CC BY
61
140
УДК 111.32 : 159.923.2
Б. С. Соложенкин
Самосознание как организация процесса
Цель данной статьи - показать проблемное поле, возникающее при рассмотрении самосознания как процесса. В статье рассматриваются возможности обращения «к-себе» и «на-себя» в связи с критикой Г. Райлом концепта сознания и размышлениями В. Декомба о субъективности.
This article is about problems of self-consciousness. According to G. Ryle’s critic of the concept of consciousness and V. Descombes’s meditations on subjectivity methodological turn to «-self» is explained.
Ключевые слова: сознание, процесс, действие, субъективность, позиция, мотив, правило.
Key words: consciousness, process, action, subjectivity, position, cause, rule.
Самосознание является термином сложной судьбы. Двадцатый век подвел черту под наивным пониманием «себя» как категории чисто рефлексивной, лишенной исторического и социального контекста. В обиход вошли понятия ложного сознания, массового сознания, сознания как ничто (Сартр), генетический анализ Фрейда, где «Я» не дается раньше очной ставки с желанием Другого. Тождество сознания оказалось поздним генетическим моментом становления субъективности [4, c. 311], а сама субъективность - вовлеченной в процессы по своей деконструкции и сборке.
Обратимся к такому способу постановки проблем самосознания и субъекта, который, если выразиться кратко, может быть назван процессуальным. Точкой отсчета является факт совершаемого действия, - процесс, в котором задействуются силы, решения, личность человека. Самосознание предлагается толковать как своего рода планирование действия и процесса, как самоорганизацию.
Сознательное как стратегическое. Проблематизация сознания как сущего, возможность говорить о нем в субстанциональных терминах представлена в сочинении Г. Райла «Понятие сознания». По Райлу, деятельность сознания нуждается в деконструкции специфического способа отношения к этой деятельности, который связан с картезианским тезисом о наличии Духа в машине. Согласно этому тезису тело
© Соложенкин Б. С., 2015
141
представляет собой механизм, а процессы его жизнедеятельности, доступные для стороннего наблюдения, должны объясняться в духе механических процессов. Мы пытаемся объяснить человеческую активность - речь, письмо, танец - и пользуемся при этом категориями причины/следствия, состояния, деталей, рычагов. Однако вариативность одного и того же действия (например, от культуры к культуре меняется характер свадебного действия), его избыточность, развитие навыка (от новичка к мастеру), показывают, что в этом словаре у нас должно быть место для чего-то не только механического, но и выходящего за ряд причин/следствий. То есть при сохранении метафоры механизма должны получить объяснения и акты свободной воли (те, которые надо как-то обозначить иначе, чем просто немеханические), а человек понят как субъект. Поэтому любая психическая активность получает истолкование как имеющая источник психической силы: внутри этого тела есть Дух, наделенный
специфическими способностями Памяти, Воли, Мышления, проявленные в поле внутренней активности Сознания. Райл утверждает, что логика обращения к силам внутреннего поля сознания ошибочна. «Я также показал, если это прозвучало убедительно, что ошибочным является мнение о сознании как “месте”, где созерцаются ментальные картины и прослушиваются записи голосов и мелодий» [5, гл. 8. Воображение].
Нет гарантированного осознания как фонового для ментальных процессов. Если бы мы, идя на поводу у картезианского тезиса, находились в сознании как в некой хорошо освещенной комнате, то как мы могли бы отвлечься от выполняемого процесса? Незаметное переключение внимания, осуществление привычки, поглощенность интересным делом - это множество ситуаций, в которых ментальная активность присутствует, но которые не называют сознательными. В них (если выразиться в терминах «компьютерного» языка) пользователь далек от интерфейса. Пойти по пути мифа о машине - значит собрать как можно больше описаний действий и процессов в качестве свидетельств непрерывной деятельности (например, разложить алгоритм изготовления торта), в то время как обычно сознается (по Райлу - мотивируется) процесс целиком, а не каждая его деталь. Сознательно можно приготовить торт, но нельзя сознательно испечь корж, заправить его кремом, положить второй слой и т. д. Сознание следует не отождествлять с абстрактной суммой ментальных операций или же представлять как слой дополнительного сканирования производимых действий, но говорить о нем как о характеристике процесса: он может быть сознательным.
142
По мысли Райла, вместо использования категорий Воли и Разума, следует говорить об усиленном, концентрированном действии, совершенном в результате обдумывания, а вместо Сознания - о мотивированном действии. Поведение предстает игрой мотивов в сферах событий. Мотив имеет важнейшее интерпретационное значение, именно он наделяет смыслом. Распознав мотив, человек поступает -это мы и называем сознательным действием, отделяя от него привычное и аффективное поведение, которые являются скорее следствиями, актом исполнения намерения, актов сознательности.
Забота Райла - отделить множественные акты, связанные с диспозицией, от сопровождающих их характеристик (настроение, чувство). Устойчивость мотивов сообщает о склонности человека занимать позицию, а само Я предстает ансамблем связностей Я-позиций. Вопрос самосознания начинается, таким образом, с организации деятельности, это не вопрос обретения некого качества, но способность осуществлять сложные процессы, организуя простые. Так, в рамках сложного процесса «пойти на работу» осуществляются процессы «проснуться», «привести себя в порядок», «сложить портфель» и т. д.
Местоимение «Я», таким образом, используется как заменитель телесного предиката, иногда как указатель на того, о ком идет речь. Но чаще всего оно используется для демонстрации акта самосознания как более высокого порядка позиционирования. «Я сознаю, что сделал то-то» не означает двух «Я» или двух субъектов, но сложную координируемую деятельность в одном [5].
Такое самосознание является процессом последующей сборки диспозиций, но никогда не принадлежит моменту непосредственного действия. Ответить на вопрос об сущностных характеристиках «Я» -значит найти важные поведенческие схемы, создать эту позицию, коренным образом не совпадающую с тем, кто сейчас действует. Действие отличается от своего описания, которое приходит после, и также не дублирует свой запланированный эквивалент.
Поведенческая схема обнаружима, и она основывается на результатах деятельности. Обладания полным знанием о процессе не существует, ведь пока процесс не подошел к концу, можно только догадываться о его результате и смысле. И тогда смысл либо предшествует (в качестве догадки, озарения) действию, либо же следует в качестве биографии после случившегося. Интроспекция, по Райлу, теряет свою легитимность как заглядывание внутрь «себя». Мы приходим к тому, что вопрос о самосознании просто некому задать: его содержанием является акт, который сознается, но не новое существо, бесхитростный наблюдатель или Дух.
143
Даже если отказаться от оптических или пространственных метафор, это не лишает жизнь ее обучающего характера: порой мы оказываемся (ощущаем себя в ситуациях, в которых не возникает быстрого решения вопроса как себя вести (например, планирование затруднительно в ситуации риска, и респонденты психологических экспериментов показывают иной стиль поведения, нежели чем в ситуации, где им предоставлено время для того же самого планирования). Иначе говоря, еще не осознаем себя, но высказываемся в рамках надежды или под требованием инстинкта, что сознаем потребность или опасность. Ситуации, где главенствует неопределенность, процессы, лишенные игрока - разве не указывают они на недостаточность объяснения самосознания через диспозициональную логику (как если бы пьесу жизни не писали остальные участники)? Диспозиции помогают раскрыть существо процесса («я знаю все про кораблестроение» = я могу составить чертеж корабля или, по крайней мере, провести лекцию и рассказать, как это делается).
Иначе говоря, существует ли самосознание до диспозиций во всех обозначенных пустотах и пробелах? Когда расстояние между необходимым и действительным сокращается до минимума, происходит «возвращение Декарта»: требуется включать в план знания («знание как») чувственный компонент, ту страсть, которая инициирует само это знание. Ведь не бывает исполнения самого четко продуманного плана без вдохновения идеолога, без пафоса, без некоторой мифологической обязанности. Как замечает В. Ю. Сухачев, страсть является связкой между когито и телом. Тогда вопрос о «Я» неизбежно совпадает с телесной практикой и организацией телесности, последняя является как среда мышления [6, с. 18-29].
Если же мотив оказывается отделенным от общей позициональ-ной политики, то тогда в лингвистической традиции справедливо задается вопрос: кому приписывается это действие? Приписывается ли множество повседневных практик тому же субъекту, пытающемуся собрать воедино диспозиции? [2] Многие из бесчисленных повседневных операций, не входящих в состав диспозиционального маршрута, должны быть связаны с самоопределением - но каким образом? Итак, благодаря Райлу мы получаем ценное понятие сознательности и множество вопросов об ее выборе и смысле именно такого выбора, о том, как обретаются диспозиции и как удерживаются.
Отношение к предполагаемому правилу действия. Вопреки распространенным заявлениям о смерти Субъекта, речь идет, скорее, об ином способе мыслить и об ином наборе заслуживающих внимания обстоятельств. В своей книге, посвященной субъекту, Декомб отме-
144
чает дьявольскую разницу двух способов приписывания субъективности действию. Он исследует выразительные средства языка и находит два пути: говорить о субъекте в качестве существительного, предикатом которого является действие, и брать его в качестве причины действия [2, с. 16]. Первая возможность заложена в синтаксисе: «Он совершил поход на Карфаген» - налицо субъект и предикат. Возвратные действия («Само-» в термине самосознание) требуют двух субъектов, что звучит парадоксально для здравого смысла: «Я ведь один» (всевозможные преломления этого тезиса см. [8]). Декомб обнаруживает под императивом «заняться собой» либо обращенность к миру, к телу (к вторичной инстанции), либо эзотерическую стратегию поведения, либо опять же отношения не с собой - но с лучшей частью себя (Мировой Разум, подлинное «Я») [8, с. 277-284]. Субъект должен отнестись к себе как к субъекту, а не как объекту. Может ли это субстанция? Хотя субстанция по необходимости одна (Спиноза, Шеллинг), но представлена в разных людях, в разных событиях. Требуется еще что-то помимо нее, судьба субстанции - избыток, который предстоит описать рациональным усилием, представить в модусах и лицах. «Если бы субстанция и пребывала в других своих следствиях A/a, Ac... только временно, то в том следствии, в человеческой душе = а, она пребывает вечно и поэтому вечно и непреходяще отделена в качестве A/a от самой себя в качестве А» [7, с. 96].
Однако в философских концептах субъекта предикат (вышеперечисленный избыток) вовсе не поясняет саму субстанцию. Она берется как основание, которое призвано быть тем, благодаря чему нечто проясняется, избавляется от неадекватного в суждении, от нелогичного. Субъект как абсолютный дух (в трактовке Гегеля) проходит ступени своей деятельности, ступени развития знания, стремясь к подлинной достоверности - он обретает себя в сфере логических понятий, мышления как экспликации логики. И здесь заметен принцип индивидуа-ции такого субъекта - мышление.
По мнению Декомба, в концепции Декарта [1, с. 44-51] разделен агенс (действующий) и субъект мысли (имеет своим приложением волю, которую мышление должно направлять, вопреки частичному обзору вещи или ситуации, которым обладаю Я в силу своей конечности). Вопрос о правильности вектора действия может возникнуть лишь тогда, когда мои действия поняты как следы размышления, когда они возникли как некоторые знаки непосредственного приложения сил, когда мышление и сознание осмыслены как некая целостность [2, с. 191]. Когда Декарт расширяет акт мышления до модусов, таких как восприятие, сомнение, движение, но при этом сохра-
145
няет различие между субстанцией протяженной и мыслящей, он учреждает мир сознания с его собственными данностями. Так называемые психологические глаголы (помнить, хотеть) указывают на первое лицо («Я») и обстоятельства его опыта. Однако изложение этого опыта не будет и не является новым знанием, если мы сравним его с изложением от третьего лица (вместо «Я» мы будем говорить «Он»). «Я мыслю» ровно в той мере, в какой могу познакомить кого-то с результатами размышления: суждениями, аналитикой, философской системой. Психологические глаголы - не глаголы сознания, поскольку они не просто сообщают о наличии «внутреннего опыта», но сами являются частями нового содержания. Когда я пытаюсь объяснить, чего хочется мне или что я помню, я фактически и созидаю свою память и желание.
Мышление как некоторая операция со своим методом и результатами отлична от самого процесса мышления/осознания [2, с. 188]. «Ощущение» и «восприятие» устроены как концепты, содержание сознания вовсе не есть материал, который, как глина, обретает форму статуи. Здесь мы сталкиваемся не с прозрачной пленкой сознания, но с его фильтрами. Субъект оказывается тем, что стоит прояснить, но не принять в качестве основания. Каков принцип его идентификации? У Штирнера, например, сам принцип идентификации разделен с единичностью, с сингулярностью - Единственный не требует занятия или признания, через которое он был бы таковым. Единственный также не субстанция, он, скорее (в связи с тем, что «творит из ничего»), является агенсом, который пытается обойтись без сторонней оценки, системы ценностей, вообще обратимых отношений. Что бы ты ни делал, конечная смысловая формула следующая: «Это и есть мое действие» [8]. Стоит ли брать его у другого процесса? Каждый раз он требует предикаты у мира, у процесса - чтобы обосновать себя через телесные, интеллектуальные упражнения. Ему всегда нужна определенность, субъект относится к себе как объекту. Возможно ли иное?
Что можно уяснить о субъекте, исходя из того, что это некоторый семантический факт? Например, «Я бреюсь». Логика построения фразы не содержит в себе принципа идентификации субъекта. Кого же я брею, когда «Я бреюсь»? Здесь мы имеем событие, процесс, кто же является в нем субъектом? Смысл возвратного глагола («бреюсь») состоит в том, чтобы буквально «вернуть» действие субъекту. Например, во фразе «Я объявляю войну» в качестве субъекта привычно читается «Я», однако мы не теряем ни события, ни содержания при таком развороте: «Война объявляется мне» [2, гл. 8. Категории действия]. Тогда, согласно размышлению Штирнера, событие, будучи
146
бесстрастным, позволяет активному и пассивному довольно легко меняться местами, поскольку само не является ни тем, ни другим, а, скорее, их общим результатом (резать - быть порезанным) [7].
Субъектом может быть любой из членов отношения, более того, они могут добавляться («Я объявляю войну посредством наступления») [2, с. 82]. А это расходится с той тайной, которую в себе хранит понятие субъекта. Природа его действия такова, что только он может быть причиной действия, он не может передать или поменяться этой ролью, но способен, играя ее, на следующее: использовать как раз остальные дополнения к этому действию как несущественные (иначе это именуется «взять ответственность»). Субъект безусловен, но это какая-то характеристика его действия, а не предикат, описывающий сторонний процесс.
При этом важно не отклониться в сторону концепций, которые толкуют человеческое поведение как безличные процессы или же отводят «Я» и личности определенное место как генетическим или культурным аспектам поведения. Ницше указывает на то, что не всегда тот, кто объявлен мыслящим, мыслит (проводя различие типа: кто тут софист, а кто философ?), а Фрейд показывает роль смутного, неявного материала в формировании субъекта (субъекту всегда еще только предстоит осознать себя, «обнаружить» сознательный материал, который был вытеснен или подавлен).
Рассмотрим понимание того, что субъект может быть только предпослан действию, но не назначен целью. Субъект заключен в формуле самого правила, которое исполняет действие. Здесь Декомб и Райл по-настоящему сближаются: субъекту нужно место, ему нужно предоставить позицию, например, в поведенческой схеме и одновременно задать дистанцию от прочих позиций.
В самом деле, сначала должен возникнуть индивид [2, с. 321] -позиция в системе позиций; человек должен выйти за пределы космоса и родовой определенности. Существование возвратных глаголов, да и вообще отношений с собой, самосознания является свидетельством того, что даже если индивид и абстрагировался от социальной иерархии, от судьбы своего класса или рода, он продолжает судить себя, задавать себе правило для действия, пользуясь полученным представлением об иерархии вообще. Он как бы воссоздает верх и низ и распределяет настоящие поступки и повседневные операции, определяющие его собственные события и незначительные события, которые проносятся мимо него. Иначе говоря, самосознание оказывается ценностным поворотом, сопоставлением ценностей общественных и того, что имеет значимость для меня - всякий раз направляя меня в
147
ситуации необходимого выбора, или же задействуют мои представления о том, как та или иная роль должна быть сыграна [9, с. 86].
Итак, недостаточно правила, требуется отношение к нему. Любое событие подлежит рассмотрению как с позиции индивидуальной судьбы, «местного» ее толкования, так и в более обширном контексте (другие ее исполнители выступают тогда в роли референтной группы - хочешь узнать, каково быть стражником - посмотри, как они живут). Помимо планирования и индивидуализации отношения к правилу, самосознанием становится ответственность. Однако это обращает нас к контексту теорий другого уровня, размышляющих над категорией «Мы» и в меньшей степени - «Я».
Быть субъектом - всегда политика процесса. Она бывает как реальной (ведь Алкивиад должен стать главой государства), так и воображаемой (например, в социальном интеракционизме). В ней есть минимум две инстанции (ego cogito и агенс, рассудительная часть души и животная, тело и дух), между которыми происходит обмен действиями. Среда этого обмена - процесс или событие (в смысле Ж. Делеза), а не внутренний мир или же сознание. Действие возвращается как правило - ego cogito. Рассудок или же дух выводит, что мне делать с этим правилом.
В этом смысле индивид возможен уже в силу абстрактности и обширности самих формулировок ценностей: патриархальная семья, утонченный вкус или же ценности менеджера среднего звена. Сколько деталей и нюансов теряет формулировка в реальной жизни? Сколько она оставляет индивиду от культуры? Это, несомненно, и есть вопрос самосознания: организации процесса и своего поведения.
Список литературы
1. Декарт. Р. Размышления о первой философии // Декарт Р. Соч. в 2 т. Т. 2. - М.: Мысль, 1994.
2. Декомб В. Дополнение к субъекту: Исследование феномена действия от собственного лица / пер. с фр. М. Голованивской. - М.: Нов. лит. обозрение, 2011.
3. Делез Ж. Логика смысла. - М.: Академ. Проект, 2011.
4. Делез Ж. Различие и повторение. - СПб.: Петрополис, 1998.
5. Райл Г. Понятие сознания. - М.: Идея-Пресс, 2000.
6. Сухачёв В. Ю. Страсти по Декарту // Вестн. Псков. Вольного ун-та. -Псков: Возрождение, 1995. - Т. 2. - № 4. - С. 18-29.
7. Шеллинг Ф. В. И. Соч. в 2 т. Т. 2. - М.: Мысль, 1989.
8. Штирнер М. Единственный и его собственность. - Харьков: Основа, 1994.
9. Щербаков В. П. Социокультурные механизмы становления человека. -СПб., 2008.
