CC BY
2Научная статья УДК 2-9+393.05
https://doi.org/10.25803/26587599_2024_4_52_94
К. К. Табачник
Система гражданских обрядов в антирелигиозной политике советской власти 1920-х годов на Северо-Западе РСФСР
Ксения Кирилловна Табачник
Институт Истории Санкт-Петербургского государственного университета, Санкт-Петербург, Россия, [email protected]
аннотация: В статье рассматривается антирелигиозная программа «красных обрядов»: «октябрин», «красных свадеб» и «гражданских похорон», получивших распространение в 1920-е гг. Раскрывается идеологическая цель атеистической кампании этого периода. Среди задач кампании отмечается самоидентификация политической элиты советского общества и передовой комсомольской молодежи; устранение «религиозных пережитков» среди населения; консолидация советского общества на марксистско-ленинских началах и мобилизация населения для решения актуальных политических и экономических задач. Уделяется внимание специфике «красного обряда» как особого социокультурного и общественного явления довоенного советского общества. Среди важнейших признаков «красных обрядов» семейно-бытового цикла автор выделяет их политизированный характер, направленность на выражение общественного чувства и коллективное творчество. Опираясь на материалы архивных документов, брошюры советских пропагандистов, источники периодической печати из фондов Государственного музея истории религии, фотодокументы, автор предпринимает попытку доказать фактическое заимствование советскими обрядами христианской атрибутики и ее преобразование в революционном контексте. Материалы художественной литературы и публицистической печати позволяют
© Табачник К. К., 2024
поставить вопрос об отношении общества к «красной обрядности». Автор прослеживает результаты атеистической кампании 1920-х гг. и причины отказа советской власти от политики разработки «красных обрядов» как одного из главных средств борьбы с религией среди городского и сельского населения.
ключевые слова: история церкви в СССР, атеизм, антирелигиозная пропаганда, октябрины, советская обрядность, красные обряды, революционная идеология
для цитирования: Табачник К. К. Система гражданских обрядов в антирелигиозной политике советской власти 1920-х годов на Северо-Западе РСФСР // Вестник Свято-Фи-ларетовского института. 2024. Т. 16. Вып. 4 (52). С. 94-113. https://doi.org/10.25803/ 26587599_2024_4_52_94.
K. K. Tabachnik
The System of Civil Rites in the Anti-Religious Policy of the Soviet Government of the 1920s in the North-West of the RSFSR
Ksenia K. Tabachnik, Institute of History of Saint-Petersburg State University, [email protected]
abstract: The article is dedicated to the anti-religious program of "red rites": "The Octobering", "Red Weddings" and "Civil Funerals" in the 1920s. The ideological goal of the ritual-making campaign of the 1920s is revealed. Among the tasks of developing non-religious "red rites", the self-identification of the political elite of the Soviet society and advanced Komsomol youth is noted; elimination of "religious remnants" among the population; consolidation of Soviet society on Marxist-Leninist principles and mobilization of the population to solve urgent political and economic problems. Attention is paid to the specifics of the "red rite" as a special socio-cultural and social phenomenon of the pre-war Soviet society. Among the most important signs of the "red rites" of the family and household cycle, the author highlights their politicized nature, focus on expressing public feeling and the fact of collective creativity in the development of Soviet rituals on the ground. Based on materials from archival documents, pamphlets by Soviet propagandists and major figures of the Bolshevik Party, periodical sources from the funds of the State Museum of the History of Religion, photographic documents, the author attempts to prove the actual borrowing of Christian
attributes and their transformation in a revolutionary way. The issue is raised on the reflection of society's attitude to the "red rite" in fiction and the journalistic press. In addition, the author traces the results of the ritual-making campaign of the 1920s and the reasons for the refusal of the Soviet government from the policy of developing the "red rites" as one of the main means of fighting religion among the urban and rural population.
keywords: History of the church in the USSR, atheism, anti-religious propaganda, the Octobering, Soviet rites, red rites, revolutionary ideology
for citation: Tabachnik K. K. (2024). "The System of Civil Rites in the Anti-Religious Policy of the Soviet Government of the 1920s in the North-West of the RSFSR". The Quarterly Journal of St. Philaret's Institute, v. 16, iss. 4 (52), pp. 94-113. https://doi.org/10.25803/ 26587599_2024_4_52_94.
Введение
В течение двух последних десятилетий внимание исследователей церковно-государственных отношений в СССР все чаще стало обращаться к проблеме становления новой советской идеологии, которая, базируясь на дореволюционном опыте, паттернах марксистско-ленинской доктрины, была призвана изменить представления человека о мире и его роли в нем. Исследования Е. М. Лучшева [Лучшев], С. Л. Фирсова [Фирсов], А. А. Соколовой [Соколова 2013; Соколова 2022], Н. Б. Лебиной [Лебина], О. В. Калюжной [Калюжная], Ф. Б. Шенка [Schenk] отражают новую тенденцию обращения историков к изучению мировоззрения советского общества и анализу советской идеологии сквозь призму квазирелигиозных тенденций, которые обнаруживают себя, несмотря на атеистическую доктрину власти большевиков. Не следует ограничивать функции антирелигиозной пропаганды лишь устранением «религиозных пережитков» из сознания населения. Атеизм был призван консолидировать общество на новых началах и привести к становлению новой «красной» идеологии, которая позволила бы власти консолидировать общество перед лицом испытаний в годы первых «пятилеток» и коллективизации.
Источниковую базу статьи составили архивные документы и фотографические снимки 1917 — начала 1930-х гг., идеологические брошюры, художественные произведения и газетные
статьи, в которых отражены изучаемая практика и отношение к ней населения.
Территориальные рамки исследования охватывают три губернии Северо-Западной (Ленинградской) области: Петроградскую (Ленинградскую), Череповецкую и Новгородскую. Выбор обусловлен рядом причин. Во-первых, в силу того что Петроград (Ленинград) являлся для большевиков городом важного революционно-идеологического значения, проводившиеся советским правительством эксперименты по борьбе с Русской православной церковью коснулись этого города и прилежащих к нему регионов не меньше, чем Москвы. Во-вторых, в результате административно-территориальной реформы 1926-1927 гг. Новгородская и Череповецкая губернии были упразднены и включены в качестве Череповецкого, Новгородского и Боровичского округов в состав Северо-Западной, а затем Ленинградской области. Кроме того, в течение Гражданской войны эти регионы находились в зоне влияния партии большевиков. В результате эти губернии одними из первых испытали на себе проводившийся новой властью курс по искоренению религиозных убеждений из сознания населения.
Хронологические рамки статьи охватывают период с 1923 по 1935 гг. К 1923 г. относится появление теоретических брошюр, в которых обосновывалась необходимость замены религиозных обрядов (в первую очередь христианских) советскими революционными ритуалами. На рубеже 1920-1930-х гг. советская власть отказалась от политики «красной обрядности» как направления антирелигиозной пропаганды, однако, вплоть до 1935 г. в отдельных документах встречаются упоминания о проведении «красных крестин» («октябрин»).
Антирелигиозная пропаганда в 1920-е гг. характеризовалась проведением различных экспериментов, направленных на борьбу с влиянием религиозных структур, прежде всего Русской православной церкви, на общество. Создание «нового человека», свободного от «религиозного дурмана», требовало искоренения старого института церковных традиций. Впервые о замене старой православной обрядности на новые, революционные традиции как об альтернативе прямой атаки на церковь упоминает Л. Д. Троцкий в своем сочинении «Вопросы быта: эпоха культурничества и ее задачи» [Троцкий]. Если большая часть партии придерживалась убеждения в ненужности создания революционной, советской обрядности, то сам Троцкий полагал, что «быту
труднее оторваться от обрядности, чем государству» [Троцкий, 48]. Идеолог выступал противником позиции искоренения любых форм обрядности посредством «лобовой» атаки на народную религиозность.
Троцким были выделены две функции обряда: выражение коллективного чувства и удовлетворение эстетической потребности рабочего украсить и отметить главные вехи в жизни человека: рождение, брак и смерть [Троцкий, 49-51]. В соответствии с тремя христианскими таинствами, сопровождавшими «главные» моменты жизни человека — рождение (крещение), заключение брака (венчание) и смерть (отпевание) 1 — представители местных властей предприняли попытки разработать три советских гражданских обряда, отражающих новую революционную идеологию и призванных вытеснить из сознания населения религиозные воззрения. Такими новыми «красными» обрядами стали «ок-тябрины», «красные свадьбы» и «гражданские похороны».
Практика «красной обрядности» носила экспериментальный характер, так как применявшиеся в годы Гражданской войны административно-репрессивные меры не дали должного результата в борьбе с главным идеологическим противником советской власти — Православной церковью. Впоследствии именно с учетом опыта 1920-х гг. была разработана антирелигиозная кампания Н. С. Хрущева [Жидкова, 408].
С юридической точки зрения в первые годы существования советской власти система семейно-брачных отношений базировалась на трех декретах: «О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния» от 18 декабря 1917 г. [Собрание узаконений, 161-163], «О расторжении брака» от 16 декабря 1917 г. [Собрание узаконений, 150-151] и «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» от 20 января 1918 г. [Собрание узаконений, 286-287]. Однако соблюдение подавляющей частью общества церковных обрядов вопреки официальному запрету на проведение религиозных таинств препятствовало претворению в жизнь доктрины о «новом быте».
В виду отсутствия у местных властей опыта разработки безрелигиозных ритуалов в сценариях всех трех обрядов — «красных крестин», «красных свадеб» и «гражданских похорон» — использовались элементы христианских таинств, преобразованные
1. Согласно современному академическому богословию отпевание (погребение) не является таинством. — Прим. ред.
в атеистическом духе. Так, исполнение «Интернационала», «Марсельезы» и других революционных песен служило безрелигиозной альтернативой церковным песнопениям, а шествие родителей с новорожденным на руках во время «октябрин», молодоженов на «красной свадьбе» являлось аналогом крестному ходу. Рассмотрим каждый из этих обрядов.
Красные крестины («октябрины»)
«Красные крестины» («звездины», «пролетарские крестины», «ок-тябрины») должны были стать безрелигиозным аналогом православного крещения [Табачник 2023a, 125]. Понятие «красные» подчеркивало революционные корни праздника и противопоставляло новую идеологию дореволюционной системе ритуалов.
По утверждению В. И. Брудного, первые «октябрины», были проведены на территории Урала, в г. Надеждинске (Серове) и в Курской губернии [Брудный, 69-70]. При этом, согласно ряду архивных и публицистических источников, сценарий мероприятия, даже с учетом специфических региональных черт, являлся общепринятым, практически унифицированным.
В качестве пояснения следует привести принятое в Тихвинском уезде Череповецкой губернии постановление «О праздниках гражданства. О красных крестинах», в котором детально описаны все этапы «красного ритуала». Шествие родителей с ребенком на руках сопровождалось представителями пионерских и комсомольских организаций. Следует отметить, что пение «Интернационала» открыто сравнивалось современниками с исполнением церковных песнопений [Безбожник, 3]. Взамен церковной атрибутики (икон, кадила) использовались портреты советских вождей, красные звезды [О праздниках]. Церемония завершалась чтением лекции о «новом быте», которую проводил председатель собрания или представитель комсомольской организации в духе чина «оглашения» [Табачник 2023а, 96].
Неотъемлемой составляющей «красных крестин» был обряд наречения новорожденному имени, которое, согласно вышеупомянутому постановлению, должно было соответствовать нормам языка, являться кратким и благозвучным [О праздниках]. Однако Л. Д. Троцкий признавал попытки со стороны советской власти создать самобытные «красные святцы», которые предположительно должны были содержать ряд рекомендуемых имен революционного характера [Троцкий, 49]. Ритуал имянаречения мог
включать и некоторые имена из античной традиции, например, «Спартак» [О праздниках].
Практика называния детей идеологически окрашенными именами не получила повсеместного распространения среди крестьянского населения [Мурин, 45]. Для воспитанных в традиционной среде сельских жителей эти имена не были общепринятыми и казались «неподобающими для деревни». Существовала практика наречения новыми именами взрослых людей, что осуществлялось исключительно на добровольных началах. Современники свидетельствовали, что «самооктябрение» не было популярно и вызывало ироническое отношение [Данилевский, 4]. Данная практика свидетельствует скорее о том, что отдельные представители общества пытались найти себе место в новой действительности, в марксистко-ленинской идеологической картине мира. Попыткой социально адаптироваться к новой идеологии можно объяснить и случаи проведения церемонии «октябрин» накануне годовщин революционных дат, например, смерти В. И. Ленина [Акт] или «Октябрьской революции» [Толмачев, 30].
Пропаганда ценности коллективного единства прослеживается в общественном сборе средств на подарки новорожденному, проводившемся осенью 1923 г. на ленинградском заводе «Красногвардеец» [Отчет].
Сельское население проявляло интерес к необычным формам празднования: в списке наиболее востребованных среди крестьян Ленинградской губернии тем бесед о религии упомянуты «красные обряды» [Хлебцевич, 6].
Ритуал «октябрин» фигурирует как в художественной литературе, так и в сценических постановках второй половины 1920 -х гг., что тоже свидетельствует о повышенном интересе как городского, так и сельского населения к новому атеистическому обряду. В третьем рассказе из цикла сатирических микроочерков «Золотые корреспонденции Ферапонта Ферапонтовича Капорцева» М. А. Булгакова была представлена сцена пролетарских городских «красных крестин» [Булгаков, 23-26]. В поставленной в 1924-1925 гг. на сценах ленинградских клубов пьесе «Ноябрьские октябрины» представлен ряд эпизодов, демонстрирующих процесс «борьбы» общества с голодом и другими бедствиями: «Голодный завод», «Смычка города с деревней», «Изоляция элемента» и т. д. Завершающая сцена «октябрин» представляет «счастливый финал», знаменующий формирование нового общества [Толмачев, 30]. В некоторых
произведениях художественной литературы 1920-х гг. гиперболизируется общественный интерес к обряду «октябрин». Так, выходец из крестьянской среды Р. М. Акульшин описывает в сборнике рассказов, что проводимые в Народном доме октябрины были для жителей «поинтереснее спектакля» [Акульшин, 25].
Факт обращения родителей к безрелигиозному ритуалу «ок-тябрин» практически не фиксировался в статистических документах, что обусловливает утрату сведений о дате исчезновения этой практики [Табачник 2023а, 97]. Однако тот факт, что даже в первой половине 1930-х гг. были единичные случаи проведения «октябрин» с пышными застольями [Октябрины], свидетельствует о размытом характере хронологических рамок исчезновения практики «октябрения» в обществе.
Установлению точной даты прекращения празднования «ок-тябрин» препятствует отсутствие контрольных фиксаций проведения данного обряда на территории Петроградской (Ленинградской), Новгородской и Череповецкой губерний. Однако, согласно оценкам некоторых советских исследователей, с 1925 г. родители новорожденных предпочитали стандартную регистрацию ребенка в органах ЗАГСа [Лебина, 225]. К концу 1920-х гг. о внедрении обряда «красных крестин» говорится в прошедшем времени, как об одном из пройденных этапов антирелигиозной пропаганды [Данилевский, 6].
Есть основания утверждать, что «октябрины» не стали полноценной альтернативой православному крещению по причине незаинтересованности местных властей в закреплении обряда в общественной практике. «Красные крестины», как и другие гражданские обряды, в 1920-е гг. оставались прерогативой революционно настроенной молодежи или партийных работников, для которых участие в ритуале служило не только способом заявить свою политическую позицию и упрочить свое социально-общественное положение, но и выразить свою солидарность с «прогрессивной» частью граждан. В одной из методических брошюр по организации праздников, издававшихся в Москве и Ленинграде в конце 1920-х гг., автор заявляет, что «октябрины» являлись «одной из многочисленных иллюстраций искусственного внедрения нового обряда, из чисто модных побуждений» [Данилевский, 5]. Однако данный факт не исключает проявления живого интереса общества, особенно сельского населения, к «диковинным» для них «красным» обрядам.
«Красные свадьбы»
«Красная свадьба», как и «красные крестины», несла антирелигиозную и пропагандистскую функции, являлась сугубо политизированным действом. Свадебная церемония также могла проводиться в дни «революционных дат» [Протокол], что отражало стремление советской власти утвердить новую идеологию в брачном ритуале. В протоколе о проведении кампании празднования седьмой годовщины Октябрьской революции в Бегуницкой волости Троцкого уезда Ленинградской области среди мероприятий идеологического значения отмечалась организация «красной свадьбы» [Протокол].
При сопоставлении сценария «красной свадьбы» с порядком проведения «октябрин» прослеживается определенное сходство, например, — кольцевая композиция обоих мероприятий. «Красная свадьба» начиналась и оканчивалась хоровым пением «Интернационала», «Смело товарищи в ногу» и т. д. [Данилевский, 13].
Как и в случае «красных крестин», устойчивым признаком нового советского свадебного ритуала стало обязательное выступление партийных работников с докладами о вопросах «старого и нового быта» [Данилевский, 19]. В ритуале «красной свадьбы» прослеживается тенденция к замене индивидуального переживания психологически-эмоционального опыта публичной трансляцией идеологии новой власти. Индивидуальное семейное событие приобретало черты общественно-идеологического действа, глубоко политизированного, что, в сочетании с отсутствием должного опыта разработки мероприятий подобного рода у местных структур, приводило к кризису этого обряда.
Первоначальный общественный энтузиазм, наблюдавшийся по отношению к «красной свадьбе», предположительно был связан со стремлением некоторых представителей «прогрессивной» части населения стать участниками социально-бытового эксперимента новой власти и адаптироваться к новым реалиям. Эта тенденция отражает конфликт молодежи со старшим поколением, родившимся в иных социально-политических условиях и, по словам исследователя В. А. Козлова, «не готового к восприятию нового и передового по широте своих взглядов опыта». При этом в сельских условиях «красная свадьба» оставалась достаточно редким явлением [Козлов, 154].
В последующие годы прослеживается усиление критики «красной свадьбы» как одного из обрядов комплекса антирелигиозных семейных обрядов 1920-х гг. в целом. Так, в комсомольских песен-
никах 1920-х гг. этот обряд представлен в сугубо отрицательном и даже комическом контексте [Поставничев, 62]. Аналогичная трактовка ритуала прослеживается в сатирической комедии В. В. Маяковского «Клоп», написанной в 1928 г. [Маяковский]. «Красное трудовое бракосочетание» Ивана Присыпкина и Эльзевиры Давидовны представлено автором как иллюстрация мещанского дур-новкусия, проявлявшегося у определенной категории населения в период НЭПа в виде стремления к «красивой жизни». В. В. Маяковским карикатурно обрисовываются сцены покупки продуктов к праздничному столу, выбора брюк для жениха и т. д. В отдельных диалогах персонажей — обсуждение свадебного «кортэжа» (с намеренным искажением иностранного понятия), выбор алкоголя к празднику — угадываются иронические отголоски теории бытовой аскезы, которую власти пропагандировали в 1920-е гг. «Человек с крупными запросами» [Маяковский, 455], как именует себя главный герой пьесы Иван Присыпкин, отражает определенную тенденцию празднования торжественных семейных событий, проявившуюся у представителей новой прослойки общества с высоким уровнем достатка: «Он — победивший класс, и он сметает все на своем пути, как лава» [Маяковский, 455].
Недостаточное соответствие красно-брачного заседания функции «выражения чувства» приводит к попыткам новобрачных восполнить недостаток торжественности путем устроения гипертрофированных застолий. На основании статистических данных Троцкий отмечал, что в некоторых случаях сумма долга молодой семьи за организацию праздничного стола составляла 800-900 рублей [Троцкий, 95]. Учитывая, что далеко не каждая семейная пара могла себе позволить занять такую крупную денежную сумму, можно констатировать, что скорый спад интереса к «красной свадьбе» казался современникам предопределенным [Вересаев, 285-286].
Другим способом восполнения эмоциональной недостаточности «красной свадьбы» стало сочетание гражданской регистрации и венчания [Лебина, 220]. По оценкам некоторых исследователей, в середине 1920-х гг. число верующих в Ленинграде и прилежащих к нему территориях оставалось достаточно высоким [Тульцева, 45].
Венчание в церкви наказывалось местными властями и влекло за собой публичное осуждение на партийном суде с последующим исключением из партии [Заявление Скрипчука. Л. 10-12, 19]. Однако нарушители могли «реабилитироваться», подав соот-
ветствующее самообличающее заявление членам Губкома, и по постановлению партийного суда оказаться зачисленными на 1-3 месяца кандидатами при коллективе коммунистов-работников Губисполкома [Заявление Скрипчука. Л. 19]. Возможность вторичного вступления в партию человека, участвовавшего в религиозных обрядах, наглядно демонстрировала снисходительное отношение власти к сохранению религиозных обрядов на местах, имевшее место в первой половине 1920-х гг. наряду с публичным осуждением религии.
Согласно брачно-семейному кодексу 1926 г., регистрации брака придавался частный характер [Кодекс законов]. Согласно одной из фотографий сельской свадьбы 1936 г., в 1930-е гг. бракосочетание не сопровождалось красочным, художественно-оформленным ритуалом и представляло собой стандартизированную гражданскую процедуру [Колхозная свадьба]. При этом сохранялась традиция вручения новобрачным подарков с политическим подтекстом, например, экземпляров коммунистической литературы или предметов домашнего обихода [Колхозная свадьба]. В целом попытки создать художественно-оформленный, безрелигиозный, революционно-окрашенный обряд «красной свадьбы» не привели к ожидаемому результату.
Гражданские похороны
Политика советской власти по искоренению обряда отпевания может рассматриваться с разных сторон. С юридической точки зрения, констатация факта смерти выходит из круга полномочий церкви. Властью был принят декрет «О кладбищах и похоронах», закрепивший функцию благоустройства кладбищ и организации похоронной церемонии за местными советами депутатов [Собрание узаконений, 1275-1276].
Другая сторона вопроса о советской похоронной традиции связана с борьбой с чином отпевания. «Гражданские похороны» — обряд, отражающий стремление советской власти разработать концепцию нового отношения человека к смерти. «Освобождение» населения от религиозных убеждений должно было сопровождаться искоренением веры в загробную жизнь. Согласно коммунистической идеологии, у представителей общества, потерявших родственников, должна была исчезнуть надежда на переход души близкого человека в другую жизнь. Идеологи советской власти, стремясь заполнить лакуну, разрабатывают новую
похоронную атрибутику: алые знамена, приобретающие особое символическое значение, оркестр, исполнявший революционные песни во время торжественных шествий [Троцкий, 92].
Наглядным примером искусственной сакрализации «гражданских похорон» может послужить церемония захоронения «жертв революции» на Марсовом поле, проведенная в марте 1917 г. Красная ткань, использованная при обивке гробов, символизировала кровь пострадавших за революционные идеи [Табачник 2023б, 126-127]. Оркестровая музыка и ружейные залпы подчеркивали торжественность момента и были призваны заменить церковный колокольный звон [Докшин]. На начальном этапе образования революционной обрядности религиозные мотивы сплетались с новыми обрядовыми практиками. Так, на некоторых фотографиях траурной церемонии присутствовал священнослужитель [Панихида; Траурная], что означало сохранение обряда отпевания по православно-христианским канонам. Лозунги на алой ткани отражали жертвенность участников февральских революционных событий: «Вы жертвою пали», «Новая жертва новой власти» и т. д. [Похороны жертв]. Этот случай может служить примером сакрализации обществом революционных идей и личностей, признанных «борцами» за новые идеи.
Основание на Марсовом поле первого в стране революционного некрополя, продолжение захоронений на нем вплоть до 1933 г. [Соколова 2022, 96] означало стремление советской власти закрепить институт революционной сакрализации как оплот новой идеологии, доказательство неоспоримой «справедливости» нового режима. Ежегодное поминовение «жертв Февраля» у памятника «Борцам революции» продолжалось в течение всего советского периода. Распространенной практикой даже в поздние советские годы являлось посещение мемориала молодоженами в день свадьбы [Молодожены].
Стихийный характер преобразования похоронного обряда обратился в форсированную, организованную кампанию по борьбе с «религиозными пережитками» в погребальной практике сразу после Октябрьского переворота. На официальном уровне революционная атрибутика применялась во время траурной церемонии по жертвам Кронштадтского мятежа в 1921 г.: несение красных знамен, исполнение оркестром «Марсельезы» и «Интернационала» [Телефонограмма].
Несмотря на юридическое оформление похоронной практики, местные партийные структуры не получили указаний по органи-
зации обрядовой стороны захоронения умерших [Соколова 2022, 119]. В результате важную роль стало играть коллективное творчество [Троцкий, 92], что проявлялось в расширении комплекса похоронных атрибутов и превращении гражданских похорон в подобие театрального действа. Эта тенденция проявлялась в большей степени за пределами городов, так как в сельской местности сохранялся высокий уровень религиозности: антирелигиозная пропаганда в данных условиях носила более форсированный характер. Кроме того, эта особенность, с нашей точки зрения, соответствовала партийной линии, согласно которой деревня признавалась отстающей от города, требовала немедленного решения проблемы безграмотности населения и экономического развития сельских территорий и т. д.
Гражданская панихида, имевшая идеологически-просветительский характер, включала произнесение торжественных слов при погребении умершего и несение караула. Показательным является пример погребения малолетнего сына сельского учителя в Васильковской волости Череповецкой губернии. Во время погребения использовался классический сценарий «гражданских похорон» [Заявление]. За гробом, окрашенным в красный цвет, шел, выстроившись в ряды, отряд пионеров. Два пионера первой шеренги несли в руках красный флаг, окаймленный черной лентой. Вынос гробика из избы сопровождался ружейным залпом, после чего процессия с пением похоронного марша направилась к кладбищу. Речь партийного лица окончилась произнесением присутствующими клятв верности «ленинским заветам» и новым ружейным залпом [Заявление]. Выбранная представителем партии тема погребальной речи «о новой обрядности», необходимости реконструирования быта в деревне отражает общую черту трех безрелигиозных семейных обрядов — их политическую ангажированность.
Для ленинградцев особое символическое значение имело погребение В. И. Ленина. В воспоминаниях очевидцев о церемонии на Красной площади содержится описание масштабной траурной процессии [Траурный день]. Шествие сопровождалось несением «тысяч знамен», «грохотом пушек», «рыданием оркестров». По небу кружились аэропланы красного цвета, имевшего согласно марксистско-ленинской идеологии особое, сакральное значение. В том же месяце по всей стране были проведены гражданские панихиды в память о вожде [Траурный день]. В январе 1924 г. состоялась масштабная гражданская панихида в Зимнем
театре [О срыве крестин]. Учитывая повсеместное распространение кинофильмов о похоронах Ленина, местные власти были хорошо осведомлены о «совершенном варианте» организации гражданской панихиды по марксистско-ленинскому образцу.
Использовавшиеся во время похорон Ленина паттерны не могли быть заимствованы рядовыми представителями общества, но некоторые из этих практик и атрибутов (массовое шествие, траурные колесницы, красные знамена и лозунги) были использованы во время траурных церемоний захоронения крупнейших деятелей партии: М. В. Фрунзе, Г. К. Орджоникидзе, С. М. Кирова [Ворошилов, Зиновьев и др.; Ворошилов, Рыков и др.; Похороны Фрунзе; Кодекс законов].
По воспоминаниям современников, например, писателя В. В. Вересаева, характерная для гражданских похорон революционная атрибутика использовалась во время церемоний погребения лиц, имевших высокий социальный статус, высокопоставленных представителей партии [Вересаев, 280]. Л. Д. Троцкий, опросивший группу городских и сельских агитаторов, пришел к заключению, что существовала тенденция копирования среднестатистическим рабочим или крестьянином практик захоронения «выдающихся товарищей» [Троцкий, 91].
А. А. Соколова полагает, что гражданские похороны, сопровождавшиеся всем спектром революционной атрибутики, являлись актом политической идентификации достаточно узкого круга представителей советского общества — комсомольцев, деятелей партии, пионеров, которые задавали общий пример [Соколова 2022, 138]. Причину этого мы видим не только в приверженности значительной доли населения православному вероисповеданию. Определенное значение имели финансовые трудности, с которыми столкнулось население страны в послереволюционные годы и в период проведения сталинского курса индустриализации.
Несомненным является тот факт, что в обществе новые погребальные практики вызвали живой интерес. В одном из номеров газеты «Смена» встречается описание похорон одного из рабочих, на которые явились не только сослуживцы усопшего, но и жители близлежащих сел [Смена, 2]. Тенденциозностью характеризуются слова автора заметки, утверждавшего, что в течение всей траурной речи партийного деятеля все слушали с напряженным вниманием. Новый погребальный обряд выполнял не только функцию антирелигиозной пропаганды, но и отражал публичный отказ семьи умершего от религиозного обряда [Schenk, 216].
Пропаганда новых «красных обрядов» сопровождалась наказанием виновников срыва церемонии. Степень карательных мер находилась в прямой зависимости от статуса виновного. Показательным является случай проведения православной панихиды в день похорон заведующего хозяйством Высшей артиллерийской школы командного состава в г. Луга [Донесение. Л. 45-45 об.]. Случай организации похорон заведующего хозяйством с соблюдением религиозных обрядов привел к длительному расследованию со стороны местного командного состава и членов бюро Лужского уездного комитета [Донесение. Л. 49-50].
Некоторые элементы оформления советской погребальной церемонии, например, красные звезды или венки, сохранят свое значение на протяжении всего периода существования Советского Союза, утратив в некоторой степени свой идеологический пафос [Табачник 2023б, 128].
Заключение
Таким образом, попытки построения нового быта и устранение возможности контроля духовенством заключения актов гражданского состояния сопровождались кампанией по разработке и распространению безрелигиозных семейно-бытовых обрядов как в сельской, так и в городской среде. Данный курс соответствовал атеистической направленности официально установившейся на территории страны идеологии. Новые ритуалы: «октябрины», «красные свадьбы» и «гражданские похороны», — получили распространение в малочисленных группах населения (среди комсомольской молодежи, представителей партийной элиты и некоторых граждан, испытывавших энтузиазм по отношению к новой безрелигиозной идеологии). Однако эти гражданские обряды не укоренились в общественной практике населения.
На рубеже 1920-1930-х гг. наблюдался отказ представителей советской власти от практики ведения борьбы с религиозными воззрениями путем разработки альтернативных христианским таинствам идеологически-сакрализованных советских обрядов. Главная причина изменения методики борьбы с религиозными воззрениями в Петроградской (Ленинградской), Череповецкой и Новгородской губерниях и на других территориях Советского Союза заключалась в осознании руководителями партии недостаточной эффективности курса по созданию альтернативных христианским таинствам ритуальных практик.
Источники
1. Акт = Акт о «Красных Октябринах» // Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга. Ф. 86. Оп. 1. Д. 34. Л. 2.
2. Акульшин = Акульшин Р. М. О чем шепчет деревня. Рассказы. Москва : Московский рабочий, 1925. 128 с.
3. Безбожник = [Без авт.]. [Без назв.] // Безбожник. 1924. 11 мая. С. 3.
4. Булгаков = Булгаков М. А. Рассказы. Ленинград : Юмористическая библиотека журнала «Смехач», 1926. 58 с.
5. Ворошилов, Зиновьев и др. = К. Е. Ворошилов, /Г. Зиновьев/, /Каменев/, Ем. Ярославский, С. М. Буденный, П. И. Баранов, В. В. Куйбышев, А. И. Егоров, Рудзутак и др. на похоронах М. В. Фрунзе. Москва, 1925 г. // Российский государственный архив кинофотодокументов. № В-264.
6. Ворошилов, Рыков и др. = К. Е. Ворошилов, /Рыков/, /Г. Зиновьев/,
И. С. Уншлихт, А. С. Енукидзе, /Каменев/, В. В. Куйбышев и др. несут гроб с телом М. В. Фрунзе по пл. Революции. Москва, 1925 г. // Российский государственный архив кинофотодокументов. № В-263.
7. Данилевский = Данилевский М. Ф. Праздники общественного быта. Торжественное заседание, октябрины, годовщины. Организация, методика, практика. Москва ; Ленинград : Долой неграмотность, 1927. 63 с.
8. Докшин = Докшин В. Воспоминания о похоронах жертв революции на Марсовом поле в марте 1917 г., о введении красногвардейской повинности, о героическом подвиге шофера красногвардейского броневика в /1917/
и анкета бывшего участника гражданской войны и Октябрьской революции // Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга. Ф. 4000. Оп. 5. Д. 1317. Л. 2-3 об.
9. Донесение = Донесение в Лужский Уком РКП(б) // Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга. Ф. 1515. Оп. 1. Д. 379. Л. 45-50.
10. Заявление = Заявление в Васильковский Волком РЛКСМ // Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 177. Л. 18-18 об.
11. Заявление Скрипчука = Заявление тов. Скрипчука по поводу исключения его из партии за венчание в церкви // Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга. Ф. 16. Оп. 1. Ч. 1. Д. 36. Л. 10-19.
12. Кодекс законов = Кодекс законов о браке, семье и опеке // II сессия Всероссийского центрального исполнительного комитета XII созыва. Москва : ВЦИК, 1926. С. 124-144.
13. Колхозная свадьба = Колхозная свадьба [место не указ.], 1936 г. // Российский государственный архив кинофотодокументов. № 0-24455.
14. Маяковский = Маяковский В. В. Клоп (Феерическая комедия) // Он же. Сочинения в одном томе. Москва : ОГИЗ, 1941. С. 452-474.
15. Молодожены = Молодожены и др. у могилы Неизвестного солдата в Александровском саду, Москва, 1980 г. // Российский государственный архив кинофотодокументов. № 0-388950.
16. Мурин = Мурин В. А. Быт и нравы деревенской молодежи. Москва : Новая Москва, 1926. 158 с.
17. Октябрины = Октябрины в колхозе «Красная звезда», 1932-1933 гг. // Российский государственный архив кинофотодокументов. № 07087.
18. О праздниках = О праздниках гражданства. О красных крестинах (звездинах) // Центральный государственный архив историко-политиче-ских документов Санкт-Петербурга. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 67. Л. 44-44 об.
19. О срыве крестин = О срыве т. Кирилловым проведения красных крестин в субботу, 19/1-24 г. // Центральный государственный архив исто-рико-политических документов Санкт-Петербурга. Ф. 1515. Оп. 1. Д. 375. Л. 9-9 об.
20. Отчет = Отчет о приходе и расходе денежных сумм бюро коллектива РКП (б) за 1923 г. // Центральный государственный архив историко-поли-тических документов Санкт-Петербурга. Ф. 265. Оп. 1. Д. 26. Л. 6.
21. Панихида = Панихида у могил жертв Революции на Марсовом поле. Петроград, 23.03.1917 г. // Российский государственный архив кинофотодокументов. № 4-19788.
22. Поставничев = Поставничев К. Г. Песенник революционных, антирелигиозных, комсомольских и украинских песен. Москва : Новая Москва, 1924. 74 с.
23. Похороны жертв = Похороны жертв Февральской революции; траурная процессия на Невском проспекте. Петроград, 23.03.1917 г. // Российский государственный архив кинофотодокументов. № 6-125.
24. Похороны Фрунзе = Похороны М. В. Фрунзе. Похоронная процессия проходит по площади Революции. Москва, 1925 г. // Российский государственный архив кинофотодокументов. № В-3430.
25. Протокол = Протокол Совещания докладчиков Анитотдела Троцкого Укома от 10/Х1-24 г. обслуживавших волости уезда в кампанию 7-ой годовщины Октября // Центральный государственный архив историко-полити-ческих документов Санкт-Петербурга. Ф. 16. Оп. 1. Д. 9770. Л. 33.
26. Смена = [Без авт.]. [Без назв.]. Смена. 1923. 22 апреля. С. 2.
27. Собрание узаконений = Собрание узаконений и распоряжений правительства за 1917-1918. Москва : Изд-во Управления делами СовНаркКома СССР, 1942. 1483 с.
28. Телефонограмма = Телефонограмма (апрель 1921 г.) // Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга. Ф. 1817. Оп. 1. Д. 2224. Л. 7, 15.
29. Толмачев = Толмачев Д. Г. Ноябрьские октябрины. Инсценировка. Ленинград : Изд-во Книжного Сектора ГУБОНО и Худож. часть Губполит-просвета, 1924. 32 с.
30. Траурная = Траурная панихида во время похорон жертв Февральской революции. Петроград, 23.03.1917 г. // Российский государственный архив кинофотодокументов. № 5-8843.
31. Траурный день = Траурный день // Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга. Ф. 4000. Оп. 5. Д. 3542. Л. 1.
32. Троцкий = Троцкий Л. Д. Вопросы быта: эпоха культурничества и ее задачи. Москва : Красная Новь, 1923. 167 с.
33. Хлебцевич = Хлебцевич Е. И. Массовый читатель и антирелигиозная пропаганда: опыт изучения читательских интересов и формы и методы антирелигиозной пропаганды и руководства чтением. Москва ; Ленинград : Гос. изд-во, 1928. 181 с.
Литература / References
1. Брудный = Брудный В. И. Обряды вчера и сегодня. Москва : Наука, 1968. 200 с.
Brudny V. I. (1968). Rites of yesterday and today. Moscow : Nauka (in Russian).
2. Вересаев = Вересаев В. В. Об обрядах старых и новых. Еще раз об обрядах // Вопросы научного атеизма. Вып. 34. Москва : Мысль, 1986. С. 271297.
Veresaev V. V. (1986). "About the rituals of the old and new. Once again about rituals", in Questions of scientific atheism. Moscow : Mysl, iss. 34, pp. 271-297 (in Russian).
3. Жидкова = Жидкова Е. Советская гражданская обрядность как альтернатива религиозной // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. 2012. № 3-4 (30). С. 408-429.
Zhidkova E. (2012). "The introduction of new civil holidays and rituals in the 1950s and 60s". State, religion, Church in Russia and abroad, n. 3-4 (30). pp. 408-429 (in Russian).
4. Калюжная = Калюжная О. В. Антирелигиозная политика в 1918-1925 гг. во Владимирской губернии: по материалам периодической печати: Дис. ... канд. ист. наук. Владимир, 2018. 211 с.
Kalyuzhnaya O. V. (2018). Antireligious policy in 1918-1925 in the Vladimir province: based on the materials of the periodical press: Diss. ... Cand. Sci. (History). Vladimir (in Russian).
5. Козлов = Козлов В. А. Культурная революция и крестьянство. 19211927 гг. Москва : Наука, 1983. 215 с.
Kozlov V. A. (1983). The Cultural Revolution and the peasantry. 1921-1927. Moscow : Nauka (in Russian).
6. Лебина = Лебина Н. Б. Черно-белая красная свадьба // Теория моды : Одежда, тело, культура. 2014. № 32. С. 213-232.
Lebina N. B. (2014). "Black and white red wedding". Fashion Theory: Clothes, Body, Culture, n. 32, pp. 213-232 (in Russian).
7. Лучшев = Лучшев Е. М. Антирелигиозная пропаганда в СССР: 19171941 гг. Санкт-Петербург : ГМИР, 2016. 364 с.
Lutshev E. M. (2016). Antireligious propaganda in the USSR: 1917-1941. St. Petersburg : GMIR (in Russian).
8. Соколова 2013 = Соколова А. Д. «Нельзя, нельзя новых людей хоронить по-старому!» Эволюция похоронного обряда в Советской России // Отечественные записки. 2013. № 5. С. 191-208.
Sokolova A. D. (2013). "'New people should not be buried in the old way!' The evolution of the funeral rite in Soviet Russia". Otechestvennye Zapiski, n. 5. pp. 191-208 (in Russian).
9. Соколова 2022 = Соколова А. Д. Новому человеку — новая смерть? Похоронная культура раннего СССР. Москва : Новое литературное обозрение,
2022. 456 с.
Sokolova A. D. (2022). New Death for a New Man? Funeral Culture of the Early USSR. Moscow : New Literary Review (in Russian).
10. Табачник 2023а = Табачник К. К. Ритуал «красных крестин» в контексте развития теории о советской обрядности в 1920-е гг. // Ноябрьские чтения — 2022 : Сборник статей по итогам XIII Всероссийской конференции студентов, аспирантов и молодых ученых. Санкт-Петербург, 18-20 ноября 2022 г. / Отв. ред. Д. А. Харина. Санкт-Петербург : Скифия-принт,
2023. С. 94-100.
Tabachnik K. K. (2023). "The ritual of the 'red christening' in the context of the development of the theory of Soviet ritual in the 1920s", in D. A. Kharina (ed.). November Readings — 2022: Collection of articles based on the results of the XIII All-Russian Conference of Students, Postgraduate Students and Young Scientists. St. Petersburg, November 18-20, 2022. St. Petersburg : Skifia-Print, pp. 94-100 (in Russian).
11. Табачник 2023б = Табачник К. К. Политика советской власти по реформированию похоронного обряда в 1920-е гг. // Актуальные вопросы церковной науки. 2023. № 1. С. 125-128.
Tabachnik K. K. (2023). The policy of the Soviet government on reforming the funeral rite in the 1920s. Topical issues of church science, n. 1. pp. 125128 (in Russian).
12. Тульцева = Тульцева Л. А. Комсомольские, антирелигиозные // Наука и религия. 1978. № 10. С. 44-45.
Tultseva L. A. (1978). "Komsomol, anti-religious". Science and religion, n. 10. pp. 44-45 (in Russian).
13. Фирсов = Фирсов С. Л. Власть и огонь. Церковь и советское государство: 1918 — начало 1940-х гг. : Очерки истории. Москва : Православный Свято-Тихоновский гуманитарный ун-т, 2014. 470 с.
Firsov S. L. (2014). Power and Fire. The Church and the Soviet State: 1918 — early 1940s: Essays on History. Moscow : Orthodox St. Tikhon Humanitarian University (in Russian).
14. Schenk = Schenk F. B. (2012). "In Search of a New Pantheon: Personality Cults in Early Soviet Russia", in D. Schonpflug, M. S. Wessel (eds.). Redefining the Sacred Religion in the French and Russian Revolutions. Frankfurt am Main : Peter Lang, pp. 211-226.
Информация об авторе
К. К. Табачник, магистрант Института истории Санкт-Петербургского государственного университета.
Information about the author
K. K. Tabachnik, master's student Institute of History of Saint-Petersburg State University.
Поступила в редакцию / Received 20.03.2024 Поступила после рецензирования / Revised 02.07.2024 Принята к публикации / Accepted 05.07.2024
