CC BY
44
ПРОБЛЕМЫ РУСИСТИКИ
Г.С. ДУРКИНА (Волгоград)
синтагматический аспект художественного текста
(на примере классической и современной русской литературы)
Наблюдение за динамикой синтагматики русского художественного текста на примере романов XIX в. и современного русского художественного текста приводит к выводам о том, что классический русский прозаический текст строится линейно; современный русский художественный текст в качестве основного вида текстообразующей связи использует тематический повтор.
Ключевые слова: художественный текст, категория последовательности, синтагматические отношения, динамика синтагматики русского художественного текста, тематический повтор.
Современную лингвистику характеризуют коммуникативный, деятельностный подходы, интерес к речи, тексту, дискурсу. Лингвистика текста рассматривает строение и деривацию текста, текстовые категории [1; 2; 5; 6; 7; 9; 10; 13]. Тем не менее текстовая синтагматика остается недостаточно исследованной областью лингвистики, особенно в своем динамическом аспекте (средства текстовой связности в русских классических произведениях и в современном русском художественном тексте).
Некоторые лингвисты вообще предлагают выделять последовательность предъявления читателю информации как основную и единственную категорию текста, понимая под ней «обобщенное значение линейности, выражаемое в русском языке местоимениями определенных категорий, сочинительными союзами и соотносительными словами, измененным порядком слов, неполнотой предложения» [4, с. 23-30]. С помощью этой категории можно описать:
- синтагматические отношения между предложениями, составляющими группу;
- синтагматические отношения между одиночными предложениями и группами предложений;
- парадигматические отношения между возможными вариантами предложений (Там же).
Рассмотрим динамику синтагматики классического русского художественного текста на примере романов XIX в. ( «Рудин» и «Дворянское гнездо» И.С. Тургенева, «Обломов» И.А. Гончарова) и современного текста (романы Л. Улицкой «Медея и ее дети» и В. Пелевина «Жизнь насекомых»).
Главы классического прозаического русского художественного текста связываются последовательно. Например, II глава романа И.С. Тургенева «Рудин»заканчивается словами: «Дмитрий Николаевич Рудин, - доложил лакей» [11, с. 24]. III глава открывается так: Вошел человек лет тридцати пяти, высокого роста, несколько сутуловатый, курчавый, смуглый, с лицом неправильным, но выразительным и умным, с жидким блеском в быстрых темно-синих глазах, с прямым широким носом и красиво очерченными губами. Платье на нем было не ново и узко, словно он из него вырос (Там же). То же самое встречаем в конце IV главы: И Дарья Михайловна протянула Рудину руку. Он сперва пожал ее, потом поднес к губам и вышел в залу, а из залы на террасу. На террасе он встретил Наталью (Там же, с. 43). V глава начинается следующими словами: Дочь Дарьи Михайловны, Наталья Алексеевна, с первого взгляда могла не понравиться. Она еще не успела развиться, была худа, смугла, держалась немного сутуловато. Но черты ее лица были красивы и правильны, хотя слишком велики для семнадцатилетней девушки (Там же).
I глава романа «Дворянское гнездо» заканчивается так: - «Сергей Петрович Геде-оновский! - пропищал краснощекий казачок, выскочив из-за двери», а II глава начинается предложением Вошел человек высокого роста, в опрятном сюртуке, коротеньких панталонах, серых замшевых перчатках и двух галстуках - одном черном сверху, другом белом снизу (Там же, с. 126). В этой же главе мы узнаем, что верхом едет Владимир Николае-
© Дуркина Г.С., 2011
вич. В III главе состоялся диалог между ним и Марьей Дмитриевной Калитиной, а в IV главе мы знакомимся с Владимиром Николаевичем Паншиным. Далее, в IV главе появляется Христофор Федорыч Лемм, а V глава посвящена этому герою, и мы узнаем, что Христофор Теодор Готлиб Лемм родился в 1786 году, в королевстве Саксонском, в городе Хемнице, от бедных музыкантов [11, с. 135].
Подобное построение глав мы наблюдаем в романе И.А. Г ончарова «Обломов». I глава первой части заканчивается словами: «Неизвестно, долго ли бы еще пробыл он в этой нерешительности, но в передней раздался звонок.
- Уж кто-то и пришел! - сказал Обломов, кутаясь в халат. - А я еще не вставал - срам да и только! Кто бы это так рано?
И он, лежа, с любопытством глядел на двери» [3, с. 15]. Из II главы читатель узнает, что пришел Волков. Глава заканчивается тем, что раздался отчаянный звонок в передней, так что Обломов с Алексеевым вздрогнули, а Захар мгновенно прыгнул с лежанки (Там же, с. 36). III глава открывается описанием нового посетителя Обломова - Михея Андреевича Тарантьева.
Автор говорит о последовательно развивающихся событиях: Сон остановил медленный и ленивый поток его мыслей и мгновенно перенес его в другую эпоху, к другим людям, в другое место, куда перенесемся за ним и мы с читателем в следующей главе (Там же, с. 98). Часть первая заканчивается появлением у Обломова Штольца, а начало второй части романа посвящено описанию жизни Андрея Ивановича. IV - V главы второй части связаны повторяющейся фразой-рефреном. В IV главе штольц говорит Обломову, что увезет его за границу. Илья Ильич противится. Мы читаем: «Обломовщина, обломовщина! - сказал Штольц, смеясь, потом взял свечку, пожелал Обломову покойной ночи и пошел спать. -теперь или никогда (здесь и далее выделено нами. - Г.Д. ) - помни! - прибавил он, обернувшись к Обломову и затворяя за собой дверь» (Там же, с. 188). V глава начинается этими же словами: «теперь или никогда!» - явились Обломову грозные слова, лишь только он проснулся утром (Там же, с. 189). Этот же концептуально-смысловой рефрен возникает в XI главе: Обломов дома нашел еще письмо от Штольца, которое начиналось и кончалось словами «теперь или никогда!», потом было исполнено упреков в неподвижности, потом приглашение приехать непременно в Швейцарию, куда собирался Штольц, и, наконец, в Италию (Там же, с. 271).
В современном русском художественном тексте также имеются предложения-«скрепы», которые соединяют главы романа в единое целое, однако связь глав при их помощи базируется на более сложных ассоциативных полях. Так, в конце 8-й главы романа Л. Улиц-кой «Медея и ее дети» читаем: Вошла Маша, в куртке поверх ночной рубашки, с воспаленнорозовым лицом в мелкой точечной сыпи.
- Машка! Что с тобой? - ахнула Ника.
Маша жадно пила из кружки и, допив,
странно сказала:
- А ведро-то полное... Аллергия у меня.
- Не краснуха ли? - встревожилась Медея.
- Откуда ей? Сегодня к вечеру пройдет, -улыбнулась Маша. - Ночь была ужасная. Жар, озноб. А теперь уже все [12, с. 100].
В начале этой же главы автор вводит в повествование сон Маши: Покуда ее тряс озноб и мучила жажда, ей снился один и тот же все повторяющийся сон, как будто она встает с постели, идет на кухню и пытается зачерпнуть из ведра, в котором воды на самом дне, и кружка только шкрябает по жести, а вода не набирается... Одновременно с этим сами собой складывались какие-то неструганые строчки, в которых был берег, горячее солнце и неопределенное ожидание, смешанное с реальной жаждой (Там же, с. 104).
Лексема ведро соединяет сон героини и реальность. Только познакомившись с эпизодом сна, читатель способен понять странные слова Маши А ведро-то полное... При этом важным в романе является мотив совпадения, случайности.
Л. Улицкая уделяет в романе особое внимание и неким знакам «породы», которая проявляется во внешнем облике потомков семьи Синоп-ли: рыжие волосы и укороченный мизинец. Не зря Медея, приехав в гости к брату Федору, замечает: тихий белобрысый приемыш Шурик был, как ни странно, по всем приметам свой, сино-плинский: хотя его пушистые, легкие волосы не имели ни малейшего оттенка семейной ржавчины, густо-рыжие веснушки усыпали его узкое, белокожее лицо, а главное - это Медея не сразу заметила, а заметив, изумилась, - мизинец был короткий, едва доставал до конца первой фаланги безымянного (Там же, с. 168). Ее наблюдения подтверждает брат Федор:
«...Как тебе мой младший? Узнала нашу кровь?
Спросил по-гречески, и эта самая их общая кровь, разведенная в мальчике с чьей-то чужой, ударила Медее в лицо, и она еще ниже склонила голову:
- Узнала. И палец... » [12, с. 172].
Так, семы ‘знакомство’, ‘помощь’, ‘родной’, ‘порода’, ‘память’ ‘связь’ не только осуществляют семантическую связность - когерентность, но играют одновременно и роль подтекста - пунктирного, дистантного повтора, несущего идею текста [13, с. 93]. Кроме того, данные отрывки текста объединены тематическим повтором.
Другой современный текст, который привлек наше внимание в семантикосинтагматическом аспекте, - это роман В. Пелевина «Жизнь насекомых». Своеобразие композиции этого произведения проявляется в том, как описывает В. Пелевин жизнь насекомых: автор переплетает главы таким образом, что не сразу понятно, о ком идет речь. В. Пелевин также использует предложения-«скрепы» для того, чтобы соединить истории в целое произведение, однако при этом действуют принципы конверсивности и тождества до предела аппликации, когда субъект одной главы становится объектом своего действия в другой, насекомые подобны людям, а люди - насекомым.
Так, в девятой главе ведется рассказ о клопах-наркоманах Максиме и Никите, которые курят так называемый «косяк». Они увидели в высушенной конопле несколько клопов. Никита объясняет другу, что они есть практически в каждом косяке и когда куришь, то при этом клопы трещат. Сами Никита и Максим скрываются от милиции, которая может их задержать, и поэтому прячутся в трубе: И вдруг в трубу подул ветер. Сначала его еще можно было принять за обычный сильный сквозняк, но не успел Максим сделать несколько шагов, как ветер достиг такой силы, что сбил его с ног и потащил назад. Никита удержал равновесие и даже прошел еще несколько метров, сильно наклонясь вперед, но ветер усилился до того, что старые дощатые ящики, лежавшие перед круглой дырой выхода, стали срываться с места и катиться в трубу... Ветер стих так же внезапно, как начался..
- Что это? - спросил Максим.
- А ты что, не понял? - переспросил Никита с некоторым, как показалось Максиму, злорадством. - Это нас в косяк забили [8, с. 150]. Получается, что Максим и Никита и есть те самые конопляные клопы, которых они сами рассматривали в сушеной траве.
Заканчивается глава так:
Максим попытался перекреститься, но руки были намертво зажаты наваленными вокруг ящиками.
- Господи! Да за что это мне? - прошептал он.
- Неужели ты думаешь, - послышался громовой и одновременно задушевный голос из отверстия, в которое стягивался дым, - что я хочу тебе зла?
- Нет, - закричал Максим, вжимаясь в бетон от подступившего жара, - не считаю! Господи, прости!
- За тобой нет никакой вины, - прогремел голос. - Думай о другом (Там же, с. 152).
В данном контексте неясно, кому принадлежит «голос из отверстия». В следующей, десятой, главе Сэм предлагает Наташе покурить марихуану, а она говорит:
«Я боюсь... я не пробовала никогда.
- Неужели ты думаешь, - нежно спросил Сэм, - что я хочу тебе зла?
Наташино лицо искривилось, и Сэм понял, что вот-вот она опять заплачет.
- За тобой нет никакой вины, - так же нежно сказал он. - Думай о другом» (Там же, с. 154).
Таким образом, становится понятно, что голоса Сэма и Наташи слышали конопляные клопы Никита и Максим. Фраза же Сэма За тобой нет никакой вины возвращает читателя к истории с комаром Арчибальдом, которого нечаянно убила Наташа (восьмая глава). Выделенные предложения также являются концептуальными скрепами глав произведения.
Таким образом, если классический русский прозаический текст строится линейно, когда читатель последовательно узнает о новых героях и событиях, то в современном русском художественном тексте в качестве основного вида текстообразующей связи используется тематический повтор, основанный на сложных ассоциативных и конверсивных отношениях содержательных компонентов текста.
Литература
1. Валгина Н.С. Теория текста : учеб. пособие. М. : Логос, 2004.
2. Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. М. : Наука, 1981.
3. Гончаров И. А. Обломов. М. : Правда, 1989.
4. Зарубина Н.Д. Текст: лингвистические и методические аспекты. М., 1981.
5. Ипполитова Н. А. Текст в системе обучения русскому языку в школе. М., 1998.
6. Лосева Л.М. Как строится текст. М., 1980.
7. Лукин В.А. Художественный текст: Основы лингвистической теории и элементы анализа : учебник для филол. спец. вузов. М. : Изд-во «Ось - 89», 1999.
8. Пелевин В.О. Жизнь насекомых. М. : Вагри-ус, 2000.
9. Сорокин Ю.А. Текст, цельность, связность, эмотивность // Аспекты общей и частной лингвистической теории текста. М., 1982.
10. Тодоров Ц. Теории символа. М. : Дом ин-теллект.книги, 1999.
11. Тургенев И.С. Рудин. Дворянское гнездо. Накануне: Романы. М. : Дрофа, 2003.
12. Улицкая Л. Медея и ее дети. М.: Эксмо, 2007.
13. Шевченко Н.В. Основы лингвистики текста : учеб. пособие. М. : Приор-издат, 2003.
Syntagmatic aspect of a fiction text (on the basis of the classical and the modern Russian fiction)
Studying the dynamics ofa Russian fiction text’s syntagmas on the basis of the novels of the XIX century and a modern Russian fiction text allows concluding that a classic Russian fiction prosaic text is constructed as a line; a modern Russian fiction text uses thematic repetition as the main type of the text-forming connection.
Key words: fiction text, category of sequence, syntagmatic relations, dynamics of a Russian fiction text’s syntagmas, thematic repetition.
М.А. ПЧЕЛИНЦЕВА (Камышин)
ФОРМЫ ВЫРАЖЕНИЯ КОМИЧЕСКОЙ РЕФЛЕКСИИ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ-ЭМИГРАНТОВ
Выявляются две формы выражения комической рефлексии русских писателей-эмигрантов первой волны. Описываются наиболее характерные приемы иронии и языковой игры как средство выражения критической оценки советского языка и революционной действительности.
Ключевые слова: ирония, русское зарубежье, языковая игра, языковая рефлексия.
Материалом нашего исследования послужили тексты русских писателей-эмигрантов первой волны, в которых содержится оценка Октябрьской революции и новой советской действительности. Эмигрантская словесность того времени представляет важную часть единой русской культуры и вместе с тем
богатейший источник для изучения оценки революции. Немаловажным является то, что писатели-эмигранты были свободны в выражении своей оценки в отличие от представителей культуры, живших в Советской России. Это дает возможность воссоздать другой (противоположный внутрисоветскому) ценностный полюс восприятия революции и советской действительности.
Как представители старой элитарной культуры эмигранты критиковали новый язык. Он наряду с другими явлениями советской действительности получил в эмигрантских текстах вербальную оценку. Однако основной формой выражения критического отношения к языку является рефлексия. В современной лингвистике языковая рефлексия определяется как оценочное отношение говорящего/пишущего к языку [4; 11; 16; 21; 22]. В этой статье речь пойдет о комической рефлексии, целью которой является порождение комического эффекта.
Комическая рефлексия писателей-эмигрантов реализуется в формах иронии и языковой игры. Рассмотрим их. Ирония -один из видов языковой манипуляции, которая заключается в употреблении слова, выражения или целого высказывания в смысле, противоречащем буквальному (чаще всего в противоположном) с целью насмешки [7, с. 7]. В текстах писателей-эмигрантов представлены разнообразные иронические приемы. Широко используется прием, основанный на ироническом употреблении оценочных слов (положительных и отрицательных). Положительная оценка позволяет выразить сомнение в соответствии лица его профессии или занимаемой должности: В русской литературе теперь только «гении». Изумительный урожай! Гений Брюсов, гений Горький, гений Игорь Северянин, Блок, Белый [3, с. 63]; Во главе стояли люди, не имевшие к литературе ни вкуса, ни интереса. Сначала Светлов, известный «знаток» балета. Потом некто «Эйзен», очень корректный и благовоспитанный господин, но искусству вполне посторонний [9, с. 242]. Кавычки являются своеобразной подсказкой для читателя, указывают, что данное слово требует дополнительного осмысления. Слова с негативной оценкой используются для обозначения «врагов» советской власти: Кузина села за рояль, начались танцы. Приехали еще два недорезанных помещика [8, с. 426]; Уйдет в станционную мужскую комнату темная лич-
© Пчелинцева М.А., 2011
