CC BY
72
2013
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Сер. 9
Вып. 2
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
УДК 80/82.0/881/886 Т. Е. Аникина
слово и ПОЭТИЧЕСКИЙ смысл
(ЧЕШСКИЙ И русский НАЦИОНАЛЬНЫЕ ВАРИАНТЫ)
Совершенно очевидно, что тексты русской литературы разворачиваются внутрь, интровертно, смысл в них иной раз не имплицирован, не представлен явно, он заключен в подтексте, который, в свою очередь, так же разворачивается в глубину, а если и происходит соположение смыслов, то часто оно осуществляется на глубинном уровне соположения подтекстов. Культурная память слова при этом активизируется, оживляются забытые значения слов, как правило, кардинально влияющие на смысл текста. В чешской литературе, как нам видится, ситуация иная. Для того чтобы более наглядно пояснить свою мысль, обратимся к творчеству двух поэтов, связанных похожей поэтической судьбой, прошедших путь от модернизма к реализму, — творческих личностей, которые внесли значительный вклад в национальные культуры Чехии и России: к поэтическому наследию Витезслава Незвала (1900-1958) и Бориса Пастернака (1890-1960).
Б. Пастернак перевел несколько стихотворений В. Незвала, тонко уловив и мастерски передав «дух» чешского поэта1.
Обратимся к стихотворению Б. Пастернака «Сон»:
Мне снилась осень в полусвете стекол, Друзья и ты в их шутовской гурьбе, И, как с небес добывший крови сокол, Спускалось сердце на руку к тебе.
Но время шло и старилось, и глохло, И, паволокой рамы серебря, Заря из сада обдавала стекла Кровавыми слезами сентября.
Аникина Татьяна Евгеньевна — канд. филол. наук, доцент, Санкт-Петербургский государственный университет; e-mail: [email protected]
1 Например, стихотворение В. Незвала «Без названия» («Bez nazvu»), которое вошло в первое солидное издание произведений чешского поэта на русском языке [1]. © Т. Е. Аникина, 2013
Но время шло и старилось. И рыхлый, Как лед, трещал и таял кресел шелк. Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла, И сон, как отзвук колокола, смолк.
Я пробудился. Был, как осень, темен Рассвет, и ветер, удаляясь, нес, Как за возом бегущий дождь соломин, Гряду бегущих по небу берез [2, с. 31-32].
Как утверждает И. П. Смирнов, стихотворение Б. Пастернака связано интертекстуальными связями с рядом текстов, со значимыми произведениями русской литературы. Перечислю лишь некоторые из них. Глагол снилась отсылает к стихотворениям А. Блока «Мне снилась снова ты...» и «Мне снилась смерть любимого созданья», «Прошедших дней немеркнувшим сияньем», объединенных мотивом Офелии. Следует заметить, что данная аллюзия скрепляется соотнесением: кровавые слезы сентября («Сон») и осень ранняя («Прошедших дней немеркнувшим сияньем»). В результате, по мнению ученого, выстраивается цепочка соотнесений: осень — разлука — Офелия — уход — смерть. Кроме того заря, обдающая кровавыми слезами сентября («Сон»), ассоциируется с закатом в крови из блоковского «На поле Куликовом». Связь со стихотворением А. Блока «Август» через мотив сна (мне снилось), осени (осень, ясная как знаменье) усиливает мотив похорон, смерти. Кроме того, «Сон» Б. Пастернака, по мнению ученого, сополагается со стихотворением «Во сне» и циклом «К Офелии» А. Фета (через соотнесенность стихотворения «Уроки английского» Б. Пастернака, являющегося лексическим продолжением «Сна»). Связь осуществляется благодаря мотивам ивы и смерти любимого создания [3], а также к пред-текстам «Сна» можно добавить и «Эолову арфу» В. Жуковского. Анализ мотивов позволил исследователю установить, что все предтексты стихотворения «описывают одну и ту же реальность — внутреннюю, иманентную субъекту, будь то сон, воспоминание, греза или некоторое душевное состояние. <...> Внутрисубъективное, далее, устойчиво ассоциируется в перечисленных произведениях со смертью (самоубийство Офелии, "кровавый закат", гроб, желание гибели) или с исчезновением ("Во сне"). Что касается пастернаковского стихотворения, то концовка полностью упраздняет внутреннюю реальность субъекта в роли предмета изображения: вывод этого текста — похороны сна и грез <...> Сон превращается из субститута смерти (res. исчезновения) в мертвое» [3, с. 120]. Перечисленные факты позволяют ученому говорить об эсхатологической интертекстуальности, когда «постекст контрастирует с предтекстами во всем их смысловом многообразии <...> Постекст в этом случае конституируется в цепи определенной литературной традиции» [3].
Обратимся к лексическому уровню литературной традиции. Не будем касаться имен собственных (в данном случае Офелии) и скрытых в них неисчерпаемых художественных значений [4].
Связь лексем сон и смерть, думается, не требует специальных доказательств, достаточно вспомнить выражение смертный сон. У Даля также находим: сон смерти брат [5]. Не менее очевидна связь смерти, слез, похорон. Так, согласно «Церковнославянскому словарю», глагол слезити (из греч.) — «проливать слезы, оплакивать» (Кан. Андрея Крит.). В. Даль также приводит лексемы слезник, слезница — «сосудец древних, в который будто бы скоплялись слезы родных, плачущих о покойнике;
слезник ставили в могилу [6]. Кровавые слезы (зари, сентября) тоже имеют скрытое значение кровавых слез богородицы, оплакивающей Христа [7], через понятие плакун-трава (слезы Богородицы) [8], уже на лексическом уровне, осуществляется связь с плакучей ивой и опять-таки со смертью. Так лексический уровень выражения мотивов поддерживает общую смысловую стратегию. Интравертное развертывание смыслов очевидно.
Тексты чешской литературы разворачиваются, как правило, горизонтально, «в ширину», экстравертно. Недаром «стилем эпохи» [9] для чешской литературы конца XIX и, пожалуй, всего XX века стал импрессионизм — стиль, запечатлевающий мгновение, штрихи, многоликость идеи, стиль смутного, неопределенного субъективизма, потока сознания, игры стихий в жизни человека [10]. Интересно, что, по свидетельству профессора Д. Кшицовой2, русские писатели, причем не только А. П. Чехов, но и Л. Н. Толстой, и Ф. М. Достоевский, воспринимаются в Чехии как импрессионисты. В свою очередь, многие чешские мастера художественного слова XX века: В. Ванчура, М. Майерова и М. Пуйманова, не говоря уже о Ф. Шрамеке, — не только отдали дань этому литературному направлению и соответствующему стилю, но практически остались ему верны до самой смерти. Во многом импрессионистична современная чешская литература, но это явление требует специального рассмотрения, поскольку современная литература несвободна от постмодернистских установок, в соответствии с чем включает в себя многие черты предшествующих литературных направлений и стилей, в том числе и импрессионизма.
Чешская литература как бы подчеркнуто интертекстуальна. Она полна всевозможных цитат, литературных и культурных аллюзий3. Интертекстуальность литературы «страны-перекрестка» [11] вполне естественна и имеет давние традиции. Чехия, как заметил в свое время знаменитый историк эпохи Национального Возрождения Франтишек Палацкий (1798-1876), является тем местом, где сходятся, взаимопересекаясь, различные направления европейских культурных традиций, школ, течений и симпатий [12]. Следует заметить, что эта интертекстуальность как бы «указательна». Ее функцией не является раскрытие глубоких подтекстов произведения при помощи механизмов интертекстуальной соотнесенности. Во-первых, она выступает в роли своеобразного «маркера», показывая включение данного текста в более широкий контекст национальной, европейской или мировой литературы, а точнее, культуры. Во-вторых, создается соответствующая атмосфера литературного произведения, тем самым оно эмоционально-экспрессивно окрашивается. Глубинный смысл текста не проясняется под воздействием этих соположений. Он задан, достаточно прозрачен, читаем. Иное дело, общий смысл может обогащаться за счет игрового принципа, свойственного чешской литературе [13]. Под влиянием интертекстуальных намеков и аллюзий в нем может появиться дополнительная игра смыслов на экстравертном, горизонтальном уровне, не уходя глубоко в подтекст. Рассмотрим стихотворения В. Незвала.
2 Д. Кшицова — профессор университета г. Брно (Чехия).
3 В данном случае «интертекстуальность» понимается широко. Это не только прямые, опосредованные и скрытые цитаты, включение в текст фрагментов иных текстов или аллюзий на них, но и культурные ассоциации, вызываемые обращением к значимым для писателя и узнаваемым для читателя явлениям культуры.
Ро1п1 galerie
К Ыегуа1
Pod мгуш пеЬеш сета^ 8е V гашесЬ Рг1Ь11у па кй1
Рг1ЬеЬу о Ëvаch а о Adaшech Ы181огку Бгаки1
Галерея Полей
В. Незвал
Под небом огромным История в рамах: Христос на Кресте, Ева с Адамом
Бо^ешпё Ы81ог1е о andë1ích Дш£ hгozí dvaЬe1 I Р^еЛ а о vykupite1ích 1ак zhynu1 АЬе1
z шЛ vypгavuje histoгii О dëcku v cЫёvë А ^е^ Castëj рпЫЬ о Maгii Pfes1adkё dëvë
Ъайшто £И:о zгaje dívky тад Утеску z kvítí А zdoЬí jiшi tuto ga1eгii Ю:ега se tfpytí
V svё pгostotë v svё dаvno zas1ё s1аvë (Studаnko Cistа)
Pod мгуш neЬeш ;ако т vystavë Ъ doЬ Pаna К^а [14]
И Дракула тут, Ангел и дьявол, И Понтий Пилат, И убитый Авель.
Младенец в хлеву, Мария в сиянье, Все как наяву И чье-то созданье.
А в поле жито медленно зреет, Венки сплетают девушки из цветов... Не для музеев — для той галереи, Что сияет во веки веков.
Пусть в простоте и славе поблекшей, Но вода источника так чиста — Под широким небом на выставке Вечной Со времен Господа Иисуса Христа
Пер. М. Аникина
В этом стихотворении, воспевающем простоту, написанном зрелым автором, народный, вечный, удивительно поэтичный и удивительно простой мир вначале противопоставляется: ее 1груИ (сияет) / V вуё йаупо гаШ вШуё (в своей давно поблекшей славе), а затем сливается с вечным миром. В данном случае речь идет о включении текста в библейский контекст — и Ветхо-, и Новозаветный, — а также в контекст народных легенд: с одной стороны, об ангелах, искушаемых дьяволом [15], а с другой — об ужасном Дракуле [16], причем в тексте упоминаются самые распространенные сюжеты: об Адаме и Еве, об Авеле, о младенце в яслях, о Спасителе и Пилате. Им противопоставляется мифопоэтическая топика: широкое небо; созревающие хлеба; девушки, плетущие венки; чистый родник.
В. Незвал впервые определяет название нового направления в чешском модерне — «поэтизм» — и формулирует художественные требования его основателей: иллюзионизм, изысканность, фантазия, «бешеная образность» и бегство от реальности. Стихотворение В. Незвала «Паноптикум» входит в сборник «Пантомима», объединяющий стихотворения 1921-1924 годов, периода увлечения автора поэтизмом.
Panoptikum
Паноптикум
Jírí Svobodoví
Komedianti z Texasu na put" se dali
Francesko Lyk a malá Isabela Pod oranzovym slunecníkem jela dva nábozní oslové je táhli v mexické drozce.
Po celém svete bloudíce zapadli do mssta Trebice, Bengalskym ohnem rozzali si tam vlasaté komety a mesíce.
Oslové stojí v noci na strázi, s ponocnym do reci se rádi dávají a malá Isabela
s obrouckem chalcedonu kolem cela hned u dverí stanu spí.
Francesko tebe patnáct recí zná! Panoptikum je vec tak prekrásná Vrahové královen a carodejnice na rozni pekou se tu za ziva
Kdejaky ztroskotany Titanik
vylovil z more tvuj statecny potápéc Lyk,
Herculaneum a Pompeje
jak ruzi uprostred sopek tu videt je
Ach kolik sirot zde deti oplácou a kolika bubínky potesí zalost svou Jak dukák jenz cinká z ras je líbezny pohled tvé princezny
A detská ocka jako vyklady po meste roznesou tvé poklady a dedum náhle lulka vyhasne pro zárivé bohatství tvé
Kdejaky svec by s tebou chtel tak rád Do sveta na trh se odebrat a v Texasu prostred pestré smesice prodávat botky z Trebíc.
A kdejaká dívka z továrn by zmenila zivot svuj beztvárny za lesk tvych cetek jenz osel tvuj nosit smí na svém postroji
Комедианты из Техаса предприняли вояж
Франческо Лик и крошка Изабелла, Она под рыжим зонтиком сидела, и два апостольских осла влачили их мексиканский экипаж.
И так по свету едучи, доехали до Тршебичи. И там шутихи и кометы Рассыпали, как косы девичьи.
Ослы их ночью сторожат, со сторожем ночным болтая, а Изабелла близ фургона, не снявши обруча из халцедона, в палатке спит.
Франческо знает двадцать языков. Ну а паноптикум каков! Убийцы королев и ведьмы на вертелах там корчатся живьем.
Любой «Титаник» затонувший Лик-водолаз покажет вам на суше. Развалины Помпей и Геркуланов Цветут, как розы посреди вулканов.
Ах, сколько сирот здесь оплачут дети, и сколько слез осушат бубны эти. И как с ресниц скатившийся дукат, любезен королевский взгляд.
А детские глазенки как рекламы прославят в городке твои сезамы, у дедов сразу трубочки погаснут из-за твоих сверкающих богатств.
Любой башмачник был бы рад с тобой отправиться на рынок мировой, чтобы в Техасе на базар доставить тршебичский товар.
Любая девушка фабричная сменить готова жизнь обычную на мишуру, которую бедняжки узрели на твоей упряжке.
Аг odjedes z шësta Rousseau nаboznë zгovna ;ако kdyz sny svё ша1ц|е zvёCní të рго nаs kdoz jsшe ;ако 1у р1ш pгostoty [17]
С той святостью, с какой мечты рисуют, тебя изобразят для нас, ведь ты, как мы, исполнен простоты.
Когда ты нас покинешь Никодем?
Пер. Д. Самойлова
Перед нами всевозможные литературные и культурные аллюзии. От библейских (о$^ё — апостольские ослы) и античных (Ротре)е — развалины Помпей) до упоминаний о гибели «Титаника», бродячих артистах, ярмарочных представлениях, где участвуют ведьмы, короли и королевы. В данном случае речь идет в первую очередь об эмоционально-экспрессивной маркированности текста, о создании атмосферы праздника4, свойственной поэтизму, провозглашавшему особый стиль жизни — искусство жить и развлекаться. При попытке экстравертно развернуть поэтические смыслы текста его глубинный смысл кардинально не изменится, не прояснится под воздействием соотнесений художественных смыслов, вызванных интертекстуальными ассоциациями. Так, например, в последней строфе в оригинале речь идет об Анри Руссо, с примитивизмом которого поэтисты связывали свое направление. Однако смысл стихотворения, воспевающего простоту, от этого не меняется, он изначально задан и достаточно прозрачен. Иное дело, он может слегка видоизмениться по игровому принципу, в нем может возникать дополнительная смысловая игра на экстравертном, горизонтальном уровне, не затрагивающая его скрытого смысла. В данном случае это обращение к Техасу: как известно, французский художник не опровергал легенду о своем пребывании в Мексике, что и породило ассоциацию с Техасом. Такая аллюзия «разукрасила» стихотворение, но в смысловом отношении значительно его не изменила.
Предварительно можно утверждать, что принципы создания художественных текстов, характерные для чешской и русской литературы, значительно отличаются. Для чешских художественных текстов характерна актуализация нескольких сополо-женных художественных смыслов, для русской — неисчисляемое множество.
1. Незвал В. Избранное. М.: Изд-во иностранной литературы, 1960. 704 с.
2. Пастернак Б. Стихи. М.: Изд-во «Художественная литература», 1966. 367 с.
3. Смирнов И. П. Порождение интертекста. СПб.: СПбГУ, 1995. 190 с.
4. Фонякова О. И. Имена собственные в художественном тексте. Л.: Изд-во ЛГУ, 1990. 34 с.
5. Даль В. Словарь живого великорусского языка: в 4 т. СПб.: Издание книгопродавца-типографа М. О. Вольфа, 1882. Т. IV. 683 с. (Репринтное издание).
6. Полный церковно-славянский словарь. М.: Издательский дом московского патриархата, 1993. 1120 с. (Репринтное издание 1900 г.).
7. Веселовский А. Славянские сказания о Соломоне Китроврасе и западные легенды о Моральде и Мерлине. СПб.: Типография В. Демакова, 1872. 378 с.
8. Норов А. С. Путешествие по Святой Земле в 1835 году: в 2 т. СПб.: Типография Александра Смирдина, 1838. Т. 2. 358 с.
9. Чичерин А. В. Идеи и стиль. М.: Советская Россия, 1968. 374 с.
10. Большая советская энциклопедия: в 30 т. 3-е изд. М.: Издательство «Советская Энциклопедия», 1972. Т. 10. 591 с.
11. Третьяков С. Страна-перекресток / Пять недель в Чехословакии. М.: Советский писатель, 1937.
литература
178 с.
4 Лозунг поэтизма — «Жить и радоваться жизни».
12. Palacky F. Z dejin narodu ceskeho. Praha: Ceskoslovensky spisovatel, 1976. 321 с.
13. Аникина Т. Е. Об одной особенности чешской литературы // Вестн. С.-Петерб. ун-та. Сер. 9. 2009. Вып. 4. С. 12-15.
14. Nezval V. Basne noci. Pet minut za mestem. Praha: Odeon, 1973. 259 с.
15. Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды XVII-XIX вв. М.: Наука, 1967. 341 с.
16. Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. СПб.: Типография товарищества «Общественная польза», 1861. 1196 с.
17. NYPL Digital Gallery. URL: http://www.digitalgallery.nypl.org/nypldigital/ (дата обращения: 29.05.2013).
Статья поступила в редакцию 15 апреля 2013 г.
