CC BY
97
УДК 821.131.1 Е. А. Золотайкина
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2011. Вып. 2
СИМВОЛИКА БЕСТИАРИЕВ В КОНТЕКСТЕ ЛЮБОВНОЙ КОНЦЕПЦИИ СИЦИЛИЙСКОЙ ПОЭЗИИ
Появление мифологических и реальных животных в области мысли и поэзии вполне закономерно для средневекового миросозерцания, наполнявшего их образы таинственным и мистическим содержанием [1, с. 244]. Живописно представленные обитатели средневековых бестиариев вливаются в образы искусства: например в архитектурные творения человечества, такие как готические соборы [2, с. 33], охраняемые зловещими грифами, или в средства поэтической выразительности. Мотивы животного мира проникают практически во все сферы жизни средневековья, заглядывают во все уголки его бытия: «Они прячутся в стилизованной листве капителей и скользят по страницам средневековых рукописей, складываясь в буквы. Они располагаются на полях манускриптов, оживляя их своими играми, гомоном и щебетанием. Они служат постоянным назиданием человеку, фигурируя в проповедях, баснях, легендах и сказках» [3, с. 8]. Средневековая культура воспринимает бестиарий как книгу о тайнах мироздания; все окружающее было пронизано тайными смыслами, символами, причем мир нереального и фантастического являлся логическим продолжением мира видимого, осязаемого, гармония которого выражалась в природе. Метафизические явления в сознании средневекового человека имели право на существование, как и любой другой факт реальности [3, с. 13].
Мир природы и всего живого, будучи, согласно представлениям средневекового менталитета, отражением мира небесного, вызывал напряженный интерес. Часто это выражалось в стремлении к наблюдению за редкими животными, что приводило к устройству зверинцев при дворах императоров и феодалов. Таким был и двор сицилийского императора Фридриха II Гогенштауфена1. Императорский палермский зверинец славился на весь средневековый мир. Император не только наблюдал за своими питомцами, но и посвятил им несколько произведений. Его перу принадлежат сочинение о соколиной охоте «Об охоте с птицами» и несколько поэтических произведений [5]. Он стал создателем и непосредственным учредителем первой поэтической школы на сицилийском диалекте.
Традиция описания животного мира восходит к античному греческому трактату о животных — «Физиологу», а также к некоторым текстам Аристотеля и Плиния2. С распространением христианства свод сведений о животных не ограничивается только их описанием, но дополняется назидательными советами и наставлениями в духе христианской нравоучительной традиции; не случайно второе название «Физиолога» — «Нравоучитель».
Знания о животных и птицах составляли неотъемлемую часть представлений о мире. Им посвящались целые тома обобщающих трудов о строении мироздания. Великий энциклопедист средневековья Исидор Севильский посвятил 12-й том «Этимологий» описанию зверей и птиц3. Продолжателем этой традиции столетием позже станет
1 О личности и дворе императора см. подробнее: [4].
2 «История животных» Аристотеля и «Естественная История» Плиния.
3 Само слово «бестиарий» восходит к названию XII книги «Этимологий» Исидора Севильского, посвященной диким зверям. Именно от Исидора Севильского идет традиция этимологического комментария, столь распространенного и излюбленного способа объяснения вещей в Средние века [6].
© Е. А. Золотайкина, 2011
Беда Достопочтенный («О природе вещей»). Бестиарии оставили после себя Леонардо да Винчи, Брунетто Латини (учитель Данте). «Книга сокровищ» принесла Брунетто Латини повсеместную известность. На страницах «Божественной комедии» Латини просит Данте сберечь сокровищницу знаний: «Храни мой Клад, я в нем живым остался» [7, с. 104]. В Южной Италии был весьма популярен бестиарий, составленный в стенах Мон-текассинского монастыря в Х в. Впечатляющий труд Альберта Великого «О животных» положил начало всей европейской зоологии. В XIII в. во Франции появился новый светский «Бестиарий любви» Ришара де Фурниваля, в котором привычные образы животных использовались для описания любовных чувств. С течением времени за образами животных закреплялись постоянные символические значения. Например, птица феникс становится символом возрождения из небытия, единорог — символом чистоты и непорочности. В этой связи еще раз вспомним о значимости символики для средневекового мировосприятия: «Мир не воображали символическим, его таким воспринимали. Символикой было пронизано все: природа и искусство, особенно архитектура, церковные и мирские церемониалы, числа» [1, с. 87]. В поисках истины человек занимался повседневной расшифровкой символов и аллегорий, «облекая свою мысль в форму загадки и иносказания» [9, с. 353] (см. также [8]). По причине символической обусловленности средневекового менталитета бестиарий становится «кладезем многовековой символики» [10, с. 59] для поэтического искусства.
Одним из наиболее ранних примеров использования бестиариев в поэтическом творчестве на территории Апеннинского полуострова является опыт сицилийской школы поэтов. Образы животных, сошедших со страниц средневековых бестиариев, органически вплетаются в сицилийскую песнь любви, насыщая лирику яркой палитрой оттенков переживания. Использование таких образов не только носит эстетический характер, но и служит обоснованием визуальной концепции зарождения любовного чувства, которая была разработана самой школой. Согласно данной концепции, любовь возникает в сердце человека только посредством созерцания предмета любви. Визуальный контакт — это необходимое условие появления чувства. Эти представления базировались на теоретическом трактате Андрея Капеллана «О любви» [11] — сочинении, которое на начальном этапе формирования сицилийской школы было одним из самых авторитетных и приоритетных источников.
Обратимся к некоторым образам мистических животных, которые используются сицилийской школой. Одним из ведущих образов является василиск, мифологическое существо, рожденное человеческим воображением. Под «василиском» подразумевали змеевидное чудовище, основным свойством которого была способность убивать взглядом. Прототипом вымышленного чудовища считают египетских змей, кобру или рогатую гадюку. В создании образа василиска слились несколько мифов. К ним относится миф Аполлодора о медузе Горгоне, убитой Персеем, который защищался ярким блестящим щитом. Продолжая эту легенду, Лукиан повествует, что из капель крови Горгоны на свет появился василиск [12, p. 379], победить которого можно было, только показав ему его собственное отражение. В византийском «Физиологе» и «Книге сокровищ» Бру-нетто Латини есть упоминания о хитроумной победе Александра Великого над василиском при помощи зеркального сосуда.
Источником знаний о василиске на Сицилии могли стать арабские переводы Аристотеля, а также книги о деяниях Александра Великого “Gesta romanorum” и “Historia de preliis Alexandri Magni” [13, p. 137]. В придворной поэзии сицилийского императора
Фридриха II, увлекавшегося чтением о подвигах Александра, периодически возникает образ василиска. Появление его не случайно в куртуазной символике. Согласно главенствующей позиции визуальной перцепции, свойства василиска поражать и уничтожать взглядом переходят на Прекрасную Даму: «Взгляд василиска полон яда, а взгляд женщины полон сладострастия, он повергает мужчину в смятение и иссушает его подобно сену» [14, p. 591]. Еще одно наименование василиска — «кокатрис». Этим словом клеймили распутных женщин, так как их взгляд был убийственен для добродетели мужчин [15, с. 49]. Мотив магического и коварного взгляда появляется у многих поэтов, например, у Стэфано Протонотаро в “Assai me placeria”:
Poi che m’appe ligato
co gli ochi sorise,
si’ ch’a morte mi mise,
como lo badalisco
ch’aucide che gli e’ dato;
co soi ochi m’aucise [16, p. 341]!
Я связан с той минуты,
Когда твоя в награду Улыбка, как услада.
Так василиск умеет В своей глубинной сути Губить одним лишь взглядом,
И смерть тому, кто рядом (перевод наш. — Е. З.).
В творчестве Джакомо да Лентини, главы поэтической школы и создателя европейского сонета, есть два сонета “Lo badalisco a lo specchio lucente” и “Guardando badalisco velenoso”, посвященных целиком и полностью символике обитателей бестиариев. Рассмотрим первый из них:
Lo basalisco a lo specchio lucente traggi a morire con isbaldimento; lo cesne canta più gioiosamente quandè più presso a lo so finimento; lo paon turba, quando è più gaudente poi ch’a suoi piedi fa riguardamento; l’augel fenise s’arde veramente per ritornare in novo nascimento.
In tal nature eo sentom’abenuto, ch’allegro vado a moro a le belleze e ‘nforzo il canto presso a lo fenire, e stando gaio torno dismaruto e ardendo in foco inovo in allegreze Per voi, Piu’-gente spero ridire.
Как перед зеркалом блестящим василиск Сам на себя направляет смертельный взгляд,
Так лебедь радостней поет, как будто риск Венчает путь, откуда нет пути назад.
Контраст хвоста и ног павлина не беда,
Он радостен в тревожном возбужденье,
В огне сгорает птица феникс без следа,
Чтобы вернуться к новому рожденью.
Я нахожусь в таком же положении,
И радостно иду на гибель за любовь,
От близости кончины песня все сильней.
Душа поет, но разум мой в смятенье,
Сгораю от любви и возрождаюсь вновь,
Чтоб к благороднейшей из дев вернуться мне (перевод наш. — Е. З.).
В первых строках автор воспроизводит образ василиска, радостно гибнущего перед зеркалом. Лентини вводит мотив радости любовных страданий. Традиция «радостно» встречать свою погибель, «радостно петь» идет от провансальской «радостной науки сочинять» [17, с. 31-35], которая, в свою очередь, позаимствовала ее у христианской культуры. Рассматриваемый мотив представляет собой светскую трактовку радостного восприятия смерти в христианской культуре, где долгожданное соединение с Богом после земных страданий для христиан желанно, сладостно и вселяет радость, а не скорбь. Дама, являясь предметом поклонения и служения, с течением времени приобретает черты благодатного ангела или божества. Она превращается в образ вечной любви, женственности, света и добра. Мотив обожествления [18, с. 520] достигает своего апогея в «Божественной комедии» Данте, где его возлюбленная Беатриче (имя само свидетельствует о ее предназначении: «беата» — блаженная, благословенная) уподобляется Деве Марии и окончательно утрачивает какие-либо человеческие черты. Таким образом, радость появляется от предчувствия благодатного слияния с вечной божественной красотой. На протяжении почти всей средневековой поэтической истории женщина воплощает два естества: божественное и инфернально-колдовское [19, с. 5]. Она коварна, жестока, вероломна, она несет погибель, как василиск, и вместе с тем прекрасна и ангелоподобна, ее расположение и любовь может вернуть к жизни, сулит немыслимые блаженства.
Воплощением самого лирического героя становится лебедь, который в предчувствии скорой гибели поет громче обычного. Поэт, гибнущий от любви, подобно лебедю, умирает с песней на устах. Одну гибнущую птицу сменяет другая — феникс. Со времен античности огненная птица символизирует два начала: смерти и возрождения, относящиеся к сезонному умиранию и возрождению природы. Этимология имени птицы феникс восходит к пурпурно-красному оперению, схожему с языками пламени костра. По преданию [20, с. 89] феникс сгорает в огне, а потом возрождается из пепла. В куртуазной символике феникс означает яркое горение любовного чувства [21, p. 5]. После испытания огнем влюбленный предстает в перерожденном и обновленном состоянии4.
Однако, несмотря на всю жестокость любви, поэт не желает от нее избавиться как от источника страдания, а, напротив, жаждет ее, потому что куртуазная мораль рассматривает любовь как единственно возможный способ существования сердца, которое не живет, если не дышит любовью. Это условие вечного горения и обновления необходимо и естественно для жизни сердца и пламенной души:
cioe lo cor, che no ha cío che brama, se mor ardendo ne la dolce fiamma, rendendo vita come la finise5;
4 В этом отношении интересен сонет французского образца «Бестиарий любви в рифмах», посвященный птице феникс, где используется то же поэтическое толкование этого образа [3, с. 225].
5 Приведен отрывок из сонета «Подобно мотыльку» [22, p. 507].
Так, сердце, не владея тем, чего желает,
Пылая, в сладостном огне сгорает,
И жизнь свою он фениксу уподобляет (перевод наш. — Е. З.).
Образ павлина, возникающий в череде других существ в сонете, также связан с мотивом созерцания, любования, взгляда. По причине многочисленных пятен на его оперении, походящих на «глазки», в бестиариях его именуют «стооким», по этой же причине он воплощает осторожность. Павлин внешней красотой как бы возвращает нас снова к тематике любования красотой через взор, око, которое начертано на перьях его хвоста. Павлин, как феникс и василиск, есть символ бессмертия. Великолепие хвоста и безобразность лап павлина символизируют соответственно гордыню и смирение. Жесткость его мяса сравнима только с сердцем жестокой красавицы. Поэтому он часто становится символом жестокосердия возлюбленной.
Итак, мы видим, что каждый животный персонаж является обладателем конкретного символического значения [23, р. 146], своего рода кодом, при расшифровке которого открывается сложный смысловой рисунок поэтической мозаики. Автор сам создает тесную связь символических значений, ведь «привыкший к символическим интерпретациям ум до бесконечности развертывает клубок символических ассоциаций, изобретая все новые символические ходы» [3, с. 23]. Образы средневековых бестиариев служат подтверждением созданной концепции. Каждый образ органически вплетается во всю теорию любви и на мифологическом уровне, иллюстрируя значимость визуального восприятия (василиск и павлин) и глубину испытываемого чувства (пожар любви — феникс)6. Таким образом, тщательно подобранные символы средневековых бестиариев создают образную емкость и яркую наглядность любовного переживания, подчеркивая глубину чувства на грани жизни и смерти.
Источники и литература
1. Бицилли П. М. Элементы средневековой культуры. СПб., 1995. 244 с.
2. Гоголь Н. В. О средних веках // Гоголь Н. В. Собр. соч.: в 8 т. М., 1984. Т. 7. С. 33.
3. Муратова К. Д. Средневековый бестиарий. М., 1984. 242 с.
4. Воскобойников О. С. Некоторые аспекты мировоззрения Фридриха II Гогенштауфена (12201250) // От средних веков к Возрождению: сб. в честь проф. Л. М. Брагиной. СПб., 2003. С. 96-120.
5. Rapisarda S. Federico II // Enciclopedia fridericana. Vol. I-II. Roma, 2005. Vol. I. P. 591-597.
6. Орехова Ю. С. Анималистическая литература Франции: традиции и их трансформация в творчестве С.-Г. Коллет: автореф. дис. ... канд. филол. наук / Рос. гос. ун-т им. И. Канта. Калининград, 2008. 22 с.
7. Данте Алигьери. Божественная комедия. М., 2008. 797 с.
8. Карсавин Л. П. Символизм мышления и идеи миропорядка в Средние века. XII-XIII вв. // Научный исторический журнал. 1913. № 2. С. 16-22.
9. Майоров Г. Г. Формирование средневековой философии. М., 2009. 739 с.
10. Задорожный В. Сколько нравов у змеи? // Наука и религия. 1989. № 1. С. 57-59.
11. Капеллан А. О любви // Жизнеописания трубадуров. М., 1993. С. 383-401.
12. Per l’incrocio fra la leggenda del badalisco e il mito della Gorgone nella tradizione del fisiologo.cfr. // Fisiologo. Goldstaub, 1895. Р. 246-247.
6 Франческо Дзамбон даже вводит специальное понятие «огненного бестиария» в творчестве Джакомо да Лентини.
13. Zambon F. Il bestiario igneo di Giacomo da Lentini // La poesia di Giacomo da lentini. Scienza e filosofia nel XIII secolo in Sicilia e nel Mediterraneo occidentale. Atti del convegno. Palermo, 2000. Р. 134-143.
14. Antonelli R. La scuola poetica siciliana. Vol. I-III. Milano, 2009. Vol. I. 688 p.
15. Задорожный В. Василиск — царек в изгнании // Наука и религия. 1990. № 4. С. 48-49.
16. I poeti della scuola siciliana. Poeti della corte di Federico II con commento di Costanzo di Girolamo. Vol. I-III. Milano, 2009. Vol. II. 1103 р.
17. Мейлах М. Б. Язык трубадуров. М., 1975. 238 с.
18. Шевырев С. П. О первых поэтах, предшествовавших Данте // Журнал Министерства народного просвещения. СПб., 1837. Ч. 13. № 3. С. 501-523.
19. Рябова Т. В. Женщина в истории западноевропейского средневековья. Иваново, 1999. 110 с.
20. Физиолог. Слово и сказания о зверях и птицах // Сказания о чудесах: в 20 т. М., 1990. Т. 1. С. 88-92.
21. Zambon F. Il mito della fenice nella poesia romanza del medioevo. Saggi per il corso monografico 1999-2000. URL: http://www.lett.unitn.it/didattica/dispense/Zambon/MitoFenice.pdf (дата обращения: 05.03.2011).
22. Lentini G. di. Si como el parpaglion // Antonelli R. I poeti della scuola siciliana. Vol. I-III. Milano, 2009. Vol. I. Р. 507-516.
23. Pagano A. Scuola poetica siciliana. Savaria, 2007. 165 р.
Статья поступила в редакцию 25 января 2011 г.
