CC BY
50
Теория литературы Theory of Literature
И.В. Кондаков (Москва) ORCID ГО: 0000-0002-8903-8368
СЕМАНТИЧЕСКИЙ КЛАСТЕР В ПОЭТИКЕ О. МАНДЕЛЬШТАМА
Аннотация. В статье обосновывается использование понятия «семантический кластер» применительно к художественной литературе, в том числе в анализе поэзии ХХ в. В центре внимания автора - поэтика О. Мандельштама, рассматриваемая в этом ракурсе. В мандельштамовской семантической поэтике кластеры представляют собой глубинные смысловые структуры, концептуализирующие интенции поэта в широком ассоциативном контексте культуры. Как показывает автор статьи, большинство семантических кластеров, используемых Мандельштамом, представляет собой триады (тернарные конструкции), наполненные исключительной многозначностью и противоречивостью. Фоном для них служит текстуальная ткань, характеризующаяся двусторонностью и оксюморонностью, т.е. состоящая из бинарных оппозиций, содержащих в себе неразрешимый драматизм и когнитивный диссонанс. Творчески наполняя поэтические кластеры культурфилософским смыслом, Мандельштам стремился передать самой поэтикой своего творчества сложность современного ему нравственного, социального и политического мироустройства. Для этого он соединил в текстуре своих произведений бинарные и тернарные структуры, обычно не совместимые. Если бинарные структуры акцентируют проблему выбора между двумя крайностями, то тернарные структуры приводят читателя в область смысловой неопределенности. Это позволило Мандельштаму придать своему поэтическому миру особый трагизм, передававший атмосферу сталинской эпохи и Большого Террора.
Ключевые слова: семантическая поэтика; семантический кластер; бинарные структуры; тернарные структуры; проблема выбора; смысловая неопределенность; текстура поэзии.
I.V. Kondakov (Moscow) ORCID ID: 0000-0002-8903-8368
A Semantic Cluster in the Poetics of Osip Mandelstam
Abstract. The article describes the use of "semantic cluster" concept in fiction, including the analysis of poetry of the twentieth century. The author's focus is on the poetics of O. Mandelstam, considered from this aspect. In Mandelstam's semantic poetics, clusters represent deep semantic structures conceptualizing the poet's intentions in the broad associative context of culture. Most of the semantic clusters used by Mandelstam are triads (ternary constructions) filled with exceptional ambiguity and inconsistency. In the background there is textual fabric, characterized by bilateralism and oxymoron, i.e. consisting of binary oppositions, which contains insoluble dramatism and cognitive dissonance. Creatively filling poetic clusters with cultural and philosophical meaning, Mandelstam sought to convey the complexity of the contemporary moral, social and political world order by the very poetics of his work. To do this, he combined in the texture of his works binary and ternary structures, usually incompatible. If binary structures accentuate the problem of choice between two extremes, the ternary structures lead the reader into the field of semantic uncertainty. This allowed Mandelstam to give his poetic world a special tragedy that conveyed the atmosphere of the Stalin era and the great Terror.
Key words: semantic poetics; semantic cluster; binary structures; ternary structures; the problem of choice; semantic uncertainty; the texture of poetry.
Понятие «кластер» сегодня чаще употребляется в экономике, управлении, социологии и очень редко - в поэтике. Между тем, это понятие означает область явлений в художественной культуре, постоянно расширяющуюся и эстетически востребованную. Особенно важно явление кластеров в сфере музыки. Сошлюсь на достаточно корректное определение кластера в сфере музыки: «Кластер (англ. cluster - "гроздь", "скопление"; tone cluster - "гроздь звуков") - созвучие, звуки которого расположены по малым, большим, смешанным секундам, причем обязательно в тесном ("скученном") расположении. <...> Принцип звуковых гроздей широко используется для образования шума. <...> Чаще всего они [кластеры. -И.К.] выполняют функцию сонорных (темброво-красочных) созвучий» [Злотникова 2011, 61].
В филологии понятие «кластер» до сих пор не использовалось, хотя поводов для его употребления, особенно применительно к поэзии ХХ в., -великое множество. Прежде всего, речь может и должна идти о семантических кластерах, представляющих собой гроздья сочлененных слов, наполненные перечащими друг другу, а нередко и взаимоисключающими смыслами. Простейший пример - блоковское «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека» [Блок 1960, III, 37], где сопряженные в нерасторжимый узел образы-понятия взяты из четырех разных смысловых рядов (темное время суток; пространство вне дома; искусственный свет; болезнь и смерть) и их стяже-
ние в единый кластер создает семантическое напряжение и мучительное противоречие, требующее и не находящее разрешения. Своего рода, «черный квадрат» Блока.
Впечатляющий кластер, дважды повторяемый в стихотворении «Сказка» (из стихов Юрия Живаго), предлагает читателям своего романа Б. Пастернак - как своего рода интеллектуальный «ребус», ждущий разгадки, извлекаемой из сюжетной ткани романа:
Сомкнутые веки.
Выси. Облака.
Воды. Броды. Реки.
Годы и века [Пастернак 1965, 438-439].
Здесь зашифрована чисто русская трагедия интеллигентской мечтательности, соединенной с непрерывным преодолением препятствий и трудностей, которая длится бесконечно, без каких-либо реальных перемен к лучшему. (Стихотворение написано сразу после смерти Сталина.) Собственно, в нем заключено концептуальное ядро всего романа «Доктор Живаго».
Но особенно богата кластерами поэзия О. Мандельштама, который сделал семантический кластер главным тропом своего творчества. Это наблюдение вполне коррелирует с обобщающими выводами о создании Мандельштамом семантической поэтики, в которой «гетерогенные элементы текста, разные тексты, разные жанры (поэзия и проза), творчество и жизнь, все они и судьба - все скреплялось единым стержнем смысла...» [Левин, Сегал, Тименчик, Топоров, Цивьян 2001, 286], а каждое стихотворение «обязательно несет в себе глубинную смысловую структуру» [Левин, Сегал, Тименчик, Топоров, Цивьян 2001, 292]. В целом мандельшта-мовской семантической поэтики кластеры, как правило, и представляют глубинные смысловые структуры, концептуализирующие интенции поэта в широком ассоциативном контексте культуры.
В качестве относительно сложного примера семантического кластера сошлюсь на заключительную строфу второго из двух стихотворений Мандельштама «Ариост» (такие сдвоенные стихотворения, представляющие одну тему с разных точек зрения, М. Гаспаров называет мандель-штамовским словом «двойчатка» [Гаспаров 2015, 294)]. Здесь предметом внимания оказываются: «лавчонка мясника», «уснувшее дитя», «ягненок на горе», «монах на осляти», «солдаты герцога, юродивые слегка», а также «винопитие, чума, чеснок» и «свежая утрата» (о которой можно только догадываться). Соединение далеких ассоциаций под знаком «удивления» («мы удивляемся.») предстает смысловым комом, не только рисующим «Феррару черствую» [Мандельштам 1993-1994, III, 72], но и явно скрывающим в себе острое и опасное иносказание о художнике, его историческом времени и власти (в том числе и автобиографически окрашенное). Ведь в первом стихотворении из той же «двойчатки» этот причудливый
кластер передает вид, открывающийся Ариосту из «крылатого окна», а, значит, и его образ мира, - «его неистовый досуг - / Язык бессмысленный, язык солено-сладкий...» [Мандельштам 1993-1994, III, 71].
Большинство семантических кластеров, используемых Мандельштамом, представляет собой триады. Вспомним самые хрестоматийные его кластеры. «Бессонница. Гомер. Тугие паруса» [Мандельштам 1993-1994, I, 115]; «Россия, Лета, Лорелея» [Мандельштам 1993-1994, I, 127]; «В Европе холодно. В Италии темно. Власть отвратительна...» [Мандельштам 1993-1994, III, 71]; «Воронеж - ворон - нож» [Мандельштам 1993-1994, III, 89]; «Читателя! советчика! врача!» [Мандельштам 1993-1994, III, 119]. Во всех этих примерах из Мандельштама три далеких образа (слова, понятия), как правило, взятые из непересекающихся семантических рядов, связаны в тернарные конструкции, общий смысл каждой из которых в принципе затруднен из-за смыслового разброса составляющих каждую триаду компонентов [Кондаков 2017, 30-31; 33-38; 40-41]. Ведь кластерами мы называем не любые три слова, связанные синтаксически или семантически в единый «пучок», а именно слова, обозначающие предметы, связь между которыми, на первый взгляд, совсем не очевидна, даже парадоксальна, противоречива.
Даже классические триады, вроде: «Истина - Добро - Красота», «Свобода - Равенство - Братство», «Творение (Бог-Отец) - Спасение (Бог-Сын) - Духновенность (Дух Святой)» или, скажем, «Православие - Самодержавие - Народность», наполнены исключительной многозначностью и противоречивостью, которые проявляются с особой силой при каждом изменении исторического или актуального контекста, при каждой попытке интерпретировать содержание триады изнутри нее самой или извне. Впрочем, эти триады с вековой и даже тысячелетней историей несут в себе слишком общее, а потому во многом «стертое» содержание, в то время как мандельштамовские тернарные конструкции эксклюзивны и непредсказуемы. Вообще кластер не предполагает выбора между противоречивыми смыслами, соединенными в триаду, не имеет в виду и их сумму или сопряжения. Смысл тернарного кластера должен быть синтезирован читателем в рамках смыслового пространства, образовавшегося между тремя концептами.
Далеко не сразу читатель осознает, что кластер «Бессонница. Гомер. Тугие паруса» (1915) представляет концентрированное выражение мучительных размышлений поэта о причинах мировых войн; концепт «Россия, Лета, Лорелея» (1917) - о трагической повторяемости русской истории и роли культуры в этом; кластер «В Европе холодно. В Италии темно. Власть отвратительна, как руки брадобрея» (1933) - о почти одновременном наступлении тоталитаризма в Германии, Италии и России; кластер «Воронеж - ворон - нож» (1935) - о неотвратимой гибели поэта, сосланного в город со столь зловещим именем; кластер «Читателя! советчика! врача!» (1937) - об одиночестве, безответности и безысходности поэта - узника и жертвы своей страшной эпохи, вылечиться от которой хочется, но невоз-
можно.
Главное в каждом из этих и подобных кластеров - отсутствие определенного основания для сравнения трех (как правило) отдаленных образов. Между тем даже простая бинарная оппозиция, соединяющая (или разделяющая) далекие смыслы, проблематична как целое (а в тернарном кластере таких оппозиций - три). Вспоминается крылатая сентенция Н.С. Трубецкого: «Противоположение (оппозиция) предполагает не только признаки, которыми отличаются друг от друга члены оппозиции, но и признаки, которые являются общими для обоих членов оппозиции. Такие признаки можно считать «основанием для сравнения». Две вещи, не имеющие основания для сравнения, или, иными словами, не обладающие общими признаками (например, чернильница и свобода воли), никак не могут быть противопоставлены друг другу» [Трубецкой 2000, 72].
Конечно, сопоставление таких далеких вещей и смыслов, как «чернильница» и «свобода воли», вызывает ощущение неопределенности. Подобная неопределенность в примере Н. Трубецкого носит вполне безобидный характер и может вызвать что-то вроде недоумения. Но ведь есть и гораздо более серьезные бинарные оппозиции, содержащие в себе неразрешимый драматизм и когнитивный диссонанс. Собственно, бинар-ность словесных формулировок и образных противопоставлений служат одному - осознанию противоречиво-сложной и многослойной текстуры мира. Особенно остро и трагично переживал свое место в мироздании и советском социуме поздний Мандельштам.
Например, в стихотворении «Ариост» мы видим противопоставление «крылатой лошади» (Пегас - поэзия) и «песочных часов» (быстротекущего времени); у первой - «подковы тяжелы» (тяжело взлетать), а вторые - «желты и золотисты» (внешне высокая, но иллюзорная цена) [Мандельштам 1993-1994, III, 72]. В стихотворении «Чернозем» (1935) «Гниющая флейта» (смерть) оппонирует «утреннему кларнету» (жизни), «апрельский проворот» (весеннее настроение) омрачено «черноречивым молчанием» (зловещей безответностью) окружающего мира [Мандельштам 1993-1994, III, 90].
Или, например, «одышливому простору» воронежского Черноземья противостоит «песка слоистый нрав» на берегах Камы, а «отдышавшемуся кругозору» ссыльного поэта - его же созерцание «стремнин осадистых» и слушание «хода кольцеванья» древесин («О этот медленный, одышли-вый простор!»). Сравнение Мандельштамом своей первой (чердынской) и второй (воронежской) ссылок оказывается не в пользу последней. Черноземная равнина воспринимается поэтически как пустыня, как обреченность на одиночество и неподвижность; а река и лес Пермского края - как живая жизнь, наполненная движением времени и природы [Мандельштам 1993-1994, III, 111].
Или противопоставление «ключу Ипокрены» (означающему с античных времен поэтическое вдохновение) «давнишнего страха струю» (предчувствие политических репрессий и гонений на творчество) («Квартира
тиха, как бумага.», 1933) [Мандельштам 1993-1994, III, 75].
Известный исследователь поэтики символизма и постсимволизма О. Ханзен-Лёве, осмысляя «текстуру мира», отображаемую акмеистами, отмечает, что «для Мандельштама двоемирие платонической архитектуры мира и космоса превращается в парадоксальную, оксюморонную двухсторонность противоположных сфер мира. <.> Ткани мира у Мандельштама служат одновременно мотивами смерти и жизни, саваном, надгробным покрывалом - и свадебной фатой» [Ханзен-Лёве 2016, 172]. Отсюда идет и противоречиво-двойственная текстура поэзии Мандельштама, придающая ей «муаровый» характер.
Однако эта двусторонность поэтического мира поэта постоянно осложняется вторжением (или вплетением) в нее тернарных кластеров. Соединение в одном тексте бинарных и тернарных структур вызывает ощущение неразрешимого диссонанса, внутреннего напряжения и даже деструктивного процесса. Особенно часто встречается этот прием у позднего Мандельштама, текстура поэзии которого строится на основе двусложной «амальгамы», символизирующей неразрывную связь жизни и смерти. С этой «двоичностью» поэтического мира никак не сочетается «троичность» внешнего мира, с которым сталкивается поэт.
В «черно-белую» ткань поэтического текста Мандельштама явственно вписаны изысканные триады: «стон - Прометей - коршун»; «воздушно-каменный театр» как «эхо и привет» от «Эсхила-грузчика» и «Софокла-лесоруба» (дважды тернарный кластер); образ «всех» - «Рожденных, гибельных и смерти не имущих» («Где связанный и пригвожденный стон?», 1937) [Мандельштам 1993-1994, III, 115-116]. «Вино - меха - «в крови Колхиды колыханье»; «Песнь одноглазая» - «дар охотничьего быта» - дыханье» («Пою, когда гортань - сыра.», 1937) [Мандельштам 1993-1994, III, 121]. «Дерево - медь - Фаворского полет»; «смола - «испуганное мясо» - сердце» («Как дерево и медь.», 1937) [Мандельштам 1993-1994, III, 122]. «Задыхаться, чернеть, голубеть»; «Голубятни, черноты, сквореш-ни»; «Лед весенний, лед вышний, лед вешний» («Заблудился я в небе - что делать?», 1937) [Мандельштам 1993-1994, III, 129-130].
Уникален опыт Мандельштама сопрягать бинарность и тернарность в одном тексте:
Может быть, это точка безумия,
Может быть, это совесть твоя -
Узел жизни, в котором мы узнаны
И развязаны для бытия.
(«Может быть, это точка безумия.», 1937)
В этом четверостишии (1-я строфа одноименного стихотворения), на первый взгляд, доминируют бинарные оппозиции: «безумие - совесть», «узел жизни - бытие», «узнаны - развязаны». Однако незаметно из этой дуальной конструкции выступают тернарные связи: «Безумие - совесть -
узел жизни»; «узел жизни - узнаны - развязаны»; «мы - узнаны - развязаны»; «мы - узел жизни - бытие». Одни и те же смыслы «тасуются» -то попарно, то троично, образуя плотную сеть концептов, обволакивающую предмет описания.
До конца стихотворения поэт «сплетает» триады из диад, причем ассоциативная логика уводит автора все дальше и дальше от исходных его проблем: «соборы кристаллов - свет-паучок - единый пучок»; «чистых линий пучки - тихий луч - словно гости»; «земля - небо - наполненный музыкой дом»; «не спугнуть - не изранить - если мы доживем»; «говорю -прости - прочти» [Мандельштам 1993-1994, III, 130].
В стихотворении «О, как же я хочу...» (1937) лирическое «Я» поэта мечется между лучом и ничем, между светом и звездой, между «учись» и «лучись», между шепотом и лепетом, между «могуч» и «согрет», между «хочу» и «вручу». И, проникая в почти неуловимые «щели», отделяющие оттенки смысла друг от друга, это лирическое «Я» становится каждый раз третьим членом диады (невидимой триады), одновременно деятельным и страдательным [Мандельштам 1993-1994, III, 134].
Аналогичным образом рождаются на бинарном фоне тернарные аппликации и в других стихах позднего Мандельштама. Так, обращаясь как бы к кувшину (а на самом деле к самому себе), лирический герой Мандельштама определяет себя триадически: «Длинной жажды должник виноватый», «мудрый сводник вина и воды»; «под музыку», с одной стороны, «пляшут козлята», а с другой - «зреют плоды». Но музыка также триедина: «Флейты свищут, клянутся и злятся», что «беда на твоем ободу / Черно-красном» и «некому взяться / За тебя, чтоб поправить беду» («Кувшин») [Мандельштам 1993-1994, III, 133]. Лирическое «Ты» / «Я» поэта, - в процессе его автокоммуникации выступающее как «средний член» бинарной оппозиции, - то пытается достичь компромисса между противоположностями («должник», «сводник», «обод» (между внутренним и внешним миром), то убеждается в своей обреченности: с одной стороны, грядет неотвратимая беда, а с другой - ее некому поправить, и лирическое «Ты» / «Я» остается беззащитным перед лицом беды.
Сопрягая «волоокого неба звезду», «летучую рыбу-случайность» и «воду, говорящую "да"» [Мандельштам 1993-1994, III, 133], Мандельштам отдавал себе отчет в том, что это - «лебедь, рак и щука», трагически несовместимые, но совмещенные судьбой.
По этой же логике образуется триада: «отборная собачина» - «мертвецы», наделенные «всякой всячиной», - «пустячок пирамид», характеризующая «Египтян государственный стыд» (строй), иносказательно выражающая суть советского строя и иудейский плен в стране фараонов [Мандельштам 1993-1994, III, 132]. Глубокий смысл «египетского» подтекста раскрывает М. Гаспаров в статье «Две готики и два Египта в поэзии О. Мандельштама» [Гаспаров 2015, 280-284].
Там же глубоко характеризуется и Франсуа Вийон, воплотивший в себе символический смысл судьбы художника всех времен - неоцененно-
го гения, бесприютного бродяги и казнимого государством преступника. Строки, описывающие ренессансную фигуру Вийона, сочетают бинар-ность и тернарность: «Рядом с готикой жил озоруючи / И плевал на паучьи права» - «Наглый школьник и ангел ворующий, / Несравненный Виллон Франсуа» [Мандельштам 1993-1994, III, 132]. Именно фигура Вийона превращает бинарные оппозиции в триады. Метафорические Египет и Франсуа Вийон образуют вместе с лирическим героем Мандельштама, связующим в себе то и другое, столь же безысходную триаду.
Своего «любимца кровного» - Франсуа Вийона - как своего alter ego Мандельштам рисует трижды тройственной формулой:
Утешительно-грешный певец, -Еще слышен твой скрежет зубовный, Беззаботного права истец.
И под самый конец - пронзительное признание:
Он разбойник небесного клира, Рядом с ним не зазорно сидеть: И пред самой кончиною мира Будут жаворонки звенеть [Мандельштам 1993-1994, III, 132].
Проницательный и чуткий читатель Мандельштама С. Аверинцев сформулировал проблему Мандельштама как выпадение поэта из дуальной логики. Мандельштам, - писал он, - «не книжник и не фарисей, не пророк и не учитель. Уж скорее жаворонок, не перестающий звенеть "перед самой кончиною мира", с хрупким певчим горлом» [Аверинцев 2011, 133]. И пение этого жаворонка можно выразить не в «сарказме» и не в «укоре», а в «благодарности» [Аверинцев 2011, 132]. Триадическая логика рассуждений С. Аверинцева здесь несомненна.
Одно из последних стихотворений О. Мандельштама (из «двойчатки» «Стихи к Н. Штемпель») - «Есть женщины, сырой земле родные.» (1937) посвящено смерти и бессмертию. Оно сплетено из парных образов, рисующих погребальное шествие плакальщиц: «родные» - «сырой земле», «каждый шаг» - «гулкое рыданье», «сопровождать воскресших» - «приветствовать умерших», «ласки требовать» - «преступно», «расставаться» - «непосильно». Из этой вереницы бинарных конструкций вырастают тернарные кластеры, усугубляющие траурное настроение и придающие ему характер вселенских обобщений:
Сегодня - ангел, завтра - червь могильный, А послезавтра - только очертанье.
И далее:
Что было поступь - станет недоступно. Цветы бессмертны, небо целокупно, И все, что будет, - только обещанье [Мандельштам 1993-1994, III, 138].
Мы видим, Мандельштам сделал важное поэтическое открытие - раскрыл художественные возможности семантического кластера как нового перспективного тропа, получившего дальнейшее распространение в ХХ в. Самая трехмерность избираемых поэтом кластеров была интересна своей эстетической и нравственной семантикой, полной острых конфликтов и противоречий, порождавших неопределенность и непредсказуемость в переживании и осмыслении бытия. Творчески наполняя поэтические кластеры культурфилософским смыслом, Мандельштам стремился передать самой поэтикой своего творчества сложность современного ему нравственного, социального и политического мироустройства. Для этого он соединил в текстуре своих произведений бинарные и тернарные структуры, обычно не совместимые. Если бинарные структуры акцентируют проблему выбора между двумя крайностями, то тернарные структуры приводят читателя в область смысловой неопределенности и побуждают его к мыслительной и эмоциональной активности. Совмещение различными способами бинарности как средоточия конфликтности и тернарности как многомерности позволило Мандельштаму придать своему поэтическому миру особый трагизм, вполне соответствовавший атмосфере сталинской эпохи и Большого Террора.
ЛИТЕРАТУРА
1. Аверинцев С.С. «Город изгнания, город беды.» // Аверинцев и Мандельштам: статьи и материалы. М., 2011. С. 132-133.
2. Блок А.А. Собрание сочинений: в 8 т. Т. 3. М.; Л., 1960.
3. Гаспаров М.Л. Ясные стихи и «темные» стихи: анализ и интерпретация. М., 2015.
4. Злотникова Т.С. Понятие «кластер» и его значение для гуманитарных исследований // Концепты культуры и концептосфера культурологии / под ред. Л.В. Никифоровой, А.В. Коневой. СПб., 2011. С. 57-66.
5. Кондаков И.В. «Тайная поэтика» Осипа Мандельштама // Академические тетради. Вып. 18. М., 2017. С. 28-41.
6. Левин Ю.И., Сегал Д.М., Тименчик Р. Д., Топоров В.Н., Цивьян Т.В. Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Смерть и бессмертие поэта. М., 2001. С. 282-316.
7. Мандельштам О. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 1, 3. М., 1993-1994.
8. Пастернак Б. Стихотворения и поэмы / сост., подготовка текста и примеч. Л.А. Озерова; вступ. ст. А.Д. Синявского. М.; Л., 1965. (Библиотека поэта. Большая серия).
9. Трубецкой Н.С. Основы фонологии. 2 изд. М., 2000.
10. Ханзен-Лёве Оге А. Интермедиальность в русской культуре: от символизма к авангарду / пер. с нем. Б.М. Скуратова, Е.Ю. Смотрицкого. М., 2016.
REFERENCES
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
1. Averintsev S.S. "Gorod izgnaniya, gorod bedy" ["City of exile, city of trouble"]. Averintsev i Mandelshtam: stat'i i materialy [Averintsev and Mandelstam: Articles and Materials]. Moscow, 2011, pp. 132-133. (In Russian).
2. Kondakov I.V. "Taynaya poetika" Osipa Mandelshtama ["Secret Poetics" by Osip Mandelstam]. Akademicheskiye tetradi [Academic Notebooks]. Vol. 18. Moscow, 2017, pp. 28-41 (In Russian).
3. Levin Yu.I., Segal D.M., Timenchik R.D., Toporov V.N., Tsiv'yan T.V Russkaya semanticheskaya poetika kak potentsialnaya kulturnaya paradigma [Russian Semantic Poetics as a Potential Cultural Paradigm]. Smert'i bessmertiepoeta [Death and Immortality of the Poet]. Moscow, 2001, pp. 282-316. (In Russian).
4. Zlotnikova T.S. Ponyatiye "klaster" i yego znacheniye dlya gumanitarnykh issle-dovaniy [The Concept of "Cluster" and Its Significance for Humanitarian Research]. Nikiforova L.V., Koneva A.V. (eds.). Kontsepty kultury i kontseptosfera kulturologii [Concepts of Culture and Conceptosphere of Culturology]. Saint-Petersburg, 2011, pp. 57-66. (In Russian).
(Monographs)
5. Gasparov M.L. Yasnye stihi i "temhnyye" stihi: analiz i interpretatsiya [Clear Poems and "Dark" Poems: Analysis and Interpretation]. Moscow, 2015. (In Russian).
6. Hansen-Love Aage A. Intermedialnost' v russkoy culture: ot simvolizma k avan-gardu [Intermediality in Russian Culture: From Symbolism to Avant-garde]. Moscow, 2016. (Translated from German to Russian by B.M. Skuratov, E.Yu. Smotritskiy).
7. Trubetskoy N.S. Osnovy fonologii [Basics of Phonology]. 2nd ed. Moscow, 2000. (In Russian).
Кондаков Игорь Вадимович, Российский государственный гуманитарный университет; Нанкинский университет.
Доктор философских и кандидат филологических наук, профессор, действительный член РАЕН, профессор кафедры истории и теории культуры факультета культурологии РГГУУ почетный работник общего образования РФ; приглашенный профессор Нанкинского университета (КНР). Область научных интересов: теория культуры, литературы и искусства, литературно-художественной критики; история русской и мировой культуры, литературы, теоретическая и историческая поэтика культуры, культурная семантика текста.
E-mail: [email protected]
Igor V. Kondakov, Russian State University of Humanities; Nanjing University.
Doctor of Philosophy and Candidate of Philology, Professor, real member of Russian Academy of Natural Sciences, professor of Cathedra of History and Theory of Culture, Department of cultural studies, RSUH, honorary worker of general education of Russian Federation, visiting professor of Nanjing University (People Republic of China). Research interests: theory of culture, literature and arts, literary and art criticism, history of Russian and world culture, literature; theoretical and historical poetics of culture, cultural semantics of the text.
E-mail: [email protected]
