CC BY
63
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
УДК 821.161.1-14
А. С. Бокарев
Система циклообразующих связей в книге стихов А. Цветкова «Песни и баллады»
Статья обращена к изучению новой книги стихов современного русского поэта Алексея Цветкова «Песни и баллады» (2014). Стихотворения рассматриваются как художественное целое, воплощающее специфическую модель мира и основанное на разветвленной системе циклообразующих связей. Последовательно анализируются важнейшие из них - жанровая рефлексия, метасюжет и ключевые мотивы. Осознанные отступления от жанрового канона «высвечивают» у Цветкова принципиальные онтологические и этические смещения: в мире «Песен и баллад» инверсированы даже элементарные ценности и представления. Главной событийной осью метасюжета является судьба Страны, подвергшейся нападению неизвестных захватчиков; в итоге гибель грозит всему человечеству, а его место на планете должны занять «бурундуки и мудрые микробы». Наиболее существенные мотивы книги носят метапоэтический характер и связаны с авторским пониманием творчества как способа преодоления смерти - хотя бы и временного. Подробный разбор стихотворения «в цикличном режиме тифозного сна» позволяет прочитывать «Песни и баллады» как своеобразную реализацию этой идеи. В книге Цветкова создается иллюзия «нежизнеподобного» мира, который зарождается и гибнет прямо на глазах у читателя.
Ключевые слова: Цветков, циклизация, книга стихов, жанровая рефлексия, метасюжет, мотив, метапоэтика.
LITERARY CRITICISM
A. S. Bokarev
The system of cycle-forming bonds in the book of poetry «Songs and Ballads» by A. Tsvetkov
The article is devoted to the recent book of verse by the contemporary Russian poet Aleksey Tsvetkov «Songs and Ballads» (2014). The poems are regarded integrally as an art object based on the complex system of cycle-forming bonds that embodies the specific model of the World. The research decomposes the system into particular details: genre reflection, metaplot and key motifs. The intentional deviation from the genre canon in the works of Tsvetkov reveals the fundamental ontological and ethical shift: even the most basic values and beliefs are turned over in the world of «Song and Ballads». Reconstructed metaplot is intended to demonstrate the emerging anomalies: the main story line of the book is the fate of the Nation under attack of unknown invaders; eventually destruction threatens all humanity and its place in the world should be taken by 'chipmunks and wise germs'. The essential motifs are characterized as metapoetic and related to author's understanding of art as a way to overcome death - at least as a temporary one. A detailed analysis of the poem «in the cyclical mode of a typhoid dream» allows to read «Songs and Ballads» as a kind of realization of this idea. Tsvetkov creates an illusion of "not lifelike" world, which grows up and dies in front of the reader.
Keywords: Alexey Tsvetkov, cyclization, book of verse, genre reflection, metaplot, motif, metapoetics.
Книга стихов, получившая широкое распространение сначала в символистской, а затем и в постсимволистской лирике, осмысляется исследователями как циклическое образование,
«большая форма» [см. наиболее значимые работы: 1; 3; 7; 8; 11; 12; 15; 16; 17], претендующая «быть воплощением целостной личности и / или даже моделью мира» [17, с. 6]. Поэтому резуль-
© Бокарев А. С., 2015
татом аналитических операций обычно оказывается установление контекстуальных связей, обеспечивающих единство обособленных и часто неоднородных (жанрово или тематически несходных) текстов. Впрочем, литературоведческие стратегии могут заметно разниться: с одной стороны, рассмотрению подвергаются лишь «формальные» параметры композиции (заголо-вочно-финальный комплекс, наличие или отсутствие разделов, количество стихотворений) [6], с другой - определяется специфика субъектной структуры книги и реконструируется сквозной метасюжет, образованный взаимодействием ключевых событий, образов и тем [5; 8; 11; 12]. Интерпретационная продуктивность этих, в сущности, не противоречащих друг другу подходов обеспечена тем, что циклизация в лирике представляется «едва ли не самой эффективной формой проявления авторской активности»: если лирический субъект «высказывается в отдельном тексте», то автор (по М. М. Бахтину, «облеченный в молчание») организует «контекст осмысления этого высказывания» [14, с. 61-62] и - одновременно - читательское восприятие произведения в целом [4, с. 96].
До сих пор исследовательский интерес концентрировался, главным образом, вокруг модернистских изданий, однако книга стихов как «форма репрезентации поэзии» актуальна и в современной литературной ситуации [1, с. 28]. Характерный тому пример - творчество Алексея Цветкова, чья способность к мышлению книгами была впервые отмечена Дж. Смитом, увидевшим в его «Эдеме» (1985) «не просто подведение итогов вещам, накопившимся за несколько лет», но самостоятельное и «независимое художественное целое» [13, с. 389]. То же можно сказать и о недавно вышедшей книге «Песни и баллады» (2014) [18], стихотворения которой формируют единый текстовый ансамбль благодаря разветвленной системе циклообразующих связей. Наиболее существенные аспекты этой системы как раз и будут предметом нашего рассмотрения.
Как известно, «классические» образцы книги стихов сопровождались предисловиями, где кратко излагалась творческая программа поэта и формировался горизонт читательского ожидания (достаточно вспомнить «ИгЫ й ОгЫ» В. Брюсова или «Пепел» А. Белого). Книга А. Цветкова предисловия лишена; отсутствуют и такие компоненты паратекста, как посвящение и эпиграф, поэтому главной «конвергирующей» силой становится заглавие, на которое ложится повышен-
ная смысловая нагрузка. Правда указывает оно отнюдь не на жанровый принцип циклизации (в «Песнях и балладах» он не срабатывает) - куда важнее жанрово-родовая память, к которой и апеллирует заголовочная формула. Примечательно, что литературные и фольклорные жанры («Баллада о солдате» [Там же, с. 5-6], «Песня всадника» [Там же, с. 86], «Заклинание воды» [Там же, с. 87]) соседствуют у Цветкова с учебно-научными («Краткий курс» [Там же, с. 54-55], «Учебник насморка» [Там же, с. 96-97]) и претендующими на мемуарность текстами («Заметки подозрительного» [Там же, с. 48-49], «Дневник ветерана» [Там же, с. 61-62]). Встречаются и единичные случаи эпистолярных («Письмо первоклассникам» [Там же, с. 16]), информационных («Прямой репортаж» [Там же, с. 18]), даже музыкальных жанров («Русская рапсодия» [Там же, с. 7-8]). Выделим также группу произведений, чей структурно-содержательный статус не бесспорен, но которые, оказавшись в контексте «Песен и баллад», осмысляются как вполне самостоятельные жанровые единства («Книга бытия» [Там же, с. 95], «Апокриф» [Там же, с. 6566], «Фанфик» [Там же, с. 23-24]). При этом внимание читателя, как часто бывает в подобных случаях, фокусируется не на каноне, а на его трансформациях [16, с. 28], поэтому одной из лейттем книги становится жанровая рефлексия1, выявляющая аномальные сдвиги в картине мира.
Проследить эти «аномалии» удобно на примере жанра, имеющего достаточно длинную историю и относительно постоянный набор признаков. Как известно, сюжетную основу баллады составляет событие встречи между «здешним» и «иным» мирами, основной формой их контакта является диалог, а итогом - поражение или смерть «земного» персонажа; как правило, повествование ведется от третьего лица и имеет эмоциональный, лирический характер [2, с. 330334; 9] . Стихотворение Цветкова «Баллада о солдате» [18, с. 5-6], открывающее книгу и посвященное осаде Очакова, жанровой «матрице» соответствует лишь приблизительно. Объективный повествователь уступает место ролевому герою, диалог превращается в автокоммуникацию или подменяется косвенной монологической речью, а сквозь балладные интонации то и дело прорывается одическое, воспевающее, начало2: «там где с адом наш свет одинаков / на отшибе юдоли земной / мы с потемкиным брали очаков / сам вперед и братишки за мной / не малюткам рассказывать на ночь / лучше правду за вымя не
трожь / что творил там григорь алексаныч / за геройство таврический тож» [Там же, с. 5].
Сами по себе отмеченные особенности для поэзии не новость, но в стихотворении Цветкова они «оттеняют» еще более радикальные преобразования на сюжетном уровне. Уже в первых -процитированных выше - строках указывается на тождество «здешнего» и «иного» миров: разделяющая их граница исчезает, и гибель героя предстает не катастрофой, а совершенно обыденным фактом. Катастрофический потенциал не реализуется и потому, что смерть хронологически предшествует встрече с потусторонними «оппонентами», одним из которых почему-то оказывается сам погибший - субъект лирического высказывания: «опознаю жмура без усилий / сам же камнем пометил тела / и скажу ему здравствуй василий / хоть и смертью убило тебя <... > на курьерских доставили спешно / государыне матушке весть / и всплакну потому что конечно /я тот самый василий и есть» [Там же, с. 5-6]. Вместе с тем деканонизация баллады (и других жанров) не является у Цветкова самоцелью - однако именно отступление от канона «высвечивает» принципиальные онтологические и этические смещения. Мир в «Песнях и балладах» - это мир наизнанку, в нем инверсированы привычные представления о пространстве и времени, жизни и смерти, элементарных ценностях. С наибольшей полнотой эту концепцию воплощает метасюжет книги, охватывающий большинство ее стихотворений.
Главной сюжетной осью «Песен и баллад» является судьба Страны (для удобства воспользуемся прописной буквой), подвергшейся нападению неизвестных захватчиков. Начиная с «Баллады о солдате» в текст регулярно вводятся украинские реалии: на первый план выдвигаются подробности национального быта (от борща и самогона до ассортимента днепропетровского рынка3), а есть и отдельное стихотворение, обращенное к Украине [Там же, с. 67]. С другой стороны, действие свободно переносится то в Приамурье («В саду» [Там же, с. 36-37]), то в центральные города России («Железнодорожные страдания» [Там же, с. 44-45]), то вовсе разворачивается в космическом пространстве («Смерть переселенца» [Там же, с. 59-60]). «Размытость» референтного плана не дает оснований однозначно соотносить описываемое с актуальными событиями украинской революции, поэтому стоящая за текстом реальность воспринимается как
условная, а театром военных действий оказывается вся планета.
Условность происходящего подчеркнута и нечеловеческим обликом захватчиков: в кругозор лирического субъекта попадают «челюсти из титана» и «лазерные зрачки» [Там же, с. 19], а в стихотворении «Черное и оранжевое» [Там же, с. 19] прямо говорится об инопланетном происхождении «монстров». Правда, и «коренные жители» Страны мало чем от них отличается: например, платоновский «товарищ чепурный» из стихотворения «В саду» облачен в «чешую и копыта» [Там же, с. 36], у дежурной из интеркома («ананке» [Там же, с. 42-43]) - «локтевые шипы и клыки» [Там же, с. 43]. Вместе с отсылкой к «Чевенгуру» «рифмующиеся» детали внешности эксплицируют тему гражданской войны, где «все на подбор свои» [Там же, с. 19], и - шире - проблему самоуничтожения человечества из-за нетерпимости людей друг к другу: «грех отрицать мы были бы добрее / не столь бы строго стерегли границы // когда б не эти пейсы на еврее / кинжал на горце чуб на украинце» [Там же, с. 54].
В итоге освобожденное человеком место должны занять «бурундуки и мудрые микробы» [Там же, с. 54]; те же из людей, кому повезет спастись, будут вынуждены изменить облик и слиться с фауной («крылья в орнаменте усики есть / ног по условию шесть» [Там же, с. 50]), чей жизненный ресурс несравнимо выше человеческого. Сама эта «метаморфоза» безболезненна и на кафкианское «превращение» похожа отдаленно; но тем, кому она окажется не по силам («гусениц тянет смятение вниз / бабочек музыка кверху» [Там же, с. 50]), не останется ничего, кроме смерти. Отсюда тема ухода, конечности собственного «Я», многократно варьируемая в книге и особенно пронзительно звучащая в последних ее стихотворениях: «нищий взял потертый грош / их на спуске свора / и сказал мне ты умрешь / но еще не скоро» [Там же, с. 105]; «обрывается прялкина нить / в полутакте последнего цикла / чья-то плоть отучается быть / человеком которым привыкла» [Там же, с. 106] и т. д.
Разумеется, в таком изложении метасюжет не лишен лакун и «искусственных» спрямлений; связностью же своей он обязан регулярным семантическим (в том числе и событийным) «сцеплениям», возникающим межу отдельными текстами. Когда стихотворение «Угол зрения» [Там же, с. 14], повествующее о смерти путевого обходчика, завершается требованием новой жизни («западло мне валяться когда моя смена давно»
[Там же, с. 14]), а идущее следом начинается с запланированного воскресения («когда я воскресну и буду грибом» [Там же, с. 15]), оба воспринимаются как составляющие микроцикла. Другой тип связи - повторение опорного слова, зачастую сопровождаемое модификацией значения. В «Дневнике ветерана» [Там же, с. 61-62], написанном «поверх» лермонтовского «Пророка», герой иронически аттестован как «искуситель зверей» - и именно «звери», а точнее «зве-рики» [Там же, с. 63], появляются в соседнем тексте. Правда теперь они не спутники «провозвестника», предвещающего миру скорый конец, а всего лишь детские игрушки - сохраненный на кромке памяти образ прошлого. Благодаря словесному повтору стихотворения начинают отражаться друг в друге, обмениваясь компонентами семантики: первому сообщается оттенок несерьезности, связанный с игрушками, второму -ощутимый эсхатологический налет, мотивированный пророчествами судного дня.
«Звери» / «зверики» неоднократно возникают и в других текстах «Песен и баллад» - природный мир у Цветкова многообразен, причем животные едва ли не во всем превосходят двуногих собратьев. Среди зверья особенно выделяются «мишки и зайчики» [Там же, с. 63], играющие немаловажную роль в судьбе человека: они встречают его при рождении - «носом в песочке с совками и ведрами» [Там же, с. 63], следуют за ним в зрелости («не спасет вино не помогут медики / всюду солнечные зайчики и медведики» [Там же, с. 18]) и, наконец, сопровождают в последнее путешествие («куда эти зайчики тащат меня / в футляре с фальшивым оркестром» [Там же, с. 12]). Так исподволь формируется мотивная сетка, накладывающаяся на сюжет книги и дополнительно его «цементирующая». Остановимся лишь на одном, наиболее важном для понимания целого, мотивном комплексе - метапоэтических аспектах возникновения, существования и исчезновения Страны.
Для целого ряда стихотворений «Песен и баллад» характерна последовательная тематизация письма: задача лирического субъекта состоит не только в том, чтобы осмыслить, но и в том, чтобы словесно зафиксировать исторические катаклизмы. В подробностях может быть описан сам процесс создания текста - мемуаров, дневника или японского хайку , - но чаще акцент делается на результатах творческого акта: его этической («долг наш теперь последний вахта у мониторов / все ж мы писатели сука каторжники пера» [Там же, с. 19]) или «теургической» составляю-
щей («как надо петь проспектам и мостам / шиповнику и придорожной пыли / чтоб все предметы по своим местам / расположились и в дальнейшем были» [Там же, с. 35]). В конечном итоге судьба Страны ставится в прямую зависимость от слова: с его помощью можно как создать мир, так и отменить уже существующую и обжитую человеком реальность.
В травестированном виде миф о творении мира «проигрывается» в стихотворении «Книга бытия» [Там же, с. 95], где функцию Логоса замещает устаревший язык программирования, а коллапс объясняется «погрешностью кода», которую допустил «незадачливый бог» [Там же, с. 95]. Как бы то ни было, языковая деятельность - и прежде всего творчество - позволяет возникнуть и существовать тому, что уже в момент своего становления обречено на гибель. Пока «тленное горло» способно «извлекать из мозга слова» [Там же, с. 58], ничья жизнь не прервется; но стоит слову умолкнуть - реальность распадается, почти не оставляя по себе следа («когда растают тени и тела / кто опознает в отголоске малом / вселенную какой она была / напетую любительским вокалом» [Там же, с. 35]). Подлинный смысл творчества, согласно Цветкову, как раз и состоит в преодолении смерти и распада; утрата слова делает человека беззащитным перед хаосом - и в этом еще одна причина описанного в книге «бедствия». Неслучайно вырождение Страны сопровождается упадком ее языка (вдали от родины новые поколения обречены на «бессловесность» [Там же, с. 51]), а разумная жизнь прекращается лишь тогда, когда под натиском дикой природы исчезают ее письменные свидетельства (например, «перочинное никита дашу», вырезанное в коре и пригодившееся в пищу бобру или лосю [Там же, с. 73]).
Итогом этих идей становится стихотворение «В цикличном режиме тифозного сна» [Там же, с. 108], завершающее «Песни и баллады» и потому особенно значимое. Описанная в нем гибель Страны напоминает демонтаж театральных декораций: составляющие природный ландшафт элементы постепенно покидают текст, а видимое глазу пространство сжимается и превращается в точку - огонек звезды, на мгновение осветившей пустоту. Ощущение виртуальности, заданное в первых строках, подтверждается в финале, когда небытие «обреченного на ночь мира» [Там же, с. 19] синхронизируется с абсолютным концом книги Цветкова. Если срок жизни Страны намеренно приравнен к длительности «стиходвиже-
ния», то ее «бумажная», условно-поэтическая природа не вызывает сомнений; сама же книга есть не что иное, как реализация метапоэтиче-ских представлений автора, то есть победа слова над смертью - хотя бы и временная: «туман обступивший развеешь рукой / и нету на свете страны никакой / бумажный истлел под снегами /журавлик ее оригами» [Там же, с. 108].
Таким образом, жанровая рефлексия, метасю-жет и мотивные «связи» не просто объединяют отдельные высказывания в новое художественное целое - книгу «Песни и баллады», но и способствуют его концептуализации, создавая иллюзию «нежизнеподобного» мира, который зарождается и гибнет прямо на глазах у читателя. При этом нужно учитывать еще одно, до сих пор не принятое во внимание, обстоятельство: «голос», «озвучивающий» большинство текстов, доносится уже как бы с того света (см. стихотворения «Точка обзора» [Там же, с. 11-12], «Памятник» [Там же, с. 98-99] и др.), являя «чудо авторства» вопреки логическим законам и «фирменной» цветковской иронии. Возможно, это «чудо» и есть главный стимул возникновения книги - по крайней мере, законам ее поэтики оно не противоречит.
Библиографический список
1. Барковская, Н. В., Верина, У. Ю., Гутрина, Л. Д. Книга стихов как теоретическая проблема [Текст] / Н. В. Барковская, У. Ю. Верина, Л. Д. Гутрина // Филологический класс. - 2014. -№1 (35). - С. 20-30.
2. Бройтман, С. Н. Историческая поэтика [Текст] / С. Н. Бройтман // Теория литературы: Учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений: в 2 т. - Т. 2 / Под ред. Н. Д. Тамарчен-ко. - М. : Академия, 2004.
3. Бройтман, С. Н. Поэтика книги Бориса Пастернака «Сестра моя - жизнь» [Текст] / С. Н. Бройтман. - М. : Прогресс-Традиция, 2007.
4. Дарвин, М. Н. Книга стихов [Текст] / М. Н. Дарвин // Поэтика: слов. актуал. терминов и понятий / под ред. Н. Д. Тамарченко. - М. : Издательство Кулагиной; Intrada, 2008. - С. 96-97.
5. Лейдерман, Н.Л. Книга стихов как жанровое единство (О. Мандельштам «Камень») [Текст] / Н. Л. Лейдерман // Теория жанра. - Екатеринбург: ИФИОС «Словесник» УрО РАО, Урал. гос. пед. ун-т, 2010. - С. 389-424.
6. Лекманов, О. А. Книга стихов как «большая форма» в культуре русского модернизма [Текст] / О. А. Лекманов // Авторское книготворчество в
поэзии: материалы Междунар. науч.-практ. конф. (Омск - Челябинск, 19-22 марта 2008 г.): в 2 ч. -Ч. 1. / отв. ред. О. В. Мирошникова. - Омск : Сфера, 2008.- С. 64-88.
7. Лекманов, О. А. Книга стихов как «большая форма» в русской поэтической культуре начала XX века. О. Э. Мандельштам. «Камень» (1913) [Текст] : автореф. дис. ... канд. филол. наук / О. А. Лекманов. - М., 1995.
8. Лекманов, О. А. О трех акмеистических книгах: М. Зенкевич, В. Нарбут, О. Мандельштам [Текст] / О. А. Лекманов. - М. : 1п1;га<1а, 2006.
9. Магомедова, Д. М. Баллада [Текст] / Д. М. Магомедова // Поэтика: слов. актуал. терминов и понятий. - М. : Издательство Кулагиной ; Мгааа, 2008. - С. 26-27.
10. Магомедова, Д. М. О жанровом принципе циклизации «книги стихов» на рубеже ХХ-ХХ1 вв. [Текст] / Д. М. Магомедова // Европейский лирический цикл. Материалы международной научной конференции, 15-17 ноября 2001 г. - М. : РГГУ,
2003.- С. 183-196.
11. Мирошникова, О. В. Итоговая книга в поэзии последней трети XIX века: архитектоника и жанровая динамика [Текст] : монография / О. В. Мирошникова. - Омск : Омск. гос. ун-т,
2004.
12. Мирошникова, О. В. Лирическая книга: архитектоника и поэтика (на материале поэзии последней трети XIX века) [Текст] : учеб. пособие по спецкурсу для студ. филол. факультета / О. В. Мирошникова. - Омск : Омск. гос. ун-т, 2002.
13. Смит, Дж. Потерянный рай Алексея Цветкова [Текст] / Дж. Смит ; пер. с англ. М. Л. Гаспарова, Т. В. Скулачевой // Смит, Дж. Взгляд извне: Статьи о русской поэзии и поэтике. - М. : Языки славянской культуры, 2002. -С. 389-400.
14. Тюпа, В. И. Градация текстовых ансамблей [Текст] / В. И. Тюпа // Европейский лирический цикл. Материалы международной научной конференции, 15-17 ноября 2001 г. - М. : РГГУ, 2003.- С. 50-63.
15. Фоменко, И. В. Книга стихов: миф или реальность? [Текст] / И. В. Фоменко // Европейский лирический цикл. Материалы международной научной конференции, 15-17 ноября 2001 г. - М. : РГГУ, 2003. - С. 64-73.
16. Фоменко, И. В. О поэтике лирического цикла [Текст] : учебное пособие / И. В. Фоменко. - Калинин : КГУ, 1984.
17. Фоменко, И. В. Поэтика лирического цикл [Текст] : автореф. дис. ... д-ра филол. наук / И. В. Фоменко. - Москва, 1990.
18. Цветков, А. П. Песни и баллады [Текст] / А. П. Цветков. - М. : ОГИ, 2014.
Bibliograficheskij spisok (in Russ)
1. Barkovskaja, N. V., Verina, U. Ju., Gutrina, L. D. Kniga stihov kak teoreticheskaja problema [Tekst] / N. V. Barkovskaja, U. Ju. Verina, L. D. Gutrina // Filologicheskij klass. - 2014. - №1 (35). - S. 20-30.
2. Brojtman, S. N. Istoricheskaja pojetika [Tekst] / S. N. Brojtman // Teorija literatury: Ucheb. posobie dlja stud. filol. fak. vyssh. ucheb. zavedenij: v 2 t. -T. 2 / Pod red. N. D. Tamarchenko. - M. : Akademi-ja, 2004.
3. Brojtman, S. N. Pojetika knigi Borisa Paster-naka «Sestra moja - zhizn'» [Tekst] / S. N. Brojtman. - M. : Progress-Tradicija, 2007.
4. Darvin, M. N. Kniga stihov [Tekst] / M. N. Darvin // Pojetika: slov. aktual. terminov i ponjatij / pod red. N. D. Tamarchenko. - M. : Iz-datel'stvo Kulaginoj; Intrada, 2008. - S. 96-97.
5. Lejderman, N.L. Kniga stihov kak zhanro-voe edinstvo (O. Mandel'shtam «Kamen'») [Tekst] / N. L. Lejderman // Teorija zhanra. - Ekaterinburg: IFIOS «Slovesnik» UrO RAO, Ural. gos. ped. un-t, 2010.- S. 389-424.
6. Lekmanov, O. A. Kniga stihov kak «bol'shaja forma» v kul'ture russkogo modernizma [Tekst] / O. A. Lekmanov // Avtorskoe knigotvorchestvo v pojezii: materialy Mezhdunar. nauch.-prakt. konf. (Omsk - Cheljabinsk, 19-22 marta 2008 g.): v 2 ch. - Ch. 1. / otv. red. O. V. Miroshnikova. - Omsk : Sfera, 2008.- S. 64-88.
7. Lekmanov, O. A. Kniga stihov kak «bol'shaja forma» v russkoj pojeticheskoj kul'ture nachala XX veka. O. Je. Mandel'shtam. «Kamen'» (1913) [Tekst] : avtoref. dis. ... kand. filol. nauk / O. A. Lekmanov. -M., 1995.
8. Lekmanov, O. A. O treh akmeisticheskih kni-gah: M. Zenkevich, V. Narbut, O. Mandel'shtam [Tekst] / O. A. Lekmanov. - M. : Intrada, 2006.
9. Magomedova, D. M. Ballada [Tekst] / D. M. Magomedova // Pojetika: slov. aktual. terminov i ponjatij. - M. : Izdatel'stvo Kulaginoj ; Intrada, 2008. - S. 26-27.
10. Magomedova, D. M. O zhanrovom principe ciklizacii «knigi stihov» na rubezhe XX-XXI vv. [Tekst] / D. M. Magomedova // Evropejskij
liricheskij cikl. Materialy mezhdunarodnoj nauchnoj konferencii, 15-17 nojabrja 2001 g. - M. : RGGU, 2003.- S. 183-196.
11. Miroshnikova, O. V. Itogovaja kniga v po-jezii poslednej treti XIX veka: arhitektonika i zhanrovaja dinamika [Tekst] : monografija / O. V. Miroshnikova. - Omsk : Omsk. gos. un-t, 2004.
12. Miroshnikova, O. V. Liricheskaja kniga: arhitektonika i pojetika (na materiale pojezii poslednej treti HIH veka) [Tekst] : ucheb. posobie po speckursu dlja stud. filol. fakul'teta / O. V. Miroshnikova. - Omsk : Omsk. gos. un-t, 2002.
13. Smit, Dzh. Poterjannyj raj Alekseja Cvetko-va [Tekst] / Dzh. Smit ; per. s angl. M. L. Gaspa-rova, T. V. Skulachevoj // Smit, Dzh. Vzgljad izvne: Stat'i o russkoj pojezii i pojeti-ke. - M. : Jazyki slavjanskoj kul'tury, 2002. - S. 389-400.
14. Tjupa, V. I. Gradacija tekstovyh ansamblej [Tekst] / V. I. Tjupa // Evropejskij liricheskij cikl. Materialy mezhdunarodnoj nauchnoj konferencii, 15-17 nojabrja 2001 g. - M. : RGGU, 2003. -S. 50-63.
15. Fomenko, I. V. Kniga stihov: mif ili real'nost'? [Tekst] / I. V. Fomenko // Evropejskij liricheskij cikl. Materialy mezhdunarodnoj nauchnoj konferencii, 15-17 nojabrja 2001 g. - M. : RGGU, 2003.- S. 64-73.
16. Fomenko, I. V. O pojetike liricheskogo cikla [Tekst] : uchebnoe posobie / I. V. Fomenko. - Kalinin : KGU, 1984.
17. Fomenko, I. V. Pojetika liricheskogo cikl [Tekst] : avtoref. dis. ... d-ra filol. nauk / I. V. Fomenko. - Moskva, 1990.
18. Cvetkov, A. P. Pesni i ballady [Tekst] / A. P. Cvetkov. - M. : OGI, 2014.
Дата поступления статьи в редакцию: 18.08.2015 Дата принятия статьи к печати: 03.09.2015
1 См. работу Д. М. Магомедовой [10], где жанровая рефлексия рассматривается в качестве метатемы книги В. Брюсова «Urbi et Orbi».
2 Одические «ноты» навеяны, вероятно, державин-ской «Осенью во время осады Очакова».
3 См., например, стихотворения «в гостях» [18, с. 38-39] и «union square» [18, с. 91-92].
4 См. стихотворения «мемуары бакенщика» [18, с. 56], «свет в конце» [18, с. 29-30], «прямой репортаж» [18, с. 18].
