CC BY
36
Вестник Томского государственного университета. 2013. № 373. С. 70-74
УДК 316.33:001
А.В. Нехаев
СКЕТЧ-ПРОГРАММА ИССЛЕДОВАНИЙ СОЦИОРАЦИОНАЛЬНОСТИ ЭПОХИ ДЕМАРКАЦИОННЫХ ВОЙН И ДИСЦИПЛИНАРНЫХ СПОРОВ Х1ХХХ вв.
Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 13-06-00010а.
Содержащаяся в статье скетч-программа исследований социорациональности нацелена на изучение аналитических возможностей и границ социологического объяснения оригинального интеллектуального творчества. Это предполагает решение целого комплекса теоретических и методологических вопросов, связанного с прояснением природы и характера отношений между «социальным» и «рациональным» и связанного с такими областями исследования, как теория и история идей, интеллектуальная история, социология научного знания и социальная эпистемология.
Ключевые слова: интеллектуалы; рациональность; демаркация наук; дисциплинарные войны; социальная практика; ритуал.
Исследовательская дилемма: «радикалы» против «ортодоксии»
Современное состояние теории и истории идей, интеллектуальной истории, социологии знания и социальной эпистемологии характеризуется кризисом оснований и острым дефицитом теоретизирования1. Исследования, предпринимаемые в пределах данных областей, могут быть достаточно строго демаркированы решением вопроса о статусе и возможностях социологического объяснения на две различающиеся концептуальной схематикой традиции: «ортодоксальную», которая либо отрицает значимость социологического объяснения (социоэпифеноменализм2), либо рассматривает «рациональное» в качестве простого деривата «социального» (социоредукционизм3), и
«радикальную» социоориентированную традицию, которая, с одной стороны, достаточно консолидированно критикует «ортодоксальные» каноны, используемые для объяснения механизмов и характера отношений между «социальным» и «рациональным», а с другой - распадается на множество зачастую конкурирующих между собой и использующих различный методологический инструментарий исследовательских программ.
Дилеммическое состояние «ортодоксальной» традиции, выражающееся в наличии полярной исследовательской оппозиции эпифеноменализм / редукционизм, и нарастающая критика со стороны «радикальных» социоориентированных концепций явным образом свидетельствуют о рекуррентном и тормозящем воздействии такого положения дел на всю без исключения область строительства социологических объяснений; а значит, теоретические и методологические выгоды от такого рода дилеммического состояния для теории и истории идей, интеллектуальной истории, социологии знания и социальной эпистемологии являются крайне скудными. Это обеспечивает высокую актуальность исследованиям, направленным на поиск и построение так называемых «сильных» (т.е. в терминологии «радикальных» социоориентированных концепций «хорошо объясняющих») социологических моделей, позволяющих преодолеть устоявшееся дилеммическое состояние и его кризисные последствия в таких областях, как теория и история идей, интеллектуальная история, социология знания и социальная эпистемология.
Экспозиция современных социоориентированных исследовательских программ в области теории и истории идей
Объемы и масштабы исследований в области теории и истории идей, интеллектуальной истории, социологии знания и социальной эпистемологии, выполненные как в «ортодоксальной», так и в «радикальной» социоориентированной традициях, на современный момент довольно внушительны.
Среди наиболее заметных работ, имеющих целью исследование и обоснование границ и возможностей социологических объяснений процессов роста знания и творчества интеллектуалов, особо следует выделить две своего рода ^гате-программы, образующие рамки полемического поля социологии знания: «слабую»
М. Шелера [1] и К. Мангейма [2-5], опирающуюся на идею о «со-обуславливании» как отношении, складывающемся между рациональными и социальными структурами, и «сильную» Д. Блура [6-7], которая, настаивая на принципах «каузальности», «беспристрастности», «симметрии» и «рефлексивности», берется рассматривать всякое без исключения научное знание как «образ» соответствующего ему общества, тем самым полагая, что социальные факторы при построении модели науки имеют преимущественное значение, поскольку и наука, и философия должны рассматриваться, прежде всего, как формы свободного дискурса, лишенные необходимости заботиться об истинности. Сложившаяся между этими ^гате-программами контроверза может рассматриваться в качестве точки роста для теоретизирования в современной социологии знания и социальной эпистемологии.
Кроме того, современная социоориентированная традиция активно использует в своих исследованиях идеи, высказанные в работах по антропологии и теории ритуала, а также основанные на них концепции социального порядка и солидарности: Э. Дюркгейма [8], М. Мосса [9-11], А. ван Геннепа [12], В. Тэрнера [13], М. Дуглас [14], И. Гофмана [15-16], Д. Маршалла [17]. Так, например, вполне респектабельные исследования Ф. Рингера [18], М. Куша [19-20], Дж. Бен-Дэвида [21] и Р. Коллинза [22], как, впрочем, и более экстравагантные по своему замыслу работы - «раннего» Б. Латура [23-24] или Т. Шеффа [25], отлично иллюстрируют дюркгеймианский тезис о том, что идея эффективна
тогда и только тогда, когда она социальна4. Хотя вместе с тем все эти исследования имеют один общий недостаток: концентрируя внимание на социальных практиках интеллектуалов (в частности, рассматривая эти практики в качестве своеобразной ритуальной собственности идей, разделяемых группами интеллектуалов), они одновременно демонстрируют слабую чувствительность к возможным культурным детерминантам оригинального интеллектуального творчества. Недооценка культурных детерминант феномена оригинального интеллектуального творчества создает существенные препятствия для развития «сильной» и «хорошо объясняющей» социоориентированной теории и истории идей5. Отчасти компенсируя указанный недостаток, современная социология стала как никогда чувствительна к проблемам культуры, что, в частности, связано с появлением культурсоциологических исследований Дж. Александера и Ф. Смита [26-29].
Исследования социорациональности: территории и траектории. Наиболее лакомой территорией для изучения отношений между «социальным» и «рациональным», безусловно, является история западноевропейского академического сообщества Х1Х-ХХ вв.; именно в этот период бурные демаркационные процессы и беспощадные дисциплинарные войны, развернувшиеся между различными ассоциациями ученых, потребовали решения множества вопросов, связанных как с непосредственными изменениями в самих исследовательских практиках, так и с поисками новых форм социальной солидарности в среде исследователей. Разумеется, что такого рода ломка и связанные с ней интенсивные метаморфозы прежних традиционных для академического сообщества норм и практик деблокируют возможности для пусть и удаленного, но вместе с тем открытого доступа к анализу элементарных форм рациональности, лежащих в основаниях оригинального интеллектуального творчества. Это позволяет наметить две приоритетные траектории для исследований феномена социорациональности.
Метатеоретическая траектория, связанная непосредственно с исследованием вопроса о границах применимости и объяснительных возможностях социологических моделей для области теории и истории идей. Эта траектория предполагает создание достаточно обширной концептуальной схемы социорациональности, включающей в себя отдельные принципы и положения таких различающихся между собой социологических и антропологических программ, как теория ритуала Э. Дюркгейма, М. Мосса, А. ван Геннепа, В. Тэрнера, М. Дуглас, И. Гофмана, Д. Маршалла, культурсоциоло-гия Дж. Александера, символический интеракционизм Г. Блумера и И. Гофмана, этнометодология Г. Гар-финкеля и Р. Гилберта, теория обмена и рационального выбора Дж. Хоманса и П. Блау, рефлексивная социология П. Бурдье, аномальная социофилософия М. Куша. Впрочем, именно такое, на первый взгляд, эклектичное, но в достаточной мере «гибридизированное» основание должно придать предполагаемому «наброску» объяснения - концептуальной схеме - необходимую прочность и устойчивость к «внешним» воздействиям и нагрузкам: как критике, так и ревизии.
Историко-прагматическая траектория, которая связана с эмпирическим материалом исследования -
западноевропейским академическим сообществом XIX-XX вв.; в частности, с примерами рефлексии над основаниями науки и демаркационными спорами, инициированными такими интеллектуальными течениями и направлениями, как неокантианство, философия жизни, эмпирическая психология, психология ментальных актов, феноменология, логический позитивизм, критический рационализм, научный реализм, социальный конструктивизм. При этом данная траектория строится как осознанная оппозиция широко распространенному и отстаиваемому «ортодоксальной» теорией и историей идей убеждению о том, что наблюдаемым изменениям в основаниях науки принадлежит приоритет над любыми формами их рефлексии. Например, именно это убеждение поддерживает тезис о том, что известный спор о демаркации между естественными науками (Naturwissenschaften) и социально-гуманитарными науками (Geisteswissenschaften / Kulturwissenschaften) есть лишь отражение процессов размежевания этих двух областей знания, опирающееся прежде всего на имеющиеся различия в повседневной исследовательской практике. В противоположность этому социора-циональное исследование должно продемонстрировать, что именно рефлексия над основаниями науки служила как стимулом, так и отправной точкой наблюдаемых демаркационных процессов. Так, именно практикуемая рефлексия и создаваемые в ходе ее идеи о природе дисциплинарных различий оказывались тем, что способно как легитимировать повседневные дисциплинарные исследовательские практики, так и гарантировать их отличия и взаимную несводимость.
Исследования социорациональности: рецепты и ингредиенты. В отличие от исследований, активно использующих в своих моделях метафорику «социального производства знания»6, социорациональный анализ, привлекая объяснительные средства, заложенные в основания «сильной программы» культурсоциологии Дж. Александера и Ф. Смита (принцип «автономии культуры и символического порядка»), а также некоторые адаптированные положения теории ритуала Э. Дюркгейма и М. Мосса (утверждение ритуальной основы элементарных форм рациональности - идей), должен быть в большей степени ориентирован на изучение особенностей исполнения и культурной укорененности всех типов социальных практик, связанных с феноменом оригинального интеллектуального творчества. Это позволит приблизиться к пониманию природы социорациональности, предлагая подход, альтернативный уже существующим в социологии знания, который более экономно объяснит многие из аспектов оригинального интеллектуального творчества в академическом сообществе (в том числе демаркационные войны и дисциплинарные споры), способствуя, помимо прочего, и преодолению сложившегося дилеммическо-го состояния в области теории и истории идей.
В этих целях следует привлечь и использовать аналитические возможности и теоретические ресурсы целого ряда исследовательских программ, аффилированных прежде всего с традицией «радикального» социо-ориентированного подхода. Это предпочтение объясняется признанием за «радикальной» социоориентиро-ванной традицией большего иммунитета к кризисным проявлениям дилеммического состояния; в частности,
данная традиция, в отличие от «ортодоксальной», не склонна усматривать тождество между существованием источников социальной детерминации для области «рационального», с одной стороны, и неизбежностью принятия той или иной формы редукционизма в качестве адекватной исследовательской позиции (так называемого «социологизма») - с другой.
Как следствие, значительная доля внимания уделяется исследовательским императивам йельской «сильной программы» культурсоциологии Дж. Александера и
Ф. Смита, базирующейся на признании принципа «автономии культуры» и утверждении самостоятельной логики культурных содержаний, согласно которой сфера символических классификаций, составляющая фундамент любой культурной системы, обладает собственной (т.е. независимой от параллельного действия социальных детерминант) причиняющей силой [30. С. 159]. Это означает, что предпринимаемый в проекте анализ социорациональ-ных феноменов и, в частности, параметров и механизмов оригинального интеллектуального творчества, не может опираться исключительно на позиции их «натуралистического» (т.е. редуцирующего только к социальному) рассмотрения, свойственного, например, исследованиям, активно использующим метафору «социального производства знания», поскольку сами эти параметры и механизмы (взятые в конкретном их исполнении) наряду с чисто социальными детерминантами опосредованы также и культурными кодами7 [29. С. 294].
Наряду с исследовательскими императивами культур-социологии, устанавливающими структуру и порядок символической детерминации оригинального интеллектуального творчества, социорациональное исследование должно привлечь ряд положений рефлексивной социологии П. Бурдье [31-37]. Рефлексивная социология, помимо утверждения всех типов рациональных сущностей (теорий, дефиниций или аргументов) в качестве сущностей социальных (в частности, это активно практикуется некоторыми коррелятивными П. Бурдье проектами, например аномальной социологией М. Куша [19. С. 120]), позволяет также существенным образом дополнить символические классификации (которые лежат, согласно культурсоцио-логии, в основаниях культуры и детерминируют социальные практики, связанные с феноменом оригинального интеллектуального творчества) необходимым для социологического объяснения функционалом, поскольку демонстрирует механизмы культуры в качестве практических функций по включению / исключению ее конкретных содержаний, намечая тем самым линии для изучения логики практического исполнения интеллектуалами своего творчества.
Особое значение для исследований социорациональности имеет теория ритуала Э. Дюркгейма и М. Мосса. Стоит отметить, что данная теория уже неоднократно подтверждала свою работоспособность и возможности приложения для самых разных объектов социологического исследования. Однако заложенный в ней теоретический ресурс до сих пор еще не был в полной мере использован для анализа природы отношений между «социальным» и «рациональным».
Ядро теории ритуала Э. Дюркгейма и М. Мосса (а также многочисленных ее модификаций, предложенных в работах А. ван Геннепа, В. Тэрнера, М. Дуглас,
И. Гофмана, Д. Маршалла) составляет утверждение о том, что ритуалы представляют собой механизмы, которые производят идеи, заряженные социальной значимостью, создавая тем самым необходимые эффекты солидарности для своих участников, удерживая их вместе и структурируя отношения между ними. Адаптация данного принципа под цели и задачи социорационального исследования позволяет рассматривать ритуал в качестве подлинно элементарной формы рациональности (т.е. ритуал есть далее неанализи-руемая и неразложимая модель всякой без исключения «рациональности»). Это налагает серьезные ограничения на любые попытки представить ритуал антропологическим или социологическим атавизмом, используемым при объяснении и редукции многочисленных социальных практик, ставших уже неактуальными для современного общества, поскольку любые сообщества интеллектуалов в равной степени востребуют основанные на ритуале модели солидарности и морали8.
Наконец, при решении вопроса об отношениях мик-ро- и макроструктур в рамках изучаемого сообщества интеллектуалов следует принять во внимание принцип аппликации для микро- и макроструктур, предложенный этнометодологией Г. Гарфинкеля [38] и Р. Гилберта [39], который позволяет легитимировать рассмотрение любых кажущихся нам латентными структур социорациональности как актуально представленных в повседневных практиках интеллектуалов9. Иными словами, этно-методологический принцип определяет, что социологическое исследование структур как социального, так и символического / культурного порядка не должно их гипостазировать от повседневных практик и конкретных условий исполнения, поскольку они всегда актуально даны и закодированы в повседневных практиках10.
Ante praecessi: чего стоит ожидать от исследований социорациональности?
Указанные выше подходы, их сочетание и гибридизация в рамках единого исследования их отдельных теоретико-методологических положений позволяют сформулировать рабочую гипотезу для социорационального исследования: детерминирующей в отношении оригинального интеллектуального творчества силой является символическая оппозиция «сакральное / профанное» (фиксирующая культурную укорененность социальных практик, связанных с феноменом оригинального интеллектуального творчества), которая каузирует отличительные особенности письменных и повседневных исследовательских практик интеллектуалов. При этом таксономическая способность символической оппозиции «сакральное» / «профанное», обеспечивая нас более детальными классификациями при объяснении феномена оригинального интеллектуального творчества, дополняется функционалом еще одной символической оппозиции «чистое» / «скверное», которые вместе взятые образуют квадритомию для любых символических объектов (идей), составляя элементарную культурформу социорациональности.
Таким образом, идея, рассматриваемая как основной элемент оригинального интеллектуального творчества и понимаемая как социорациональная конструк-
ция, в основе своей, независимо от ситуативных и релевантно сопутствующих обстоятельств, несет изначальную таксономию «сакральное» / «профанное», которая выполняет строго цензурную роль в отношении любых ее «поверхностей»: текстуальных, дискурсивных, логических, эстетических, этических, - путем включения или исключения всех возможных подмно-
жеств своего исполнения. При этом механизмом, поддерживающим и фундирующим эту изначальную таксономию, а также удостоверяющим и сертифицирующим ее конкретное исполнение и статус в качестве таковой, является ритуал, т.е. область социальных практик самого разного характера: от языковых до администрирующих (властных) практик.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Об этом, в частности, косвенно свидетельствует недавний (2009-2010 гг.) яростный «спор о социологизме» в среде отечественных социологов: В. Вахштайн [40-42], А. Корбут [43], В. Кузьминов [44], И. Вендило, О. Журавлев, Д. Кондов, Н. Савельева [45].
2 Исследовательская формула приверженца социоэпифеноменализма гласит, что «рациональное» столь специфично в отношении «социального», что его можно объяснять только при помощи «рационального» же. Иными словами, социоэпифеноменализм полагает, что, изучая историю идей и нашей «рациональности», мы вполне можем уподобить носителя «рациональности» этаким «мозгам в бочке» (пользуясь метафорой Х. Патнэма [46]), «стерилизованным» от любого рода признаков «социального». Все продуцируемые этими «мозгами в бочке» идеи были бы теми же самыми идеями, если бы даже мы и принимали во внимание, что эти «мозги в бочке» участвуют в социальных итеракциях: ходят в магазин и на работу, голосуют на выборах, воспитывают своих детей, ссорятся и мирятся с окружающими и т.д.
3 Приверженец социоредукционизма, в отличие от нечувствительного к «социальному» приверженца социоэпифеноменализма, пользуется в своих построениях исследовательской формулой, которая гласит, что «число типов социальных сущностей (аргументов, теорий) идентично числу типов социальных институтов. Социорациональные законы как раз и представляют собой установление такого рода типовых идентичностей [type-type identities] » [19. С. 125]. Это стремление взаимно-однозначно увязать между собой социальные сущности и социальные институты и является наиболее уязвимым местом для критики социоредукционизма.
4 Стоит отметить, что российские исследователи также не остались в стороне от влияния социоориентированного тренда на современную теорию и историю идей; в частности, интерес представляет ряд оригинальных работ, в которых развиваются элементы «церемониальной» концепции научных статусов и воспроизводства локальных академических сообществ (активно разрабатываемой группой петербургских социологов М. Соколовым, Ф. Погореловым, К. Губой, М. Сафоновой, Д. Димке, А. Семеновым, Т. Бочаровым, К. Титаевым [47-68]), «институционально-обрядовой» природы научных практик [69] и этнометодологического анализа науки [70].
5 Утверждение культурной укорененности социальных практик интеллектуалов (в особенности их повседневных исследовательских практик) позволяет по-иному взглянуть на отношения, которые складываются между областями «социального» и «рационального», в частности, позволяет избежать соблазнов социоредукцинизма, резервируя в духе «позднего» Э. Дюркгейма за нашими идеями некоторую степень автономии по отношению к социальным практикам.
6 Например, исследования Дж. Бен-Дэвида и Р. Коллинза [21] или К. Шарля [71].
7 Стоит отметить, что состоявшаяся в современной социологии научного знания ревизия некоторых исследовательских принципов, оперирующих исследовательской метафорой «социального производства знания» (в частности, позиций радикального социального конструктивизма Б. Латура [72]), намечает вполне определенные аналитические линии для дрейфа современной социологии знания от тотальных моделей «социального производства знания» в сторону более толерантных и чувствительных к символическому порядку (т.е. порядку, детерминированному со стороны обладающей автономией культуры) социологических моделей. Успешная, а значит, «хорошо объясняющая» модель социорациональности, принимая во внимание принцип «автономии культуры» / «символического порядка», отстаиваемый культурсоциологией, должна признавать символические / культурные паттерны равнозначными источниками каузации для оригинального интеллектуального творчества наряду с традиционными социальными силами.
8 Ироничный и обстоятельный анализ такого рода зависимости интеллектуалов от ритуалов представлен в работах М. Соколова [49, 53, 63].
9 Так, «радикальный тезис» этнометодологии, принадлежащий Р. Гилберту, гласит: «Эмпирические явления, наблюдаемые [этнометодоло-гом. - АН.] <_> однако, вероятно, вовсе не известные членам группы, и <_> структурные явления, на которые ориентируются члены группы, не считая их требующими доказательств, но которые, тем не менее, не являются эмпирическими и доступными для изучения социальными науками, оказываются <_> теми же самыми явлениями» [39. С. 801; пер. цит. по: 73. С. 315].
10 Кроме того, выбор этнометодологии в качестве теоретического ресурса и подхода для проведения исследований в рамках данного проекта также связан и с тем, что этнометодология обладает дифференцированным набором релевантного инструментария для изучения повседневных практик разного рода, в том числе и практик, связанных с интеллектуальным творчеством. Так, например, накопленный этнометодологией потенциал в концептуализации повседневных практик, например в области анализа разговоров, может стать важным средством для анализа текстов и связанных с ними письменных практик, содержащих образцы философской рефлексии над основаниями науки.
ЛИТЕРАТУРА
1. ШелерМ. Проблемы социологии знания. М. : Ин-т общегуманит. исслед., 2011. 320 с.
2. Mannheim K. The Problem of a Sociology of Knowledge // Essays on the Sociology of Knowledge. L. : Routledge & Kegan Paul, 1952. P. 134-190.
3. Манхейм К. Идеология и утопия // Диагноз нашего времени. М. : Юрист, 1994. С. 7-276.
4. Манхейм К. О специфике культурно-социологического познания // Избранное: Диагноз нашего времени. М. : Говорящая книга, 2010. С. 265-376.
5. Манхейм К. Социологическая теория культуры в ее познаваемости: Конъюнктивное и коммуникативное мышление // Избранное: Диагноз
нашего времени. М. : Говорящая книга, 2010. С. 379-536.
6. Блур Д. Сильная программа в социологии знания // Логос. 2002. № 5, 6 (35). С. 162-186.
7. BloorD. Remember the strong program? // Science, Technology a Human Values. 1997. Vol. 22, № 3. P. 373-385.
8. Durkheim E. The Elementary Forms of Religious Life. N.Y. : Free Press, 1995. 464 p.
9. Мосс М. Очерк о природе и функции жертвоприношения // Социальные функции священного. СПб. : Евразия, 2000. С. 9-104.
10. Мосс М. Молитва // Социальные функции священного. СПб. : Евразия, 2000. С. 234-330.
11. Мосс М. Опыт о даре. Форма и основание обмена в архаических обществах // Общества. Обмен. Личность. М. : КДУ, 2011. С. 134-285.
12. Геннеп А. ван. Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов. М. : Восточная литература, 1999. 198 с.
13. ТэрнерВ. Символ и ритуал. М. : Наука, 1983. 277 с.
14. Дуглас М. Чистота и опасность. Анализ представлений об осквернении и табу. М. : Канон-Пресс-Ц ; Кучково поле, 2000. 288 с.
15. Гофман Э. Ритуал взаимодействия: Очерки поведения лицом к лицу. М. : Смысл, 2009. 319 с.
16. Гофман И. Анализ фреймов: Эссе об организации повседневного опыта. М. : ИС РАН, 2003. 752 с.
17. MarshallD. Behavior, Belonging and Belief: A Theory of Ritual Practice // Sociological Theory. 2002. Vol. 20, № 3. P. 360-380.
18. Рингер Ф. Закат немецких мандаринов: Академическое сообщество в Германии, 1890-1933. М. : Новое литературное обозрение, 2008. 648 с.
19. Куш М. Социология философского знания: конкретное исследование и защита // Логос. 2002. № 5-6 (35). С. 104-134.
20. Куш М. Победителю достается все: Философия жизни и триумф феноменологии // Логос. 2004. № 3-4 (43). С. 171-204.
21. Бен-Дэвид Дж., Коллинз Р. Социальные факторы при возникновении новой науки: случай психологии // Логос. 2002. № 5-6 (35). С. 79-103.
22. Коллинз Р. Социология философий. Глобальная теория интеллектуального изменения. Новосибирск : Сибирский хронограф, 2002. 1282 с.
23. ЛатурБ. Дайте мне лабораторию, и я переверну мир // Логос. 2002. № 5-6 (35). С. 211-242.
24. Latour B. The Pasteurization of France. Cambridge : Harvard University Press, 1988. 288 p.
25. ScheffT.J. Academic gangs // Crime, Law and Social Change. 1995. Vol. 23, № 2. P. 157-162.
26. Александер Дж., Смит Ф. Сильная программа в культурсоциологии // Социологическое обозрение. 2010. Т. 9, № 2. С. 11-30.
27. Александер Дж. Об интеллектуальных истоках «сильной программы» // Социологическое обозрение. 2010. Т. 9, № 2. С. 5-10.
28. Александер Дж. Аналитические дебаты: Понимание относительной автономии культуры // Социологическое обозрение. 2007. Т. 6, № 1. С. 17-37.
29. Alexander J. The Promise of a Cultural Sociology: Technological Discourse and the Sacred and Profane Information Machine // Theory of Culture. Berkeleyr: University of California Press, 1992. P. 293-323.
30. Куракин Д. «Сильная программа» в культурсоциологии: историко-социологические, теоретические и методологические комментарии // Социологическое обозрение. 2010. Т. 9, № 2. С. 155-178.
31. БурдьеП. Практический смысл. М. : Ин-т общегуманит. исслед. ; СПб. : Алетейя, 2001. 562 с.
32. Бурдье П. Поле литературы // Социальное пространство: Поля и практики. М. : Ин-т общегуманит. исслед. ; СПб. : Алетейя, 2007. С. 365-472.
33. Бурдье П. Поле науки // Социальное пространство: Поля и практики. М. : Ин-т общегуманит. исслед. ; СПб. : Алетейя, 2007. С. 473-517.
34. Бурдье П. Дело науки. Как социальная история социальных наук может служить их прогрессу // Социальное пространство: Поля и практи-
ки. М. : Ин-т общегум. исслед. ; СПб. : Алетейя, 2007. С. 518-538.
35. Бурдье П. О символической власти // Социология социального пространства. М. : Ин-т общегуманит. исслед. ; СПб. : Алетейя, 2007. С. 87-96.
36. Бурдье П. Поле интеллектуальной деятельности как особый мир // Начала. Choses. М. : Socio-Logos, 1994. С. 208-221.
37. Бурдье П. Политическая онтология Мартина Хайдеггера. М. : Праксис, 2003. 272 с.
38. Гарфинкель Г. Что такое этнометодология? // Социологическое обозрение. 2012. Т. 11, № 3. С. 144-154.
39. HilbertR. Ethnomethodology and the Micro-Macro Order // American Sociological Review. 1990. Vol. 55, № 6. P. 794-808.
40. Вахштайн В. Конец социологизма: перспективы социологии науки. URL: http://www.polit.ru/article/2009/08/06/videon_vahshtain/
41. Вахштайн В. Еще раз про когнитивный стиль и «спор о социологизме». URL: http://www.polit.ru/article/2010/10/08/socio/
42. Вахштайн В. Ответ этнометодологу или Мартышка и очки. URL: http://www.polit.ru/article/2009/09/18/socdisc/
43. Корбут А. Новый эпистемолог, или Игла познания. URL: http://www.polit.ru/article/2009/09/18/socdisc/
44. КузьминовВ. Социологизм и социология знания. URL: http://www.polit.ru/article/2010/07/29/sociologisme/
45. Вендило И., Журавлев О., Кондов Д., Савельева Н. Спор о «социологизме». URL: http://magazines.russ.ru/nz/2010/69/ve19.html
46. ПатнэмХ. Мозги в бочке // Разум, истина и история. М. : Праксис, 2002. С. 14-37.
47. Погорелов Ф, Соколов М. Интеллектуальный ландшафт санкт-петербургской социологии: попытка картографии // Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2004. № 1. С. 59-64.
48. Погорелов ФА, Соколов ММ. Академические рынки, сегменты профессии и интеллектуальные поколения: фрагментаризация петербургской социологии // Журнал социологии и социальной антропологии. 2005. Т. VIII, № 2. С. 75-92.
49. Соколов М. Проблема консолидации академического авторитета в постсоветской науке: случай социологии // Антропологический форум.
2008. № 9. С. 8-31.
50. Соколов М. Российские социологи на международном и национальном рынке идей (Наукометрический анализ) // Социологические исследования. 2009. № 1. С. 144-152.
51. Соколов М. Российская социология после 1991 года: интеллектуальная и институциональная динамика «бедной науки» // Laboratorium.
2009. № 1. С. 20-57.
52. Соколов ММ. Интернациональный провал постсоветской социологии: сравнение институциональных объяснений // Экономическая социология. 2009. Т. 10, № 3. С. 105-110.
53. Соколов М. Гоффман, Мэри Дуглас и смысл (академической) жизни: церемониальные аспекты критических дискуссий в теоретической социологии // Антропологический форум. 2009. № 10. С. 130-143.
54. Соколов М.М. Несколько замечаний о девальвации ученых степеней: экономико-социологический анализ динамики символов академического статуса // Экономическая социология. 2009. Т. 10, № 4. С. 14-30.
55. Соколов М.М. Там и здесь: могут ли институциональные факторы объяснить состояние теоретической социологии в России // Социологический журнал. 2010. № 1. С. 126-132.
56. Соколов ММ. Индивидуальные траектории и происхождение «естественных зон» в петербургской социологии // Журнал социологии и социальной антропологии. 2010. Т. XIII, № 3. С. 111-132.
57. Соколов М.М. О процессе академической (де)цивилизации // Социологические исследования. 2012. №. 8. С. 21-30.
58. Соколов ММ. Рынки труда, стратификация и карьеры в советской социологии // Экономическая социология. 2011. Т. 12, № 4. С. 37-72.
59. Соколов ММ. Изучаем локальные академические сообщества // Социологические исследования. 2012. № 6. С. 76-82.
60. Соколов ММ, Бочаров ТЮ, Губа К.С., Сафонова МА. Проект «Институциональная динамика, экономическая адаптация и точки интеллектуального роста в локальном академическом сообществе: Петербургская социология после 1985 года» // Журнал социологии и социальной антропологии. 2010. Т. XIII, № 3. С. 66-82.
61. Соколов ММ, Сафонова МА, Губа К.С, Димке Д.В. Интеллектуальный ландшафт и социальная структура локального академического сообщества (случай петербургской социологии): препринт WP6/2012/01 (ч. 1). М. : ИД ВШЭ, 2012. 48 с.
62. Соколов ММ, Сафонова МА, Губа К.С, Димке Д.В. Интеллектуальный ландшафт и социальная структура локального академического сообщества (случай петербургской социологии): препринт WP6/2012/01 (ч. 2). М. : ИД ВШЭ, 2012. 48 с.
63. Соколов М., Титаев К. Провинциальная и туземная наука // Антропологический форум. 2013. № 19. [в печати].
64. Сафонова МА. Сетевая история петербургской социологии // Журнал социологии и социальной антропологии. 2010. Т. XIII, № 3. С. 83-110.
65. Сафонова МА. Сетевая структура идентичности в локальном сообществе социологов // Социологические исследования. 2012. № 6. С. 107-120.
66. Губа К.С., Семенов А.В. В центре внимания или центрах внимания? Анализ системы авторитетов локального академического сообщества // Журнал социологии и социальной антропологии. 2010. Т. XIII, № 3. С. 133-154.
67. Губа К. Академические журналы: воспроизводство локальных репутаций // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2011. № 1. С. 152-163.
68. Губа К.С. Западная теория в петербургской социологии: между Максом Вебером и Эрвином Гоффманом // Социологические исследования.
2012. № 6. С. 83-96.
69. Демина Н.В. Институционализация в сообществе ученых: защита кандидатской диссертации как обряд перехода // Журнал социологии и социальной антропологии. 2005. Т. VIII, № 1. С. 97-112.
70. Корбут АМ. Этнометодологические исследования науки: истоки // Эпистемология и философия науки. 2013. Т. 35, № 1. С. 151-166.
71. Шарль К. Интеллектуалы во Франции: Вторая половина XIX в. М. : Новое издательство, 2005. 328 с.
72. LatourB. Reassembling the Social: An Introduction to Actor-Network Theory. N.Y. : Oxford University Press, 2005. 328 p.
73. Ритцер Дж. Современные социологические теории. СПб. : Питер, 2002. 688 с.
Статья представлена научной редакцией «Философия, социология, политология» 15 мая 2013 г.
