CC BY
88
76
• ••
Известия ДГПУ, №1, 2015
нудных, моральных сентенций и нравоучений, но крепким, сочным языком.
Хочется особо отметить, что Азиз Алем как поэт-диалектик, как поэт-новатор никогда не был копировщиком; ему чуждо всякое эпигонство и
позерство. Наоборот, творчески перерабатывая все то, что, с его точки зрения, ценно в мировой художественной практике, он не только обогащает, но и дает новый импульс, большой толчок развитию лезгинской поэзии, и не только лезгинской!
Литература
1. Брюсов В. Я. Граду и миру. М., 1903. 2. Гаспаров М. Л. Очерк истории русского стиха: метрика, ритмика, рифма, строфика. М., 1984. 3. Ибрагимов М. И. Восхождение без спуска // Известия Дагестанского государственного педагогического университета. Общественные и гуманитарные науки. 2014, № 3. 4. Лоторев И. В. Стихотворения и поэмы. М., 1990. 5. Маро К. Моей лучшей подруге. Париж.
1520.
References
1. Bryusov V. Ya. To the city and the world. M., 1903. 2. Gasparov M. L. Essay on the history of Russian
verse: metrics, rhythm, rhyme, strophics. M., 1984. 3. Ibragimov M. I. Ascent descent // Proceedings of
Dagestan State Pedagogical University. Social and Humanitarian Sciences. # 3. 2014. 4. Lotarev I. V.
Verses and Poems. M., 1990. 5. Maro K. For my best friend. Paris. 1520.
Literatura
1. Brjusov V. Ja. Gradu i miru. M., 1903. 2. Gasparov M. L. Ocherk istorii russkogo stiha: metrika, ritmika, rifma, strofika. M., 1984. 3. Ibragimov M. I. Voshozhdenie bez spuska // Izvestija Dagestanskogo gosu-
darstvennogo pedagogicheskogo universiteta. Obshhestvennye i gumanitarnye nauki. 2014, № 3.
4. Lotorev I. V. Stihotvorenija i pojemy. M., 1990. 5. Maro K. Moej luchshej podruge. Parizh. 1520.
Статья поступила в редакцию 11.12.2014 г.
УДК 821.161.1
САТИРИЧЕСКИЕ КОНТАМИНАЦИИ ХУДОЖЕСТВЕННОГО
ПРОСТРАНСТВА В. МАЯКОВСКОГО
SATIRICAL CONTAMINATIONS OF V.MAYAKOVSKY’S ART SPACE
© 2015 Ибрагимов Р. А.
Дагестанский государственный педагогический университет
© 2015 Ibragimov R. А.
Dagestan State Pedagogical University
Резюме. В статье анализируется поэтическая концепция пространства в творчестве В. Маяковского. Новым в исследовании является рассмотрение категории пространства сквозь призму отчаянного, грозного, гомерического хохота поэта.
Abstract. The author of the articleanalyzes the poetic concept of space in Mayakovsky's works. The new thing in the research is considering the category of space through the prism of the poet’s desperate, cruel, Homeric laughter.
Rezjume. V stat’e analiziruetsja pojeticheskaja koncepcija prostranstva v tvorchestve V. Majakovskogo. Novym v issledovanii javljaetsja rassmotrenie kategorii prostranstva skvoz’ prizmu otchajannogo, groznogo, gomeri-cheskogo hohota pojeta.
Ключевые слова: поэтика, пространство, лирический герой, образ, поэма, персонаж, стихотворение, олицетворение.
Keywords: poetics, space, a lyrical hero, an image, a poem, a character, embodiment.
Общественные и гуманитарные науки
• ••
77
Kljuchevye slova: pojetika, prostranstvo, liricheskij geroj, obraz, pojema, personazh, stihotvorenie, olicetvore-nie
Типы пространственных отношений определяются той или иной картиной мира и культуры. В начале XX в. произошли существенные изменения в структуре художественного пространства и времени; изучение проблем времени начинает заметно превалировать над изучением пространственных моделей.
Пространство в произведениях авангардистов имеет свою специфику; для его характеристики необходимо владение такими категориями, как «обратная перспектива», «время-пространство», «нуль форм», «мифопоэтическое пространство», «пространство - тело», «пространство -текст» и т. д. [1. C. 267].
Человек XX в. по-новому воспринимает пространство, оперирует более крупными (космическими) масштабами, что отразилось и в поэзии
В. Маяковского. Поэт свободно проницает безграничные пространства и время, Вселенная становится «родным» для него пространством, воплощая идею единства макрокосма и микрокосма.
Художественный мир в стихотворениях «Утро», «Ночь», цикле «Я», «Уличное», «Кое-что про Петербург», «За женщиной», «От усталости», «Мы» и др. имеет ярко выраженную «пространст-венность». Данная особенность свойственна и облику героев Маяковского, и способу выражения его эмоций, что придает им дополнительную достоверность, делает их материально зримыми, даже «тяжеловесными» в своей чувственной насыщенности:
Ямами двух могил
вырылись в лице твоем глаза.
Могилы глубятся.
Нету дна там.
Кажется,
рухну с помоста дней.
Я душу над пропастью натянул канатом,
жонглируя словами, закачался над ней. («Флейта-позвоночник» [5. C. 120])
Для поэтики Маяковского характерны «психологизация и социологизация пространства» [8. C. 92], когда те или иные его типы символизируют святость и порок, единение и отчужденность человека от других людей. У Маяковского «это кризисные точки пространства, в которых всегда происходят метаморфозы физического и духовного свойства, преломляется и искривляется само пространство, человек утрачивает «человековид-ность» («А все-таки», «Вот так я сделался собакой», «Уличное», «Театры» и т. д.)» [8. C. 92].
В авангардном творчестве (В. Хлебникова, П. Филонова, В. Кандинского, К. Малевича и др.) метатекстом становится тема общего мирового кризиса, глобальной катастрофы, словно планета и весь космос соскочили со своей оси. В художниках нового времени это породило новое восприятие пространства как своеобразного ключа к тайнам Вселенной и человека.
По заключению исследователя М. Маковского, пространство в древнем сознании мыслилось в рамках категорий центр - периферия, верх - низ, правый - левый, небо - земля, юг - север, день -ночь. Все эти категории очень важны и для творчества В. Маяковского [4].
О дихотомии «небо - земля» в поэтике Маяковского писал С. Ломинадзе, отмечавший «романтическую устремленность лирического героя Маяковского к небесам» [2]. Оппозиция «Юг -Север» присутствует в исследованиях Ф. Пицкель [6]. По ее мнению, «Север» ассоциируется у Маяковского с Россией, холодом, скукой, неподвижностью. Юг, напротив, - воплощение праздника, щедрости, душевности. Пространственная оппозиция «Запад - Восток» освещена И. Хальтхузеном в статье «Модели мира в литературе русского авангарда» [7]. Автор обращает внимание на то, что традиционное противопоставление Востока и Запада, Азии и Европы в авангардной поэзии исчезает.
«Центр - периферия» - важнейшие пространственные категории в поэтической картине
В. Маяковского. Пространственное местонахождение лирического героя в самом центре при этом имеет мировоззренческий характер. Для традиционного сознания центр ассоциировался с некой точкой, фиксацией, т. е. источником всех и вся. В поэзии Маяковского - это, конечно же, образ его лирического героя, поэта-демиурга.
Пространственная оппозиция «центрпериферия» тесно связана с понятиями «дом» -«не-дом», «родное» - «чужое». Причем дом в мифопоэтике Маяковского - как дом героя, так и дом его любимой, - чаще всего лишен спокойствия и умиротворения, - напротив, это пространственно воплощенный духовный концентрат всех страхов и комплексов героя:
Сегодня, только вошел к вам,
почувствовал -
в доме неладно... («Флейта-позвоночник» [5. C. 120].)
Дома герой Маяковского страшится остаться наедине со своими тягостными мыслями, приближающими его к порогу безумия, потому он использует противоположные его внутреннему состоянию категории (смеха, гомерического хохота, например): «От плача моего и хохота / морда комнаты выкосилась ужасом» («Флейта-позвоночник» [5. C. 120]), - дом как часть самого героя «обречен» зеркально отражать его внутреннее состояние. Потому он всегда стремится на улицу («Не высидел дома. / Анненский, Тютчев, Фет. / Опять, / Тоскою к людям ведомый, / иду / в кинематографы, в трактиры, в кафе» [5. C. 112]). Об этом говорят и названия стихотворений: «Из улицы в улицу», «Порт», «Уличное», «Вывескам», «Театры», «Кое-что про Петербург». При этом герой прекрасно осознает обманчивость этой на-
78
• ••
Известия ДГПУ, №1, 2015
дежды - надежды найти утешение и успокоение за границами своего личного пространства. Потому, например, в поэме «Флейта-позвоночник» он употребляет метафору «оскал воды» (ассоциации и со смехом, хоть и пугающим, и с пастью льва или тигра на цирковой арене) как конечный пункт, результат своего бегства из душного домашнего плена:
Теперь такая тоска,
что только б добежать до канала и голову сунуть воде в оскал. («Флейта-позвоночник» [5. C. 120]).
Для героя Маяковского существует устойчивый маршрут: дом - улица - (космос). В соответствии с классификацией Ю. Лотмана (характеристикой литературного персонажа через соответствующий тип художественного пространства) лирического героя Маяковского следует отнести к «героям пути», которые движутся по определенной пространственно-этической траектории в «линеарном spatium'e» [3]. Он всегда вынужден возвращаться домой («Мама и убитый немцами вечер», «Я и Наполеон», «Вот так я сделался собакой», «Ко всему», «Лиличка! Вместо письма»).
Так, в стихотворении «Надоело» герой, покинув ненавистный дом, идет «в кинематографы, в трактиры, в кафе». Встреча героя с миром всегда драматична: «Нет людей. / Понимаете / крик тысячедневных мук? Душа не хочет немая идти, а сказать кому?» [5. C. 113]. Боль от своей невостребованности лирический герой изливает на материальные объекты - асфальт, трамвай. Неудача заставляет его вернуться в покинутый ранее дом -в «квартирную яму»: «В дом уйду. / Прилипну к обоям» [5. C. 113], - так создается кольцевая композиция стихотворения, символизирующая замкнутый круг, пространственную закольцованность, за пределы которой невозможно вырваться.
Отрицательная семантика дома у
В. Маяковского связана и с образом мещанина, обывателя, поглощенного лишь обустройством своего крова и налаживанием личного благополучия. Единственная цель его существования -это «всего побольше накупить и приобресть» (стихотворение «Плюшкин. Послеоктябрьский скопидом обстраивает стол и дом» [5. C. 270]). Так что дом превращается в нору, склад ненужных в своем излишестве вещей, а обыватель уподобляется вше (образ из одного ряда с паразитом и кровопийцей клопом) и гоголевскому Плюшкину, доходящему до абсурда в своей страсти к накопительству. Как неизбежное следствие этой мании вещизма - потеря одухотворенности вплоть до полного омертвения души (отсюда и образ персонажа «Мертвых душ»):
Оглядев
товаров россыпь, в жадности и в алчи укупил
двенадцать гроссов
дирижерских палочек.
«Нынче
все
сбесились с жиру.
Глядь —
война чрез пару лет.
Вдруг прикажут — дирижируй! — хвать,
а палочек и нет!
И ищи
и там и здесь.
Ничего хорошего!
Я
куплю,
покамест есть, много и дешево».
Взлетала
о двух революциях весть.
Бурлили бури.
Плюхали пушки.
А ты, как был, такой и есть ручною вшой
копошащийся Плюшкин [5. C. 270].
В противоположность традиционному восприятию образа дома для Маяковского — это место не пространство защиты и уюта, а замкнутое мертвящее пространство-кабала, подавляющее волю человека. Потому выход за его пределы воспринимается как иллюзия освобождения. Улица в восприятии В. Маяковского - это место, обладающее перспективой, то есть проекцией на будущее; она наполнена воздухом («Кофта фата»), в отличие от безвоздушного (несвободного) дома. Масштабность переживаний «выталкивает» героя за пределы домашних стен, не обладающих способностью защищать его от внутренней муки: «Любовь мою, / как апостол во время оно, / по тысяче тысяч разнесу дорог» («Флейта-позвоночник» [5. C. 120]). В то же время и городские улицы могут быть слишком тесны для душевного размаха лирического субъекта Маяковского («Буре веселья улицы узки» («Флейта-позвоночник» [5. C. 120]).
Портит улицу только грязная человеческая масса («Через час отсюда в чистый переулок / вытечет по человеку ваш обрюзгший жир» [1. C. 58]). Осознание этого будит в лирическом герое низменные инстинкты («Вот так я сделался собакой»). В итоге, улица, заполненная «стоглавой вошью» толпы и лишенная свободного пространства, оказывается такой же не пригодной для жизни, как и дом. Потому и пространство города в целом враждебно герою. Именно толпа делает жилое пространство нежилым; основные ее характеристики - это громкие шум и хохот. «Толпа у Маяковского, как и у Ф. М. Достоевского, - это
Общественные и гуманитарные науки
• ••
79
не количественное, а качественное состояние -состояние не-творчества, не-свободы. Поэтому главная черта городских улиц как вместилища толпы - это закрытость, скученность, обужен-ность» [8. C. 106].
Вообще для Маяковского толпа - это олицетворение обывателей и мещан, то есть социальное понятие; недаром «...великое чувство по имени класс» стало основной движущей силой его творчества советского периода. Поэму «Хорошо!» (1927 г.) А. Луначарский и вовсе назвал «Октябрьской революцией, отлитой в бронзу», ведь Маяковский сложил здесь гимн «весне человечества» - социалистическому Отечеству.
С образом толпы, множественности связан городской локус площади, подразумевающий и коллективность, и публичность, и риторику. Это традиционное место собраний, демонстраций, казней, потому герой Маяковского так часто апеллирует к народу именно с нее:
Солнце! Лучей не кинь!
Сохните реки, жажду утолить не дав ему, -
чтоб тысячами рождались мои ученики
трубить с площадей анафему! («Нет» [5. C. 49]).
Негативный вариант площади - площадь рыночная, то есть истоптанная толпой и оскверненная духом торгашества, продажности, обмана, неизбежных для данного топоса. Отсюда и ненависть лирического субъекта ко всему «площадному»: он грозится в бешенстве «вгрызаться в ножища, / пахнущие потом и базаром» («Нет» [5. C. 49]). Это собачье «вгрызание» в обувь, ноги, предполагаемое как направленное снизу вверх, символизирует яростное нападение лирического героя Маяковского на самые низменные человеческие пороки.
Стих Маяковского - это его живой голос, и весь окружающий мир превращается для него в оркестр. В поэме «Война и мир» весь мир становится театром, с эстрадой, «колеблемой костром оркестра». Маяковский при этом вносит в повествование мелодию - ноты «Аргентинского танго».
Этим объясняются и его постоянные декламации в адрес воображаемой и реальной аудитории и к другим поэтам:
А вы
ноктюрн сыграть могли бы
на флейте водосточных труб?
«А вы могли бы» [5. C. 18].
О доле поэта и его взаимоотношениях с толпой - сатирическое стихотворение Маяковского «Вот так я сделался собакой», перекликающееся со стихотворением Федора Сологуба «Когда я был собакой».
Так, поэт, затравленный окружающим его мещанским обществом, вынужден отвечать не менее злобными выпадами. Потому он становится, -вернее, опускается («я стал на четвереньки / и залаял» [5. C. 86]) на один уровень с нападающей на него сворой.
Подобные метаморфозы и эмоциональность на грани истерии - одна из причин того, что о Маяковском, как и о многих его молодых поэтах-современниках, было написано много статей, доказывающих, что все они - психически больные. «Досталось» и Брюсову, Бальмонту, Блоку, а также Маяковскому: в многочисленных газетных статьях 1912-1915 гг. звучали подобного рода утверждения даже из уст некоторых врачей-психиатров.
В стихотворении «Гимн здоровью» (1915) Маяковский делает полемический выпад против подобных авторов:
И по камням острым, как глаза ораторов, Красавцы-отцы здоровых томов, потащим мордами умных психиатров и бросим за решетки сумасшедших домов! [5. C. 79].
Превращение поэта в собаку имеет гротесковый оттенок, но и он содержит трагические нотки, которые усиливаются уже в другом стихотворении - «Анафема» («Собакой забьюсь под нары казарм»). Данный образ перерастает в апокалиптические видения:
Ночью вскочите!
Я
звал!
Белым быком возрос над землей... Лосем обернусь, в провода
впутаю голову ветвистую с налитыми кровью глазами.
Да!
Затравленным зверем над миром выстою [5. C. 99].
Если персонажи русской классической литературы обретают душевное равновесие на природе, то для лирического героя Маяковского такая смена пространства невозможна из-за отсутствия нерукотворной природы как таковой. Город превращает Землю в ад для живого человека («Адище города»). Потому многие описания городских пейзажей у Маяковского напоминают зарисовки преисподней, утопающей в клубах дыма (тумана) и погрязшей в грехах («Улица клубилась, визжа и ржа: / похотливо взлазил рожок на рожок» [5. C. 28]). В то же время во всей низости морального разложения толпы, города в целом, скатившихся в своей деградации на самое дно, парадоксальным образом заложена надежда на воскресение:
Уличные толпы к небесной влаге припали горящими устами, а город, вытрепав ручонки-флаги, молится и молится красными крестами. («Я и Наполеон» [5. C. 439]).
Устремления лирического героя вовне, в поисках простора влечет за собой и временные трансформации (поэмы «Облако в штанах», «Война и мир», «Человек»). Так, в поэме «Человек» расширение пространства приносит герою освобождение, теснота же воспринимается им как плен:
80
• ••
Известия ДГПУ, №1, 2015
«Загнанный в земной загон, / влеку дневное иго я. / А на мозгах / верхом / «Закон», / на сердце цепь - / «Религия» [5. C. 250]. Пустынный безграничный космос оказывается ближе и понятнее герою, чем пространство земли: «Заприте небо в провода! / Скрутите землю в улицы!» [5. C. 250].
Индустриальное кольцо города не выпускает героя из своих пределов. Об этом свидетельствуют и пространственные перемещения героя поэмы «Человек». В этой поэме сильны ощущения усталости, безысходности положения: «Полжизни
прошло, теперь не вырвешься. / Тысячеглаз надсмотрщик, фонари, фонари, / фонари... / Я в плену. / Нет мне выкупа! Оковала земля окаянная» [5. C. 190].
Город - это тот же дом, только большего масштаба: «Навек / теперь я / заключен / в бессмысленную повесть!» [5. C. 251]. Примечательно, что пространство и время, всю свою жизнь в целом герой Маяковского мерит расстояниями «от города к городу» («Флейта-позвоночник»). Примечательно, что город а В. Маяковского - это не только некий обобщенный образ, но и конкретные топосы Москвы, Парижа, Нью-Йорка и др. Себя он, в частности, определяет как «поэта с Большой Пресни» («Я и Наполеон» [5. C. 70]) и даже указывает точный адрес в цифрах, как бы фиксируя этой пространственной точностью и точечностью свою «настоящесть», устойчивость в безумном
«буре-мире». Его дом - это «место спокойнень-кое. / Тихонькое». Поэт запросто взывает к столице, демонстрируя свое родство с ней:
Скажите Москве -пускай удержится!
Не надо!
Пусть не трясется! («Я и Наполеон» [5. C. 70]). Для различных типов пространства в художественном мире В. Маяковского характерны не только социологизация, но и наличие сатирических контаминаций, когда те или иные его типы символизируют различные человеческие пороки. Так, семантика дома у В. Маяковского связана с образом мещанина, обывателя; улица, заполненная толпой и лишенная свободного пространства, оказывается такой же не пригодной для жизни, как и дом; город - тот же дом, только большего масштаба; локус площади символизирует коллективность, публичность, риторику, имея свой негативный вариант - площадь рыночную, оскверненную толпой.
Для героя Маяковского характерны эмоциональная экзальтация, экстаз, состояние «на грани», и всё это - сквозь призму отчаянного, грозного, гомерического хохота; поэт оперирует такими контрастными категориями и образами, как талант и посредственность, одиночество и животная скученность, смех и трагедия.
Литература
1. Лотман Ю. Внутри мыслящих миров: Человек - текст - семиосфера - история. М. : Языки русской культуры, 1996. 2. Ломинадзе С. Небеса Маяковского и Лермонтова // Вопросы литературы. 1993. № 9-
10. С. 51-56. 3. Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь: Кн. для учителя. М. : Просвещение, 1988. 4. Маковский М. М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов. М. : Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 1996.
5. Маяковский В. В. Стихи и поэмы. М., 1958. 6. Пицкель Ф. Н. Маяковский: художественное постижение мира. Эпос. Лирика. Творческое своеобразие. Эволюция метода и стиля. М. : Наука, 1979.
7. Хальтхузен И. Модели мира в литературе русского авангарда // Вопросы литературы. 1992.
8. Чернышова О. В. Творчество раннего В. Маяковского в контексте русского авангарда: Дисс. ...канд.филол.н. Магнитогорск, 2003.
References
1. Lotman Yu. Inside the intellectual worlds: human-text-semiosphere-history. M. : Russian culture languages, 1996. 2. Lominadze S. Heaven of Mayakovsky and Lermontov // Literature issues. 1993. # 9-10. P. 51-56. 3. Lotman Yu. M. At the school of a poetic word: Pushkin, Lermontov, Gogol: A book for a teacher. M.: Prosveshchenie, 1988. 4. Makovsky M. M. Comparative dictionary of mythological symbols in Indo-European languages: The image of the world and the worlds of the images. Moscow: Humanitarian publishing centre VLADOS, 1996. 5. Mayakovsky V. V. Poems and poetry. M., 1958. 6. Pitzkel F. N. Mayakovsky: artistic comprehension of the world. Epos. Lyrics. Creative peculiarity. Evolution of method and style. M. : Nauka, 1979. 7. Holthauzen I. World models in the literature of Russian avantguard // Literature issues. 1992. 8. Chernyshova O. V. Work of young Mayakovsky in the context of Russian avantguard. Diss. ...
Cand. Philol. Magnitogorsk, 2003.
Literatura
1. Lotman Ju. Vnutri mysljashhih mirov: Chelovek - tekst - semiosfera - istorija. M. : Jazyki russkoj kul'tury,
1996. 2. Lominadze S. Nebesa Majakovskogo i Lermontova // Voprosy literatury. 1993. № 9-10. S. 5156. 3. Lotman Ju. M. V shkole pojeticheskogo slova: Pushkin, Lermontov, Gogol': Kn. dlja uchitelja. M. :
Prosveshhenie, 1988. 4. Makovskij M. M. Sravnitel'nyj slovar' mifologicheskoj simvoliki v indo-evropejskih jazykah: Obraz mira i miry obrazov. M. : Gumanit. izd. centr VLADOS, 1996. 5. Majakovskij V. V. Stihi i po-
jemy. M., 1958. 6. Pickel' F. N. Majakovskij: hudozhestvennoe postizhenie mira. Jepos. Lirika. Tvorcheskoe svoeobrazie. Jevoljucija metoda i stilja. M. : Nauka, 1979. 7. Hal'thuzen I. Modeli mira v literature russko-go avangarda // Voprosy literatury. 1992. 8. Chernyshova O. V. Tvorchestvo rannego V. Majakovskogo v
kontekste russkogo avangarda: Diss. ...kand.filol.n. Magnitogorsk, 2003.
Общественные и гуманитарные науки
• ••
81
Статья поступила в редакцию 20.11.2014 г.
