CC BY
18
DOI 10.24411/2499-9679-2018-10210
УДК 811.11
М. М. Кондратенко https://orcid.org/0000-0002-8777-541X
Славянские заимствования в южнонемецкой лексике традиционной культуры (на материале говоров немецких переселенцев)
Статья выполнена в рамках научного проекта «Лексика народной мифологии Баварии как источник сопоставительных славяно-германских этнолингвистических исследований», реализованного в исследовательском центре «Немецкий язык в Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европе» университета г. Регенсбург (Германия) при поддержке Германской службы академических обменов (DAAD)
Статья основывается на результатах исследования в области славяно-германского диалектного взаимодействия, а именно: на выявлении заимствований в говорах немецких переселенцев. В основе анализируемого лексического материала лежат прежде всего данные «Атласа немецких диалектов в Чехии» («Atlas der deutschen Mundarten in Tschechien»), а также некоторые наименования персонажей народной мифологии, зафиксированные в говорах выходцев из Австрии (носителей среднебаварского диалекта) в Карпатах. Собранный материал позволил сделать выводы о тематических группах слов, наиболее подверженных влиянию славянских диалектов, а также об ареальных аспектах процесса заимствования. В семантической сфере «народная мифология» отмечена тенденция к обозначению с помощью заимствованной лексики тех персонажей со сверхъестественными способностями, которые негативно воздействуют на людей. Cреди наименований объектов растительного и животного мира в количественном отношении выделяются заимствованные наименования ягод и насекомых. Для изучаемых немецких говоров характерна манифестация с помощью заимствованной лексики в первую очередь не центральных, родовых семем («животные», «растения», «фрукты»), а периферийных. Изучение славянских языковых элементов в немецких диалектах позволяет в ряде случаев выявить критерии определения их источника. Так, на возможное происхождение заимствований из нижне- или верхнелужицкого языков может указывать наличие таковых в верхнесаксонских и/или силезских немецких говорах, помимо южнонемецких. Выбор именно диалектных данных обусловлен тем, что исследование в рамках определенной группы говоров (например, выходцев из Зальцкаммергута в Австрии) позволяет более точно стратифицировать этнолингвистические явления и тем самым повысить системность и достоверность выводов.
Ключевые слова: этнолингвистика; немецкая диалектология; обозначения растений и животных; диалект и традиционная культура; семантическая реконструкция.
Kondratenko M. M. Slavic Borrowings in the South German Lexicon of Traditional Culture (on the material of German immigrants' dialects)
The article is based on the research results in the field of the Slavic-Germanic dialect interaction, namely: in identification of borrowings in the German immigrants' dialects. First of all data of «The atlas of the German dialects in the Czech Republic» («Atlas der deutschen Mundarten in Tschechien») and also some names of national mythology characters recorded in Austrian natives' dialects (bearers of the Middle Bavaria dialect) in the Carpathians are the cornerstone of the analyzed lexical material. Collected material allowed us to draw conclusions on theme groups of the words which are mostly influenced by Slavic dialects and also on areal aspects of the process of borrowing. In the semantic sphere «the national mythology» there is noted a tendency to designation by means of the borrowed lexicon of those characters with supernatural abilities which negatively influence people. The borrowed names of berries and insects are in a quantitative sense distinguished from names of objects of plant and animal life. The demonstration by means of the borrowed lexicon first of all not of the central, patrimonial sememes («animals», «plants», «fruits»), but the peripheral one is characteristic of the learned German dialects. Studying of the Slavic language elements in the German dialects allows us to reveal criteria to define their source in some cases. So, the fact of borrowings from lower or Upper Sorbian languages can point out the presence of those in Upper Saxon and/or Silesian German dialects besides the South German. The choice of dialect data is caused by the fact that the research within a certain group of dialects (for example, natives of Salzkammergut in Austria) allows us to stratify more precisely ethnolinguistic phenomena and by that to increase systemacity and reliability of conclusions.
Keywords: ethnolinguistics; German dialectology; designations of plants and animals; dialect and traditional culture; semantic reconstruction.
© Кондратенко М. М., 2018
Славяно-германские исследования
представляют собой уже ставший традиционным раздел компаративистики. В центре внимания лингвистов оказывается взаимодействие немецкого и западнославянских [4; 11; 15; 19], немецкого и восточнославянских [21; 24] языков. В ряде случаев речь идет об отдельных аспектах данного взаимодействия, в частности об особенностях калькирования [17] или о фразеологических заимствованиях [14]. Однако до сих пор эти штудии посвящены преимущественно немецким заимствованиям в славянских языках. В последнее время появились работы, в которых отражены итоги изучения воздействия славянских языков на немецкий. Здесь стоит назвать труды польских лингвистов Я. Сятковского [20] и М. Стаховского [22]. Однако работы именно в этом направлении еще не столь многочисленны.
Особый интерес вызывает выявление семантических сфер немецких диалектов, в которые проникают славянские элементы, а также ответ на вопрос, из каких славянских языков они происходят. Чтобы прояснить эти аспекты, в качестве объекта исследования были использованы обозначения животных и растений, зафиксированные в говорах немецких переселенцев на территории Чехии. Выбор тематики обусловлен тем, что в этой группе лексики хорошо проявляются особенности номинации реалем традиционной культуры.
Что касается предпочтительного материала для анализа, то диалектные данные представляются заслуживающими наибольшего внимания, поскольку именно они свидетельствуют о результатах непосредственного общения носителей языка в отличие от данных литературного языка, которые сильно опосредованы влиянием книжной культуры.
Исторически выделяются несколько зон как старых, так и относительно новых (начиная с XVIII в.) славяно-немецких контактов. Среди них можно отметить, помимо Силезии, Чехии, территорию Карпат, где проживало значительное по количеству немецкоязычное население, переселившееся в основном из Зальцкаммергута, зоны южнонемецких (среднебаварских) говоров [8, с. 69]. Эти диалектные области представляют собой важный источник сведений для изучения языковой и культурной интерференции.
Так, некоторые особенности процесса заимствований можно отметить в немецких говорах, бытовавших в Карпатах. Их количество довольно значительно как в сфере
профессиональной (связанной с
деревообработкой), так и ритуальной лексики: высохший ствол дерева получал наименование suchar (от словацкого слова со значением «сухой») [9, с. 425]; пасхальная трапеза (Osterfrühstück) называлась здесь Paska, а особый хлеб, специально выпекаемый для нее - Kolatsch или Kulatsch. Среди различных произведений устного народного творчества выделялась Kaska (Geschichte) [9, с. 19]. Интересно, что в Карпатах (район современной границы Румынии и Украины) женщина, обладавшая способностью колдовать или даром предсказывать, в немецких говорах именовалась Russnatschka (diminutiv от Russka «украинская (русинская) женщина»). Такой персонаж народной демонологии, как оборотень (нем. Werwolf), получал в данном регионе (называемом по-немецки Wassertal) заимствованное обозначение tär Trikulitsch [9, с. 435]. Этот человек обычно относился к девятому по счету внебрачному поколению. Если он три раза перекувыркнется над кротовиной, то благодаря дьявольской силе превратится в волка или другого зверя. Согласно поверьям, им обычно был украинец (или румын). Таким образом, в заимствованиях, проникающих в лексику традиционной духовной культуры выходцев из альпийской части Австрии, можно отметить характерную тенденцию рассматривать «злую» силу как чужую и обозначать ее с помощью заимствования.
Значительный по объему и очень важный для исследования междиалектной интерференции материал предоставляют данные немецких (в основном баварских по происхождению) говоров в Чехии. В них представлены славянские заимствования, различные по ареальным, словообразовательным, семантическим и культурным критериям.
1. Словообразовательные особенности заимствований
Славянское влияние в немецких говорах проявляется в использовании некоторых заимствованных служебных морфем. Так, для наименования остатка яблока используются лексема Butzka (здесь и далее славянские заимствования в немецких диалектах Чехии даются по [2]). Эту форму можно рассмотреть как гибридную между нем. Butzen и чеш. pecka, обозначающей косточку яблока [23, с. 1143]. Здесь речь идет о говорах в южной части Богемии, которые в большей степени, чем немецкие диалекты в других регионах, находились под влиянием окружаюх их чешских.
Обозначение огурца Gurka также можно считать чешским заимствованием, так как окончание -a необычно для немецкого материала, но является употребительным в чешском, где стандартное обозначение огурца - okurka. К чешскому влиянию нужно отнести и форму с протетическим w: wokurke [23, с. 1088].
Для паука отмечено гибридное наименование Spinnepuuk, включающее чешскую и немецкую составные части. В чешских говорах согласно [3, II, Karte 57] для обозначения паука характерна форма pouk, púk.
2. Лексические заимствования
2.1. Наименования растений
В обозначениях стебля растений можно предположить чешское происхождение лексем Stebel und Stiebler, поскольку stéblo [6, II, с. 1055] в данном значении является нормативным, а styblo -разговорным словом в чешском языке [3, III, 174/65]. В немецком материале для подобных форм не удается получить объяснения.
Для наименования колоса в южной и западной Моравии встречается редкая форма Klass, в которой содержится явное указание на чешское происхождение, поскольку по-чешски эта реалема называется именно так - klas [23, с. 654].
Форма Jassan, отмеченная в южной Моравии для обозначения ясеня, восходит к чешскому jasan [23, с. 567].
В качестве дополнительного варианта названия ольхи в северной и западной Богемии появляется форма Olsche и композит Olschenbaum. В чешском это дерево называется olse [23, с. 1089].
Интерференция с чешским возможна в южноморавском обозначении еловых иголок Budlitschken, так как в чешских говорах встречается bodlicí [3, II, 186/72], что можно перевести на немецкий как «колючка, жало» (чеш. bodec обладает именно этим значением) [23, с. 89]. Здесь речь идет о производном от чешского диминутива bodlicka [23, с. 89].
В обозначениях папоротника отмечена лексема Borotitz. Возможно, в этом случае мы имеем дело с народной этимологией применительно к bo-rovice «сосна» [23, с. 97], если учесть, что высокий папоротник растет прежде всего в светлых сосновых лесах.
Примером одного из самых известных заимствований служит Bramboren «картофель», восходящее к чешскому brambory, которое, в свою очередь, связано с немецким топонимом Бранденбург [7, с. 75]. Славянское происхождение (из чешского или польского) имеет также Kapuste, Kapust, уменьш. Kapustel «савойская капуста».
Особенно много заимствований отмечено в немецких говорах в Чехии в семантической сфере «ягоды». С помощью чешской по происхождению лексики манифестируется целый ряд семем.
Ежевика. Ostruschini. Данное слово имеет чешское происхождение, так как ostruziny Pl., ostruzina [23, с. 1106]) обозначает именно эту ягоду, причем i/y в конце формы не типично для немецкого языка, но в чешском является обычным выражением множественного числа.
Черника. Haffere. Это слово заимствовано из пограничных со словацкими моравских говоров и звучит там как hafera [3, II, 232/96]. Можно предположить, что эта форма заимствована в свою очередь из словацкого языка, где она далее возводится к венгерскому áfonya. Для обозначения черники в этой диалектной зоне также используется Boruhfke из чешского borüvka [23, с. 97].
Брусника. Brussinen, Brussinkerlein выводятся из чешского слова brusinka [6, I, с. 83].
Karlatke для обозначения сливы возводится к чешскому karlátko, karlátka [23, с. 633], причем диалектная форма в Моравии часто звучит как kadlátka. Подобное обозначение народная этимология связывает с императором Карлом IV, который якобы поощрял разведение сливы. Если принять это объяснение, то karlatke можно перевести как уменьшительную форму от имени Карл.
Шиповник. Schipker и Schiepel. Обе формы имеют чешское происхождение: sípek, Pl. sípky [6, II, с. 1166).
2.2. Обозначения животных
Бык. Вариант Bieck (Wääjk) (мена b и w распространена в немецких говорах) происходит из чешского byk [23, с. 128], как и название вола Wuhl в северо-западной зоне моравских говоров из vül [23, с. 1678].
Для обозначения козы и козла в некоторых немецких говорах южной Моравии используются чешские слова koza и kosel [23, с. 742], а также композит Kosabock, что подтверждается у Келль-нера [10, с. 368]. Единичным вариантом обозначения является Zapp (восточная Моравия). Вероятнее, это слово было заимствовано из соседних северо-восточных чешских говоров, поскольку именно в том регионе Чехии козел обозначается как cap [3, III, 462/208]. Кроме того, в соседнем словацком cap обычное слово для обозначения козла [12, I, с. 171; 16, I, с. 155]. В словаре немецких силезских говоров лексема Zapp дается в качестве ругательства [13, с. 1520].
Название кабана Baschke может быть связано с подзывным словом basch-basch для свиней и с pasík, pasek. Эти формы встречаются спорадиче-
ски в чешских говорах в Богемии и реже - в Моравии [3, III, 464/209].
Шкура животного, мех периодически обозначаются в южной Моравии как Baraniza. Это слово происходит из чешского (beranice [23, с. 56]) и обозначает мех овцы или шапку из этого меха. Заимствование восходит по своему звуковому облику к моравско-словацкой пограничной зоне.
Наименование гуся Hußer возникло под чешским влиянием, поскольку в чешском houser обладает именно этим значением [23, с. 459] и появляется прежде всего в диалектах Моравии [3, III, 524/240]. Это относится и к гибридной форме Houßerer. Обозначение маленького гуся Husserlein также восходит к чешскому husa «гусь» [23, с. 490] и house/housátko «маленький гусь» [23, с. 458]. При этом используется немецкий суффикс диминутива.
Одно из обозначений утки Katsche является славянским; так, в говорах Моравии утку называют kacena [3, III, 536-37/246]. В польском зафиксировано kaczka, в лужицком kacka [18, II, с. 476], что не позволяет исключать возможности заимствования из этого региона. Название селезня Katscher является также чешским, поскольку там встречается kacer в данном значении [3, III, 538/247]. Так же, как и в названиях гуся, здесь отмечены гибридные наименования со славянским корнем и немецким суффиксом: Katscherer und Katscherich.
Чешским по происхождению является название крота Kreeter, поскольку связь с каким-нибудь немецким словом установить не представляется возможным, а в чешском крот - krtek [23, с. 768].
К заимствованиям из чешского следует также отнести названия ласки Lassitschka в северозападной Моравии из lasicka [23, с. 818], лягушки - Schabba из чеш. zába [23, с. 1780] или pol. ¿aba (в словаре верхнесаксонского диалекта [25, I, с. 689] это заимствование объясняется лужицким влиянием - из zaba [18, 4, с. 1937]); сороки -Stracka из straka [23, с. 1458] в западной Богемии и южной Моравии.
В немецких говорах в Чехии были широко распространены заимствованные наименования различных насекомых.
Оса. Формы Wossa und Wossaak возникли явно под влиянием чешского vosa [23, с. 1666]. Суффикс -ák указывает на форму мужского рода, слово распространено прежде всего в говорах Южной Моравии [3, II, 140/50].
Шершень. Наименование Srschaak возводится к чешскому srseñ [23, с. 1442]. Диалектный чеш-
ский вариант, характерный для данной местности, может звучать как srsák [3, II, 142/51].
Шмель. В немецких говорах в Чехии была отмечена единичная форма Tschmelaak, восходящая к чешскому cmelák [23, с. 194]. К этой же группе заимствований можно отнести обозначения бабочки Mottil из чешского motyl [23, с. 951]; моли Molle из mol [23, с. 945]; комара Kommahr из komár [23, с. 696];
Овод, слепень. Howado и Owahden указывают на чешские формы: оvád в литературном языке [23, с. 1113] и hovado в диалектах Моравии [3, II, 14S/53].
Муравей. Mrawenzen из mravenec [23, с. 954].
Клещ. Вариант Pieahk представляет собой заимствование из чешского piják «клещ» [6, II, SS].
Основной целью настоящей статьи было выявление групп южнонемецкой диалектной лексики, которые оказываются наиболее подвержены заимствованиям из славянских говоров.
Исследование показало, что славянские заимствования представлены на 52 картах из 199 карт и комментариев «Атласа немецких диалектов в Чехии», что составляет одну четверть от всех картографируемых значений. Таким образом, количество заимствований довольно значительно. Большинство из них восходят к чешскому языку.
Можно отметить некоторые закономерности в заимствованиях из чешского: не фиксируется заимствованная лексика с родовым значением (то есть обозначающая как таковые цветы, овощи, фрукты, грибы). Наибольшие по своему составу тематические группы заимствований в семантических сферах «флора» и «фауна» составляют обозначения ягод и насекомых. Помимо названных выше примеров в немецких говорах Чехии отмечены заимствованные названия ржи, льна, кормовой свеклы, ивы, мха, фиалки, а в обозначениях животных - овцы, петуха, индюка, улитки.
С точки зрения ареального аспекта заимствований, или географии их источников, в говорах немецких переселенцев в Чехии выделяются заимствования из не славянских языков, но общие для немецких и славянских говоров. Так, лексема kukuruz «кукуруза» пришла, очевидно, с балканского полуострова и проникла как в немецкие, так и в чешские говоры. Dorschen «кормовая свекла» наряду с чешским turín «брюква», «турнепс» [23, с. 1582] восходит предположительно к греческому thyrsus «ствол, палка», то есть первоначально речь шла, по-видимому, о растении с крепким стеблем. Это означает, что данная лексема на границе Богемии и Моравии претерпела семантический сдвиг.
Один из вариантов обозначания гвоздики Kara-folaat можно возвести к чешскому karafiat [23, с. 631], хотя не славянское происхождение этой лексемы не вызывает сомнения.
Отдельные примеры в немецких говорах в Чехии отражают тенденцию к заимствованию номинаций, маркированных повышенным социальным престижем. Так, обозначение букета Strauß (как в литературном немецком) имеет параллельный вариант Bukett и уменьшит. Bukettlein. Заимствование служит для различения «обычного» и «лучшего» букета. В местности Обер-Георгенталь (Ober-Georgenthal) лексема Bukettl употреблялась по отношению к «лучшему».
Кроме того, для некоторых заимствований можно предположить польское или лужицкое происхождение.
Buraak «кормовая свекла» происходит из польского burak. В польском это распространенное обозначение для свеклы [1, с. 323]. В чешском языке данное слово также присутствует и рассматривается как заимствование [23, с. 125].
Достаточно распространена в немецких говорах Чехии возникшая под славянским влиянием форма siska (diminutiv Schischkerla) «еловая шишка». Соответствующая лексема представлена и в чешском языке [23, с. 1497]. Однако можно предположить и лужицкое влияние, поскольку существует аналогичное лужицкое слово [18, III, с. 1349). Кроме того, версия о лужицком происхождении подкрепляется наличием подобного за-имстования в верхнесаксонских говорах [25, 4, с. 360) и немецких говорах Силезии [13, 3, с. 1364].
Библиографический список
1. Aniol-Kwiatkowska, J. Wieloj^zyczny slownik florystyczny / J. Aniol-Kwiatkowska. - Wroclaw, 2003.
2. Atlas der deutschen Mundarten in Tschechien. Band VI. Lexik I: Pflanzen und Tiere / Tübingen: Francke Verlag, 2014.
3. Balhar, J. Cesky jazykovy atlas. 5 Bde / J. Balhar. -Praha, 1992-2005.
4. Hentschel, G. Intensität und Extensität deutschpolnischer Sprachkontakte von den mittelalterlichen Anfängen bis ins 20. Jahrhundert am Beispiel deutscher Lehnwörter im Polnischen / G. Hentschel // Unsere sprachlichen Nachbarn in Europa. Die Kontaktbeziehungen zwischen Deutsch und seinen Grenznachbarn. - 2009. -Bochum : Brockmeyer. - S. 155-171.
5. Hentschel, G., Menzel T. Wörterbuch der deutschen Lehnwörter im Teschener Dialekt des Polnischen / G. Hentschel, T. Menzel // Studia Slavica Oldenburgensia, Band 10. - Oldenburg, 2003.
6. Herzer, J., Prach, V. Ceskonemecky slovnik. 2 Bde / J. Herzer, V Prach. - Praha, 1909-1920.
7. Holub, J., Kopecny, F. Etymologicky slovnik jazyka ceskeho / J. Holub, F. Kopecny. - Praha, 1952.
8. Ilk, A.-J. Die mythische Erzählwelt des Wassertales. Herausgegeben vom Adalbert-Stiftung-Institut des Landes Oberösterreich / A.-J. Ilk. - Linz, 2010.
9. Ilk, A.-J. Die Unsterblichkeit der Wildfrauen. Schriften zur Literatur und Sprache in Oberösterreich, Band 21. Herausgegeben vom Adalbert-Stifter-Institut des Landes Oberösterreich / A.-J. Ilk. - Linz, 2017.
10. Kellner, G. Die Mundart von Morbes. Morbes: Werden und Wirken einer deutschen Sprachinselgemeinde in Mähren / G. Kellner. - Brno, 1997.
11. Lazinski, M. Slownik zapozyczen niemieckich w polszczyznie. Slowa bez granic / M. Lazinski. - Warsza-wa : Wydawnictwo naukowe PWN, 2008.
12. Majtan, M., Blanar, V, Kotelic, I. Historicky slovnik slovenskeho jazyka. 7 Bde / M. Majtan, V Blanar, I. Kotelic. - Bratislava, 1991-2008.
13. Mitzka, W. Schlesisches Wörterbuch, 3 Bde / W. Mitzka. - Berlin, 1962-1965.
14. Mokienko, V. M. Phraseologische Germanismen im Russischen / V. M. Mokienko // Zeitschrift für Slavistik, 37 (1). - 1993. - S. 129-150.
15. Newerkla, S. M. Sprachkontakte DeutschTschechisch-Slowakisch / S. M. Newerkla. - Frankfurt am Main, 2004.
16. Peciar, S. Slovnik slovenskeho jazyka. 6 Bde / S. Peciar. - Bratislava, 1959-1968.
17. Raduly, Z. O kalkach niemeckich w j^zykach slowianskich / Z. Raduly // Studia Slavica Hungarica. 48 (1-3). - s. 235-243.
18. Schuster-Sewc, H. Historisch-etymologisches Wörterbuch der ober- und niedersorbischen Sprache, 5 Bde / H. Schuster-Sewc. - Bautzen, 1980-1996.
19. Siatkowski, J. Interferencje j^zykowe na Warmii i Mazurach / J. Siatkowski // Studia z filologii polskiej i slowianskiej, 21. - 1983. - S. 103-115.
20. Siatkowski, J. Studia nad slowians-ko-niemieckimi kontaktami j^zykowymi /
J. Siatkowski. - Warszawa : Uniwersytet Warszawski, 2015.
21. Squires, C. Die Hanse in Novgorod: Sprachkontakte des Mittelniederdeutschen mit dem Russischen mit einer Vergleichstudie über die Hanse in England. Niederdeutsche Studien / C. Squires. - Köln : Böhlau, 2009.
22. Stachowski, M. Slavische Spuren des niederdeutschen Vogelnamens Heister «Elster» / M. Stachowski // Die Welt der Slaven, LVII (2), 2012. - S. 344-350.
23. Travnicek, F. Slovnik jazyka ceskeho / F. Travnicek. - Praha, 1952.
24. Wilpert, C. Die deutschen Lehnwörter im Huzulischen / C. Wilpert. - Würzburg, 2003.
25. Wörterbuch der obersächsischen Mundarten. 4 Bde / Berlin, 1994-2003.
Дата поступления статьи в редакцию: 17.09.2018 Дата принятия статьи к печати: 11.10.2018
