Символы русской революции в художественном дискурсе журнала "Современные записки" (1920-1940) Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

www.volsu.ru

УДК 070(091) ББК 76.023

СИМВОЛЫ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ДИСКУРСЕ ЖУРНАЛА «СОВРЕМЕННЫЕ ЗАПИСКИ» (1920-1940)

Александр Владимирович Млечко

Профессор кафедры журналистики и медиакоммуникаций,

доктор филологических наук,

профессор,

Волгоградский государственный университет

stilvolsu@mail.ru, mlechko@mail.ru

400062, г Волгоград, просп. Университетский, 100

Виталий Александрович Горелкин

Доцент кафедры журналистики и медиакоммуникаций, кандидат исторических наук, Волгоградский государственный университет stilvolsu@mail.ru, vgorelkin@yandex.ru 400062, г. Волгоград, просп. Университетский, 100

Аннотация. Статья посвящена анализу специфического семантико-семиотичес-кого образования, определяемого как русский текст, позволяющего рассматривать тексты, напечатанные на страницах самого крупного эмигрантского «толстого» журнала «Современные записки», в качестве некоторой текстуальной целостности. Механизмы его функционирования демонстрируются на примере символов русской революции, репрезентированных в художественном дискурсе издания.

Ключевые слова: журнал, текст, роман, эмиграция, миф, символ, революция, дискурс.

Значительная (и даже претендующая на приоритетное положение) часть текстуального ^ пространства «Современных записок» отво-^ дится на раскрытие проблемно-тематического комплекса русской революции, причем пря-нВмая интеграция этого комплекса в данное про-икстранство проходит в рамках публицистичес-^ кого дискурса. Непосредственное описание ¿ч революционных событий в России начала И ХХ века наблюдается и в рамках дискурса художественного («Няня из Москвы» И. Шме-

ок

¡5 лева, «Бегство», М. Алданова, «Сивцев ^ Вражек» М. Осоргина, рассказы А. Ремизо-© ва и др.), но нас в первую очередь будет инте-

ресовать область репрезентаций указанного комплекса - те условия, при которых его символическая редукция становится обратно пропорциональной расширению его смысловых границ. Это позволит подойти к решению нашей «сверхзадачи», заключающейся в возможности представить текстуальное пространство журнала как единое семантически связное поле, условно обозначенное нами как русский текст «Современных записок».

Мифопоэтический характер этих репрезентаций подразумевает следование логике механизма «классического» космогенеза - обли-гаторной смене Космоса Хаосом, ожидание и

предчувствие наступления которого становится обязательным аккомпанементом русского «кризисного» культурного сознания начиная с середины XIX века. Дополнительную прозрачность этот процесс обретает в рамках постреволюционной ментальности, в частности, эмигрантской, получая неизбежное отражение в «прецедентных» текстах русского зарубежья. Важно понять, что мы не ставим цель однозначно и окончательно определить отношение «Современных записок» к русской революции -в условиях принципиальной политекстуальности журнального пространства это сделать невозможно. Но возможно - с учетом общей антибольшевистской политики издания - найти то общее, что объединяет большую часть журнальных текстов, что позволяет отвести каждому из них определенное место в кажущейся бессмысленной и хаотичной картине. Беспорядочность эта остается явной лишь до тех пор, пока не найдены принципы структура-ции семантически маркированных элементов невыявленного целого, не обнаружены закономерности построения и смыслового наполнения общей модели, обеспечивающей этому целому семиотический гомеостазис.

Если в художественных текстах «Современных записок», тематически ориентированных на описание дореволюционной жизни, воспроизводилась модель русского Космоса, то в текстах, рисующих (пост)революционную российскую действительность, конституируется модель, обеспечивающая качественную репрезентативность мифологемы Хаоса. При этом важно уяснить, что амплитуда данных репрезентаций настолько широка, что позволяет включать в свое семантическое поле и те тексты, тематический рисунок которых не напрямую соотнесен с русскими революционными событиями. В особых условиях контекстуального прочтения журнальных текстов, в условиях их инкорпорации в семантическое поле русского текста «Современных записок» становится возможным отнесение к «революционному дискурсу» произведений, казалось бы, лишь имплицитно раскрывающих соответствующую тематику, но в то же время в полной мере отражающих особенности кризисного сознания.

«Революционная» тематика оказывается тем самым эже общей эсхатологической

и апокалиптической интенциональности целого ряда «кризисных» текстов «Современных записок», в каждом из которых мифологема Хаоса получает свое сигнификативное комплектование. И если тема русской революции представляет собой лишь сегмент тематической палитры художественного дискурса журнала, то ее проблематика - и этот процесс становится еще более интенсивным благодаря контекстуальному приращению соответствующих значений - распространяется на максимально широкий спектр текстов. В результате мы получаем уникальную возможность (ре)конструкции картины и мифологизации русской революции в рамках эмигрантской культуры и ее интеграции в общий кряж мифопоэтических представлений о смене Космоса Хаосом. Ярким примером возникающих на этом стыке исторического и мифологического «синтетических» образований выступают историософские экзерсисы М. Алданова, привносящие на пространство русского текста новые и крайне важные смыслы.

Констатация бессилия историзма и бессмысленности Истории, представляющей собой лишь «игру слепого случая», отчетливая декларация метаисторических основ «исторического» процесса, попытка инкорпорировать в него элементы мифологической картины мира (в частности, такой немаловажный элемент, как циклическая концепция «вечного возвращения») проходит через все романы Алданова, опубликованные на страницах «Современных записок».

Первые четыре из них Алданов впоследствии объединил в единую тетралогию под общим названием «Мыслитель», повествующую о событиях времен Великой французской революции и наполеоновских войн. Действие всех четырех произведений охватывает наиболее драматичные события европейской и русской истории с 1793 по 1821 годы. В «Девятом термидора» Алданов художественно интерпретирует историю знаменитого переворота; в центре романа «Чертов мост» -смерть Екатерины II и переход Суворова через Альпы; в романе «Заговор» рассказана история убийства Павла I. Роман «Святая Елена, маленький остров», где писатель рисует последние дни ссыльного французского

императора, событийно завершает, таким образом, весь цикл в целом.

«Изолированное» прочтение этих романов практически не предполагает наличия дополнительных коннотаций, но их включение в русский текст «Современных записок» позволяет прочесть алдановский цикл как произведение о «революциях вообще», об их смысле, истоках, природе и результате. И в основание этой герменевтической процедуры кладется один из обязательных принципов конструирования мифа - обращение к прошлому для объяснения настоящего и будущего - таков один из постулатов любой социально-политической мифологии. Одним из первых на то, что миф представляет собой язык, использующий особую темпоральную систему, указал основатель структурализма К. Леви-Строс. В «Структурной антропологии» он делает очень важное замечание, словно объясняя при этом и алдановское обращение к Великой французской революции: «Миф всегда относится к событиям прошлого: «до сотворения мира», или «в начале времен» - во всяком случае, «давным-давно». Но значение мифа состоит в том, что эти события, имевшие место в определенный момент времени, существуют вне времени. Миф объясняет в равной мере как прошлое, так и настоящее и будущее. Чтобы понять эту многоплановость, лежащую в основе мифов, обратимся к сравнению. Ничто не напоминает так мифологию, как политическая идеология. Быть может, в нашем современном обществе последняя просто заменяет первую. Итак, что делает историк, когда он упоминает о Великой французской революции? Он ссылается на целый ряд прошедших событий, определенные последствия которых, безусловно, ощущаются и нами, хотя они дошли до нас через целый ряд промежуточных необратимых событий. Но для политика и для тех, кто его слушает, французская революция соотносится с другой стороной действительности: эта последовательность прошлых событий остается схемой, сохраняющей свою жизненность и позволяющей объяснить общественное устройство современной Франции, его противоречия и предугадать пути его развития» [2, с. 186].

Таким образом, по мысли К. Леви-Стро-са, обязательным условием функционирова-

ния мифа является отсылка к культурному или историческому прецеденту. Последнее прежде всего относится к культивированию современного социального мифа, и если традиционная мифология предполагает «вечное возвращение» к утраченным Истокам (М. Элиаде), то вхождение в Историю (К. Ясперс) делает неизбежным периодическое обращение к историческим прецедентам и целым историческим архетипам. На текстуальном пространстве «Современных записок» в качестве ближайшего исторического репрезентанта русской революции выступает не только революция французская. Как архетип русского бунта выступает, например, восстание под предводительством Степана Разина в стихотворении М. Волошина «Стенькин суд». В финале стихотворения приговоренный к казни Разин предрекает свое возвращение: «И за мною не токмо что драная / Голытьба, а казной расшибусь - / Вся великая, темная, пьяная / Окаянная двинется Русь. // Мы устроим в стране благолепие вам, - / Как, восставши из мертвых с мечом, / Три угодника - с Гришкой Отрепьевым, / Да с Емелькой придем Пугачом» (Современные записки. 1921. N° 4. С. 91). Как хорошо видно, и в рамках поэтического дискурса журнала символическая инкрустация оппозиции святая/окаянная Русь проявлена в парадигме мифологического повторения (мета)исторических прецедентов.

На эту связь, целостность прошлого, настоящего и будущего указывает прежде всего символика тетралогии Алданова, играющая, на наш взгляд, ведущую роль среди прочих элементов поэтики романов. Главный, обобщающий авторскую историософию символ хаоса Истории - это дьявол, демон, один из химер Собора Парижской Богоматери, показывающий язык тщетно копошащемуся внизу людскому муравейнику. Он сидит, подперев голову лапами, - поэтому Алданов и зовет его «Мыслителем», сделав это имя заглавием всего романного цикла. Значение этого символа для тетралогии и понимания истории Алдановым подчеркивали уже первые критики.

Как мы хорошо помним, именно в спасении русской культуры видели свою основную миссию и создатели «Современных записок», поставив эту задачу в основу програм-

мы издания. Насколько эта идея была интегрирована на пространство русского текста журнала (и разворачивалась она, разумеется, в первую очередь в рамках публицистического дискурса), свидетельствуют прежде всего многочисленные статьи ведущего сотрудника журнала, крупнейшего русского философа и богослова Г. Федотова. Например, в ставшем «прецедентным» сегодня цикле статей «Проблемы будущей России» (Современные записки. 1931. № 43, 45-46) Федотов говорит о возрождении русской национальной культуры как о главной задаче ближайшего будущего, решение которой позволит преодолеть ужасающую духовную деградацию, порожденную - и здесь Федотов солидаризуется с размышлениями Алданова в романах - революцией. Причем, как и в случае с Алдановым, Федотов ставит эту проблему в рамках оппозиции Космос/Хаос (порядок/стихия): «Мы говорим, конечно, лишь об энергии духовной культуры. Только здесь может идти речь об обмелении. Для хозяйственников и техников силы найдутся. Найдутся они, можно верить, и для чисто духовного (внекультурного) творчества, обладающего способностью постоянного самовоспроизведения. Но тема духовной культуры ставит особые проблемы - для России всегда мучительные. Как духовная культура, она движется приливами подземных вод, лишь отчасти и редко связанных с надземным неистовством стихий. Как культура, она всегда хозяйство: строй, лад, согласие - над хаосом и стихией. Она всегда аполитична, хотя бы все подлинно ценное в ней притекало из откровений ночных мистерий. Пьяный Богом дикарь не творит культуры: он убивает Бога и ест его плоть. Для культуры существенны: творческая аскеза, учительство, предание, иерархия. Учительство и ученичество возможны лишь при различии уровней и уважении к нему. Действительно осуществленное -или мнимо утверждаемое - духовное равенство делает невозможным движение: движение вод зависит от разницы уровней. <...> Большевизм сознательно поставил своей задачей нивелирование культуры, и в этом преуспел, как ни в чем. Подъем народных масс сопровождался закрытием для них источников высшей культуры. В мире еще не было опыта подобного обезглавливания целой на-

ции. Это ставит перед русским национальным возрождением совершенно особую задачу, обозначаемую нами как организация культуры. Сама постановка этой задачи требует оправдания. <...> Культура, как высшая форма творчества, прежде всего нуждается в свободе. <...> Как в сфере хозяйства, так и в сфере культуры ликвидация коммунизма есть прежде всего освобождение. И, однако, проблема организации существует. Ее необходимость вытекает из двух основных и трагических фактов большевистской диктатуры: 1) уничтожения старого образованного класса в России и 2) искусственной выгонки целого поколения в марксистском парнике. Организация русской культуры означает поэтому: 1) воссоздание культурного слоя и 2) выпрямление духовного вывиха целой нации» (Современные записки. 1931. № 43. С. 406-407).

То есть в результате включенности тетралогии Алданова в текстуальное пространство «Современных записок», в результате корреляции семантики ее образов со смысловыми конструкциями русского текста издания можно с уверенностью говорить об активизации механизма переноса идейно-образного потенциала изображения писателем французской революции на революцию русскую. В случае использования этих герменевтических процедур мы получаем систему трансферов, в рамках которой русская революция - очередной раз на пространстве русского текста «Современных записок» -включается в принципиально апокалиптическую картину мира, в парадигме которой Ал-данов предчувствует и предрекает будущие мировые катастрофы, порожденные прошлыми трагическими «истоками», и одновременно вписывает их в общую картину эсхатологии Истории. Современной цивилизации суждено погибнуть, по мысли Алданова, в силу победы неотвратимо набирающих силу зла, хаоса и разрушения.

В этой мысли писатель не был одинок ни в мировой литературе и философии, ни на текстуальном пространстве «Современных записок». Эту же символику Апокалипсиса (символы Потопа, Пожара, Креста и т. д.) на страницах журнала использовал и Д.С. Мережковский («Тайна Трех», «Мессия», «Тутанкамон на Крите», «Атлантида -

Европа» и др.) для проведения параллелей между прошлым, настоящим и возможным будущим человечества в целом и России в частности. Тем самым герменевтика символики русского текста в художественном дискурсе «Современных записок» наглядно демонстрирует нам семантическое единство текста журнала на его различных уровнях. Мифологема Хаоса фундируется Мережковским на пространстве русского текста «Современных записок» разветвленной и цельной мифосимволической структурой, базирующейся на четких оппозициях (Космос/Хаос, Христос/Антихрист, Солнце/Тьма, Вера/Безверие, Страдание/Насилие, Страшный Суд/Царство Божие, Лик Христа/икона Зверя и др.) и объективируемой в рамках художественного и философско-публицистического дискурсов. В центре данной структуры стоит образ Атлантиды, репрезентирующей погибающие культуры Древнего Египта, России и Европы, оказавшиеся погруженными в глубокий социальный кризис - Апокалипсис («Атлантида была - Апокалипсис будет» (Современныезаписки. 1930. № 43. С. 241)). Но у современной России-Европы, по Мережковскому, есть шанс - согласно циклической картине мира «переходных эпох» - пережить (воссоздав охранительные символы) Страшный Суд и, очистившись, воскреснуть навстречу «свету невечернему», русскому Космосу, есть шанс вернуться после долгого изгнания на вновь ставшей святой «землю обетованную»: «После изгнания, такого долгого, что мы успели в нем состариться, снова, может быть, вернемся мы в отчий дом; ранним утром откроем окно, всею грудью вдохнем росистую свежесть черемухи, такую знакомую, вчерашнюю, как будто чужбины вовсе не было; вслушиваемся в райский щебет только что проснувшихся птиц; вглядимся в родное, голубое, без единого облачка небо, такое же далекое - близкое, как в самом раннем детстве, - и вдруг поймем, что значит: все готово: приходите на брачный пир» (Современные записки. 1933. № 52. С. 285286).

Важнейшие символические составляющие, репрезентирующие мифологему (русского) Хаоса, наличествуют в одном из получивших самую широкую известность романов Набокова - «Приглашение на казнь». И пер-

вым же символом (одновременно выступающим и в качестве темы), на уровне которого осуществляется корреляция «Приглашения на казнь» с журнальными текстами разных дискурсов, выступает образ тюрьмы. Образ (тема) тюрьмы входит в парадигму уже знакомой нам темы Страстей (страданий) и одновременно фундируется мифологемой (русского) Хаоса, составной частью семантической структуры которой является. Этот образ (тема) и его символические дубликаты (Ад, кладбище, Голгофа и т. п.) репрезентируют иной мир, враждебное пространство, локус смерти, чей мифологический генезис позволяет его расценивать как составную часть оппозиции сакрального/профанного пространства и, в свою очередь, оппозиции Космос/Хаос. Именно как «пространство смерти» представлено (пост)революционная (большевистская) Россия в философско-публицистическом дискурсе «Современных записок». Очень ярко, в частности, это представление выражено в публицистическом цикле М. Вишняка «На Родине», печатавшемся на страницах журнала почти на всем протяжении его существования.

Расположение «Приглашения на казнь» на поле русского текста обеспечивает тотальное включение социологических кодов, при котором обычно латентно выраженная семантика жертвоприношения начинает играть роль смыслового интегратора, позволяющего свести воедино, казалось бы, столь различные интерпретации романа, продемонстрировать удивительное единство всех символических - и не только - его элементов. Символические комплексы и мифологические константы - символика сакральных пространств, хронотопы «золотого века», символика Страстей и т. д. - при контекстуальном анализе «Приглашения на казнь» дополняются целым рядом новых семиотических образований (мифосимволикой Другого, триксте-ра и «проклятых королей»), чтобы в очередной раз репрезентировать революционную семантику мифологемы Хаоса, столь разнообразно представленную на пространстве русского текста «Современных записок». В очередной раз смыкается герменевтический круг, чтобы разомкнуться вновь - навстречу новым символическим значениям в романе все того же автора.

Символика жертвоприношения и цареубийства выступает важнейшим элементом русского текста «Современных записок». Будучи инкорпорированнным в более общую мифологему Хаоса (русской) революции, она ярко проявляет себя прежде всего у Д. Мережковского (в романной дилогии «Мессия» - «Тутанкамон на Крите» и других текстах писателя, опубликованных в журнале) и М. Алданова. В этот ряд входит и В. Набоков со своим «Отчаянием», во всяком случае, текстуальное соседство данной символики активизирует и у Набокова аналогичные «коды». Поэтому сцену убийства Феликса можно истолковать не только как казнь, жертвоприношение или даже инициацию, но и как сцену символического самоубийства Германа, ритуальную казнь короля.

Тема «проклятых королей» хорошо известна гуманитарной мысли, как хорошо известно и то, что «королевским жертвоприношением» сопровождалась каждая из трех великих революций. Учитывая это, можно допустить, что Герман, отождествляя себя, как мы видели выше, с приготовленным к закланию монархом, умерщвляет своего символического двойника, «пародийного короля», шута, фармака, процедура заместительного жертвоприношения которого прекрасно описана у того же Р. Жирара: «Во многих обществах имеется король, но в жертву приносится не он или уже не он. Но жертвой служит уже и не животное, или еще не животное. В жертву приносят человека, который представляет короля и которого часто выбирают среди преступников, калек, парий, подобного греческому фарма-ку, перед тем как заменить настоящего короля под ножом жреца, этот mockking [«мнимый король»]» ненадолго заменяет его на троне» [1, с. 368].

Символика казни короля (или символического самоубийства - как «фигуры замещения» приготовленной к закланию августейшей особы), или сакральной жертвы, приносимой во имя чаемой, но неопределенной стабильности (в ее качестве может выступать как Космос дореволюционной России, так и (анти)утопический мир «Ферманов и Ге-ликсов»), выступает в «Отчаянии» Набоко-

ва в качестве «базового носителя» семантики мифологемы Хаоса, в рамках которой происходит оценка (и репрезентация) современных российских событий и на пространстве русского текста «Современных записок» (идентичный рисунок символизации мы видели, в частности, при анализе «Приглашения на казнь»), и на пространстве Текста эмигрантской культуры в целом. Именно осцилляция смыслов журнальных текстов, символическая «вязь» их смысловых рисунков делает возможным, как мы убедились, выйти за рамки интертекстуальных предположений и догадок и увидеть в «Отчаянии» воплощение (или увидеть «Отчаяние» как воплощение) общих закономерностей, позволяющих освободиться от излишней, на наш взгляд, модальности верного суждения И. Смирнова: «Наконец, злободневный оклик на ход русской революции прикрывает у Набокова воспоминания о том, что ей предшествовало во Франции ХУШ в. Роман о двух революциях был революционным романом» [3, с. 153].

Таким образом, Мифологема Хаоса реализуется на пространстве русского текста «Современных записок» в парадигме символики зла, ведущими репрезентантами которой выступают символы не только русской, но и любой другой революции - потоп, Страшный суд, Атлантида, Антихрист, ад, Голгофа, кладбище, театр, тюрьма и другие символы, располагающиеся в рамках оппозиции истинное/ложное (сакральное/профанное). Эти фундирующие кризисную эпистему образы наиболее полно представлены в тетралогии М. Алда-нова «Мыслитель», дилогии Д. Мережковского «Рождение богов»-«Мессия» и романах В. Набокова «Приглашение на казнь» и «Отчаяние». При этом наблюдается не только четкий перенос смысловых границ художественных образов на семантическое пространство соседних дискурсов (публицистика М. Вишняка, Г. Федотова, Д. Мережковского и др. ), но и внутри самого художественного дискурса мы видим жесткую трансферную структуру - русская революция вписывается в широкий (мета)истори-ческий контекст и сопоставляется с иными культурными прецедентами.

СПИСОК ЛИТЕРА ТУРЫ

1. Жирар, Р. Насилие и священное / Р. Жирар. -М. : Новое литературное обозрение, 2000. - 400 с.

2. Леви-Строс, К. Структурная антропология / К. Леви-Строс. - М. : Наука, 1985. - 536 с.

3. Смирнов, И. П. «Пиковая дама», «Отчаяние» и Великая Французская революция / И. П. Смирнов // А. С. Пушкин и В. В. Набоков : сборник докладов международной конференции, 15-18 апреля 1999 г. - СПб. : Дорн, 1999. - С. 146-153.

THE SYMBOLS OF THE RUSSIAN REVOLUTION IN FICTION DISCOURSE OF THE JOURNAL "SOVREMENNYE ZAPISKI" (1920-1940)

Alexandr Vladimirovich Mlechko

Professor of the Department of Journalism and Media Communications,

Doctor of Philological Sciences,

Professor,

Volgograd State University stilvolsu@mail.ru, mlechko@mail.ru 400062, Volgograd, University Avenue, 100

Vitaliy Alexandrovich Gorelkin

Docent of the Department of Journalism and Media Communications,

Candidate of History (PhD),

Volgograd State University

stilvolsu@mail.ru, vgorelkin@yandex.ru

400062, Volgograd, University Avenue, 100

Abstract. The article analyzes the functioning of the texts in the journal of the Russian émigrés "Sovremennye zapiski". There is a specific semiotic mechanism, allowing to consider the russian text from the wholistic viewpoint. These semiotic mechanisms are shown through the examples of the symbols of the Russian revolution, represented in the fiction discourse of the publication.

Key words: journal, text, novel, emigration, myth, symbol, revolution, discourse.