CC BY
27БОГДАНОВ Дмитрий Евгеньевич,
доктор юридических наук, профессор кафедры гражданского права Московского государственного юридического университета имени О.Е. Кутафина (МГЮА), профессор кафедры гражданского права и гражданского процесса Северо-Западного института (филиала) Университета имени О.Е.Кутафина (МГЮА), Москва,
e-mail: [email protected]
БОГДАНОВА Светлана Геннадьевна,
кандидат юридических наук, доцент кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры «Безопасность в цифровом мире» Московского государственного технического университета им. Н.Э. Баумана,Москва, e-mail: [email protected]
СМАРТ-КОНТРАКТ КАК СРЕДСТВО АВТОМАТИЗАЦИИ САМОЗАЩИТЫ ГРАЖДАНСКИХ ПРАВ
Аннотация. Соединение цифрового кода (смарт-контракта) с технологий Интернета вещей приводит к тому, что цифровая реальность начинает оказывать воздействие на материальный мир. Использование смарт-контракта, как автоматического механизма самозащиты гражданских прав, ставит кредитора в привилегированное положение по сравнению с должником. Возникает феномен основанного на смарт-контракте технологического господства кредитора, порождающего риски злоупотребления им своим привилегированным положением. Необходимо оценивать технологические способы самозащиты гражданских прав на основе критерия их соразмерности правонарушению в целях определения справедливого баланса интересов участников договорных отношений. ^равенство переговорных возможностей контрагентов может дополняться их технологическим неравенством, связанным с использованием программных протоколов (смарт-контрактов) в качестве мер самозащиты. В случае существенного дисбаланса прав и обязанностей сторон по договору, следует лишать юридического эффекта использованные кредитором технологические средства самозащиты.
Ключевые слова: смарт-контракт, интернет вещей, договор, защита, самозащита, ответственность, справедливый баланс интересов.
BOGDANOV Dmitry Evgenievich,
Doctor of Law, Professor of the Department civil law of the Moscow State Kutafin University of Law (MGSA), Professor, Department of Civil Law and Civil Process, Northwestern Institute (Branch), University named after O.E. Kutafin (MGUA),
Moscow
BOGDANOVA Svetlana Gennadievna,
PhD in Law, Associate Professor Candidate of Legal Sciences, Associate Professor, Associate Professor of the Department "Security in the Digital World" of the Moscow State Bauman Technical University Moscow
DOI: 10.24412/2224-9125-2022-10-91 -98 NIION: 2022-0079-10/22-153 MOSURED: 77/27-025-2022-10-153
SMART CONTRACT AS A MEANS OF AUTOMATING SELF-DEFENSE OF CIVIL RIGHTS
Annotation. The connection of a digital code (smart contract) with Internet of Things technologies leads to the fact that digital reality begins to have an impact on the material world. A smart contract is an automatic mechanism for protecting civil rights. The phenomenon of the lender's technological dominance based on a smart contract is emerging. The creditor is in a privileged position compared to the debtor. This circumstance generates abuse on the part of the creditor. In this regard, it is necessary to evaluate technological methods of self-defense of civil rights based on the criterion of their proportionality to the offense. This will allow determining a fair balance of interests of the parties to the contractual relationship. The inequality in the negotiation capabilities of counterparties may be supplemented by their technological inequality associated with the use of software protocols (smart contracts) as self-defense measures. In case of a significant imbalance of the rights and obligations of the parties under the contract.
Key words: smart contract, Internet of things, contract, protection, self-defense, responsibility, fair balance of interests.
s
I качестве основной характеристики ^легального смарт-контракта в научной литературе, традиционно, указывается на его «автоматический», самоисполняющийся характер, исключающий возможность его нарушения со стороны контрагента1. Однако в науке гражданского права высказывается позиция, отрицающая возможность квалификации смарт-кон-тракта в качестве договора, поскольку он является лишь инструментом для самостоятельного («автоматического») исполнения договора2. Некоторые авторы относят термин «смарт-контракт» к компьютерному жаргону, который связан с юридической терминологией, но не имеет соответствующего правового содержания3.
Однако смарт-контракты заслуживают внимания не только в легальном, но и в собственно технологическом аспекте, поскольку данная технология может выступать в качестве эффективного средства самозащиты гражданских прав в случае нарушения традиционных договоров.4 Следует также отметить, что использование технологии блокчейн (распределенных реестров) не является необходимым для программирования
1 Raskin, M. The Law and Legality of Smart Contracts. Georgetown Law Technology Review. 2017. Vol. 1. pp. 305,306 pp.
2 De Caria, R. The Legal Meaning of Smart Contracts. European Review of Private Law. 2018. Vol. 26 (6) pp. 731, 745-750.
3 См.: Meyer, Olaf. Stopping the Unstoppable: Termination and Unwinding of Smart Contracts. (2020), 9, Journal of European Consumer and Market Law. 2020. Vol. 9. Issue 1. pp. 17-24; Pardolesi, Roberto and Davola, Antonio, What Is Wrong in the Debate About Smart Contracts (February 21, 2019). Available at SSRN: https:// ssrn.com/abstract=3339421
4 Sirena, Pietro and Patti, Francesco Paolo, Smart
Contracts and Automation of Private Relationships (July 28, 2020). Bocconi Legal Studies Research Paper No. 3662402, Available at SSRN: https://ssrn.com/
abstract=3662402
самоисполняющихся смарт-контрактов5.
Смарт-контракт, как программный протокол, может функционировать и в другой технологической среде, не связанной с распределенными реестрами (DLT).
Так, в юридической литературе уже указывается на проблемы, связанные с самозащитой гражданских прав, когда технология смарт-кон-тракта соединяется технологией Интернета вещей (Internet of Things)6. Поскольку соединение цифрового кода (смарт-контракта) с технологий Интернета вещей приводит к тому, что цифровая реальность начинает оказывать воздействие на материальный мир, происходит наслоение миров атомов и битов. Цифровая технология становится способной оказать материальное воздействие на субъективные права и обязанности участников гражданских правоотношений.
Использование смарт-контракта, как технологического механизма самозащиты гражданских прав, создает возможность автоматической реакции на нарушения должником своих обязанностей, ставит кредитора в привилегированное положение по сравнению с должником. Поскольку возможны ситуации, когда должник не сможет оперативно и эффективно противостоять незаконному или недобросовестному поведению кредитора, злоупотребляющего в использовании автоматических алгоритмов самозащиты.
Традиционно, в науке гражданского права обязательство ассоциируется с отношением, в котором кредитор осуществляет господство над поведением должника [1]. Такое архаичное понимание обязательства связано с древнеримской традицией. В настоящее время обязательство определяется как право кредитора требовать от
5 См.: Meyer, Olaf. Op. cit., pp. 17-24.
6 См.: Katarzyna Kryla-Cudna. Consumer Contracts and the Internet of Things. in Vanessa Mak et al. (eds.). Research Handbook in Data Science and Law. Edward Elgar, 2018. Pp. 83-84.
должника совершения (несовершения) определенных действий имущественного характера (ст. 307 ГК РФ).
Однако технологическая революция демонстрирует, что история развивается по спирали, поскольку возникает феномен основанного на смарт-контракте технологического господства кредитора над поведением должника, что порождает риски злоупотребления им своим привилегированным положением. Так, в юридической литературе уже указывается на феномен приватной технологической власти кредитора, отмечаются риски и угрозы, которые она порождает1.
Можно смоделировать ситуацию технологической смарт-самозащиты гражданских прав на примере договора аренды помещения, по которому смарт-контракт (цифровой протокол) может автоматически уведомить должника о двухмесячной просрочки внесения арендной плате. Если арендатор не погасит задолженность в течение 30 дней, алгоритм автоматически заблокирует доступ в арендованное помещение.
Данный алгоритм в некоторой степени учитывает правила ст. 619 и ст. 452 ГК РФ. Однако, если в договоре аренды прямо не установлен односторонний внесудебный порядок расторжения, такой договор аренды может расторгнуть только в суд (ст. 450, 619 ГК РФ). Блокировка доступа арендатора в арендованное помещение будет означать удержание его имущества арендодателем, что необходимо соотносить с правилами ст. 359 ГК РФ.
Еще больший интерес будет представлять ситуация использования аналогичной автоматической технологии (смарт-контракта) в отношениях по коммерческому найму жилого помещения, поскольку в силу ст. 687 ГК РФ договор найма жилого помещения может быть расторгнуть только судом при условии невнесения платы за 6 месяцев (для краткосрочного найма -2 месяца).
В литературе приводятся и другие примеры, в частности использование «устройств прерывания запуска», которое может быть подключено смарт-контрактом к банковскому кредиту или договору лизинга, связанного с приобретением (использованием) транспортного средства. Если заемщик (лизинополучатель) допускает просрочку по внесению периодических платежей, смарт-контракт препятствует запуску автомобиля. Таким образом, кредитор сможет лишить собственника (арендатора) возможности пользо-
ваться своим имуществом. Аналогичный смарт-контракт может приостановить отношения по предоставлению коммунальных услуг (газ, вода, электричество и т.д.) при наличии задолженности в их погашении2.
Если расчеты осуществляются в безналичном порядке, смарт-контракт сможет автоматически списывать образовавшуюся задолженность или удерживать неустойку (пени) без учета стандарта ответственности должника (виновный или независимо от вины (ст. 401 ГК РФ), а также соразмерности начисленной неустойки (ст. 333 ГК РФ).
Пропагандируемая многими авторами эффективность смарт-контрактов, якобы способствующих укреплению договорной дисциплине и снижению нагрузки на судебную систему3, может обернуться новой волной исков, связанных со злоупотреблением кредитором своей технологической властью.
В литературе верно отмечается, что «технологическое обеспечение» исполнимости договорных обязательств посредством использования смарт-контрактов является эффективным инструментом для кредитора в стимулировании должника к надлежащему исполнению своих обязательств. Однако такие смарт-контракты, зачастую, противоречат действующему законодательству4. Смарт-контракты имеют технологическую силу, но могут не обладать юридической силой5, поскольку являются незаконными и представляют собой проявления частного произвола.
Необходимо определиться с ответом на тот вызов, который возникает в случае использования смарт-контракта в качестве технологического средства самозащиты субъективных гражданских прав. Какими должны быть последствия в случае несоответствия между цифровым кодом смарт-контракта и законом
В научной литературе отмечается, что должен быть использован принцип эквивалентности (эквивалентного подхода) при рассмотрении споров, связанных с использованием технологических средств самозащиты прав участников договорных отношений6. Поэтому законодательные правила, направленные на обеспечения исполни-
1 See Möslein, Florian, Legal Boundaries of Blockchain Technologies: Smart Contracts as Self-Help? (October 17, 2018). A. De Franceschi, R. Schulze, M. Graziadei, O. Pollicino, F. Riente, S. Sica, P. Sirena (eds.), Digital Revolution - New challenges for Law, 2019. Available at SSRN: https://ssrn.com/abstract=3267852
2 Cm.: Paulus, Christoph Georg; Matzke, Robin Smart Contracts und Smart Meter : Versorgungssperre per Fernzugriff. Neue juristische Wochenschrift : NJW. 71. Jahrg. (2018), Heft 27, p. 1905-1911
3 Werbach, Kevin and Cornell, Nicolas, Contracts Ex Machina (March 18, 2017). 67 Duke Law Journal 313 (2017), Available at SSRN: https://ssrn.com/ abstract=2936294
4 Möslein, Florian. Op. cit.
5 Cm.: Werbach, Kevin and Cornell, Nicolas. Op.
cit.
6 Brownsword, Roger. Automated transactions and the law of contract. When codes are not congruent.
мости гражданско-правовых договоров, а также посвященные самозащите субъективных прав, должны быть распространены на ситуации, связанные с автоматическим исполнением смарт-контрактов1.
Действующее российское законодательство прямо устанавливает допустимость самозащиты гражданских прав. Однако способы самозащиты должны быть соразмерны нарушению и не выходить за пределы действий, необходимых для его пресечения (ст. 14 ГК РФ). Таким образом, способы самозащиты должны быть пропорциональны совершенному правонарушению (или угрозе его совершения) и легальны. Однако некоторые авторы указывают на необходимость установление дополнительных условий допустимости самозащиты субъективных прав: недопущение злоупотребления правом и необходимость соблюдения порядка (последовательности) защиты гражданских прав [3].
В российской цивилистической доктрине, неоднократно, высказывались позиции относительно правовой природы самозащиты в гражданском праве. По мнению Д.Н. Кархалева, самозащита гражданских прав и оперативное воздействие осуществляются самостоятельно потерпевшим лицом во внесудебном порядке. Кроме восстановительного свойства, для данных мер характерна обеспечительная черта, выражающаяся в стимулировании участников гражданского оборота к надлежащему исполнению обязательств. Меры самозащиты носят фактический характер, не влекущих юридических последствий. Применение мер оперативного воздействия приводит к изменению или прекращению правоотношения, их реализация носит юридический характер. Ограничения здесь выражаются в соблюдении пределов правомерности их применения. В противном случае имеет место самоуправство, превышение пределов [2].
Л.А. Чеговадзе также считает, что действия по оперативному применению мер защиты носят не фактический, а юридический характер, поскольку они должны совершаться на законном либо договорном основании. Управомоченное лицо может действовать самостоятельно и оперативно, а неблагоприятные правовые последствия для другой стороны отношения наступают незамедлительно [5]. Аналогичные выводы содержатся и в работах других авторов [4].
Michael Furmston (ed.), The Future of the Law of Contract (Routledge 2020). 94, 102 pp.
1 Sirena, Pietro and Patti, Francesco Paolo, Smart Contracts and Automation of Private Relationships (July 28, 2020). Bocconi Legal Studies Research Paper No. 3662402, Available at SSRN: https://ssrn.com/ abstract=3662402 or http://dx.doi.org/10.2139/ ssrn.3662402
Проведенный анализ доктринальных источников позволяет констатировать, что с учетом положений ст. 14 ГК РФ, в принципе, является допустимым включение в договор условий об автоматической реализации мер оперативного воздействия с последующим использованием соответствующих смарт-контрактов (программных протоколов). Их использование позволит управомоченному лицу самостоятельно и оперативно защитить свои имущественные интересы в случае нарушения условий договора контрагентом.
Следует отметить, что в правоприменительной практике сформирована правовая позиция, что законодательством не ограничен круг действий, которые могут быть квалифицированы как самозащита гражданских прав. Например, данная правовая позиция подтверждает законность действий по осуществлению видеозаписи закупок контрафактных товаров, проводимой в целях самозащиты прав на результаты интеллектуальной деятельности и приравненных к ним средств инди видуализации2.
Заслуживает внимание вопрос о пределах допустимой самозащиты при включении в договор условий об автоматической реализации мер оперативного воздействия с последующим использованием соответствующих смарт-кон-трактов (программных протоколов). В сравнительном аспекте можно сослаться на достаточно образное обозначение стандарта допустимости самозащиты, предусмотренного ст. 9 Унифицированного коммерческого кодекса (UCC), как недопустимость «нарушение мира» (общественного порядка и спокойствия - «breach of peace»). Данный стандарт используется судами как средство ex-post контроля допустимости мер, которые использовал кредитор для самозащиты своих прав. Злоупотребление кредитором право на самозащиту устанавливается судом с учетом обстоятельств каждого дела (case by case)3.
Проблемой является то, что по вопросам самозащиты гражданских прав и применения мер оперативного воздействия существует противоречивая правоприменительная практика, которую необходимо учитывать при решении вопроса об установлении пределов самозащиты.
2 См., напр.: Постановление Суда по интеллектуальным правам от 19.06.2020 N С01 -394/2020 по делу N А34-8233/2019 // СПС Консультант Плюс.
3 Gikay, Asress Adimi and Stanescu, Catalin Gabriel, The Reluctance of Civil Law Systems in Adopting the UCC Article 9 'Without Breach of Peace' Standard-Evidence from National and International Legal Instruments Governing Secured Transactions (2018). 10 J. Civ. L. Stud. (2018) , Available at SSRN: https://ssrn.com/ abstract=3135461 or http://dx.doi.org/10.2139/ ssrn.3135461
Так, в п. 10 Постановления Пленума Верховного Суда № 25 лаконично указывается, что лицо, право которого нарушено, может прибегнуть к его самозащите, соответствующей способу и характеру нарушения (статья 14 ГК РФ)1. Очевидно, что указанное разъяснение не содержит четких ориентиров для оценки установленных договоров мер оперативного воздействия.
Представляет интерес следующее дело, связанное с применением мер оперативного воздействия в связи нарушением должником условий договора аренды нежилого помещения. По данному спору арендодатель ограничил доступ арендатора в помещения, поскольку последний имел непогашенную задолженность по арендной плате. После чего арендодатель обратился в суд с иском о взыскании арендных платежей за период, в течение которого арендатор был лишен возможности пользоваться арендованными помещениями.
Суд иск удовлетворил, поскольку арендодатель, ограничив доступ арендатору в арендуемое помещение, действовал в соответствии с пунктом 4.3 договора, предусматривающим такое право. Временное прекращение доступа арендатора в арендуемое помещение не расценивалось как обстоятельство, исключающее обязанность арендатора вносить арендную плату за указанный период, предусмотренную условиями дого-вора2.
По другому делу суд также отклонил доводы заявителя жалобы об незаконности ограничении доступа в арендуемые помещения, сославшись на пункт спорного договора, согласно которому арендодатель вправе прекратить доступ арендатора в помещения в случае неоплаты или частичной неоплаты арендной платы в сроки, установленные договором аренды.
Суд указал, что по смыслу ст. 14 ГК РФ самозащита права допускается, в том числе, путем совершения действий фактического порядка по ограничению доступа - опечатывание собственником помещения, сдаваемого в аренду по договору, и удержание в нем имущества должника в случае не исполнения ими обязательств, вытекающих из договора аренды. По мнению суда действия истца не выходили за пределы осуществления гражданских прав, порядка совершения таких действий и были прописаны в договоре, известны либо должны быть известны арендатору. На этом основании суд отклонил
1 Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 23.06.2015 N 25 "О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации"// СПС Консультант Плюс.
2 Определение Верховного Суда РФ от 22.04.2016 N 303-ЭС16-3057 по делу N А73-2101/2015//
СПС Консультант Плюс.
довод жалобы, что истец необоснованно начислил арендную плату с момента ограничения доступа в помещение. По мнению суда, стороны вправе согласовать в договоре условие об ограничении доступа арендатора к помещению за просрочку внесения любых платежей3.
Правоприменителями высказывается и диаметрально противоположная позиция. Так, по одному делу суд указал, что ограничение права пользования имуществом, переданным должнику в аренду, в порядке самозащиты гражданских прав должно не только соответствовать характеру нарушения, но и быть в качестве способа самозащиты соразмерным причиненному (возможному) вреду от тех действий, на пресечение которых самозащита направлена.
По данному делу истец, исходя из того, что ответчик имел перед ним просрочку по внесению арендных платежей договору ограничил возможность пользования оборудованием путем остановки их двигателей.
Создание истцом препятствий в пользовании оборудованием, переданным ответчику по договору аренды, заключавшиеся в глушении двигателя и изъятию ключей от буровой установки, привели к прекращению ее эксплуатации арендатором или, другими словами, осуществлению права арендатора на владение и пользование объектом аренды.
Суд пришел к выводу, что рассматриваемые действия истца, не только не соответствуют характеру предполагаемого нарушения прав ответчика, но и явно несоразмерны последствиям нарушения обязательства. Суд основывался на системном толковании ст. 606, 611 и 614 ГК РФ, согласно которым, основная обязанность арендодателя состоит в обеспечении арендатору возможности пользования вещью в соответствии с ее назначением. Это свидетельствует о том, что договор аренды носит взаимный характер, поэтому невозможность использования арендованного имущества по вине арендодателя освобождает арендатора от исполнения его обязанности по внесению арендной платы.
Поскольку арендодатель в момент невозможности использования арендованного имущества не осуществляет какого-либо предоставления, соответственно, он теряет право на получение арендной платы. В таком случае также нарушается принцип гражданского права о беспрепятственном осуществлении гражданских прав (пункт 1 статьи 1 ГК РФ), так как отсутствие объекта аренды препятствует осуществлению прав арендатора.
3 Постановление Девятого арбитражного апелляционного суда от 22.04.2020 N 09АП-12572/2020 по делу N А40-305761/2019// СПС Консультант Плюс.
Со ссылкой на ранее сформированную правовую позицию было указано, что именно за возможность использования, а не простого владения имуществом взимается арендная плата1.
Представляется, что в последнем деле суд занял обоснованную, взвешенную позицию, направленную на установление справедливого баланса интересов кредитора и должника при реализации мер самозащиты гражданских прав (мер оперативного воздействия). Действительно, взыскание с арендатора платы за имущество за тот период, когда он фактически лишен возможности использовать предмет аренды, грубо нарушает баланс имущественных интересов кредитора и должника. Поскольку интересы кредитора защищает целый пучок мер: а) лишение контрагента возможности пользования предметом аренды; б) удержание имущества арендатора, находящегося в арендованном помещении; в) применения мер ответственности за просрочку внесения арендной платы (проценты по ст. 395 ГК РФ или договорная неустойка).
Таким образом, кредитор обладает эффективным инструментарием средств защиты своих имущественных прав, что позволяет указать на то, что вариант толкования правил ГК РФ о самозащите, осуществленное Верховным Судом РФ, противоречит таким основополагающим принципам гражданского права как справедливость и юридическое равенство сторон.
Следует отметить, что Верховным Судом РФ допущена ошибка в правовой квалификации взыскиваемой денежной суммы за тот период, когда арендатор был лишен возможности пользоваться помещением. Данная денежная сумма не является арендной платой, поскольку она может начисляться только за период пользования имуществом, как соответствующий имущественный эквивалент. Взыскание определенной денежной суммы за тот период, когда арендатор был фактически лишен возможности пользоваться имуществом, представляет собой неэквивалентное обременение арендатора за допущенное ранее нарушение договора, которое должно быть квалифицировано в качестве имущественной санкции, возложением на него гражданско-правовой ответственности. По своей правовой природе
1 Постановление Восьмого арбитражного апелляционного суда от 12.03.2020 N 08АП-404/2020 по делу N А70-17212/2019. См. также: пункты 8, 10 информационного письма Президиума ВАС РФ от 11.01.2002 N 66 «Обзор практики разрешения споров, связанных с арендой»; пункт 10 постановления Пленума ВАС РФ от 17.11.2011 N 73 «Об отдельных вопросах практики применения правил Гражданского кодекса Российской Федерации о договоре аренды» // СПС Консультант Плюс.
такая санкция является неустойкой, поскольку идет речь о денежной сумме, взыскиваемой в случае неисполнения (ненадлежащего исполнения) гражданско-правового обязательства. Данная денежная сумма подлежит судебной оценке на предмет ее соответствия размеру причиненных кредитору убытков (ст. 333 ГК РФ).
На этом основании можно констатировать, что Верховным Судом РФ были нарушены требования ст. 14 ГК РФ, согласно которой способы самозащиты должны быть соразмерны нарушению и не выходить за пределы действий, необходимых для его пресечения. Сформированная Верховным Судом РФ правовая позиция «нарушает мир и спокойствие» (breach of peace), поскольку создает прямую возможность возложение на арендатора двух санкций ответственности за одно правонарушение, поскольку он может быть вынужден оплачивать неустойку под видом «арендной платы» за тот период, когда фактически не пользовался имуществом, а также неустойку или проценты по ст. 395 ГК РФ за просрочку внесения такой «арендной платы».
Применяемые кредитором меры оперативного воздействия всегда должны оцениваться на предмет их соразмерности совершенному правонарушению. Так, по одному делу суд обоснованно указал, что в данном случае действия, необходимые для защиты права на долг по субаренде в сумме 89 839 руб., были несоразмерны удерживаемому имущества на сумму несколько миллионов рублей2.
Таким образом, необходимо оценивать технологические (автоматические) способы самозащиты гражданских прав на основе критериев их соразмерности и справедливого баланса интересов участников договорных отношений. Если такие автоматические способы самозащиты гражданских прав (смарт-контракты) предусмотрены договором и их использование не противоречит легальным критериям самозащиты, они представляются вполне допустимыми.
Следует пресекать ситуации, когда неравенство переговорных возможностей контрагентов будет дополняться их технологическим неравенством, связанным с использованием программных протоколов (смарт-контрактов) в качестве мер самозащиты или оперативного воздействия. В случае существенного дисбаланса в правах и обязанностях сторон по договору, следует лишать юридического эффекта использованные кредитором технологические средства оперативного воздействия (самозащиты).
2 Постановление Арбитражного суда Центрального округа от 19.06.2020 N Ф10-2284/2020 по делу N А48-3212/2019
Список литературы:
[1] Дарков А.А. Обязательства в современном гражданском праве Российской Федерации // Вестник Московского университета МВД России. 2019. №3. С. 53-56.
[2] Кархалев Д.Н. Восстановление нарушенных гражданских прав во внесудебном порядке // Право. Журнал Высшей школы экономики. 2020. N 3. С. 90 - 111.
[3] Максимов В.А. Основания самозащиты гражданских прав собственниками // Ленинградский юридический журнал. 2016. N 1. С. 119 - 127.
[4] Панова А.С. Гражданско-правовая сущность мер оперативного воздействия // Право и экономика. 2016. N 5. С. 23 - 30.
[5] Чеговадзе Л.А. Основания, способы и меры защиты гражданских прав // Законы России: опыт, анализ, практика. 2018. N 2. С. 74 - 78.
[6] Brownsword, Roger. Automated transactions and the law of contract. When codes are not congruent //The Future of the Law of Contract/ Michael Furmston (ed.). Routledge, 2020. Pp. 91-108.
[7] De Caria, R. The Legal Meaning of Smart Contracts // European Review of Private Law. 2018. Vol. 26 (6) pp. 731-750.
[8] Gikay, Asress Adimi and Stanescu, Catalin Gabriel. The Reluctance of Civil Law Systems in Adopting the UCC Article 9 «Without Breach of Peace» Standard—Evidence from National and International Legal Instruments Governing Secured Transactions // Journal of Civil Law Studies. 2018. Vol. 10. pp. 99-153.
[9] Kryla-Cudna, Katarzyna. Consumer Contracts and the Internet of Things // Research Handbook in Data Science and Law / Vanessa Mak et al. (eds.). Edward Elgar, 2018. Pp. 80-95.
[10] Meyer, Olaf. Stopping the Unstoppable: Termination and Unwinding of Smart Contracts // Journal of European Consumer and Market Law. 2020. Vol. 9. Issue 1. pp. 17-24.
[11] Möslein, Florian. Legal Boundaries of Blockchain Technologies: Smart Contracts as Self-Help? // Digital Revolution - New challenges for Law / A. De Franceschi, R. Schulze (eds.). C.H. Beck, 2019. Pp. 313326.
[12] Raskin, M. The Law and Legality of Smart Contracts // Georgetown Law Technology Review. 2017. Vol. 1. pp. 305-341.
[13] Sirena, Pietro and Patti, Francesco Paolo, Smart Contracts and Automation of Private Relationships (July 28, 2020). Bocconi Legal Studies Research Paper No. 3662402. Available at SSRN: https://ssrn.com/ abstract=3662402
[14] Werbach, Kevin and Cornell, Nicolas. Contracts Ex Machina // 2017 67 Duke Law Journal 313 (2017), Available at SSRN: https://ssrn.com/abstract=2936294
Spisok literatury:
[1] Darkov A.A. Obyazatel'stva v sovremennom grazhdanskom prave Rossijskoj Federacii // Vestnik Moskovskogo universiteta MVD Rossii. 2019. №3. S. 53-56.
[2] Karhalev D.N. Vosstanovlenie narushennyh grazhdanskih prav vo vnesudebnom poryadke // Pravo. ZHurnal Vysshej shkoly ekonomiki. 2020. N 3. S. 90 - 111.
[3] Maksimov V.A. Osnovaniya samozashchity grazhdanskih prav sobstvennikami // Leningradskij yurid-icheskij zhurnal. 2016. N 1. S. 119 - 127.
[4] Panova A.S. Grazhdansko-pravovaya sushchnost' mer operativnogo vozdejstviya // Pravo i ekono-mika. 2016. N 5. S. 23 - 30.
[5] CHegovadze L.A. Osnovaniya, sposoby i mery zashchity grazhdanskih prav // Zakony Rossii: opyt, analiz, praktika. 2018. N 2. S. 74 - 78.
[6] Brownsword, Roger. Automated transactions and the law of contract. When codes are not congruent //The Future of the Law of Contract / Michael Furmston (ed.). Routledge, 2020. Pp. 91-108.
[7] De Caria, R. The Legal Meaning of Smart Contracts // European Review of Private Law. 2018. Vol. 26 (6) pp. 731-750.
[8] Gikay, Asress Adimi and Stanescu, Catalin Gabriel. The Reluctance of Civil Law Systems in Adopting the UCC Article 9 «Without Breach of Peace» Standard—Evidence from National and International Legal Instruments Governing Secured Transactions // Journal of Civil Law Studies. 2018. Vol. 10. pp. 99-153.
[9] Kryla-Cudna, Katarzyna. Consumer Contracts and the Internet of Things // Research Handbook in Data Science and Law / Vanessa Mak et al. (eds.). Edward Elgar, 2018. Pp. 80-95.
[10] Meyer, Olaf. Stopping the Unstoppable: Termination and Unwinding of Smart Contracts // Journal of European Consumer and Market Law. 2020. Vol. 9. Issue 1. pp. 17-24.
[11] Möslein, Florian. Legal Boundaries of Blockchain Technologies: Smart Contracts as Self-Help? // Digital Revolution - New challenges for Law / A. De Franceschi, R. Schulze (eds.). C.H. Beck, 2019. Pp. 313326.
[12] Raskin, M. The Law and Legality of Smart Contracts // Georgetown Law Technology Review. 2017. Vol. 1. pp. 305-341.
[13] Sirena, Pietro and Patti, Francesco Paolo, Smart Contracts and Automation of Private Relationships (July 28, 2020). Bocconi Legal Studies Research Paper No. 3662402. Available at SSRN: https://ssrn. com/abstract=3662402
[14] Werbach, Kevin and Cornell, Nicolas. Contracts Ex Machina // 2017 67 Duke Law Journal 313 (2017), Available at SSRN: https://ssrn.com/abstract=2936294
