CC BY
96
УДК 398.21
Т.М. Садалова, канд. филол. наук, старший научный сотрудник Агентства по культурноисторическому наследию, г. Горно-Алтайск
СКАЗКИ В СИСТЕМЕ ЖАНРОВ АЛТАЙСКОГО ФОЛЬКЛОРА
Алтайские народные сказки активно взаимодействуют с другими жанрами алтайского фольклора: мифами, героическими сказаниями, песнями; в сказки органично проникают образцы малых жанров: благопожеланий, заклинаний, проклятий, загадок, что является синкретической основой жанра сказок.
Ключевые слова: алтайская сказка, система фольклора, жанр, синкретизм, героический эпос.
Алтайская сказка (чорчок) является одним из своеобразных и самобытных жанров фольклорного наследия алтайского народа, но комплексное изучение данного жанра в системе других жанров алтайского фольклора еще не было предметом самостоятельного исследования, но данная проблема чрезвычайно актуальна для полного представления о сказке как органичной части алтайского фольклора, в связи с чем в данной статье нами рассматривается соотношение алтайских сказок с текстами других жанров.
Проблема взаимодействия сказок с другими фольклорными жанрами относится к числу традиционно разрабатываемых тем в фольклористике, к которой в свое время обращались А.Н.Веселовский [1], В.Я. Пропп [2], Е.М. Мелетинский [3] и другие.
Алтайские сказки начали издаваться с середины XIX века тюркологами В.В.Радловым [4], Г.Н.Потани-ным [5], В.И.Вербицким [6] при активном сотрудничестве с ними алтайского писателя — просветителя М.В. Чевалкова, но до сего дня количество исследований, посвященных алтайским сказкам, невелико. Так, в алтайской фольклористике отдельные аспекты анализа сказок были обозначены в работах С.С. Суразакова [7], которого особо интересовала вопросы взаимодействия эпических сказаний и сказок. Он рассматривал данную проблему в связи с полемикой о происхождении героических сказаний и ставил под сомнение мнение ряда исследователей, в числе которых: Г.Н.Потанин [5], В.М. Жирмунский [8], о том, что алтайский эпос возник из трансформации жанра сказок, в связи с чем исследователь возражал против такой однозначной трактовки происхождения эпического жанра и отмечал, что присутствие сказочных элементов является результатом взаимодействия и взаимопроникновения данных жанров. М.А. Демчинова рассматривала на примере разновременных записей от известного алтайского сказителя Т.А. Чачиякова изобразительные средства сказания и сказки, раскрывая стабильность блока поэтических средств и пределы их варьирования [9].
Нами были продолжены целевые записи и изучение алтайских сказок, что создало основу для проведения научной систематики всего имеющегося фонда алтайских сказок, начиная с первых их записей в середине XIX века и подготовку академического издания текстов алтайских народных сказок [10]. Существенно овым является то, что нами алтайская сказка изучалась в аспектах ее исполнения в обрядовой культуре алтайцев, взаимосвязи с мифами, сказаниями, песнями в контексте их бытования и развития во времени [11].
Целью исследования в данной статье является анализ жанровых взаимодействий алтайских сказок с другими фольклорными жанрами: мифами, героическими сказаниями, песнями, благопожеланиями, заклинаниями, проклятиями, загадками, бытующими в единой фольклорной системе.
Рассмотрение обозначенной проблемы начинаем с характеристики взаимодействий сказок с героическими сказаниями в сюжетике, что имеет свою специфи-
ку. С.С. Суразаков, например, считает, что сюжеты о борьбе с чудовищами в героических сказаниях в древности составляли самостоятельные произведения, небольшие по объему; отдельные из них со временем получили устойчивость, стали вводиться в состав крупных произведений. В связи с тем, что ранний эпос еще не вполне обособился как повествовательный жанр, сюжеты мифа, сказки и эпоса взаимопроникают, это наблюдается на последующих этапах развития эпоса. К тому же в некоторых случаях один и тот же сюжет мог развиться и в жанре сказки, и в жанре героического сказания, приобретая в их рамках специфические черты [7, с. 41- 42]. Так, первоисточниками отдельных сюжетов сказок стали «разрушенные» произведения из жанра сказаний [10, с. 306-312], которых мы отнесли к числу богатырских сказок. Или же, наоборот, их первоисточниками были сказки, которые затем усложнились до более развернутых произведений и обрели жанровые черты богатырских сказок. В одном из вариантов сказки «Брат Боодой-Кёкшин и сестра Боодой-Коо» [10, с. 300-306] наблюдаем «облачение» сказочного сюжета в поэтическую ткань эпического сказания. В данном варианте текст сказки имеет стихотворную форму, в нем основной акцент сделан на статусе антипода, который связан с властелином подземного мира — Эрликом, и борьба героя с ним приобретает глобальные масштабы.
В некоторых сказках, например, в вариантах сказки «Тангзаган» [10, с. 232-238] к сказочному сюжету о женитьбе героя на женщине-гусыне без мотивированной связки присоединяется сюжет героического сказания. Связкой для контаминации двух сюжетов является мотив об угоне в плен сестры героя. В сказке «Ездящий на семи рыжих конях Ескюс-Уул» [10, с. 270300] включен фрагмент сюжета из героического сказания эпического о поездке героя в подземный мир Эрли-ка, что мотивируется как одно из поручений антипода.
Так, отдельные сказки, в большинстве случаев с усложненными дополнительными сю жетными линиями, могут контаминироваться с эпизодами из эпических произведений.
Взаимо связь сказки и героических сказаний проявляется в стиле и поэтике, так, например, под воздействием сказаний происходит ритмизация текстов сказок, которая обусловлена несколькими причинами. Во-первых, исполнение сказок практикуется сказителями, которые по аналогии со сказаниями сказочные повествования облекают в стихотворную форму. Таким образом, они привносят в сказки стилевые особенности другого жанра. Это характерно для сказок, исполняемых сказителями А.Г. Калкиным, Т.А. Чачияковым, сказочником Д.К. Сунюшевым. Во-вторых, отдельные сказки с усложненными сюжетами «тяготеют» по ритмизованному изложению к эпическим сказаниям, что наблюдается в сказках Д.К. Сунюшева [10, с. 270-300]. В-третьих, как мы уже отмечали, репертуар сказок пополняется «разрушенными» текстами эпических сказаний, которые частично сохраняют свои жанровые стилевые особенности. Ярким примером тому является
краткий фрагмент текста о старой богатырше Санаа — Мерген, которая одолела врагов в своей последней битве: Сыргал]ыннап ок ]азады, кулузуннап ¡аа этти. Сар]у-куруттап амзап ¡иди, сары суузынап ичип ийди, сары чолго бастырып, буурыл чачын сыймай таррты, сайак Сары эчкизине минип, кара тайганы костоп барды. ‘Из сыргалдъина сделала стрелу, из камыша сделала лук. Попробовала свое масло-курут, испила из своей желтой реки, вышла в желтую степъ, погладила свои седые волосы, сев на свою резвую рыжую козу, направиласъ к черной горе.‘ [10, с.308-309].
Отдельные сказки изложены прозой с ритмизованными вставками, что представляет собой своеобразное сочетание ритмизованной прозы с типизированными поэтическими формулами. Ритмизация прозаической речи достигается перечислениями, повторами, а также с помощью вспомогательного глагола эмтир ’оказывает ся’ или глагольного аффикса — тыр / тир; например, бартыр “пошел, оказывается”; келиптир, “пришел оказывается”; айдыптыр “сказал, оказывается” . Приведем пример поэтической формулы иносказательного выражения традиционного гостеприимства из текста «Ездящий на семи рыжих конях Ескюс-Уул», сочетающуюся с глагольными вспомогательными формами: Оно н’ Боро-Каан айдыптыр: —Баспаан айылчы келиптир, базалбастан’ сойоор — дептир. — Келбеен айылчы келиптир, кепшенбестен’ сойоор — дептир. ‘Потом Бёрю-Каансказал, оказывается: — Пришел, оказывается, гостъ, который ни разу не приходил, заколите то, что не может ходитъ. Зашел, оказывается, гостъ, который ни разу не заходил, заколите то, что не может жеватъся, — сказал он’
О воздействии сказаний на сказки мы можем судить по распространенным традиционным эпическим формулам, которые встречаются в текстах сказок в усеченных кратких формах. Так, в тексте сказания сначала обычно представляется описание с развернутыми перечислениями охранников стойбища (орлов, беркутов, соколов, псов), затем с теми же полными формульными характеристиками эти персонажи вводятся в действие. В сказке же характеристики персонажей и само сюжетное действие соединяются в двух предложениях: например, Теопери тубинео келетен оштулерин кетеп отурган эки топей боро карчааларына айтты... “Двум своим одинаковым серым ястребам, выжидающим врагов, которые из глубины неба могли напасть, он велел...”, Jердин’ устуле келетен оштулердин’ ¡ыл-дык ¡ерден’ ¡ыдын алатан, айлык ¡ердеп косло коротон эки тупей кара тайгылдарына ¡ууктап келеле, айтты “ Двум своим одинаковым черным псам, чующим запах врагов на расстоянии с год пути, приходящих по земле, видящим все на расстоянии с месяц пути, Ай-Каан, подъехав, велел” [10, с.83-84].
Сложные начальные формулы сказок схожи с формулами эпоса, н апример: Мынап озо-озо ¡ебрен чак-та эмискен энези ¡ок, азыраган адазы ¡ок ¡ети ускус уул ¡ер-¡еnестиn устине тенип баскылап ¡урет “Дав-нее-давнего, в давние времена по мшистой земле бродили семеро парней-сирот, у них не было ни матери, которая бы их своей грудъю выкормила, не было ни отца, который бы их вырастил” [10, с.215]. Традиционные формулы-метафоры, используемые в героических сказаниях, в сказках же обычно переходят в сравнения. Например, в поэтической формуле из сказки «Воробей» реальное время сжимается до предела, выражаясь через сравнение: Ийиктий айланып, айлар отти, ээчий-деечий айудый уур ¡ылдар ¡ылып отти ‘Как веретено, кружасъ, друг за другом прошли месяцы, и, как медведи, тяжело проползли годы’ [10, с. 114].
Рассматривая соотношения сказки с другими жанрами в системе алтайского фольклора, следует отме-
тить и о межжанровых взаимодействиях, которые наблюдаются в таком явлении, как песенные вставки в сказках. П рисутствие песен в сказках восходит к древним синкретическим формам бытования сказки и песни. В современном состоянии в алтайской сказочной традиции наблюдаются две формы исполнения песенных вставок: 1) песенные тексты исполнителем проговариваются речитативом, т.е. прозаическая речь в сказке чередуется со стихотворным текстом песни; 2) песни распеваются сказочником, т.е. прозаическая речь перемежается исполнением песни, что может соответствовать жанроопределяющему термину «сказка-песня» (чорчок-сарын), бытующему у телеутов. Первое явление характерно, в основном, для сказочной традиции южных алтайцев (исключение составляет этническая группа телеутов, у которых песни в сказках распеваются). Исполнение сказок с распеванием песенных вставок наблюдается у этнодиалектных групп северных алтайцев: кумандинцев, тубаларов, челканцев. На наш взгляд, речитативное проговаривание сказочниками песенных текстов не является свидетельством иной манеры их исполнения, а фиксирует вторичность подобной традиции как результат «забывания» песенной формы. В этом нас убеждают не только сохранность распевания песенных вставок у телеутов, но и выделение в сказках южных алтайцев начала песенного текста соответствующей ситуации фразой: Мындый кожопды ол кожопдой берди “Такую песню он запел”. В прозаическом исполнении самих сказок, стихотворная организация текстов песен остается устойчивой.
Песенные вставки в сказках исполняются особым отличающимся напевом от мелодий традиционных песен северных и южных алтайцев: кожон’, ¡апар, табыр, такпах, тандыр, сарын и т.д. В то же время в традициях исполнения песенных вставок у разных этно-диалек-тных групп есть свои особенности мелодики, то есть, «каждая традиция своеобразна и обладает особенностями, свойственными только ей» [12, с. 43]. Но внутри одной локальной диалектной группы напевы песен в сказках совпадают с напевами песенных вставок в текстах героических сказаний, преданий. Так, например, песни-вставки в сказке «Паклан Тас и Талмыс» [10, с. 338346] и песни в сказаниях у челканцев имеют один напев, такое же явление мы наблюдаем в исполнении песен сказания и исторических преданий у телеутов. Видимо, песни-вставки во всех этих жанрах имели единую песенно-поэтическую традицию исполнения в рамках одной этно-диалектной группы. Поэтому музыковед
Н.В.Кондратьева, анализируя напевы песенных вставок алтайских сказок, отметила, что теленгитские: «по музыкально-стилистическим признакам...существенно отличаются от напевов кожон’. Однако закономерности их поэтической, ритмической и ладовой организации находят соответствия в колыбельных укачиваниях и скотоводческих заговорах» [12, с. 64]. Присутствие песенных вставок, в основном, ограничивается волшебными и новеллистическими сказками, в сказках о животных и бытовых зафиксированы единичные варианты.
Песенные вставки в текстах сказок строго обусловлены развитием сюжетов. Исполнение песни в сказке героем или другим персонажем является совершением действия или побуждением к действию, получением или передачей информации в той или иной ситуации с конкретной целью, которая достигается или не достигается. Так, например, при анализе алтайских волшебных сказках нами выделено более десяти форм действий героев и персонажей с использованием песен, в число которых входят: просьба героя о помощи; условие антипода герою; дезинформация антиподом близкого герою персонажа; магическая формула или просьба героя определенному персонажу совершить
определенные действия; информация близкого героя о том, чтобы другой близкий узнал о родстве с героем; требование антипода улучшить его состояние или, наоборот, просьба герою; условие героя антиподу с имитацией, что оно выгодно антиподу; передача героем информации о приближении антипода и т. д. [11, с. 103-116]. При этом действия героя и антипода бывают актуальными только в рамках фрагмента с песенными вставками или же влияют на исход всего сюжета. Так, в сказке «Танайак» девушку преследует сын подземного владыки Эрлика, она добегает до большой березы и исполняет песню магического содержания. Береза раскалывается надвое, девушка входит в нее и поет еще раз, береза закрывается, девушка оказывается внутри березы, а когда опасность миновала, она снова исполнила песенную просьбу, чтобы береза ее выпустила. Береза раскололась, девушка вышла на свободу [13, с. 56-57]. Здесь песенная партия героя является магической формулой — просьбой определенному объекту совершить определенные действия, чтобы спастись от опасного антипода.
В результате наших исследований было установлено, что наибольшее разнообразие песенных вставок наблюдается в волшебных сказках, например, в сказке «Алтын-Каньпюк» [10, с. 200-214]. В этом тексте песню поет мать, обиженная несправедливым отношением мужа к их новорожденному ребенку, который родился в его отсутствие. Мальчика отец выбрасывает на улицу, его забирает хан из подземного мира; песню поет и повзрослевший мальчик, который вырос в чужом ханстве, жалуясь на свою безродность, т.е., в этих случаях функциональное назначение песен — обратить внимание антипода на свое тяжелое состояние. Герой затем женится без спроса на дочери своего спасителя — хана, молодые сбегают из ханства, мать девушки догоняет их и пытается вернуть дочь, в сказке присутствуют несколько песенных диалогов между матерью и дочерью, функционально предназначенных улучшить состояние близкого персонажа.
В новеллистических сказках также зафиксировано большое количество песенных включений, в частности, в сказках: «Сан-Ару» [10, с. 322-338], «Паклан Тас и Талмыс» [10, с. 338-346] присутствуют около десяти песенных вставок. Но в новеллистических сказках их функции более однородны: чаще всего они служат примерами песенных брачных испытаний героев.
Иногда в песнях сказок выражается эмоциональное состояние персонажа, что является наслоением более позднего времени на пути развития песен в сказках от сюжетно-информативного содержания к передаче лирикопсихологических состояний действующего персонажа.
Следует отметить, что на песенные вставки в сказках оказали свое влияние обрядовые песни: магические заклинания [10, с. 300-306], плачи и свадебные [10, с. 338-346]. Видимо, их сближает то, что песни в сказках, как и обрядовые песни, имеют свой контекст и исполняются с определенной целью.
Активные взаимовлияния сказок и мифов наблюдаются в их сюжетике. Так, отдельные тексты алтайских сказок во многих случаях характеризуются своей жанровой синкретикой. Данное явление свидетельствует не только об их древних жанровых чертах, что отмечалось в свое время А.Н. Веселовским [1], но и, как мы считаем, о незаконченном процессе жанрообразования алтайской сказки. Общие моменты жанров мифа и сказки о животных наблюдаются в этиологических объяснениях повадок животных, особенностей их внешнего вида и т д. Так, мы узнаем, почему сорока оглядывается, когда находит себе пищу, почему именно так кричит та или иная птица, как появились отметины под глазами марала и т. д. Все локальные сюжеты мифов-сказок в международных сюжетах европейских сказок не встречаются.
Взаимоотношения с мифами и преданиями отражены и в поэтической стилистике алтайских сказок. Так, например, сказалось влияние мифов или преданий на лаконичность начальных традиционных формул, в частности, в сказках о животных, иногда в волшебных. Заметна схожесть начала преданий и бытовых, новеллистических сказок. Например, большинство начальных формул ограничивается краткой фразой: Озо-до Алтайда “ Ранъше на Алтае”. При этом информация о топониме Алтай свидетельствует не только о конкретности или поэтичности образа древней
территории, но и настраивает слушателей на достоверность происходящего в сказке. Возможно, именно установкой на достоверность продиктованы совпадения формул мифов, сказок и преданий.
В нашей работе «Алтайские народные сказки» [10] подчеркивается, что влияние мифов наблюдается и в финальных формулах-этиологизмах, нами вычленены два типа финальных формул-этиологизмов: 1) в некоторых сюжетах они тесно связаны с самим содержанием сказки; 2) или они завершают самостоятельные сюжеты мифологического содержания, которые в стя-женной форме присоединяются основному сюжету при помощи определенной мотивировки. Например, раненая собака, обиженная невниманием хозяина, становится волком: Бору бол калан ол “ Так он стал волком” [10, с. 152]; братья за развязывание бесконечных войн на земле и на небе были превращены Юч-Курбустаном в созвездие: Эмди Jети Каан деп ¡ылдыс Алтын-Ка-зыкты айланып ¡урер, ары-бери барбас “Теперъ созвездие Семи Каанов кружится вокруг Золотого Кола; в сторону не уходит” [10, с. 222].
Взаимодействие сказок с малыми жанрами происходит в основном на уровне включения их в сказку в качестве медиальных формул в монологах и диалогах сказочных персонажей. Например, герой произносит поговорку: Олорго турган бойымды сен тиргистин! Коксимнин учкун одын сен камыстын... ‘Ты оживил меня умирающего! Зажег потухший огонь в моей груди...’ [10, с. 118]; или благопожелание: Jаактуларга айттырба, ¡арындуга туттурба... ‘Языкастым не дай себя оскорбитъ, плечистым не дай до себя дотро-нутъся... ’ [10, с. 288-289]. В текстах сказок часто употребляется поговорка, используемая при проведении свадебного обряда: Jаан состо ¡ажыт ¡ок, улу состо уйат ¡ок ‘ В болъшом слове тайны нет, в великом слове стыда нет’ [10, с. 250], с которой родственники жениха начинают ритуал сватовства невесты.
Своеобразие медиальным формулам придают магические заклина ния, заговоры, отразившие архаичные связи в сказочного жанра с обрядами магического значения. Например, герой произносит заклинание, чтобы больше не встречаться со своим антиподом: Алдын ары болуп, аркан бери болуп ¡ур... ‘ Будъ лицом от меня, спиной ко мне’ [10, с. 92], характеристика персонажу дается в форме загадки: Бойы субече сынду да болзо, сум талайдый унду, ¡ер-тенери торгултып ¡уретен ондо кижинен айрылган куш ол ‘Сама она хотя ростом с ребрышко, но она ведь произошла от человека с голосом, подобным грохочущему морю ‘ [10, с. 72] — выражение употреблено в значении «мала ростом, но голосиста». Оно содержит два сказочных мотива: первый — до этого кукушка была девушкой-сиротой, которая однажды, обидевшись на свою мачеху, превратилась в кукушку и вылетела через дымоход; второй — птицам и зверям человек представлялся очень опасным, и поэтому в мифах и сказках звери между собой его называют двуногим, обладающим громким голосом и стреляющим из лука.
При использовании образцов малых жанров монологах и диалогах сказочных персонажей их содержа-
ние становится более эмоционально насыщенным и ные изменения в сюжетном составе и поэтико-стилис-
поэтичным. тической ткани данного жанра, что свидетельствует не
В заключение можно обоснованно говорить о том, только о сохраненных по сей день реликтовых черт в
что в результате взаимодействия сказки с другими жан- сказке, но и продолжающемся процессе ее жанрообра-
рами национального фольклора происходят определен- зования.
Библиографический список
1. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. / А.Н.Веселовский — Л., 1940.
2. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. / В.Я. Пропп — Л.: Изд. Ленингр. ун-та, 1986.
3. Мелетинский Е.М. Герой волшебной сказки: Происхождение образа. / Е.М. Мелетинский— М.: Изд. вост. лит., 1958.
4. Радлов В.В. Образцы народной литературы тюркских племен Дзунгарии и Южной Сибири. 4.1. / В.В.Радлов— СПб, 1866.
5. Потанин Г.Н. Очерки Северо-Западной Монголии. — Вып.4. / Г.Н. Потанин— СПб, 1883.
6. Вербицкий В.И. Алтайские инородцы. / В.И.Вербицкий— М. 1893.
7. Суразаков С.С. Из глубины веков. /С.С. Суразаков— Горно-Алтайск, Горно-Алтайское кн. изд., 1982.
8. 8. Жирмунский В.М. Сказание об Алпамыше и богатырская сказка. / В.М. Жирмунский — М., 1960.
9. 9. Демчинова М.А. Сюжеты и стиль алтайской волшебной сказки. / Демчинова М.А. — Горно-Алтайск, 2003.
10. Алтайские народные сказки. Составление, подготовка текстов, перевод Садаловой Т.М. при участии Макошевой К.М. / Т.М. Са-далова. — Новосибирск, Наука, 2002. Сер. Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока. Т. 21.
11. Садалова, Т.М. Алтайская народная сказка: этнофольклорный контекст и связи с другими жанрами / Т.М. Садалова. — Горно-Алтайск, 2003.
12. Кондратьева Н.В. Музыка алтайских сказок. / Т.М. Садалова Алтайские народные сказки. — Новосибирск, Наука, 2002.
13. Кандаракова А.М., Толбина М.А. Алтайские народные сказки / М.А.Толбина. — Горно-Алтайск, 1992.
Статья поступила в редакцию 13.05.08
УДК 81:373.2
С.Н. Селезнёва, аспирант КГПУ им. В. П. Астафьева, г. Красноярск
СЕМАНТИКО-СТИЛИСТИЧЕСКИЕ ЭВОЛЮЦИИ СЛОВА "ПОКЛОННИК" В ИСТОРИИ РУССКОГО ЯЗЫКА
В статье рассмотрены смысловые эволюции слова поклонник по данным исторических словарей русского языка. Автор приходит к выводу, что причиной, вызвавшей изменения в семантике анализируемой лексемы, является мировоззренческая переориентация в системе духовных ценностей носителей языка.
Ключевые слова: историческая лексикология, лексикография, семантико-стилистические эволюции, национальная культура, мировоззрение, идеология, духовные ценности.
Каждая историческая эпоха, с присущим ей комплексом экономических и социокультурных (в том числе политических и идеологических), объективных и субъективных характеристик, определяет направление изменений, происходящих в индивидуальном и общественном сознании и психологии представителей того или иного этноса; это, в свою очередь, обусловливает изменения в значениях слов. В.В. Виноградов, отмечая влияние социокультурных факторов на изменение семантики, писал: «Культурно-исторические изменения в быту и идеологии отражаются на значениях слова» [1, с. 8]. Об изменениях в семантике слов вследствие изменений в общественном сознании говорится также и в Проекте Словаря русского языка XIX в.: «.изменения в лексике, отражающие нравственно-этические нормы XIX века, затрагивают семантический уровень, отражая характерные черты менталитета русского человека XIX столетия, претерпевающие определённую трансформацию в разные исторические периоды» [2, с. 37]. Слово как уникальный материальный носитель духовной культуры народа, в отличие от единиц других уровней языка, способно накапливать культурную информацию. «Эта информация содержится и в ранней семантике лексем, и в последующих смысловых наслоениях и разветвлениях. Прошлое и настоящее сливаются в слове, как и в национальной культуре, воедино.» [3, с.157]. Таким образом, значимость исследований семантико-стилистичес-кой эволюции слов определяется следующими причинами: во-первых, они «могут способствовать расшифровке того, что называют культурными и социальными кодами цивилизации»; во-вторых, поскольку «формы миро-
воззрений также эволюционируют, едва ли воспроизведение идеологических систем прошлого возможно без помощи лингвистического анализа» [4, с. 5-6]. По известной античной классификации, понятия и соответствующие им слова делятся на две группы: на «мир вещей» и «мир идей». Ко второй группе относят «научные термины и такие лексемы, которые тесно связаны с идеологией различных социальных групп общества той или иной эпохи» [5, с. 12]. Особенно интересны с этой точки зрения слова, относящиеся к сфере общественного сознания, семантика которых содержит сакральный компонент и оценку морально-нравственной стороны личности. Такая оценка в общественном сознании не постоянна и изменяется в зависимости от разнообразных социально-исторических причин и идеологии эпохи. К подобным словам относится, например, существительное поклонник.
По данным Словообразовательного словаря русского языка [6, с. 780], лексема поклонник образовалась от отглагольного существительного поклон, которое, в свою очередь, возникло от глагольной основы поклони/ тъся. Таким образом, исторический корень слова — -клон- (-клан-). Для рассмотрения его семантических истоков обратимся к этимологическим словарям.
В Словаре М.Фасмера даны следующие сведения:
«Клони^ть, клоню/, укр.кло^нити, блр. клонп/ць, ст.-слав. клоКити, блгр. клоня/ «клонить, склонять», сербо-хорв. кло/нити, словенск. к1опШ, чеш. к1опШ «наклонять, сгибать», слвц. к1опгЬ, в.-луж. к1опп.с, н.-луж. к1отБ. Сюда же клон, поклон, кланяться. // Возм., родственно лит. к1а паБ «лужа», лтш. К1апБ — то же, первонач. «наклон-,скат»; с др. ступенью вокализма: лит. к!опПз, род.п. к1ото
