CC BY
166
Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2014. № 2 (2). С. 81-85. УДК 93 (091)
М. К. Чуркин
СИБИРЬ В «ВООБРАЖАЕМОЙ ГЕОГРАФИИ»: К ВОПРОСУ О СОВРЕМЕННОМ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОМ ДИСКУРСЕ
Выявляются основные параметры современного научно-исследовательского дискурса по проблеме формирования и репрезентации образа Сибири в общественном сознании. Обосновывается предположение, что обращение к теме «ментальных карт» и «воображаемой географии» открывает широкие перспективы в деле изучения колонизации восточных окраин империи, а новые принципы прочтения источников позволяют увидеть множественные реальности места, специфику их структуризации и взаимодействия. Фиксируются и оцениваются альтернативные ракурсы осмысления процесса инкорпорации Сибири в общеимперский конструкт.
Ключевые слова: «воображаемая география»; «воображаемые сообщества»; «ментальная карта»; дискурс; образ.
M. K. Churkin
SIBERIA IN "IMAGINARY GEOGRAPHY": THE QUESTION OF CONTEMPORARY RESEARCH DISCOURSE
The article identifies the main parameters of contemporary research on the problem of the formation of discourse and representation image of Siberia in the public consciousness . Substantiates the assumption that an appeal to the theme of "mental maps" and "imaginary geography" opens wide opportunities to study the colonization of the eastern outskirts of the empire , and new principles of reading sources allow you to see multiple realities place the specifics of their structure and interactions. Recorded and evaluated alternative perspectives understanding the process of incorporation in Siberia of imperial construct.
Keywords: "an imaginary geography"; "imagined community"; "mental map"; discourse; image.
Тема «ментальных карт» или «воображаемых географий» вошла в предметное поле научных исследований в 70-е гг. XX столетия. При этом понятие «ментальная карта» определялось как отображение окружающего пространства в вероятно сильном искажении, обусловленном вариативностью ракурсов, в которых это пространство рассматривалось. Сам термин «воображаемые географии» был введён в научный оборот Э. Саидом в работе «Ориентализм», под которым подразумевалась не «фиктивность», «сфабрикованность», но «воспринимаемость» [1]. Во главу угла ставилось восприятие пространства, порождаемого определёнными текстами, изображениями и дискурсами. Развитие идеи Э. Саида осуществилось в работе Л. Вульфа «Изобретая Восточную Европу», в которой
автор зафиксировал процессы конструирования социокультурного ландшафта Восточной Европы как результат ориенталистского «видения» этого региона западноевропейским миром [2]. В дальнейшем проблема «воображаемых географий» получила новый, весьма продуктивный вектор развития. В 1983 г. увидела свет монография Б. Андерсона «Воображаемые сообщества». В ней классик современного конструктивизма утверждал первичность «мысли о вещах», но не самих вещей, полагая, что идея нации порождалась прежде всего сознанием интеллектуальной элиты и была тесным образом связана с деятельностью институтов общественного мнения [3]. Продолжение этой теории детально репрезентировано в работах А. Миллера, высказавшего мысль о том, что регионы -
© Чуркин М. К., 2014
такие же «воображаемые сообщества», как и нации, с абсолютно сходным механизмом конструирования, а формирование региональной идентичности связано с присвоением пространства в «воображаемой географии» [4]. В данном отношении взгляд на пространство посредством обращения к категории «идентичность», активно рефлекси-руемый в работах Н. Н. Родигиной [5], А. В. Ремнёва [6] и других, открыл широкие перспективы к осмыслению восприятия регионов не только в территориальном и административно-политическом контексте, но и в качестве «живых», социально и интеллектуально конструируемых явлений, поверяемых через географические, геополитические, социокультурные «образы» места [7]. При этом географические представления о территории, рубежах, их идеологической предопределённости носят сугубо символический характер [8]. В свете сказанного важно отметить, что реконструкция региона в подобном ключе возможна лишь при обращении к новым областям научного знания, в частности ми-фогеографии, имеющей дело не с реальностью наблюдаемых объектов, а с реальностью разнородных представлений, складывающихся в тот или иной «образ». Современные исследования позволяют фиксировать близость тех категорий, которые маркируют наши представления о месте - географический образ, локальный миф, пространственный феномен, локальный текст. Различия между названными категориями, по констатации И. И. Митина, располагаются в плоскости интерпретации конечного продукта [9].
Разговор о Сибири как продукте «воображаемой географии» в современном научно-исследовательском дискурсе стал возможен лишь благодаря максимальному «отчуждению» исследователей от укоренившейся традиции географических описаний места и сооружения комплексных географических характеристик. Априори очевидно, что реальности любого места множественны и осмысляются географами, историками, культурологами, антропологами. Важным при этом является перенос фокуса осмысления от места к идее.
Выделим несколько наиболее существенных, на наш взгляд, положений, постули-
рующих в современном историографическом дискурсе идеи «воображаемой географии».
Во-первых, в отечественной исторической науке и сибиреведении в основном сложился спектр признаков, характеризующих внешние процессы инкорпорации региона в общеимперский конструкт. К числу таковых уверенно относят военное закрепление за Россией новых территорий, их хозяйственное освоение в широких хронологических границах, крестьянские переселения, организацию административно-территориального управления с соответствующими коннотациями: решением инородческого вопроса, градостроительством, созданием социальной инфраструктуры. Вместе с тем современный дискурс определяет, что Сибирь - не только ис-торико-географическая и политико-административная реальность, но и сложная ментальная конструкция, с трудно определимыми и динамичными границами [10]. В центре внимания, таким образом, оказывается историческое несовпадение смысла «Сибири» с её географическим пространством, отмеченное ещё востоковедом профессором Н. В. Кюнером [11]. В локусе современного дискурса - концептуальное положение, сообразно с которым в колонизации восточных окраин удивительным образом сосуществовали два взаимоисключающих процесса: расширение пространства освоения совпадало с сокращением и исчезновением «Сибири» как административно-политической конструкции. «Уход» населения вглубь территории, «расползание» человеческого материала на восток, неизбежно порождали региональное дробление, рост сепаратистских аллюзий и возникновение областнических концепций, пришедших в столкновение с идеей создания большой русской нации во второй половине XIX в. В результате Сибирь в составе России приобретала две ипостаси: отдельность и ин-тегрированность, и этот конфликт фиксировался в формировании противоречивых образов региона: «Сибирь - золотое дно», «эдем, над которым плавает ассианов щит, вместо луны», «люди там - аркадские пастушки, все чиновники - гениальные администраторы»; «Сибирь - место для ссылки, выгодное для некоторой части торговли, любопытное и богатое для минералогии, но не место для жизни...», «...это общество - мёртвое, в ко-
тором вечно будут заправлять общественным мнением разные Михеичи, Кондраты, По-гонщиковы, Эли Лейбовичи, Чумазые и т. п. - общество недостойное жизни, безнадёжное...» [12].
Во-вторых, географические понятия не являются нейтральными. Характерно, что в разные эпохи эти понятия наполнялись своими смыслами. Так, в XVIII в. культурно-географическая оппозиция «Север» - «Юг», представляла собой противопоставление по типу «развитие» - «стагнация». Энциклопедист Ш. Монтескье обнаруживал следы влияния географической обстановки на антропологические свойства человека, отдавая безусловный приоритет людям «Севера». В XIX столетии на фоне обсуждения проблемы о судьбах «исторических» народов и вкладе в становление европейской цивилизации разворачивается новый дискурс: «Европа» -«Азия», в котором сибирская тема, в контексте оппозиции «Россия» - «Сибирь» получила свою нишу. В современных научно-исследовательских дискурсивных практиках отстаивается точка зрения, в соответствии с которой колонизационная парадигма и своеобразная «пунктирность» освоения зауральских территорий, с одной стороны, способствовали формированию устойчивых представлений о принадлежности России к азиатскому культурному типу, с другой - возникали условия для конструирования в общественном сознании образа «другой России» [13], в основании которой располагается своеобразие сибирской региональной идентичности. Симптоматично, что если для европейского общественного мнения географическое смещение на восток оценивалось в категориях оппозиции «Запад» - «Восток», однозначно наполняющихся смыслами «прогресс» - «отсталость», то в общественном мнении россиян, репрезентируемом в журнальной прессе, периодической печати, очерковой публицистике и художественной литературе, возникает та самая «другая Россия». По мнению исследователей, в основании конструирования образа Сибири как «другой России» и как объекта «воображаемой географии» лежали мифы о регионе -стихийно возникавшие в народной среде или идеологически выстроенные. Мифы, по определению М. Элиаде, - единственно верная
модель действительности - функционировали на протяжении всех этапов освоения «восточных окраин», переживали фазы ла-тентности и актуализации, смешивались, меняя адресатов и адресантов. Так, например, социокультурный миф о «бескрайних сибирских просторах» и «неисчерпаемых природных богатствах» соотносился с мифом о Сибири «как стране каторги и народного горя». Характерно, что мифы выполняли важную стабилизирующую и регулирующую функции в формировании представлений о регионе, определении его «ментальных» рубежей. Миф о «бескрайних просторах» способствовал «разрежению» земледельческого центра страны и складыванию сибирской региональной идентичности; миф о каторге был призван реабилитировать Россию в глазах европейского сообщества и ограничить деви-антное поведение; миф о колониальном статусе региона поддерживал имперские аллюзии у консервативной, националистически настроенной части общества и т. д.
В-третьих, представления о пространстве, образы Сибири существенно корректировались процессами социальной и социокультурной реструктуризации, происходившими в ходе реализации колонизационной парадигмы. Б. Андерсон полагал, что «воображаемое» сообщество отличается от «реального» тем, что оно не может базироваться на повседневном общении лицом к лицу его участников, но основано на поддержании в своём сознании ментального образа сходства» [14]. Добавим, что формирование и деятельность «воображаемых» сообществ в плоскости «воображаемой» географии осуществлялись в рамках доминирующего на том или ином этапе мифа, как бы подпитывая его. Миф о несметных богатствах края инициировал предпринимательскую деятельность промысловиков и грабительские поползновения служилых людей в отношении ясашного населения. Миф о бескрайних просторах приводил к материализации крестьянской идеи свободы от притеснений со стороны государства и частных лиц, защищал инакомыслящих от религиозных гонений. И здесь, следуя за современным дискурсом, необходимо отметить появление новой лексической конструкции - «сибиряк». Зафиксируем, что названная лексема, на наш
взгляд, является базисной в понимании Сибири в «воображаемой» географии, поскольку она позволяет обнаружить типы и стадии складывания сибирской региональной идентичности, а также дискретность и многообразие данного процесса.
Известно, что представления о Сибири как «земле обетованной» родились первоначально в старообрядческой среде, будучи тесно соединёнными с идеями бегства и странничества. В результате сложилась устойчивая модель конфессиональной миграции, в основании которой лежали концепты «исход - путь - обретение» [15]. Идея исхода, пути и обретения, но уже места, стала доминирующей в этноконфессиональных миграциях, детерминируя формирование в Сибири локальных иноэтничных и инокон-фессиональных групп, также характеризуемых своеобразием региональной идентичности [16]. Наконец, та же идея, но предполагавшая обретение (сохранение) сословной идентичности, лежала в основании русского крестьянского переселенческого движения [17]. Образ социокультурной идентичности в крестьянском сообществе поддерживался в форме стабильных, структурировавшихся в течение длительного периода представлений о собственности, свободе и справедливости, фундаментом которых являлась крестьянская «приземлённость», власть земли, стремление во чтобы то ни стало сохранить свой земледельческий статус, реализуемый в миграционной мобильности и собственной версии присвоения пространства [18].
Всё вышесказанное позволило исследователям констатировать наличие не одной, а нескольких типов региональных идентично-стей, что не только осложняло включение Сибири в общеимперский организм, но и приводило к своеобразному «выбросу» части населения за пределы контента региональной идентичности, ощущениям отсутствия связи с регионом. В этом случае образ Сибири видоизменялся кардинально: «проклятая Бара-ба», «страна-мачеха» и т. д.
Подводя общие итоги, необходимо отметить, что обращение к проблеме «ментальных карт» и «воображаемой географии», предпринимаемое в современных научно-исследовательских практиках и постепенно приобретающее дискурсивный формат, даёт
уникальную возможность увидеть множественные реальности места. По справедливому соображению И. Митина, даже банальная на первый взгляд игра географическими масштабами (в нашем случае: Европа - Россия -Сибирь), заставляет размышлять о том, как в конкретном месте могут сосуществовать эти множественные реальности, как они структурируются, переходят одна в другую или сочетаются друг с другом [19].
Существенными являются и новые вызовы, перед которыми стоит современный исследователь, обеспеченные методологическим кризисом исторической науки и несоответствием этим вызовам традиционной модели анализа и интерпретации источника.
ЛИТЕРАТУРА
1. Саид Э. Ориентализм. Западные концепции Востока. - СПб. : Русский М1ръ, 2006. - 637 с.
2. Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании эпохи просвещения.
- М. : Новое литературное обозрение, 2003. -560 с.
3. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. - М. : Канон-пресс-Ц : Кучково поле, 2001. - 288 с.
4. Миллер А. И. Тема Центральной Европы: история, современные дискурсы и место в них России // Регионализация посткоммунистической Европы : сб. науч. тр. - М. : ИНИОН РАН, 2001. - С. 33-65.
5. Родигина Н. Н. «Другая Россия»: образ Сибири в русской журнальной прессе второй половины XIX - начала XX века. - Новосибирск : НГПУ, 2006. - 343 с.
6. Ремнёв А. В. Россия Дальнего Востока: Имперская география власти XIX - начала XX в.
- Омск : Изд-во Ом. гос. ун-та, 2004. - 552 с.
7. Макарычев А. С. Глобальное и локальное: меняющаяся роль государства в управлении пространственным развитием // Политическая наука. - 2003. - № 3. - С. 14.
8. Замятин Д. Н. Гуманитарная география: Пространство и язык географических образов. -СПб. : Алетейя, 2003. - 331 с.
9. Митин И. И. Мифогеография: пространственные мифы и множественные реальности // Соттип^аБ. - 2005. - № 2. - С. 13.
10. Сибирь в составе Российской империи. - М. : Новое литературное обозрение, 2007. - С. 13.
11. Там же. - С. 15.
12. Сборник избранных статей, стихотворений и фельетонов Н. М. Ядринцева. - Красноярск : Тип. Енисейского Губ. Союза Кооперативов, 1919. - С. 11-14, 64.
13. Родигина Н. Н. «Другая Россия»: образ Сибири в русской журнальной прессе второй половины XIX - начала XX века.
14. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. - С. 31.
15. Дутчак Е. Е. Из «Вавилона» в «Беловодье»: адаптационные возможности таёжных общин староверов-странников. - Томск : Изд-во Томского ун-та, 2007. - С. 24.
16. См., например: Вибе П. П. Немецкие колонии в Сибири: социально-экономический аспект. -Омск : Изд-во ОмГПУ, 2007. - 368 с. ; Кротт И. И. Сельскохозяйственное предпринимательство: поведенческие стратегии и практики в условиях трансформации сибирского общества (1914-1920 годы). - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2010. - 336 с.
17. См., например: Чуркин М. К. Переселения крестьян черноземного центра Европейской России в Западную Сибирь во второй половине XIX - начале XX вв.: детерминирующие факторы миграционной мобильности и адаптации. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2006. -
376 с. ; Дорофеев М. В. Земледельческое освоение Сибири: реальные и воображаемые возможности // Вопросы истории Сибири : сб. науч. ст. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2012. -Вып. 5. - С. 12-15 ; Нагорная М. А. Особенности адаптации переселенок в Западной Сибири во второй половине XIX - начале XX века в контексте физического здоровья мигрантов // Там же. - Вып. 6. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2013. - С. 36-45.
18. Чуркин М. К. «Неудобный класс» в аграрной колонизации Зауралья (вторая половина XIX -начало XX вв.) // Актуальные вопросы истории Сибири. Девятые научные чтения памяти профессора А. П. Бородавкина : материалы Всероссийской научной конференции / под ред. В. А. Скубневского, К. А. Пожарской. -Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2013. - С. 8-9.
19. Митин И. И. Мифогеография: пространственные мифы и множественные реальности. -С. 12-13.
