CC BY
56
УДК 821.161.1 (Платонов А.) К. С. Когут, Н.П. Хрящева
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ В ПЬЕСЕ А.П. ПЛАТОНОВА «ГОЛОС ОТЦА»
Статья посвящена анализу социально-политического контекста пьесы А.П. Платонова «Голос отца». Метод контекстуального анализа позволил проявить полемику художника с государственной программой развития страны 1930-х годов, наиболее сильно выразившейся в лозунгах Сталина: «Техника в период реконструкции решает всё» и «Сын за отца не отвечает». Несовершенство и глубинную бесчеловечность этих лозунгов художник проявляет на уровне сюжета диалогом отца и сына, искусно «прикрывая» его семантику знаками умолчания. Трагедия «страшного времени» понимается Платоновым в перспективе пушкинского контекста, который дополняет семантику социально-политического контекста. Взгляд Пушкина на самодержавие как на катастрофическую «стихию» оказывается для Платонова наивысшим проявлением мудрости и , во многом, образцом и определяет поведение писателя во время сталинских репрессий.
Ключевые слова: Платонов, Сталин, писатель и власть, контекст, Пушкин.
При анализе пьесы «Голос отца» (1937-1938) мы будем опираться на исследования, посвященные теории драматического сюжета. Так, Н.И. Ищук-Фадеева разграничивает понятия сюжета и коллизии в драматургии. Коллизия - только «источник развертывания сюжета», то есть «понятие, объединяющее внеэстетическую и эстетическую реальности в представлении о жизненном противоречии» [11. С. 97]. Суть «жизненного противоречия» точно определяет В.Е. Хализев: «Всеобщая основа коллизии - это недостигнутое духовное благо человека, или, выражаясь в манере Гегеля, начало неприятия „наличного бытия". И это неприятие (или неполное приятие) жизни человеком невозможно свести к ситуациям преходящим и кратковременным, возникающим и исчезающим по произволу случая и воле отдельных людей» [16. С. 132-133]1. Коллизия, определяя сюжет, не является действием, а составляет лишь его предпосылку, изначальное противоречие. Поскольку конфликт в драме является основным «двигателем» сюжета2, то возникает необходимость разграничить коллизию и конфликт. В теории драмы эти два понятия не являются синонимичными: «Коллизия характеризует внешние обстоятельства, а конфликт неизменно затрагивает внутреннюю жизнь героя, точнее - его позицию» [11. С. 97]. Коллизия, в отличие от конфликта, преобладает в эпосе, поскольку отражает противоречия объективного движения жизни.
Специфика конфликта пьесы «Голос отца» заключается в том, что один из героев - отец -мертв. Но поскольку душа его, в миропонимании автора, жива, сын, пришедший на могилу отца, вступает с ним (его душой) в диалог. В ремарке А. Платонов отмечает:
В дальнейшем идет диалог между сыном, Яковым, и отцом его, говорящим через сердце Якова, - голосом, однако, того же сына; т. е. Яков говорит, спрашивает и отвечает сам себе; но в голосе сына и отца есть все же разница, хотя эти два голоса и принадлежат одному реальному человеку - Якову, и «голос отца» по существу голос того же Якова. Играть на сцене «голос отца» другому актеру не следует, потому что это будет грубой художественной ошибкой, которая придаст сцене мистический оттенок, тогда как эта сцена должна быть совершенно реалистической. Впрочем, может быть, «голос отца» как раз следует играть другому актеру [7. С. 205]3.
Понять ремарку можно, лишь учитывая желание Платонова сделать пьесу подцензурной. В первой части ремарки автор говорит, что в голосе отца и сына есть все же разница, хотя эти два голоса и принадлежат одному человеку. Далее, требуя от актеров того, чтобы сцена была «совершенно
1 Исследователь также пишет: «Конфликт драматического (да и любого иного) сюжета... либо знаменует нарушение миропорядка, в своей основе гармонического и совершенного, либо выступает как черта самого миропорядка, свидетельство его несовершенства иди дисгармоничности» [16. С. 134].
2 В. А. Сахновский-Панкеев определяет конфликт как «движущую силу драмы»; «в нем - сердцевина драмы, ее смысл, ее нравственный пафос» [13. С. 11].
3 Далее текст цитируется по этому изданию с указанием страниц в скобках.
реалистической», лишенной мистики, Платонов, тем не менее, допускает возможность играть «голос отца» другому актеру.
Второй момент, также специфичный для «Голоса отца», который позволит нам проследить за развертыванием сюжета в пьесе, связан с тем, что одним из персонажей является сам А. Платонов. На присутствие автора указывает первая часть обширной ремарки в начале:
За решеткой у изголовья могилы - вертикально поставленный тесаный камень, с надписью: «Александр Спиридонович Титов. Инженер. Продолжатель дел Уатта и Дизеля. Скончался в 1925 году, жития его было 38 лет и 3 месяца» (205).
В данной ремарке обращает на себя внимание дата смерти отца: «Скончался в 1925 году...». Тонкий комментарий к этой детали в примечаниях к пьесе дает Н.М. Малыгина: «С 1923 по 1925 год Платонов проводил мелиоративные работы в Воронежской губернии. Возможно, называя дату смерти героя, он помнил об этом драматическом периоде своей жизни. В письме в Наркомат земледелия (...) 3 апреля 1925 года он сообщал о неизбежном крахе успешно начатого (...) дела из-за отсутствия средств: „Необходимо, чтобы начавшаяся героическая эпоха мелиораций не прекращалась жалким образом. Тогда хоть самоубийством кончай"» [8]. Еще более определенное указание на присутствие автора в пьесе делает А.А. Харитонов, усматривая в начертанном на могильном камне жизненном сроке: «жития его было 38 лет и 3 месяца» «не очень сложно зашифрованное указание на самого автора»4 (Платонов родился 28 августа 1899 года.).
Попытаемся проследить движение конфликта в пьесе. Начало разговора Якова с умершим отцом связано с недоумением сына:
Краткое молчание.
Яков. Папа. А зачем тебе жить, когда ты уже умер? Раз ты умер, больше тебе ничего не надо... Значит, ты опять хочешь жить?
Голос отца. Нет, жизнь моя окончена. Больше я жить не могу и не буду, - я умер. Но я хочу остаться в тебе памятью..., чтобы ты думал иногда обо мне и утешался, когда тебе бывает трудно (206).
В этом диалоге отец пытается приоткрыть Якову предназначение и смысл своей «новой» жизни. Эта жизнь возможна только благодаря воспоминанию сына об отце, т. е. речь идет не о воскрешении отца сыном, а о памяти («Я хочу остаться в тебе памятью»). Робость и нерешительность, с которой Яков задает вопросы «указывают» на неполноту понимания им «новой» жизни отца. Попытка отца ответить на недоумение Якова рождает у него новый вопрос:
Яков. А зачем тебе так жить, - тебе разве нужно?
Голос отца. Мне ничего не надо... Но я хочу сберечь тебя от горя, от ненужного отчаяния и ранней гибели... Поэтому я живу тебе на помощь (206).
Здесь мы вновь сталкиваемся с неполнотой понимания сыном отца, о чем свидетельствует повтор вопроса Якова: «А зачем тебе жить» - «А зачем тебе так жить». Но если ответом на первый вопрос служила память сына об отце как важнейшая форма его существования, то при ответе на второй отец объясняет Якову свою «охранительную» функцию: «Я живу тебе на помощь».
Следующее звено диалога выражает удивление сына по поводу странного предположения его отца. Слово «измена» в данном эпизоде диалогового пространства прозвучит пять раз:
Голос отца. Я ради тебя томлюсь, чтобы ты не изменил мне. Яков. Папа, как же я могу изменить тебе? Ты же умер, а я жив.
Голос отца. Это верно. Но ты можешь мне изменить, и твоя измена будет самой страшной для меня...
Яков. ...Но я не могу тебе изменить. Голос отца. Нет, можешь (207).
4 А.А. Харитонов также отмечает, что в рукописи пьесы А. Платонов нарисовал свой автопортрет [17. С. 398].
Почему измена для отца «самая страшная»? Если на этот вопрос еще как-то можно ответить, то сложнее понять, почему отец предполагает в сыне возможность измены? Отец потому и называет возможность измены сына «самой страшной», что он имеет в виду не себя только, а идеалы и устремления своего поколения, представителем которого он был. Эти идеалы имеют огромную значимость для сыновей. Понимание этой значимости способно обеспечить Якову возможность быть истинным продолжателем дела отца. Они соотнесены с судьбами мира, его благоустроением, подлинными горизонтами свободы. Страшась того, что отец, будучи мертвым, так и останется для сына «незнакомцем», он решается на исповедь, в которой изъясняет сыну идеалы своего поколения:
Голос отца. Посмотри вокруг себя. Здесь одни могилы. И в них люди. Все они, - и тот, кто умер уже старым и кто молодым, - все они умерли, не узнав истинной жизни... Нет, мы не знали ни счастья, ни истины, ни простого удовлетворения от своей работы и от своих страданий. Но мы тоже хотели создать великий мир благородного человечества, и мы чувствовали себя достойными его. Мы спешили работать, мы воевали, мучились и болели, мы устали и умерли...
Яков. Я все знаю это, папа...
Голос отца. Мы верили в прекрасную душу человека. Мы жили на свете как больные, как в бреду. Мы собирались друг с другом и согревались один от другого. Жили мы или нет? Я уже не помню. Все прошло слишком быстро, как в детском сновидении, я помню лишь свою муку, однако и ее теперь забыл и простил... Но мы сделали кое-что в жизни: мало, но сделали. Мы верили в лучшего человека, - не в самих себя, но в будущего человека, ради которого можно вынести любое мученье. И мы передаем вам, своим детям, эту надежду, больше нам некому ее передать. А вы не должны изменить нам (207).
Отец начинает свою исповедь с «повести» жизни, о чем свидетельствует форма прошедшего времени: «верили», «жили», «собирались», «согревались». Он «рисует» сыну образ единения людей, связанных одной «общей» идеей, порывом, мечтой, надеждой. Обратим внимание на то, что отец указывает сыну на ландшафт, видя его весьма своеобразно: «Здесь одни могилы...». Тем самым, он заставляет сына увидеть людей своего поколения. Они умерли отнюдь не с мыслью о том, что жизнь благоприятствует человеку. Далее местоимение «они» переходит в «мы»: отец начинает говорить от своего лица, то есть переходит к собственно исповедальной форме. Жизнь прожита им и его поколением в мученическом труде, граничащем со страданиями. Но всё это окупалось в жизни поколения отца «великой» целью: «Мы тоже хотели создать великий мир благородного человечества, и мы чувствовали себя достойными его». А так как эта цель не была для них утопией, то она и побуждала их спешить работать, воевать, мучиться, болеть, но идти до конца, до усталости и смерти. Яков пробует прервать отца, говоря ему, что он всё это знает. Но отец не замечает реплики сына. Он продолжает, пытаясь объяснить ему, почему его поколение сознательно обрекало себя на мученическую жизнь. Вглядимся в эти объяснения: «Мы верили в лучшего человека... в будущего человека, ради которого можно вынести любое мученье». Поколение отца верило, что благодаря его мукам родится новый -«лучший», нравственно совершенный человек.
Каков характер осмысления сыном исповеди отца? В репликах сына обращают на себя внимание многочисленные повторы: «Я чувствую тебя, я знаю...» (207); «Я всё знаю это, папа...» (207); «Я это знаю» (208); «Но я знаю...» (208); «Я знаю» (209); «А все равно знаю...» (209). Сын, словно пытается сообщить отцу о том, что требующиеся для жизни знания он уже обрел. В ответ на сыновнее «знание» звучит еще один повтор, на этот раз отцовский: «Не знаю, был бы я счастливым... » (208); «Не знаю, как у вас теперь» (208). Ряды повторов обнаруживают глубинное несовпадение мироощущений героев, только отчасти мотивированное возрастом Якова. Наиболее полно это несовпадение проявлено разностью осмыслений прожитой жизни отца:
Яков. Папа. Ты умер давно. Ты не знаешь, что теперь на свете. Твоя работа по экономии топлива в машинах сберегла миллионы тон мазута, и мама получает пенсию. Голос отца. Не знаю, был бы я счастливым... (208).
Если Яков мыслит сделанное отцом в границах научно-технических достижений, служащих переоборудованию мира (что совпадает с платоновскими взглядами 1920-х годов5), то его отец рисует сыну иную - нравственно-этическую перспективу сделанных открытий. И эта перспектива выглядит отнюдь не однозначной, что запечатлено репликами, выражающими неуверенность отца («Не знаю, был бы я счастливым...»). Сбитый с толку, сын задается главным вопросом:
Яков. Кто же враг человеку?
Голос отца. Другой человек.
Яков. А кто друг?
Голос отца. Тоже человек. Вот в чем тягость и печаль жизни. Если бы против людей стояла
одна природа, тогда бы осталась одна простая и легкая задача (208).
Итогом подвижнической деятельности отца стало горькое понимание непростой «диалектики» Природы и Техники. На пути ее «усвоения» поколение отцов мало продвинулось, потому что данная «диалектика» отражает саму суть существования человеческого сообщества, увязывая в единое целое Природу и наступающую на Нее Технику.
Диалектика Природы и Техники была ясна Платонову еще в 1920-е годы при создании «Эфирного тракта». Персонажный ряд повести отражает критический взгляд автора на идею Техники как самодовлеющую. Он предстает парадигмой «мозговых головастиков», которые, затомляя в себе сердце, руководствуются одним разумом. Вот рассуждение одного из них:
- Ведь, по сути и справедливости, я ничего не достиг. Я только испытал новый способ управления миром и совсем не знал, что случится! ...Верно, Волчок, что сердце наше - это болезнь?
А? Верно, ведь, что сентиментальность - гибель мысли? Ну, конечно, так! Разрубим это противоречие в пользу головы и пойдем спать! [10. С. 61]
Исаак Матиссен «нечаянно» губит своего лучшего друга Михаила Кирпичникова и вскоре погибает сам, забыв о крохотной мелочи - завести будильник, контролирующий его опыт. При еще более чудовищных обстоятельствах погибает и Егор - сын Кирпичникова. «Подлая жизнь», которой платоновские «продвинутые» герои сочиняют разные технически-хитроумные ловушки, оказывается ими принципиально не уловленной. Ибо произошедшая с ними трансмутация покончила с живой жизнью внутри них самих [18].
Наиболее глубокий комментарий к диалектике Сердца и Ума, реализующийся в идее самодовлеющей Техники, находим в статье А. Платонова «О первой социалистической трагедии» (1934) [9. С. 640-644]6, которая является «своеобразным философским и культурным метатекстом» (Н.В. Корниенко) творчества художника 1930-х годов: «В чем же истина современной нам исторической картины? Истина, по-моему, в том, что „техника ... решает все". Техника - это и есть сюжет современной исторической трагедии, понимая под техникой не один только комплекс искусственных орудий производства... а и самого техника - человека, чтобы не получилось чугунного понимания вопроса» [9. С. 641]. Включив в осмысление техники главный фактор - человека, Платонов переходит к изъяснению «диалектики» техники и природы: «Она (природа - К.К., Н.Х.) не велика и не обильна... Между техникой и природой трагическая ситуация. Цель техники - „дайте мне точку опоры, я переверну мир". А конструкция природы такова, что она не допускает, когда ее обыгрывают» [9. С. 641].
Отметим, что размышления Платонова над диалектикой Природы и Техники связаны с ее центральным местом в государственной программе развития страны 1930-х годов. Она определилась уже в 1931 г. высказыванием Сталина: «Техника в период реконструкции решает все». Приведем полный фрагмент сталинской фразы: «Большевики должны овладеть техникой. Пора большевикам самим стать специалистами. Техника в период реконструкции решает все. И хозяйственник, не желавший изучать технику, не желавший обладать техникой, - это анекдот, а не хозяйственник» [14]. В этой речи Сталин упрекает хозяйственников в том, что они «не понимают новой обстановки» и не верят в идею «механизации» страны.
5 В.Ю. Вьюгин пишет: «„Разгадать природу", „победить врага человека - природу" - фразы из лексикона молодого Платонова, именно в этом видящего главную цель общества после победы социальной революции» [1. С. 416].
6 Перекличку диалога с осмыслением сталинских формул в данной статье отметила Н.М. Малыгина. См. примечания к пьесе «Голос отца» [8. С. 447].
Эта мысль так важна для А. Платонова, что он отваживается на полемику с «вождем», считая, что «история как всемирная трагедия началась вместе с человеком, но техника служит ее заключительным актом» [9. С. 642]. Одним из возможных путей преодоления этой трагедии, по мнению художника, является искусство: «Но сам человек меняется медленнее, чем меняет мир. Именно здесь центр трагедии. Для этого нужны творческие инженеры человеческих душ. Они должны предупредить опасность опережения человеческой души техникой» [9. С. 642-643]. Вступая в полемику со Сталиным, Платонов вспоминает еще одну известную фразу, которую тот повторил вслед за Ю.К. Олешей: «Инженеры человеческих душ» и «таким образом официально ввел эти слова в круг крылатых выражений своего времени. Не случайно, используя этот образ, Сталин иногда уточнял: „Как метко выразился товарищ Олеша..." (по воспоминаниям литературоведа Виктора Шкловского, которыми он поделился с писателем Юрием Боревым...)» [19. С. 314-315]. Именно писатели как «инженеры человеческих душ», по мнению Платонова, могут изменить ход истории, избежать ее трагического «соскальзывания» к бездуховности при помощи воспитания в читателях зачатков подлинной нравственности: «В формуле об инженерах душ скрыта тема первой чисто социалистической драмы. Через несколько лет эта проблема станет важнее металлургий; вся наука, техника и металлургия - все оружие власти над природой - будут ни к чему, если они достанутся в наследство недостойному обществу» [9. С. 642].
Эту реальную сложность взаимоотношений Природы (в том числе природы человека) и Техники и пытается передать отец сыну. По мнению отца, техника в руках безнравственного существа будет оружием против человека. Что же сын понял из всего сказанного отцом?
Яков (в волнении). Ты прав, отец! Так делают теперь только враги людей, но мы их раздавим, потому что самая высокая техника - это высший человек, а высший человек живет у нас, в Советском Союзе (208).
Сын «переводит» высказывания отца на «язык» советской риторики и политической борьбы 30-х годов: «высший человек», «враги людей». Причем мы не должны забывать, что старания А. Платонова направлены на то, чтобы сделать пьесу подцензурной. Поэтому мы вновь вынуждены прибегнуть к контексту: именно в Советском Союзе ярлык «враг народа» «приклеивался жертвам политических репрессий, всем, кто по той или иной причине подозревался в неблагонадежности» [19. С. 143]. Яков понял только внешнюю сторону исповеди отца, которая сменяется проповедью сына. Переход его реплик на советскую риторику продолжен славословием в адрес Сталина:
Яков. Я еще сам не научился всему его (Сталина. - К.К., Н.Х.) учению. Но я знаю, что Сталин учит всех людей быть верными детьми своих отцов, он велит никогда не изменять тому, что было в отцах высшим и человеческим... (208)
Эта проповедь выполнена по всем правилам общепринятой риторики 1930-х годов. При внимательном прочтении нетрудно обнаружить его внутреннюю противоречивость: «Сталин учит... » - «Я еще сам не научился всему его учению». Какой образ Сталина создает проповедь Якова? Он учит сыновей «никогда не изменять» идеалам отцов. Слово «изменять», появляясь в новом контексте, приобретает новые смысловые грани: «враг человеку» «прочитывается» как безнравственное существо, стоящее у власти и толкающее сынов на «измену» отцам.
Вместе с тем, проповедь сына может быть понята только с учетом социально-политической ситуации, созданной во многом знаменитой фразой Сталина: «Сын за отца не отвечает», который предлагал новому поколению отречься от своих отцов или отправиться за ними в лагеря7. Эти слова, «ска-
7 Позволим себе процитировать меткую характеристику данного лозунга из поэмы В.А. Твардовского «По праву памяти»:
Сын за отца не отвечает -Пять слов по счету, ровно пять. Но что они в себе вмещают, Вам, молодым, не вдруг обнять. ...Забудь, откуда вышел родом, И осознай, не прекословь: В ущерб любви к отцу народов Любая прочая любовь. [15. С. 264, 275]
занные им на совещании комбайнеров (1 декабря 1935 г.) в ответ на выступление участника совещания А. Г. Тильба. Последний сказал: „Хоть я и сын кулака, но я буду честно бороться за дело рабочих и крестьян» (Правда. 1935. 4 дек.). На что и последовал широко растиражированный советскими газетами знаменитый, хотя и не подтвержденный последовавшими репрессиями, ответ» [19. С. 736].
Платонов подчеркивает нравственную противоестественность этого лозунга в своем письме Сталину: «Мне кажется, что плохо, если отказывается отец от сына или сын от отца, поэтому я от сына никогда не могу отказаться, я не в состоянии преодолеть своего естественного чувства к нему. Я считаю, что если сын мой виновен, то я, его отец, виновен вдвое, потому что не сумел его воспитать, и меня надо посадить в тюрьму и наказать, а сына освободить» [6. С. 445-446].
В пьесе Платонов сознательно меняет смысл сталинского лозунга на противоположный с тем, чтобы читатель-зритель не мог не обратить внимание на эту подмену. Такого рода «подмена» сталинской мысли позволяет отцу продолжить исповедальную интонацию:
Голос отца. Ты должен быть моим идеалом! Но кто поможет тебе быть таким человеком, и будет ли это так? - Ведь я, твой отец, мертв и бессилен...
Яков (вставая на ноги). Так будет, отец! ...я один буду защищать тебя, Сталина и самого себя! (209)
Изъясняя сыну смысл исторической преемственности, суть которой состоит в родовой памяти как первоначале духовности, отец задается вопросом: «Но кто поможет тебе быть таким человеком...?». Этот вопрос иносказательно подчеркивает, что Яков может подпасть под воздействие ложных идеалов, которые и заставят его совершить измену. Сын вновь не понимает отца, что отражено «обыгрыванием» политической риторики в его репликах. Понять же смысл данного диалога позволяет его наиболее трагический этап:
Голос отца. Ты погибнешь тогда, мой мальчик.
Яков. Но ведь ты тоже погиб!.. Что тут страшного - умереть?
Голос отца. Умереть не страшно. Ты не бойся смерти: это не больно (209).
Обращают на себя внимание два, на первый взгляд, синонимичных слова: «погибнуть» и «умереть». Однако выбор этих слов далеко не случаен. «Погибнуть» - значит умереть насильственной смертью. Сын не понимает, что судьба отца не является случаем, она есть закономерная гибель от рук «неправедной власти», и на этот раз он может повторить ее. Это непонимание отражено в реплике Якова заменой слова «погиб» на «умер».
Мотив гибели продолжен во второй части пьесы. У нее несколько иная семантика: оборвавшийся диалог с отцом в этой части не возобновится. Данная часть является развернутым «комментарием» к диалогу отца с сыном, также включающим в себя реалии платоновской современности. Смысл этой части показал А. А. Харитонов [17]: она заключается в совершившейся измене Якова отцу. Исследователь прочитывает финал пьесы на двух разных уровнях: сюжетном и идейно-символическом: «На сюжетном уровне зло (прямое надругательство над могилами отцов) наказано, добро (понимаемое как надлежащий уход за могилами и порядок на кладбище) торжествует» [17. С. 402]. Идейно-символический уровень сложнее: он «актуализирует ... проблему отношений героя (Якова. - К. К., Н. Х.) и власти» [17. С. 402]. С одной стороны, в финале пьесы появляется представитель власти - милиционер, который «поддерживает культурнические устремления Якова, выступает в защиту сохранности кладбища» [17. С. 402]; с другой стороны, Яков испытывает влияние официальной идеологии: «это влияние проявляется и в проснувшейся в нем вдруг готовности к доносительству ... и в его склонности к конформизму» [17. С. 402]. Этот конформизм проявлен в диалоге Якова со Служащим, который «появляется» на кладбище, выкапывает надмогильные камни с целью сооружения на этом священном месте Парк культуры и отдыха:
Служащий (Ворочает надмогильный камень, слабо сдвигая его с места). ... Смешно и забавно тут будет! Мороженое, компот в чашках, двор смеха в загородке. <... > Тут целый парад красоты будет, тут прелесть что такое начнется! А ты что стоишь? Говори - хорошо ведь получится?
Яков (заслушавшись - в изумлении). Хорошо (211).
Конформизм сына проявлен его «невольным» «союзом» со Служащим. Попадая под заманчивое воздействие чужого слова, «прелестно» обещающего «целый парад красоты», Яков изменяет отцу, возможно, не осознавая этого сам. Платонов, изображая «механизм» воздействия власти на сознание молодого поколения, показывает, как это воздействие переходит в измену идеалам отцов, превращая человека в очередного «служащего» при государстве.
Наглядным воплощением последствий измены, «стирающей» память, являются реплики Служащего:
Служащий. Так велели. Камень и железо в утиль, дерева на корчевку... <... > Мы любим строить красоту и пользу из утиля! (210, 212).
Формой осквернения праха является государственная программа по сбору утильсырья, которая была повсеместно развернута в 1930-е годы8. Эту программу и транслирует служащий, доводя ее до абсурдной тупиковости. В утиль попадают не только могильные атрибуты, не только похороненные люди, но и память о них. Полная беспамятность проявляет себя мотивом утиля, смысловая наполненность которого проявляется дематериализацией, выливающейся в бесформенность, переходящую в забвение: «...Дай кладбище уберем, и ты все позабудешь: места тогда, где сейчас стоишь, не найдешь: тут ферверок будет иль квас по кружке отпускать - от жажды... А родня покойников, которая жива еще, сама придет плясать сюда, - кому тут плакать, кого помнить!..» (210).
Вторая часть проявила глубинные причины измены Якова отцу, которые состоят в воздействии «неправедной власти» на молодое сознание. Эту глубинную диалектику отец и пытается передать сыну: несовершенство социально-политической структуры есть следствие нравственно-этических изъянов человеческой природы.
Образ «недостойного существа» входит в платоновскую пьесу под знаком пушкинской «неправедной власти»:
Голос отца. В руках зверя и негодяя самая высокая техника будет оружием против человека
(208).
8 1930-е годы - время кампании по сбору утильсырья. В газетах и журналах данного периода публикуются результаты сбора и переработки утиля в ударных темпах. В «Знамени пионера» за 1930 год читаем: «Собираем по ударному»; «Пионерская организация ст. Сретенск собрала за короткий промежуток времени 8 тысяч килограмм утильсырья». [4. С. 3].
В это время активно публикуются инструкции по сбору утильсырья школами, пионерами, колхозами. «Успешный сбор утильсырья, как известно, даст сельскому хозяйству новые колонны тракторов (не говоря уже об экспорте). Предлагаем вам немедленно мобилизовать возможные силы, чтобы составить из автодоровцев бригады добровольцев по сбору утиля или присоединить их к соответствующим группам» [4. С. 15]. «Необходимо отметить, что больше всех собирает утильсырья госорганы (на 3190 руб.), кооперативные организации (1897 руб.) и колхозы (1900 руб.). Совершенно не уделяют этому вопросу внимания общественные организации, которые собрали только на 349 руб.» [5. С. 6].
В 1930 году активно публикуется не только статистика сбора утиля, но и отслеживается сама процедура его приема. Часто печатаются и анекдотические ситуации: «- Лезут с разным барахлом, костями, тряпками и прочей штукой. Не дадут отдохнуть как следует. Весна, солнышко, а тут утильсырье! Не буду принимать... Так решила дежурная по складу утильсырья № 3 (ул. Засодимского) Яковлева-Шувалова. Пять учеников школы семилетки послали к Шуваловой свою делегацию узнать, принимается ли утиль.
- Принимаю! - коротко ответила дежурная. Школьники, нагрузив санки утилем, приехали к складу и... --- От таких соплюней я не принимаю, заявила Яковалева-Шувалова.
- Не принимаете? - возмутилась одна из пионерок. И за это Шувалова с нецензурной бранью обрушилась на школьницу и ударила ее по лицу. Хулиганство Шуваловой прошло безнаказанно». Там же.
Н. Дужина отмечает: «Смысл всей коллизии - в полемическом переосмыслении Платоновым популярного в это время термина „отходники" (обозначающего крестьян, уходящих в город на заработки), который ассоциируется со словом „отходы"; стремления руководства страны изыскать сырье для развития промышленности; утилитарного и пренебрежительного отношения его к народу, и в первую очередь крестьянству, превращаемому в „сырье" индустриализации» [3].
Внезапность появления образа «зверя и негодяя» в реплике отца без прямого указания на кого-либо из героев, позволяет предположить, что сам «зверь» отсутствует среди действующих лиц пьесы, находится за его пределами. Имя «зверя» не называется, что делает возможным предположить, что оно и без того известно и сыну, и отцу. Эта догадка вызывает у читателя-зрителя ассоциации с пушкинским «Андреем Шенье» (1825). О данной параллели свидетельствует платоновское прочтение пушкинских строк:
Гордись, гордись, певец: а ты, свирепый зверь,
Моей главой играй теперь: Она в твоих когтях. Но слушай, знай, безбожный: Мой крик, мой ярый смех преследует тебя! Пей нашу кровь, живи губя: Ты все пигмей, пигмей, ничтожный. И час придет... и он уж недалек: Падешь, тиран!
[12. С. 84]
Перед нами во многом автобиографическое для Пушкина стихотворение, «сближавшего свою судьбу гонимого тираном поэта с судьбой Андрея Шенье» [12. С. 678]. Эту автобиографичность и, в какой-то мере, пророческий смысл пушкинских строк9 тонко ощущал и Платонов. В статье «Пушкин - наш товарищ» (1937), создававшейся в одно время с пьесой, писатель даст свое понимание пушкинского «зверя»: «„свирепый зверь" Пушкина - едкое самодержавие Николая, имевшее поэта постоянно на прицеле, - вызывал у Пушкина не один лишь гнев или отчаяние. Нет: пожалуй, еще больше он смеялся над своим врагом, удивлялся его безумию, потешался над его усилиями затомить народную жизнь или устроить ее впустую, безрезультатно, без исторического итога и эффекта. Зверство всегда имеет элемент комического; но иногда бывает, что зверскую, атакующую, регрессивную силу нельзя победить враз и в лоб, как нельзя победить землетрясение, если просто не переждать его» [9. С. 71]. Как Пушкин «сближал» свою судьбу с судьбой Шенье, так и Платонов ощущает «мерцание» пушкинской - в своей. Он понимает, что «зверское» начало в правителе стихийно, оно присуще «безумному» человеку, вся сила и мощь которого направлены на изменение должного ритма жизни. Создавая пьесу в то время, когда невозможно было прямо говорить о «регрессивной силе» власти, Платонов невольно проецировал пушкинского «зверя» на сталинские репрессии. «Зверь» для художника - косвенная характеристика Сталина.
Пушкинский контекст дополняет социально-политический, обнажает его глубинный смысл10. Пушкинское понимание самодержавия как «стихии», которую не победить, оказалось для Платонова наиболее мудрым поведением во время сталинского «самодержавия», платоновская мысль здесь «выверена Пушкиным» (Л.А. Шубин). В попытке «переждать землетрясение» он и вспоминает пушкинские строки, в результате чего образ «зверя» разворачивается на современную ему действительность, объясняет смысл происходящего, «озаряет» его пушкинским «печальным светом» (В.Г. Распутин). В результате пьеса прочитывается как диалог «гения и злодея».
Итак, наложение социально-политического контекста на текст пьесы «Голоса отца» позволяет увидеть всю силу платоновского сопротивления трагической современности. Вступая в полемику с «Вождем народов» относительно всех главных пунктов Программы развития страны, Платонов показывает ее разрушительный эффект не только для экономики страны, но - и это главное - для духовного климата нации. Уничтожение родовой преемственности поколений («испепеление» памяти) определило инволюцию исторического движения в целом. Осмысляя свою современность в пушкинской парадигме, А. Платонов прибегает к приему аллюзивной характеристики Вождя: «зверь и негодяй» (А.С. Пушкин. «Андрей Шенье»), победа над которым предполагает мудрость и терпение.
9 После смерти Алекснадра I Пушкин пишет Плетневу: «Душа! я пророк, ей-богу пророк! Я Андрея Шенье велю напечатать церковными буквами во имя отца и сына etc.».
10 Х. Гюнтер пишет: «В отношении Платонова к власти Пушкин служит писателю образцом: с одной стороны, Пушкин высмеивал комические черты самодержавия, но вместе с тем чувствовал, „что зверскую, атакующую, регрессивную силу нельзя победить враз и в лоб, как нельзя победить землетрясение, если просто не переждать его"» [2. С. 115].
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2015. Т. 25, вып. 2
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Вьюгин В.Ю. Андрей Платонов: поэтика загадки (Очерк становления и эволюции стиля). СПб.: РХГИ, 2004.
2. Гюнтер Х. По обе стороны утопии: Контексты творчества А. Платонова. М.: Новое литературное обозрение, 2012.
3. Дужина Н. «Страна философов» и проблемы научного комментирования произведений А.П. Платонова (на примере одной коллизии повести «Котлован») // Возвращаясь к Платонову: прошлый и нынешний взгляд на страну философов. Гент, 2011.
4. Знамя пионера. № 68. 1930. 21 авг.
5. Красный север. № 83 (3283). 1930. 11 апр.
6. Платонов А.П. «...Я прожил жизнь»: Письма. 1920-1950 гг. М.: Астрель, 2013.
7. Платонов А.П. Дураки на периферии. М.: Время, 2011.
8. Платонов А.П. Ноев ковчег. М.: Вагриус, 2006.
9. Платонов А.П. Фабрика литературы: Литературная критика, публицистика. М.: Время, 2011.
10. Платонов А.П. Эфирный тракт. Повести 1920-х - начала 1930-х годов. М.: Время, 2011.
11. Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. М.: Изд-во Кулагиной: Intrada, 2008.
12. Пушкин А.С. Собр. соч.: в 10 т. М.: ГИХЛ, 1959. Т. 2.
13. Сахновский-Панкеев В. А. Конфликт. Композиция. Сценическая жизнь. Л.: Искусство, 1969.
14. Сталин И. В. О задачах хозяйственников. Речь на Первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 г. // Правда. 1931. 5 февр.
15. Твардовский В.А. По праву памяти: Стихотворения. Поэмы. СПб.: Изд. группа «Лениздат»; «Команда А», 2014.
16. Хализев В.Е. Драма как род литературы (поэтика, генезис, функционирование). М.: Изд-во МГУ, 1986.
17. Харитонов А.А. Пьеса А. П. Платонова «Голос отца» («Молчание»). История текста - история замысла // Из творческого наследия русских писателей XX века. СПб.: Наука, 1995.
18. Хрящева Н. П. «Кипящая Вселенная» А. Платонова: динамика образотворчества и миропостижения в сочинениях 20-х годов. Екатеринбург: Уральский гос. пед. ун-т; Стерлитамак: Стерлитамак. гос. пед. ин-т, 1998.
19. Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений. М.: Издательство «Локид-Пресс», 2003.
Поступила в редакцию 03.03.15
K.S. Kogut, N.P. Khryascheva
SOCIO-POLITICAL CONTEXT IN PLATONOV'S PLAY "THE FATHER'S VOICE"
The article analyzes the socio-political context of the A.P Platonov's play "The father's voice". Contextual analysis allowed to reveal the artist's polemic with the state program of development of the country in 1930s, most strongly expressed in the following slogans of Stalin: "Technology in the period of reconstruction decides everything" and "Son of the Father is not responding". Imperfection and deep inhumanity of these slogans are displayed by the author at the level of the plot through the dialogue between father and son, elaborately "covering" the semantics by signs of silence. The tragedy of "terrible time" is understood by Platonov in the view of Pushkin context that complements the semantics of the socio-political context. View of Pushkin's genius on the autocracy as catastrophic "disaster" seems to Platonov as the highest manifestation of wisdom and, in many ways, as a model of behavior that is kept by Platonov at the time of Stalin's repressions.
Keywords: Platonov, Stalin, writer and authority, context, Pushkin.
Когут Константин Сергеевич, аспирант кафедры литературы и методики ее преподавания E-mail: [email protected]
Хрящева Нина Петровна,
доктор филологических наук, профессор кафедры литературы и методики ее преподавания E-mail: [email protected]
ФГБОУ ВПО «Уральский государственный педагогический университет»
620017, Россия, г. Екатеринбург, пр. Космонавтов, 26
Kogut K.S., postgraduate student at Department of Literature and the Methodic of Education E-mail: [email protected]
Khryascheva N.P.,
Doctor of Philology. Professor at Department of Literature and the Methodic of Education E-mail: [email protected]
Ural State Pedagogical University
620017, Russia, Ekaterinburg, prosp. Kosmonavtov, 26
