно в Селенгин-ском уезде в селе Чертовоинское с 1 августа по 20 сентября. На этой ярмарке обращались мануфактурные, кожевенные и бакалейные товары, а главное омуль, время лова которого совпадало со временем проведения ярмарки. Среднегодовой оборот этой ярмарки в конце XIX в. составлял 862 тыс. руб. [3]. Но с проведением железной дороги значение ярмарок начинает постепенно снижаться. Например, в 1913 г. на Верхнеудинской январской ярмарке было продано товаров на сумму 812 022 руб., а на сентябрьской - на 13 895 руб. [4]. В общей сумме продажа составила 825 917 руб., то есть почти в три раза меньше по сравнению с концом XIX в. На Верхнеудинскую ярмарку товары привозились в основном иркутскими и местными забайкальскими купцами. На ярмарки купцы привозили ткани,