CC BY
53
80
В.М. Кузьмин
25. Bache Ian. The Politics of the EU Regional Policy [Электронный ресурс]. http://zvezda.ru/europa/ modules.php?op=modload&name=News&file=article &sid=230
26. Улахович В. Еврорегионы: белорусские перспективы [Электронный ресурс]. http://zvezda.ru/europa/ modules.php?op=modload&name=News&file= article&sid=230
27. Левицкая В. Львов принимает гостей [Электронный ресурс]. http:// zvezda.ru/europa/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=230
28. Anisiewicz R. Wspolpraca transgraniczna pomigdzy wojewodztwem pomorskim, warminsko-mazurskim a obwodem kaliningradzkim w swietle zawartych umow / / Rozwoj regionalny na obszarze transgranicznym polnocno-wschodniej Polski i obwodu kaliningradzkiego: Informator dla samorzandow i organizacji pozarzeidowych / Pod red. T. Palmowskiego. Gdynia; Pelpelin, 2004.
29. Slowinska В. Znaczenie wspolpracy transgranicznej w podnoszeniu konkurencyjnosci pogranicza migdzy Uni^ Europejskei a Rosj^ // Konkurencyjnosc regionu w okresie przechodzenia do gospodarki rynkowej. Migdzynarodowa analiza porownawcza: Bialorus, Litwa, Lotwa i Polska / Pod red. W. Kosiedowskiego. Torun, 2004.
30. Vision and Strategies around the Baltic Sea 2010 // MATROS Seminar Report. Gdansk: VASAB Secretariat, 2000.
Об авторе
В.М. Кузьмин — канд. ист. наук, доц., РГУ им. И. Канта, kuzmin@albertina.ru.
УДК 316.4
А.М. Карпенко
СОЦИАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ В КОНТЕКСТЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ РЕГИОНАЛИЗАЦИИ: МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ
Рассматриваются основные положения социально-
психологического подхода к исследованию социальной идентичности. Показана возможность его применения для анализа политических процессов регионализации европейского пространства.
The paper discusses the issues of social identity from the standpoint of social psychology approach as applied to the study of European regionalization.
1. Социально-психологический подход к исследованию идентичности: общие положения
Социально-психологический подход к исследованию идентичности начал развиваться в рамках когнитивной психологии. Самая признанная
концепция, разработанная на этой основе — теория социальной идентичности британского ученого Г. Тэжфела (H. Tajfel) и его коллег [1 — 3]. По Тэжфелу, социальная идентичность относится к той части индивидуальной «Я»-концепции, «которая происходит из знания индивида о его принадлежности к социальной группе (или группам) наряду с ценностью и эмоциональной значимостью, придаваемыми этой принадлежности» [1, p. 63]. Именно социальный, обусловленный принадлежностью к группам, а не сугубо индивидуальный аспект «Я»-концепции выступает регулятором социального поведения индивида. Этот подход к исследованию идентичности представлен и в трудах российской социологической школы. Так, В. Ядов определяет социальную идентичность как «осознание, ощущение, переживание своей принадлежности к различным социальным общностям — таким, как малая группа, класс, семья, территориальная общность, этнонациональная группа, народ, общественное движение, государство, человечество в целом» [4, с. 159].
Носителем социальной идентичности выступает индивид как член группы, а не группа sui generis как самостоятельная социологическая сущность в дюркгеймовском смысле. Принципиальность такого методологического различия подчеркивает и В. Малахов, говоря о том, что у общества, в отличие от индивида, отсутствует качество субъективности, т. е. оно не может обладать «волей», «желаниями», «установками» [5].
Идентичность — это определенное место человека в социальном мире, которое разделяется с другими людьми. В современных обществах у человека есть доступ к членству в достаточно большом количестве групп, создаваемых по признаку принадлежности к профессии, возрасту, гендеру, образу жизни, политическим пристрастиям, увлечениям и т. д. Этим обстоятельством обусловлена и потенциальная возможность множественности социальных идентификаций, смешения их друг с другом и даже конфликтности. Социальная идентичность динамична. Она находится в состоянии постоянного перераспределения своих составляющих (идентификаций), характеризуется множественностью групповых аффилиаций и культурно-стилевых практик. При этом не все идентификации одинаково значимы в определенный момент. В зависимости от ситуационных и временных переменных у индивида меняются идентификационные приоритеты, категоризационные рамки, с помощью которых он общается с миром и определяет свое место в нем: «Корни есть у дерева, а у человека — ноги». Подобная контекстуальная лабильность социальных идентификаций стала нормой и для наших сограждан. Устойчивый круг самоопределения ограничен малыми группами — семьей, друзьями, коллегами. Идентификации с большими группами нестабильны, а политические идентификации имеют тенденцию оттесняться на периферию [6]. Немаловажную роль в изменении установок и поведенческих стилей современного человека играют практики символического потребления, столь характерные для постиндустриальных, сетевых обществ, где выбор среди субстанциально неразличимых вещей производится на основе эмоционального предпочтения предлагаемых ими образов и стилей.
Динамический характер социальной идентичности как одного из главных регуляторов социального поведения обусловливает приклад-
82
ную важность ее исследования. В анализе политических процессов необходимо представлять, при каких обстоятельствах тот или иной аспект социальной идентичности (этнический, гражданский, региональный и т. д.) начинает играть роль, становится «выпуклым» (salient). Например, можно заметить, что сознательная реификация национальной идентичности в публичном дискурсе, подмена изменчивой индивидуально-психологической концепции незыблемой общественной субстанцией, неким «народным духом» или «национальным сознанием» нередко происходит в ходе реализации сепаратистских политических проектов, поэтому объективному исследователю стоит проявлять особое внимание к методологическим тонкостям.
2. Инструменталистская ориентация в исследовании политической идентичности: социальные детерминанты конструктивистской деятельности элит
Процессы намеренной политизации этнических идентификаций бывшими советскими элитами, происходившие в период конца 1980-х — начала 1990-х гг. («парады суверенитетов») инициировали интерес российских социологов к исследованию социальной идентичности. Традиция отечественной этносоциологии, представленная в трудах Л. Дроби-жевой, В. Ядова, Г. Солдатовой, А. Аклаева и других, придерживается так называемой инструменталистской ориентации в изучении этничности [4; 6 — 10]. Инструменталистская ориентация сочетает в себе черты «примордиального» и конструктивистского подходов. В то время как «при-мордиалисты» рассматривают этничность как некую врожденную характеристику, основанную на кровном родстве членов группы, их общем происхождении, проживании на общей территории и т. д. [11], конструктивисты склонны полагать, что этничность или национальная принадлежность по сути своей эфемерна, не имеет никакого объективного, «естественного» основания и представляет собой идеологию, навязанную большим группам правящими ими элитами [12; 13]. Инструменталистский подход подчеркивает функциональный характер этнично-сти, видя в ней прежде всего средство реализации групповых интересов. Инструменталисты соглашаются с тем, что национальная идентичность не является неизменной субстанцией. В то же время «Мы»-образы, пробуждающие чувство национальной принадлежности, создаваемые элитой для мобилизации группы, смогут способствовать достижению групповых целей только в том случае, если будут учитывать социально-психологический профиль индивидов, составляющих большую группу.
Представляется возможным использовать вышеперечисленные положения инструменталистской ориентации для анализа не только этнических, но и иных аспектов социальной идентичности, например региональных. Главным субъектом формирования политических «Мы»-обра-зов являются элитные группы. Американский социолог С. Келлер, определяя элиты как «ответственные и эффективные меньшинства», выделяет среди них подгруппу стратегических элит, тех, «чьи суждения, решения и действия имеют важные и определяющие последствия для мно-
гих членов общества» [14, p. 21]. Стратегические элиты генерируют идеологический дискурс и транслируют его через средства массовой коммуникации. Как только элита теряет способность находить нужные слова для объявления повестки дня и обозначения ориентиров развития, отвечающие настроению граждан, она перестает выполнять свое предназначение в социальной структуре. Деятельность элит — динамическая составляющая процесса формирования политической, в том числе региональной, идентичности. Изучение публичного дискурса власти представляет, таким образом, одну из сторон исследования социальной идентичности. Вместе с тем без знания убеждений, установок и ценностей аудитории невозможно определить потенциал и границы подобного конструирования. Поэтому изучение этой более статичной, «инерционной» социальной детерминанты является равнозначным компонентом исследования [15]. Таким образом, основным предметом нашего исследования становится процесс трансформации социально-групповых категорий в категории повседневного самосознания личности с акцентом на механизмы социального влияния и коммуникации.
3. Регионализация европейского пространства: конструирование новой идентичности
Окончание «холодной войны» и активизация глобализационных процессов привели к изменению ролей традиционных региональных блоков, созданных после окончания Второй мировой войны по инициативе государств-победителей. В центре внимания исследовательского проекта «нового регионализма», возникшего в середине 1990-х гг. [16], находится изучение таких типов регионов, где государства уже не являются главными и единственными акторами, определяющими условия сотрудничества и интеграции. «Новый регионализм», по определению Б. Хеттне (B. Hettne), многомерен, «включает в себя экономический, политический, социальный и культурный аспекты и, соответственно, выходит далеко за рамки создания зон свободной торговли или альянсов в сфере безопасности» [17, p. XVI]. Облик новых регионов формируется в динамике их развития. Термины «региональность» (regionness, regionality) и «регионализация» (regionalization) употребляются как обозначения некоторого состояния (региональность) и процесса (регионализация), ведущего к данному состоянию. Хеттне выделяет пять основных ступеней региональности: 1) регион как географическая единица, так называемый «проторегион»; 2) регион как социальная система, характеризующаяся различными формами трансграничного сотрудничества между различными социальными группами, так называемый «примитивный» регион); 3) регион как форма организованного сотрудничества в культурной, экономической, политической или военной сферах («формальный», или «реальный» регион); 4) регион как гражданское общество, в котором различные формы сотрудничества способствуют развитию социальной коммуникации и конвергенции ценностей между различными социокультурными ареалами региона («региональное анархическое сообщество»); 5) регион как ак-
83
84
тивный субъект с определенной идентичностью, легитимностью, возможностями и иными свойствами актора международных отношений («регион-государство») [18, р. 10 — 11].
Хотя в данной классификации прослеживается описанная выше тенденция методологического смешения социально-структурного и индивидуально-психологического уровней исследований, т. е. регион мыслится по аналогии с личностью и рассматривается как некая самостоятельная сущность, обладающая субъектностью, стоит заметить, что подобная суб-станциализация характерна для теории международных отношений в целом. Для данной работы представляет несомненную ценность то обстоятельство, что в классификации новых регионов первоочередную важность имеют идеациональные факторы, такие, как социальные процессы коммуникации и выработки общих групповых норм, связанные с конструированием новой региональной идентичности. Успешная регионализация пространства будет зависеть от того, насколько удачной окажется реализация проекта создания новой региональной общности, т.е. от того, в какой степени новые групповые ценности, идеи, образы и нормы будут интернализированы жителями нового регионального пространства.
Одним из ярких примеров нового регионостроительства является регион Балтийского моря, который финские аналитики называют «динамичной третью Европы» [19]. С одной стороны, здесь мы наблюдаем пересечение интересов мировых сверхдержав, с другой стороны — взаимодействие «регионального государства» в лице ЕС и государств — членов ЕС, с третьей — сотрудничество на уровне «микрорегионов», или частей различных государств (областей, земель, воеводств и т. д.). Этот список акторов дополняют менее формализованные неправительственные структуры в сфере экономики, экологии, культуры, образования, медиа-коммуникаций, информационных технологий и др.
В Балтийском регионе происходит непосредственное взаимодействие двух ведущих акторов международной политики, ЕС и России. Принято считать, что они представляют два различных типа политической культуры [20, р. 4 — 7]. Внешнеполитические интересы России продиктованы заботой о выживании в (нео)реалистских терминах сохранения собственного суверенитета, в то время как геополитические понятия территориальной целостности не занимают центральное место в европейском постмодернистском политическом дискурсе. Что имеют в виду авторы, называющие ЕС постмодернистским образованием? По мнению Дж. Капорасо, ЕС сочетает в себе черты как традиционной вестфальской, так и постмодернистской государственных моделей [21, р. 49]. В вестфальской модели государственная власть характеризуется рядом четко обозначенных географических и функциональных признаков, в числе которых суверенитет над территорией, монополия на легитимное насилие, рациональная централизованная бюрократическая система. Постмодернистская модель дает возможность анализировать возникающие формы государственного управления, в которых в силу их децентрализованности и фрагментарности отсутствуют явно выраженные маркеры географическо-пространственных и проблемно-функциональных границ власти. Составные части «надна-
ционального регионального государства» делегируют ему полномочия по осуществлению части своей традиционной деятельности. Государство в данном контексте включает в себя не только формализованные в законодательстве правила (например, избирательные законы и т. д.), но и нормы, повседневные практики, которые могут быть не связаны с формальным законодательством. Такое понимание государства дает возможность анализировать ЕС как неформальную сетевую структуру, состоящую из групп, представляющих различные экономические и политические интересы, национальных и наднациональных бюрократий и экспертных сообществ.
Нидерландский исследователь П. ван Хам, анализируя деятельность таких элит, говорит о том, что европейская интеграция, в первую очередь, процесс идейный. Создание европейской идентичности — это коммуникативный акт, динамичный процесс, требующий огромной энергии по поддержанию себя «на плаву» [22]. Для такого процесса характерно принципиальное отсутствие тотальности, завершенности, единства; это, скорее, совокупность принципов, методов и практик, которые находятся в процессе постоянного взаимодействия с повседневностью. Европа постепенно отказывается от модели национального суверенитета, а национальные государства превращаются в «государства-бренды», «государства®». Бренд в маркетинге — совокупность образов, представлений и обещаний о товаре или компании. Это нематериальный актив, рассчитанный на эмоциональную связь с потребителем. НАТО, ЕС и «государства®» точно так же создают свой стиль и образ, как и известные производители товаров. Новоявленный клиент, вступая в клуб, в обмен на членский взнос приобретает чувство безопасности, принадлежности и повышения самооценки: «НАТО. Потому что мы этого достойны». По мнению ван Хама, государственный брендинг — процесс позитивный, поскольку в новых идеях-образах европейских стран и регионов, своего рода историко-географических коллажах, отсутствуют компоненты, пробуждающие антагонистическое чувство национальной принадлежности. Маргинализируя национальный шовинизм, «государства®» способствуют строительству мирной Европы [23].
Использование брендов — это не просто смена риторики. Государственный и транснациональный политический брендинг символизирует переход от индустриальной эпохи геополитики и силы в постмодернистский мир образов и влияний. Этничность сознательно деполи-тизируется, границы национальных групп размываются, поскольку пространство региона должно обеспечивать максимальную включенность локальностей. В полной мере это можно наблюдать на примере создания «ганзейского» образа Балтийского региона, который оперирует понятиями гибкости, инклюзивности и сообщества (community) и поощряет акторов «думать за пределами своих границ».
Российские области оказываются непосредственно вовлеченными в проект европейского регионостроительства. Калининградский эксклав на Балтике — один из таких примеров. Необходимость и желательность участия в различных формах регионального трансграничного
86
сотрудничества широко признается российскими элитами. В то же время большинство исследований калининградской темы сосредоточено на анализе экономических или (гео)политических аспектов трансграничного регионального сотрудничества. Вместе с тем не менее важным является и понимание взаимосвязи «роста инвестиций» и социально-психологической динамики политических процессов в регионе. В какой степени образ постиндустриального сетевого сообщества, конструируемый европейскими элитами, может найти отклик у жителей области? Насколько политизированы этничность и религиозность калининградцев? Каков характер зависимости между практиками символического потребления и политическими идентификациями? На наш взгляд, предложенная в статье междисциплинарная методология предлагает новые перспективы научного исследования подобных вопросов.
Список литературы
1. Tajfel H. Differentiation Between Social Groups: Studies in the Social Psychology of Intergroup Relations. London, 1978.
2. The Social Dimension: European Developments in Social Psychology / Ed. by H. Tajfel. Cambridge, 1984.
3. Social Groups and Identities: Developing the Legacy of Henri Tajfel / Ed. by W.P. Robinson. Oxford, 1996.
4. Ядов В.А. Социальные и социально-психологические механизмы формирования социальной идентичности личности // Мир России. 1995. № 3—4.
5. Малахов В.С. Неудобства с идентичностью // Вопросы философии. 1998. № 2. С. 43 — 53.
6. Данилова Е.Н., Ядов В.А. Нестабильная социальная идентичность как норма современных обществ // Социологические исследования. 2004. № 10.
7. Дробижева Л.М., Аклаев А.Р., Коротеева В.В., Солдатова Г. у. Демократизация и образы национализма в Российской Федерации. М., 1996.
8. Солдатова Г. у. Психология межэтнической напряженности. М., 1998.
9. Дробижева Л.М. Российская и этническая идентичность: противостояние или совместимость // Россия реформирующаяся. М., 2002. С. 213 — 244.
10. Аклаев А. Р. Этнополитическая конфликтология. Анализ и менеджмент. М., 2005.
11. Smith A.D. The Ethnic Origins of Nations. Repr. ed. Oxford, 1999.
12. Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. 11th ed. rev. London, 2002.
13. The Invention of Tradition / Ed. by E. Hobsbawm and T. Ranger. Cambridge, 1992.
14. Keller S. Beyond the Ruling Class. Strategic Elites in Modern Society. N.Y, 1969.
15. Сагитова Л.В. Региональная идентичность: социальные детерминанты и конструктивистская деятельность СМИ (на примере Республики Татарстан) // Центр и региональные идентичности в России / Под. ред. В. Гельмана и Т. Хопфа. (Сер. «Труды факультета политических наук и социологии». Вып. 11). СПб.; М., 2003. С. 77—124.
16. Globalism and the New Regionalism / Ed. by B. Hettne, A. Inotai, O. Sunkel. Basingstoke, 1999.
17. Hettne B. The New Regionalism: A Prologue // Globalism and the New Regionalism. Basingstoke, 1999.
18. Hettne B. Globalization and the New Regionalism: The Second Great Transformation // Globalism and the New Regionalism. Basingstoke, 1999.
19. Kivikari U., Antola А. Baltic Sea Region — A Dynamic Third of Europe. Turku,
2004.
20. Hubel H. Introduction: The European Union in the Baltic Sea Area — A General Perspective // EU Enlargement and Beyond: The Baltic States and Russia / Ed. by H.B. Hubel. Berlin, 2000.
21. Caporaso J.A. The European Union and Forms of State: Westphalian, Regulatory or Post-Modern? // Journal of Common Market Studies. Vol. 34. N1 (March 1996). Р. 29 — 52.
22. Ham P. van. Identity Beyond the State: The Case of the European Union. Copenhagen, 2000.
23. Ham P. van The Rise of the Brand State: The Postmodern Politics of Image and 87 Reputation // Foreign Affairs. Vol. 80. N 5. (Sept. — Oct. 2001). P. 2 — 6.
Об авторе
А.М. Карненко — ст. нрен., РГУ им. И. Канта, a_karpenko@yahoo.com.
