CC BY
19
СОЦИОЛОГИЯ И СОЦИАЛЬНАЯ РАБОТА
СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ЗАВИСИМОСТЬ В МАССОВОМ СОЗНАНИИ НАСЕЛЕНИЯ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
Е. С. Балабанова
Условия трансформирующегося общества, каковым сегодня является Россия, предполагают расширение сферы индивидуальной свободы человека пропорционально расширению его сферы ответственности. Российское общество стало более свободным, но при этом перестали быть гарантированными такие блага, как доход, занятость, многие ранее бесплатные социальные услуги. Отчасти это диктуется самой логикой рыночных преобразований, отчасти самоустранением государства из сферы обеспечения социально-экономических прав граждан. Интенсивный распад старых и формирование новых общественных институтов, переход к новой парадигме производственных отношений требует трансформации системы ценностей работающего населения, выбора новых стратегий поведения, ориентации на успех, готовности конкурировать, то есть личной ответственности за свое жизнеобеспечение.
Однако исследования последних десяти лет выявляют разнонаправленность векторов структурных преобразований в экономике и адаптационных стратегий массовых групп населения. Последние нередко характеризуются пассивным сопротивлением реформам, «бегством от рынка». Одной из «институциональных ловушек», препятствующих эффективному реформированию экономики и социальной сферы, оказались зависимые установки и зависимые стратегии экономического поведения значительной части населения.
В настоящей статье представлены некоторые результаты исследования проблемы социально-экономической зависимости — стратегии поведения низкоресурсного субъекта, не способного самостоятельно обеспечить себя средствами к существованию, которому сознательно оказывается помощь со стороны субъекта, обладающего ресурсами. Социально-экономическая зависимость — неизбежное явление в отношении таких слаборесурсных групп, как дети, пожилые, люди с ограниченными возможностями. Парадоксальным же явлением современной России являются массовые зависимые установки и экономические стратегии трудоспособного населения. В отечественных публикациях последних 10 лет обычными стали термины «бедность сильных», «работающие бедные», «производственно-трудовая бедность». Именно зависимость таких групп населения является объектом внимания автора.
Трансформация «человека советского»: в ожидании Великого Инквизитора? В одном из своих известных произведений Ф.М. Достоевский поставил проблему нравственного выбора человека в пользу свободы как ответственности за себя либо зависимости в обмен на сытое и стабильное существование. Писатель вкладывает в уста Великого Инквизитора презрение к человечеству под видом социальной любви к нему, понимаемой как обещание накормить всех в обмен на сво-
боду и человеческое достоинство. В образной форме он полемизирует с идеей социалистов о первичности материальных потребностей людей, о нищете как первоисточнике всех зол, о «хлебе всем, и поровну», предостерегая, что общество, основанное на подобных идеалах, будет обществом без личной ответственности, более того, люди откажутся от своей свободы (как тяжкого бремени ответственности за себя) «во имя хлебов», превратятся в звериное стадо, послушно и благодарно идущее за тем, кто их кормит [1, с. 229-240]. Результаты анализа современного состояния массового сознания в России позволяют делать вывод о существовании сильно выраженной потребности значительной части населения вернуться к состоянию «комфортного рабства» времен командно-административной системы.
С одной стороны, исследователи отмечают, что в последние годы произошла либерализация структуры ценностей россиян: на 8-10% повысилась распространенность ценностей свободы, независимости, инициативности, произошла рационализация смыслов жизнедеятельности россиян. Одновременно снизилась распространенность ценностей традиционного общества — самопожертвования, следования традициям, «вольности». «Лидерами» либерализации ценностей оказывается наиболее образованная часть населения, горожане, для которых характерно желание добиться признания, успеха, предпочтение рыночной экономики [2, с. 33-35, 38; 3, 4, с. 36-37].
В то же время происходит раскалывание общества — с одной стороны, все четче становится противостояние сторонников либеральных и традиционалистских ценностей, с другой, весьма неоднозначно само понимание населением Свободы как жизненной ценности. И нас не должны удивлять высокие ранги ценности свободы по данным массовых опросов [2, с. 183; 5, 6]. Дело в том, что Свобода является столь же универсальной ценностью, как Добро, Любовь или Справедливость. Немногие готовы признаться, что не хотят быть свободными, однако важно уяснить, что понимают люди, говоря о «Свободе». Мой анализ позволяет сделать вывод, что сегодняшнее понимание свободы россиянами весьма далеко от того, что вкладывает в это понятие либеральная традиция.
По сути, результаты многих исследований свидетельствуют о том, что сегодня значительная часть населения России демонстрирует непонимание взаимосвязи «свобода - самостоятельность — ответственность», а зачастую попросту бежит от свободы-независимости, боится и не желает ее. Не будет преувеличением сказать, что главной трагедией «человека советского» стало исчезновение привычной для него опоры в лице Заботливого Государства. Вопреки чаяниям реформаторов, распад системы государственного патернализма вовсе не отменяет ожиданий патернализма со стороны населения. Рассмотрим проявления традиционалистского понимания свободы в современном российском обществе.
«Свобода» как «Благо». Результаты исследований свидетельствуют о том, что среди массовых групп населения доминирует понимание Свободы не как Независимости, но как Блага, то есть Свободы как наличия внешних по отношению к индивиду возможностей пользования важными для него благами, как приобретение новых прав без потери старых возможностей и гарантий. Иными словами, многие респонденты отождествляют свободу и материальную обеспеченность. Так, по данным исследований Сектора образа жизни ИС РАН, группа, условно названная «созерцателями», заявляет, что с удовольствием променяли бы такие (ненужные им) гражданские права, как свобода слова, шествий, собраний на приемлемые решения основных социальных проблем. Их позицию исследователи назвали «иждивенческо-выжидательной», весьма характерной для российского
обывателя, заключающуюся в пассивном ожидании лучших времен и готовности ради этого «потерпеть» [7]. Результаты опросов Института общественного мнения «Квалитас» в г. Воронеже показали, что лишь 14% респондентов в 1998 и 15% в 2000 гг. были «не готовы ни при каких обстоятельствах» поступиться частью своих свобод (слова, печати, зарубежных поездок, валютных операций и прочее) в обмен на стабилизацию экономической и политической ситуации в стране. В 2000 году 57% респондентов ответили, что поступятся свободой, если получат возможность работать, вовремя получать зарплату (пенсию); 37% — если в результате снизится уровень преступности в стране; 31% — потому что не чувствуют пользы от своей свободы [8, с. 35].
Об этом же свидетельствуют данные Российского независимого института социальных и национальных проблем: анализ ответов на вопрос в дилемме «материальное благополучие - свобода» показывает, что с 1992 г. по настоящее время 2/3 россиян предпочитают свободу материальному благополучию, а такие демократические ценности, как равенство всех перед законом, свобода слова и печати, независимость суда, свободные выборы органов власти важны постольку, поскольку они обеспечивают важнейшую ценность российской культуры — социальное равенство, а вовсе не личную свободу. В дилемме с выбором между обществом с индивидуальной свободой (американской модели «рыночного» общества) или обществом социального равенства первое предпочли всего 27% россиян, большинство же (54%) выбрало общество социального равенства. Даже поколение 26-35-летних предпочитает идею равенства идее индивидуальной свободы (47% против 32%) [2, с. 37, 39].
Помимо материальной обеспеченности, другими признаками индивидуальной «свободы» простого советского человека являются наличие работы, уверенность в завтрашнем дне, стабильная и спокойная жизнь. Так, М. Шабанова отмечает, что лишь 7% респондентов понимают свободу в терминах «самостоятельность», «инициатива», «выбор», «ответственность», для 3% свобода означает «возможность самореализации» [9, с. 32-35]. Из результатов исследований Шабановой можно заключить, что сегодня Свобода, действительно, не связана в умах людей с Ответственностью или с индивидуальными качествами, которые позволяют человеку стать свободным, она скорее воспринимается как всеобщее дарованное право потреблять. Н.И. Лапин называет такую макропозицию «потребительским конформизмом», притягивающим тех, кто находится в плену советского образа жизни и предпочитает оставаться «под колпаком» государственного патернализма [2, с. 36].
Другое противоречие общественного сознания заключается в том, что респонденты, заявляя, что «полагаются только на себя», надеются при этом на гарантированный государством минимальный доход. По данным исследования «Нижегородцы на рубеже тысячелетий» (рук. к. ф. н. С. С. Балабанов, в Нижегородской области в августе-сентябре 1999 г. были опрошены 1600 чел. по случайной репрезентативной выборке), из дихотомии «Человек сам ответственен за свою обеспеченность — государство ответственно за гарантированное обеспечение граждан» в пользу первого варианта высказались 32% респондентов, второго — 46%. Таким образом, баланс общественного мнения по-прежнему склоняется к приоритетной ответственности государства за благосостояние граждан, сохранению парадигмы отношений государства и гражданина «опекун/опекаемый».
В статистическом распределении ответов на данный вопрос заметно влияние факторов гендера (женщины чаще мужчин возлагают ответственность на государ-
ство) и возраста — количество рассчитывающих на патернализм государства минимально в группе 18-29 лет (37%) и максимально — в группе 60 лет и старше (56%). «Переломным», когда большинство респондентов начинают возлагать надежды на государство, является возраст 40-49 лет.
По роду профессиональных занятий полярными группами в ответах на данный вопрос являются, с одной стороны, активно вовлеченные в рыночные отношения (предприниматели, руководители), с другой - пенсионеры и работающие преимущественно в бюджетных, финансово дефицитных секторах экономики и на низкооплачиваемых должностях (см. табл.). Интересно, что социальная группа неработающих, не имеющих независимых средств жизнеобеспечения, оказалась в середине списка, а безработные даже чуть больше тяготеют к парадигме персональной ответственности индивида за свое жизнеобеспечение. Видимо, позицию респондентов в данном случае определяют не столько личные экономические ресурсы, сколько семейные, что и подтверждается во второй части таблицы, где наблюдается прямая зависимость ответов на данный вопрос от уровня материального благосостояния семьи. Как и следовало ожидать, самые большие надежды на государство возлагают семьи, живущие в нищете, а к ответственности индивида апеллируют высокообеспеченные.
Таблица
Распределение ответов на вопрос о субъекте ответственности за благосостояние индивида, % по строке
Человек сам несет ответственность Государство несет ответственность
Род профессиональных занятий респондента
Руководитель высшего звена 63,2 15,8
Предприниматель, бизнесмен 64,1 17,9
Фермер 50,0 25,0
Работник торговли 40,7 31,5
Бухгалтер, экономист, юрист 46,6 32,8
Безработный 37,3 39,8
Учащийся, студент 40,0 40,0
Учитель, врач, научный работник 32,3 40,3
Руководитель среднего звена 40,7 40,7
Домохозяйка, не работающий 40,7 40,7
Промышленный рабочий средней квалификации 34,1 43,3
Высококвалифицированный рабочий 32,5 44,2
Инженер 35,3 45,1
Военнослужащий 28,6 46,4
Сельхозрабочий, крестьянин 24,3 54,1
Работник сферы услуг 23,9 54,9
Неработающий пенсионер 21,9 56,7
Канцелярский служащий 6,3 75,0
Человек сам несет ответственность Государство несет ответственность
Материальное положение семьи респондента
Денег с трудом хватает на питание 24,4 52,9
На питание хватает, но покупка одежды представляет трудности 35,1 40,3
На текущие расходы хватает, на дорогие вещи длительного пользования — нет 46,5 34,0
Покупка автомобиля пока недоступна 53,0 27,3
Можем практически ни в чем себе не отказывать 56,5 26,1
Данные опросов ВЦИОМ также показывают, что при выборе между ценно -стями успеха и стабильности большинство населения предпочитают второе. Так, в 1999 г. абсолютное большинство (60%) респондентов отдали предпочтение такому варианту занятости, как «небольшой, но твердый заработок и уверенность в завтрашнем дне». 23% предпочли вариант «Много работать и хорошо получать, пусть даже без особых гарантий на будущее», и всего 6% респондентов хотели бы «Иметь собственное дело, вести его на свой страх и риск». Причем ценность стабильности в противовес достижениям значительно выросла за последние годы: в 1989 г. первый вариант ответа выбирали 45% респондентов, в 1994 — 51%, в
1999, как мы увидели, — 60% респондентов [10, с. 31, 37, 41].
Экономическое сознание населения современной России. Либеральные реформы сильно дифференцировали население по принятию/непринятию происходящих изменений. Определенная (самая малочисленная) его часть обнаружила, что изменения соответствуют не только их идеальным представлениям о должном, но, что важнее, открыли им реальные шансы улучшить свое положение, использовать свой деятельностный потенциал. К этой группе относятся предприниматели, работники квалифицированного труда, нашедшие себе место в новых частных структурах или востребованные на международном рынке труда. Именно на их примере можно говорить о формировании «новой» экономической культуры в современной России. Это вовсе не означает, однако, что эти «успешные» группы населения всецело принимают и одобряют происходящее в стране; можно, скорее, говорить об однонаправленности вектора либеральных преобразований и их собственных устремлений. Увы, как показывают опросы общественного мнения, такие люди оказываются сегодня в абсолютном меньшинстве. Так, в исследованиях ВЦИОМ на вопрос относительно своей адаптированности в новых условиях вариант «Удается использовать новые возможности, начать серьезное дело, добиться большего в жизни» выбирали в 1994 г. 6%, в 1999 г. — 5% респондентов [11, с. 361-374; 12]. Столько же (5%) в 1998 г. утвердительно отвечали на вопрос «Получили ли такие люди, как Вы, возможность повысить свой уровень жизни?» [13, с. 281-283; 14].
Полярно противоположная группа, которая целиком вписывается в нарисованный Ю. Левадой образ «советского простого человека», представляет людей,
ничего не приобретших и многое потерявших при переходе к рыночным отношениям. По данным опросов Института комплексных социальных исследований РАН, 17% россиян не смогли найти для себя лично никаких позитивных сдвигов за последние 10 лет в стране [15, с. 24]. Потери же касаются прежде всего комфортности существования за спиной Заботливого Государства, обеспечивающего малый, но гарантированный и, что важно, практически одинаковый для всего населения уровень потребления. Большинство россиян ожидало от перестройки и рыночных реформ пусть не мгновенного, но достаточно быстрого роста уровня благосостояния и улучшения условий жизни. В действительности, однако, рыночные реформы привели к резкому ухудшению их материального положения. В середине 90-х реальные денежные доходы населения составляли примерно половину уровня середины 80-х. Произошло и количественное расширение зоны бедности: рекордная доля россиян с доходами ниже прожиточного минимума была зафиксирована в 1994 г. — 40% [16, с. 163]. В последующие годы в среднем по России эта цифра держалась на уровне одной трети населения. В первой половине 2002 г. в Нижегородской области она составила 32% [17].
Ситуация усугубляется отсутствием ресурсов у «проигравших» групп (losers)
— деятельностных, образовательных, профессиональных. Я акцентирую внимание именно на социально-психологических, неотчуждаемых ресурсах адаптации людей к новой социально-экономической ситуации в стране в целом и к трудным жизненным ситуациям. Результаты исследований свидетельствуют о том, что в нестабильном переходном обществе, в кризисных системах с непредсказуемым вектором развития («бифуркационных средах»), к каковым сегодня относится Россия, в условиях «коллективных ненормативных жизненных событий» и индивидуализации социального риска сравнительно уменьшается роль статусных характеристик субъектов социальной деятельности, их ранее накопленных «капиталов», и резко возрастает значимость индивидуально-личностных факторов социальной мобильности. К ним относятся типы ментальности, индивидуалистически-либеральные либо патерналистско-эгалитарные установки, степень мобильности психики и адаптационный ресурс человека [18; 19, с. 12-13; 20; 21; 22]. В современных условиях приобретает особое значение так называемая «социальная компетентность» индивида — владение когнитивными, эмоциональными и моторными способами поведения, которые в определенных ситуациях ведут к долгосрочному благоприятному соотношению положительных и отрицательных следствий. Проявлениями же «социальной некомпетентности» являются недостаточная вера в себя, боязнь критики и неудачи, недостаточные социальные навыки, боязнь социальных контактов [23, с. 61-64].
Не вызывает оптимизма количество «проигравших» в российском обществе. Если, по опросам ВЦИОМ, численность адаптированных групп населения составляет всего 5-6%, то количество респондентов, утверждавших, что они «Не могут приспособиться к нынешним переменам», повысилось с 23% в 1994 до 33% в 1999 году [13; 14]. Однозначно считали в 1998 г., что они не получили возможности повысить свой уровень жизни, 43% населения [15]. Наибольшая часть «проигравших» находится на полюсах возрастной структуры населения — среди старших возрастов (50% «не способных приспособиться» — старше 55 лет) и среди самых молодых, среди имеющих образование ниже среднего (46% из числа «неприспособленных»). По своему социальному статусу «неприспособленные» более всего представлены среди пенсионеров, за ними по численности следуют рабочие, безработные, специалисты.
«Проигравшие» характеризуются самой высокой неудовлетворенностью своим уровнем жизни, восприятием рыночных отношений как угрозы своему существованию. У этих групп наблюдаются низкие ранги активно-достижительских ценностей, непринятие рыночных реформ. Психологам известно состояние «выученной беспомощности», вырабатывающееся под влиянием длительного воздействия нерешаемых задач, жизненных неудач. Будучи выработанной в одной конкретной ситуации, выученная беспомощность, как правило, распространяется на многие другие, так что субъект перестает предпринимать попытки справиться даже с теми задачами, которые поддаются решению. Этим эффектом можно объяснить нерациональную пассивность многих людей, испытывающих экономические трудности: длительное воздействие негативного социального опыта не стимулирует, а парализует стремление «проигравших» достичь уровня благосостояния «победителей». Формируется большой слой людей, не видящих шансов повысить жизненный уровень за счет собственной активности. И именно эта часть населения — не приемлющая независимость как ценность и не обладающая ресурсами
— основная база для сохранения и воспроизводства отношений и установок на социально-экономическую зависимость.
Существует и самая массовая часть населения, чье экономическое сознание характеризуется высокой степенью противоречивости. Выражая свою приверженность независимости как ценности, в реальной жизни они испытывают значительные трудности с вхождением в рыночные отношения, вследствие чего их экономическое сознание не может быть однозначно квалифицировано как «либеральное» или «консервативное». Однако данные массовых опросов свидетельствуют о том, что общественное сознание в экономической сфере тяготеет скорее к консервативно-патерналистской модели: это выражается в декларативной приверженности ценностям независимости и утверждениям, что респонденты «полагаются только на себя» и одновременно — в признании за государством обязанности обеспечивать большой объем социальных гарантий, что «отменяет» исходные посылки индивидуальной ответственности индивида.
Характерным примером того, что экономическое сознание массовых групп населения явно тяготеет к «зависимости», является также, на мой взгляд, экстерна-лизация причин, определяющих экономическое благосостояние индивида. Последнее, в частности, было убедительно продемонстрировано в исследовании К. Муздыбаева [24]. Так, из предложенных респондентам 14 «структурных», «индивидуалистических» и «фаталистических» причин бедности в России первые 6 мест по частоте упоминаний заняли «структурные» причины, перекладывающие ответственность за существование бедности на само общество: «Неумение правительства эффективно управлять экономикой страны» (79%), «Низкая оплата труда в некоторых сферах народного хозяйства» (79%), «Просчеты в государственном управлении» (79%), «Неспособность правительства обеспечить всех работой» (68%), «Несостоятельность общества в обеспечении большинства граждан хорошими школами» (61%), «Все льготы и привилегии присвоены чиновниками и богатыми людьми» (59%). И только затем по частоте упоминаний идут «индивидуальные» факторы, связанные с дефицитом морали и отсутствием мотивации достижения. Муздыбаев отмечает, что такой порядок возложения ответственности за бедность устойчиво сохраняется во всех социально-демографических группах. Со стороны самих бедных также наблюдается отказ принимать на себя ответственность за материальную неудачу и возложение ее на обстоятельства жизни. Подобные тенденции отмечены и другими авторами [25; 26]. Таким образом, индивид как бы освобождает себя от поиска более продуктивных способов преодоления бедности, от ответственности за свою экономическую неудачу.
Наконец, 1990-е годы дали массу примеров инерционности массового сознания и социальной ностальгии по утраченному равенству, социальной защищенности, спокойной и размеренной жизни в соответствии с внешними предписаниями. Массовое сознание, не говоря уже о «национальном менталитете», обладает большой инерционностью и не способно быстро перестроиться под влиянием резких, болезненных, шоковых изменений в «экономическом базисе» и идеологии. Распространенность государственно-патерналистских ориентаций сегодня - это своеобразный «налог прошлого». Массовое сознание современной России по-прежнему характеризуется пережитками «тоталитарного» сознания, в котором нет места альтернативам действия, выбору, свободе, и это осознается как норма, как естественный, единственно возможный и привычный уклад жизни [27]. К тому же произошедшие изменения, как я уже отмечала, соответствуют интересам далеко не всего населения страны. По меткому выражению Дж. Гэлбрейта, рынком восхищаются только те, кто ни разу не побывал в его жестких объятиях. И если экономически благополучное население, хотя и не питает иллюзий относительно прочности своего положения, но тем не менее видит перспективы для его улучшения, то «проигравшие» в водовороте революционных изменений в полной мере испытывают «муки фантомных болей», ностальгические чувства по прошлому. В опросах ВЦИОМ на вопрос «...было бы лучше, если бы все в стране оставалось так, как было до 1985 г.?» в 1998 г. утвердительно отвечали 48% населения [15]. Усилению ностальгических чувств и готовности людей отдать ненужную им свободу в обмен на гарантированный кусок хлеба способствует осознание ограниченности собственных ресурсов, их несоответствия открывшимся возможностям, предоставляемым рыночной экономикой.
Таким образом, можно констатировать сохранение в массовом сознании населения России такого феномена, как социально-экономическая зависимость. Она противостоит индивидуальной свободе и самостоятельности, которые, в свою очередь, являются ценностями функционального приспособления к условиям открытого и конкурентного общества.
Этот феномен является не просто «пережитком», функционально адаптивным в условиях советской экономики, но носит ярко выраженный дисфункциональный характер в условиях современной России, являясь механизмом углубления депривации «зависимых» групп населения. Зависимые установки блокируют возможность «врастания» людей в новые социальные структуры или изменения их «под себя». В частности, они являются неотъемлемым атрибутом «культуры бедности». В социально-психологическим плане у зависимых формируется определенный тип личности, характеризуемый низким чувством возможного, большим ожиданием неудачи, ограниченным потенциалом социальных навыков. Зависимые установки предрасполагают к пассивным формам совладания с материальными трудностями: бездействию, самоограничению, экономии, отказу от потребления и самообслуживанию, бесплодным мечтаниям, мышлению категориями «что было бы, если бы...», нереалистичному завышению планки своих притязаний. Кроме того, зависимые установки предполагают и недовольство теми, кто, по мнению людей, должен взять на себя ответственность за ситуацию (близкие, работодатель, государство). «Неудачники» активно ищут виновников своего неблагополучия, чтобы, с одной стороны, сохранить самоуважение, с другой — оправдать свою пассивность. Не удивительно, что протестные действия и беспорядки в России в последние годы выдвигают своим главным требованием «накормить людей», замаскированным под лозунг «обеспечить людям достойный уро-
вень жизни». Таким образом, возникает «замкнутый круг зависимости». Являясь результатом экономической депривации, зависимые установки облегчают существование в условиях бедности и препятствуют мобилизации индивидуальных ресурсов человека для ее преодоления.
Литература
1. Достоевский, Ф.М. Братья Карамазовы / Ф.М. Достоевский. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Т. 14. — Л.: Наука, 1974.
2. Лапин, Н.И. Кризисный социум в контексте социокультурных трансформаций / Н.И. Лапин // Мир России. — 2000. — № 3. — С. 33-35, 38.
3. Тихонова, Н.Е. Личность, общность, власть в российской социокультурной модели / Н.Е. Тихонова // Общественные науки и современность. — 2001. — № 3.
4. Лапин, Н.И. Социокультурная трансформация России: либерализация versus традиционализация / Н.И. Лапин // Журнал социологии и социальной антропологии. — 2000. — Т. III. — № 3 (11). — С. 36-37.
5. Лапин, Н.И. Власть, вседозволенность и свобода в ценностном сознании россиян / Н.И. Лапин // Куда идет Россия? Власть, общество, личность / Под общ. ред. Т.И. Заславской. — М.: МВШСЭН, 2000.
6. Социальные траектории реформируемой России: Исследования Новосибирской экономико-социологической школы / Отв. ред. Т.И. Заславская, З.И. Калугина. — Новосибирск: Наука, 1999.
7. Душацкий, Л.Е. Моделирование повседневности. Эмпирическая типология работающего населения / Л.Е. Душацкий // Социологические исследования. — 2001. — № 6.
8. Романович, Н.А. Демократические ценности и свобода «по-русски» / Н. А. Романович // Социологические исследования. — 2002. — № 8.
9. Шабанова, М. А. Образы свободы в реформируемой России / М.А. Шабанова // Социологические исследования. — 2000. — № 2.
10. Левада, Ю.А. Десять лет перемен в сознании человека / Ю.А. Левада // Общественные науки и современность. — 1999. — № 5.
11. Левада, Ю.А. Человек приспособленный / Ю.А. Левада // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. — 1999.
— № 5.
12. Левада, Ю.А. От мнений к пониманию. Социологические очерки. 19932000. — М.: Московская школа политических исследований, 2000.
13. Левада, Ю.А. «Средний человек»: фикция или реальность? // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. — 1998.
— № 2.
14. Левада, Ю.А. От мнений к пониманию...
15. Десять лет российских реформ глазами россиян // Социологические исследования. — 2002. — № 10.
16. Зубаревич Н. Регионы России: доходы и занятость населения / Н. Зубаре-вич // Мир России. — 2000. — № 3.
17. Web-сайт Правительства Нижегородской области: http://www.govemment. nnov.ru/?id=1651
18. Балабанова, Е.С. Вынужденные мигранты: стратегии совладания с жизненными трудностями / Е.С. Балабанова // Экономическая социология. —
2000. — Т. 1. — № 2. http://www.ecsoc.msses.ru/pdf/ecsoc002.pdf.
19. Корель, Л.В. Социология адаптаций: этюды апологии / Л.В. Корель. — Новосибирск, 1997. — С. 12-13.
20. См. статьи Н.Е. Тихоновой: Особенности формирования проблемных групп на рынке труда / Куда идет Россия? Общее и особенное в современном развитии. — М., 1997.
21. Динамика социальной стратификации в постсоветском обществе // Общественные науки и современность. — 1997. — № 5.
22. На пути к новой стратификации российского общества // Общественные науки и современность. — 1998. — № 3.
23. Мель, Ю. Социальная компетентность как цель психотерапии: проблемы образа Я в ситуации социального перелома / Ю. Мель // Вопросы психологии. — 1995. — № 5.
24. Муздыбаев, К. Переживание бедности как социальной неудачи: атрибуция ответственности, стратегии совладания и индикаторы депривации / К. Муздыбаев // Социологический журнал. — 2001. — № 1.
25. См.: Тапилина, В.С. Изменения социальной структуры сельского населения по материальному благосостоянию. Научный отчет ИЭ и ОПП СО РАН. — Новосибирск, 1995.
26. Советский простой человек: Опыт социального портрета на рубеже 90-х / Под ред. Ю. Левады. — М., 1993.
27. Гудков, Л. «Тоталитаризм» как теоретическая рамка: попытки ревизии спорного понятия / Л. Гудков // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. — 2001. — № 6(56).
